Текст книги "Будущий год"

Автор книги: Владимир Микушевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Эра волка

Волк-людоед никогда не исчезал на Руси. Он плодился и множился в голодные годы, а в смутное время появлялся на улицах городов. По Мочаловке волк-людоед рыскал с 1962 года и особенно обнаглел после повышения цен на мясо. Николай Крючников убил волка и сразу же был арестован за убийство человека.

Многое в этой истории объясняется прошлым Николая Крючникова. Впервые он был арестован в 1943 году, на фронте. Николай ушел на фронт добровольцем, оставив институт. Он закончил офицерскую школу и только что прибыл на передовую в чине лейтенанта. Николай принял взвод, а батальоном командовал майор, чья семья погибла в оккупации. После каждого боя майор имел обыкновение расстреливать пятерых пленных. Другие офицеры делали вид, что не замечают этого. Многие из них в душе сочувствовали майору Один Николай возмутился, когда майор повел пленных за сарай. Майор пришел в ярость и пригрозил оружием строптивому лейтенанту. Николай тоже выхватил наган, однако тут же был обезоружен и арестован.

Его могли бы просто расстрелять, но следствие затянулось, и Николай попал в лагерь на десять лет. Он отсидел весь свой срок и, быть может, поэтому не был реабилитирован с другими в свое время. Да и вряд ли подпадал он под реабилитацию. Он мог разве только возбудить ходатайство о пересмотре дела, но раз и навсегда наотрез отказался от этого. Отбывая послелагерную ссылку, Николай устроился на работу в охотхозяйство, где его ценили как меткого стрелка, знающего к тому же тайгу как мало кто.

В Сибири Николая встретила московская журналистка Алла К. Она вышла за него замуж и, когда срок его ссылки закончился, подыскала Николаю работу в Московской области. Николая взяли егерем в привилегированный заказник, куда приезжала охотиться высшая московская знать. Молва о легендарном охотоведе и следопыте проникла даже на страницы некоторых шестидесятнических изданий, культивировавших романтику дальних дорог и мужественных аутсайдеров. Некоторые журналисты кокетничали даже полузапретными намеками на лагерное прошлое героя. В это время и нагнал ужас на подмосковную Мочаловку волк-людоед.

Он появлялся неизвестно откуда и неизвестно куда исчезал. Лес был от Мочаловки километрах в пяти-шести. Конечно, волку ничего не стоило пробежать такое расстояние, но никто никогда не встречал его на дороге, ведущей к лесу. Точно так же никто не видел волка днем, зато редкая ночь обходилась без очередной жертвы. Волк начинал рыскать уже в сумерках. Он был огромный, серый, но шерсть его странно фосфоресцировала. Он резко отличался от многочисленных бродячих собак, от которых Мочаловка страдала со времен войны. Это тоже были не простые дворняги. Про них говорили, что это волкопсы, помесь домашней собаки с лесным волком. Настоящие дикие звери, они в то же время нисколько не боятся человека, нападают на кур, на козлят и даже на маленьких детей. Они кусаются ни с того ни с сего, а собравшись в стаю, могут сбить одинокого прохожего с ног и даже растерзать его, если никто не придет к нему на помощь. Таких собак в Мочаловке периодически отстреливали, что вызывало протесты сентиментальных зверолюбов, подражающих своим подопечным в яростных нападках на засилие человека в природе.

У мочаловского волка тоже нашлись тайные почитатели и защитники, как бы пытавшиеся задобрить его разговорами вполголоса о том, что нет худа без добра и с появлением волка-людоеда в поселке сократилось, например, число ночных краж. Волк, мол, нападает только на тех, кому на улице делать нечего, и дает острастку, например, хулиганам-подросткам. Волк, действительно, предпочитал подростков и молодых людей обоего пола. Ходил слух, будто в особую ярость его приводят мини-юбки. Но волк не просто давал острастку. Он ел своих жертв. Не было случая, чтобы он кого-нибудь загрыз и не полакомился, начиная с лица, так что искалеченные останки приходилось хоронить в закрытых гробах. Власти не могли закрывать глаза на волчьи бесчинства, весьма схожие с террором.

Тут вспомнили, что жена легендарного охотника Николая Крючникова проживает в Мочаловке, и муж нередко наезжает в поселок. Его попросили ликвидировать зверя и даже выдали ему казенное ружье из тех, которые предназначались для отстрела бродячих собак. До сих пор в ночное чудовище время от времени стреляли из охотничьих ружей, но никто не мог похвастаться попаданием. Николаю Крючникову посчастливилось ненамного больше, если глагол «посчастливилось» вообще уместен здесь. Видели кровавые следы на асфальте после выстрела, но кто его знает, чьи это были следы: на следы волка до сих пор не обращали внимания, да и бегал он все больше по асфальту. Так или иначе волк все равно скрылся, а раненым оказался генерал в отставке Степан Герасимович Кравцов. Он заявил, что доплелся до дому кое-как, а стрелял в него Николай Крючников. Николай уже сидел в следственном изоляторе, когда генерал скончался. Пулю извлекли только после его смерти. Баллистическая экспертиза незамедлительно подтвердила: то была пуля от казенного ружья, выданного Николаю Крючникову Генерала Кравцова, ветерана Гражданской и Отечественной войн, хорошо знали в Мочаловке. Он то и дело выступал в школах, на слетах, на конференциях. При этом далеко не все знали, что служил он в СМЕРШе. Дело арестованного Крючникова попало именно в его руки. Кравцов обвинил Крючникова в том, что он намеревался создать в тылу Советской Армии диверсионную сеть из немецких военнослужащих, специально для этого сдававшихся в плен. Военнопленные должны были совершать террористические акты, а со временем перейти к ведению настоящей партизанской войны в советском тылу. Кравцов утверждал, что операция, запланированная немецкой разведкой, называется «werwolf» или по-русски «оборотень». Интересно, что подобная операция, действительно, проводилась в конце войны, правда, не на советской, а на германской территории, оккупированной советскими войсками. Остается только гадать, каким образом кравцовские измышления совпали с реальными действиями немецких властей, когда терять им, собственно, было уже нечего. Так или иначе Кравцов подводил Крючникова под расстрел. Трибунал не вынес Крючникову смертного приговора только в силу случайного стечения обстоятельств. На кравцовском допросе Крючников получил травму позвоночника. Эта неожиданность почему-то нарушила отлаженную работу следственно-судебной машины и привела к тому, что Крючникову дали десять лет лагерей.

Кравцов приехал на охоту вместе с другими знатными гостями и сразу узнал Крючникова. На другой день Кравцов написал на него подробнейший донос, повторив прежние обвинения в подготовке операции «Оборотень» и добавив также, что Крючников переходил во время войны на сторону противника, участвовал в расстрелах мирного населения и наверняка затаил ненависть к социалистическому строю. Пока компетентные органы изучали донос Кравцова, разыгралась история с выстрелом в таинственного волка и загадочным убийством ветерана. Следствие пришло к выводу, что егерь свел счеты со своим давним обвинителем. Отягчающим вину обстоятельством послужило и то, что волк-людоед продолжал свирепствовать на мочаловских улицах, и непохоже было на то, что пуля хотя бы задела его. Речь заходила об исключительной мере наказания, но суд приговорил Крючникова к пятнадцати годам.

Алла, жена Крючникова, не успокаивалась все пятнадцать лет, добиваясь пересмотра дела. Она-то и дала мне ксерокопию анонимного исследования, основные положения которого я попытаюсь вкратце пересказать.

Автор доказывает, что известный афоризм «Homo homini lupus est», восходящий к Плавту и подхваченный Томасом Гоббсом, понимался отнюдь не в переносном смысле. Выкармливая Ромула и Рема, волчица знала, кто такие будущие основатели Рима. Волки вообще вряд ли ошибаются относительно человеческих детенышей, которых они выкармливают. В исландской саге упоминается некто Квельдульф, что значит «вечерний волк». Про него говорили, будто он оборачивается волком, когда вечереет. Король Норвегии, глядя на его сына, заметил, что у этого лысого великана волчьи мысли. О знаменитом провансальском трубадуре Пьере Видале рассказывают: он был влюблен в красавицу со странным именем «Loba» (волчица), надевал волчью шкуру, чтобы понравиться ей, и за эту волчью шкуру был побит пастухами. Едва ли пастухи стали бы бить человека только за то, что он надевал волчью шкуру. Еще труднее предположить, будто пастухи не отличили человека в волчьей шкуре от настоящего волка. Ключ к подобным легендам, если это только легенды, дает некто Жан Боен, приор братьев-проповедников в Полиньи. В декабре 1521 года ему исповедались два пастуха. Одного звали Пьер Бурго, другого Мишель Верден. Оба они предались дьяволу с условием, что тот будет оберегать их стада. На шабаше в Шато-Шалоне при слабом свете зеленых свеч дьявол дал им некую магическую мазь, и когда они натерлись ею, то превратились в волков. Оборачиваясь волками, они вели себя сообразно волчьей природе: растерзали двух малолетних детей, трех юных девиц, старуху, собиравшую горох, и одну козу (см. Roland. Loup-garous et vampires. Paris, 1970). Исповедались они и в том, что заводили любовные игры с волчицами, испытывая при этом не меньшее наслаждение, чем в объятиях собственных жен. Спрашивается, не была ли возлюбленная Пьера Видаля настоящей волчицей и не оборачивался ли он волком, чтобы вкусить ее любви?

От подобных любовных союзов должно было рождаться потомство, и вряд ли то были обыкновенные волчата. Да и волчицы ли тешили похоть оборотней? По всей вероятности, волчицами оборачивались ведьмы и рожали потом своих волчат в человеческом образе, а этих детенышей потом охотно выкармливали и настоящие волчицы, как было с Ромулом и Ремом.

Итак, волчий фермент примешивается к человеческой наследственности с незапамятных времен, о чем свидетельствуют древние сказания и мифы. Ошибаются те, кто понимает их иносказательно. Миф, прежде всего, информативен, хотя его информация не укладывается в рамки здравого смысла. Люди волчьего происхождения не всегда узнавали друг друга и далеко не всегда дружили между собой. Человекообразному волку свойственно ненавидеть себе подобных, однако волки немедленно сплачиваются, когда им грозит опасность со стороны не-волков. Так называемая эпоха Возрождения стала эпохой массового узнавания волков волками. Тогда волки открыто привнесли свои ценности в духовную жизнь. Неслучайно именно тогда Томас Гоббс повторил афоризм Плавта: «Homo homini lupus est», подчеркнув его подлинный волчий смысл.

Опричнина на Руси совпала с Возрождением на Западе не только по времени. У нее были явные возрожденческие корни. Иван Грозный – типичный монарх Возрождения, более родственный Цезарю Борджиа, чем принято думать. Есть много оснований полагать: эмблема опричнины – собачья голова – намекала на волчью голову, если не была ею фактически, а это более, чем вероятно. Князья-оборотни известны и до Ивана Грозного (Вольга, Всеслав Полоцкий); Иван Грозный поднимает оборотничество на уровень государственной политики. Его мнимое отречение от престола, внезапный отъезд в Александровскую слободу, сладострастное смакование казней, – все это выдает волчью природу. Убийство сына – типичный реванш волка над человеком. После смерти Иоанна самозванство стало прозрачной метафорой оборотничества при волчьем происхождении, что относится и к Лжедимитрию, и к Пугачеву. Современники в большинстве своем так это и понимали. Толками о германско-тюркском происхождении Ульянова-Ленина тоже маскируются намеки на его волчью натуру, так как и для древних германцев, и для тюрок волк – божественный первопредок.

Очевидно, и Гитлер отождествлял себя с великим волком Фенриром, который проглотит солнце в конце времен. Сложнее обстоит дело со Сталиным. Нет прямых доказательств его волчьего происхождения, однако он уже в семинарии, по-видимому, познакомился с эзотерическим культом Волка, за что и был исключен. Многое говорит о том, что Сталин разработал оригинальный план истребления волков волками (отсюда фраза в романе Артура Кёстлера: «Волки начали пожирать друг друга»), но волки очень быстро вышли из-под контроля и захватили власть, невиданную в истории. С этой точки зрения следует понимать «Душегубца и мужикоборца» в стихотворении Осипа Мандельштама, однако поэта погубила даже не эта строка, а бесхитростное заявление «но не волк я по крови своей», воспринятое как выпад против волчьего засилия.

Ситуация волка в условиях современной промышленной цивилизации не проста. Одной наследственности мало для того, чтобы оборачиваться волком. Для этого нужен специально подтвержденный союз с темными силами. Многие доживают свой век, чувствуя себя волками, но не сознавая этого. Отсюда смута в культуре, о чем писал Фрейд. Тайный волк, даже сам того не зная, все время хочет обернуться волком и ненавидит цивилизацию, создавая ее при этом по волчьим законам. Рано или поздно волчья натура берет свое. Недаром всегда считалось, что явлению Антихриста (зверя) будут предшествовать волчьи набеги на городские улицы.

Алла рассказывала мне, что Николай в Сибири узнал заклинание против волка-оборотня и поэтому его держат в заключении. Так или иначе, несмотря на все усилия Аллы, он отбыл свой срок от звонка до звонка. На волю Николай вышел семидесятилетним, но был еще довольно крепок. Он поселился у Аллы в Мочаловке. Однажды ночью на улице послышался отчаянный женский крик. Алла вцепилась в Николая и не выпускала его, но он вырвался, схватил со стола нож, которым колол лучину для растопки (в доме было все еще печное отопление) и выбежал на улицу. Алла бросилась вслед за ним. Она увидела, как Николай борется с огромным волком. Волк едва не схватил его за горло, но самого волка схватил за горло Николай, и нож не подвел его. Тут Алла увидела на земле окровавленную девушку, явно загрызенную волком. Когда Алла снова взглянула на зверя, вместо него на земле лежал человек. Впоследствии выяснилось, что это Герман Гогин, любивший, чтобы его называли Гогён, известный публицист-эколог, написавший целую серию статей в защиту волков, лесных санитаров.

Николая обвиняют в том, что он загрыз девушку и зарезал Германа Гогина, пытавшегося ее защитить. Разгневанная общественность требует расстрела для убийцы-маньяка. Психиатрическая экспертиза признает его вменяемым. А по улицам Мочаловки опять рыщет волк-людоед, и кажется, не один.

Аверьянов постриг

Ночью опять зазвонил телефон. Когда Игнатий открыл глаза, Ксения поспешно одевалась.

– Что случилось? – пробормотал он.

– Ничего. Срочный вызов, – ответила Ксения и добавила: – Будешь уходить, не забудь захлопнуть дверь.

Протирая глаза, Игнатий подошел к окну. Ксения садилась в легковую машину, машина сразу тронулась, пересекая полосу яркого света. На этот раз ее номер бросился в глаза и запомнился Игнатию навсегда.

Игнатий никогда не забывал, что привело его в объятия Ксении. Профессионально цепкая память не давала покоя Игнатию, неустанно допытываясь, кто он в этой квартире, в этой постели: следователь, преследователь, исследователь или просто ревнивый любовник? Не из ревности ли запомнил он номер этой машины? Так или иначе при всех своих колебаниях Игнатий хорошо знал, что он теперь предпримет.

Игнатий только улыбнулся, когда ему поручили расследовать исчезы. Криминалисты между собой для краткости так называли дела об исчезнувших людях. Дела эти, как правило, ни к чему не приводили. Игнатий успел привыкнуть к тому, что ему поручают именно такие дела.

Для начала Игнатий установил, что исчезы делятся на несколько категорий. Наиболее благополучные из них нельзя было причислить, собственно, к исчезам. Речь шла о людях, которые в конце концов находились, как например, мужья или жены, скрывавшиеся друг от друга, дети, бежавшие из детдома или из родного дома, пенсионеры с провалами в памяти, не находящие дороги домой. Не относились к исчезам и мертвые, но опознанные тела, даже если причина смерти оставалась неизвестной. Тела, найденные, но неопознанные, тоже нельзя было считать исчезами. К настоящим исчезам причислялись нередкие случаи, о которых говорят: «Концы в воду…», иными словами, физические лица, исчезнувшие бесследно. Правда, и такие дела добросовестный следователь не торопился бы закрывать. Строго говоря, к настоящим исчезам принадлежали только случаи, о которых не скажешь с уверенностью, исчезы это или нет, так как тела исчезнувших не найдены.

По большим городам ходили слухи, леденящие кровь. Говорили о сектах, приносящих человеческие жертвы, о вампирах и сексуальных маньяках, свирепствующих по ночам. Бросалась в глаза одна закономерность. Дети и старики все-таки обнаруживались, живые или мертвые, но чаще живые. Бесследно исчезали лица от шестнадцати до сорока лет. Количество мужчин и женщин среди них было примерно одинаково.

Игнатий еще раз обследовал морги. Туда поступали неопознанные мертвые тела, но их фотографировали далеко не всегда и старались поскорее от них отделаться. Иногда их привозили из пунктов скорой помощи или из реанимации, а до этого подбирали на улицах. Родных или сослуживцев извещали только в случае, если у погибшего имелись хоть какие-нибудь документы. Игнатий не выпускал моргов из поля зрения, постепенно переставая надеяться на то, что там прольется свет на исчезы.

Однажды Игнатий прочитал в газете о пересадке печени. Операцию произвел, разумеется, легендарный доктор Сапс. Игнатий давно думал над тем, откуда берутся доноры для таких операций. Допустим, одной почкой ради сына или дочери может пожертвовать мать. А как быть с печенью или сердцем? Они бывают нужны позарез, и ждать некогда. Игнатий еще раз перечитал репортаж. Действительно, от его внимания до сих пор ускользал ТРАНСЦЕДОС (Трансплантационный центр доктора Сапса).

Доктор Сапс оказался дородным словоохотливым господином средних лет. Можно было предположить, что он гораздо старше, но выглядит моложе. Его подстриженные усы топорщились, придавая доктору сходство с тюленем или моржом. Не верилось, что его тяжелые, неуклюжие руки, даже не лапы, а ласты, творят такие чудеса за операционным столом. Док-гор Сапс неутомимо перечислял наиболее примечательные случаи успешных операций. Можно спасти практически любого человека, подвернулся бы подходящий орган для пересадки.

– И он подворачивается? – спросил Игнатий.

– Когда как, – пожал плечами доктор.

– А вообще каковы источники ваших… поступлений?

– Родные иногда позволяют нам удалить нужный орган у покойника. За вознаграждение, конечно. Вы знаете, как дорого теперь стоят похороны.

– Но вряд ли для вас годится сердце человека, умершего от инфаркта.

– Да, вы правы. Здоровые органы предпочтительней.

– Итак, предпочтительнее органы молодых здоровых людей.

– Бесспорно.

– И как же вы находите таких доноров?

– Знаете, люди погибают при авариях, в дорожных происшествиях, кончают жизнь самоубийством…

– Скажите, доктор, вы всегда знаете, при каких обстоятельствах погиб человек, органом которого вы воспользовались?

– Я об этом не знаю, как правило. Мое дело оперировать, спасать человека, когда есть возможность. Но чаще всего и никто не знает. К нам поступает столько неопознанных тел…

– Они поступают и к вам?

– К нам тоже. Мы отправляем их в морг, если ничего не удается сделать.

– А вам случалось пересаживать органы одного неопознанного другому неопознанному? Ведь наверняка на очереди всегда есть известные люди, которым нужна такая операция.

– Да, в таких людях недостатка нет. Но мы руководствуемся только соображениями гуманности и науки.

– У вас ведется какая-нибудь картотека?

– Разумеется. Но об этом вам лучше поговорить с моим ассистентом. Она подготавливает органы к пересадке.

Доктор Сапс набрал номер телефона, и в комнату вошла молодая женщина. На ней был строгий деловой жакет и в меру короткая юбка. Ни малейшего намека на парикмахерскую прическу. Светло-каштановые волосы были стянуты на затылке тугим узлом. Высокая стройная фигура, длинные тонкие ноги в черных чулках. Вполне годилась бы в манекенщицы. Правда, черты лица мелковаты, и взгляд серых глаз слишком тяжелый и пристальный. Взгляд испортил бы впечатление. Телевизор показывает лицо манекенщицы крупным планом. Это раньше, когда на манекенщицу смотрели издали, достаточно было красивой фигуры. Ни губной помады, ни макияжа, ни маникюра. Длинные пальцы, ничуть не похожие на лапы доктора Сапса. Пальцы пианистки или хирурга, как их представляет себе интеллигентный обыватель.

– Ксения вам все расскажет, – доктор Сапс встал из-за стола. – А у меня, извините, операция.

Ксения пригласила следователя в маленькую комнату, не похожую ни на лабораторию, ни на больничную палату, и предложила ему кофе.

– Вас интересуют неопознанные тела, – сказала она. – Да, они поступают к нам.

– Из морга?

– Из морга тоже, но не только. Очень часто мы сами не знаем, кто привозит их нам. Ведь еще недавно мы назывались РЕАЦЕДОС.

– Что это значит?

– Реанимационный центр доктора Сапса. Лишь с прошлого года мы специализируемся на трансплантациях, но своего прежнего профиля мы не утратили. Скорая помощь везет к нам умирающих, а привозит умерших.

– Вы регистрируете ваши… поступления?

– Регистрируем, когда можем. Но как зарегистрировать мертвое тело, у которого нет ни имени, ни адреса?

– Куда же вы их деваете потом?

– В морг, куда же еще?

– Значит, не все они из морга, но все попадают в морг после того, как вы возьмете., то, что вам нужно?

– Вы схватываете суть дела налету.

– А не тяготит вас, Ксения, ваша работа? (Так он в первый раз назвал ее по имени.)

– Знаете, не тяготит. Может ли тяготить чудо? Разве не чудо – воскрешение мертвых?

– Воскрешение за счет смертей и, быть может, насильственных?

– Всё всегда за чей-нибудь счет. Иначе не бывает ничего.

– Вы позволите звонить вам?

– Звоните, пожалуйста, – кивнула она. Игнатий воспользовался ее разрешением. Они стали встречаться. Однажды Игнатий проводил Ксению домой. Она пригласила его зайти, и он не отказался.

Ксения жила в однокомнатной квартире на третьем этаже. В комнате стоял старинный добротный рояль, на котором Ксения играла с подлинным артистизмом. Она серьезно училась музыке и выбрала медицину вдруг (так она выразилась).

Зато теперь Ксения ни о чем не думала, кроме хирургии. Игнатий ловил себя на мысли, что он ревнует ее к доктору Сапсу. Игнатия коробило, когда Ксения с духовидческим восторгом доказывала: самое имя «Сапс» – эзотерическая анаграмма имени Божьего «Спас». Ксения всерьез считала его истинным современным чудотворцем, чуть ли не новым Христом. С профессиональной недоверчивостью Игнатий начинал подозревать, не вербует ли она его в адепты доктора Сапса, чтобы одновременно увлечь и отвлечь от деятельности ТРАНСЦЕДОСа, где действительно творится что-то странное.

Игнатия странным образом успокаивали взрывы бешенства, с которым Ксения кляла иногда доктора Сапса. Он эксплуатирует ее, обнадеживает, а до трансплантаций не допускает, хотя цель ее жизни – оперировать самой, и она давно готова к этому. Вся в слезах Ксения бросалась к роялю. Она играла обычно Шопена или Грига, и музыка обволакивала Игнатия, высказывая то, что он не решался высказать сам. Не было ничего естественнее жеста, с которым Ксения встала из-за рояля и, не стыдясь, начала раздеваться. Казалось, Ксения не раздевается, а переодевается. Ее туманная нагота обволокла Игнатия, как продолжение музыки. Ксения первой обняла его, и он почувствовал: из этого объятия невозможно высвободиться.

Так началась их совместная жизнь. Вскоре Игнатий с удивлением узнал, что Ксения была замужем. Муж Ксении, дипломат, уезжая за границу, звал ее с собой, но она отказалась из-за доктора Сапса. Брак с Ксенией не помешал Юрию стать невозвращенцем и даже постричься в монахи, ведь он с ней не был обвенчан. По слухам, брат Хулиан успешно делал церковную карьеру где-то в Латинской Америке. Он проповедовал теологию освобождения, сочетая католицизм с маоизмом, и был уже не то епископом, не то кардиналом.

Тем более неприятно поражали Игнатия ночные телефонные звонки, после которых Ксения вскакивала с постели и поспешно исчезала иногда на несколько дней. Игнатию приходилось переселяться на свою заброшенную холостяцкую квартиру, так как у Ксении не было второго ключа и она отсутствовала порою, пока не звонила ему первая, оповещая, что ждет его. У Игнатия давно сложилось впечатление, что ездит она по ночам не в ТРАНСЦЕДОС. За ней всегда приезжала одна и та же машина, и можно было видеть в окно, что уезжает она в одном и том же загородном направлении.

Игнатия смущала мысль, что обыкновенная примитивная ревность понуждает его выяснить, кому принадлежит машина с номером, запомнившемся ему, но сноровка следователя взяла верх над щепетильностью интеллигента. В тот же день Игнатий установил, что машина принадлежит служащему одной российско-сингапурской фирмы, а фирме принадлежит дача в Мочаловке, не то офис, не то лечебно-оздоровительный центр, так что машина, по всей вероятности, приезжала за Ксенией оттуда. Неужели она там подрабатывает врачебной практикой или… или мало ли чем может подрабатывать молодая привлекательная женщина?

Игнатий приехал в Мочаловку на электричке к вечеру и не сразу нашел фирменную дачу на окраине поселка. Дача была плохо видна за высокой оградой из массивных металлических листов. Перелезть через такую ограду не представлялось возможным. Игнатий услышал, как рядом скулит собака. Большая лохматая сука подкапывалась под ограду. Игнатий пытался вспомнить, где он видел эту собаку. Да, конечно, это она сопровождала долговязого бородатого бомжа, которого он допрашивал на днях и отпустил за отсутствием состава преступления. Собака подкопалась под ограду и скрылась в саду где послышался се заунывный вой. Игнатий заглянул в собачий лаз. Собака выла над цветочной клумбой, которую она раскапывала лапами. Недолго думая, Игнатий сам ринулся в собачий лаз. Рядом с клумбой валялась лопата из тех, которыми обычно пользуются садовники. Игнатий принялся раскапывать клумбу. Собака, повизгивая, помогала ему. Через несколько минут лопата ткнулась во что-то мягкое. Это было мертвое тело.

Игнатий сознавал, что действует на свой страх и риск, нарушая неприкосновенность жилища. Неизвестно было, выйдет ли он из таинственного дома, если войдет туда. Вернее было бы выбраться на улицу через лаз и вернуться с нарядом милиции. Но в доме, может быть, готовилось еще одно мертвое тело… или тела. Дверь оказалась незапертой. В темном коридоре был виден свет. Игнатий без стука распахнул дверь. На топчане лежал человек. Над ним склонялась Ксения. В руке у нее был шприц. Ксения выпрямилась, обернулась, увидела Игнатия и сделала укол себе в предплечье. Она тут же рухнула на пол. Ксения была мертва.

Игнатий вспомнил: по ночам он часто видел в руках у Ксении этот шприц. Что помешало ей сделать смертоносный укол ему? Не для этого ли она позвала его к себе? Игнатий снова почувствовал ее объятие, от которого невозможно освободиться.

Утром раскопали все цветочные клумбы в саду и нашли немало мертвых тел. Все они были закопаны без гробов. У кого было удалено сердце, у кого печень, у кого почки. У некоторых ничего не было удалено. Очевидно, на дачу заманивали, суля бесплатное обследование и лечение, а потом выясняли, пригодны ли органы будущей жертвы для трансплантации. Впрочем, за ограду не выпускали потом никого. Каждому рано или поздно делали укол, и делала его Ксения.

Доктор Сапс даже не был арестован. Он ведь ничего не знал, он только делал операции. Его мировая слава ничуть не пострадала. К нему приезжали пациенты из-за рубежа. К разным срокам тюремного заключения была приговорена только обслуга дачи. О гениальном следователе Игнатии Бирюкове писали в газетах.

Сразу же после суда Игнатий подал рапорт об уходе со службы. Никто не понял, что он имеет в виду. Рапорт был отклонен. Игнатий упорствовал. Его положили на обследование в психиатрическую больницу. Игнатий настаивал на своем. Он исчез на несколько лет, а потом в мочаловской церкви появился иеромонах Аверьян, в котором прежние сослуживцы узнавали Игнатия Бирюкова.