Текст книги "Король живет в интернате"

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Разве не знаешь? – сказал Митяй. – Заслуженная артистка!

– Король! Правда? – Сонечка широко раскрыла голубые глаза.

– Никакая не артистка, – ответил Андрей. – На швейной фабрике она работает.

Сонечка не произнесла своего обычного «Фи!», но по выражению ее лица Андрей понял, что она разочарована. Он упрямо повторил:

– Швеей работает. Обыкновенной швеей.

– Очень приятно, – равнодушно сказала Сонечка.

Важное поручение

Во двор высыпали все интернатовцы. Еще бы! Поздняя осень не часто радует теплыми днями. А сегодня день был чудесный! Будто весной, пригревало солнышко, нарядно синело над головой небо. По территории разносилась какая-то знакомая музыка. Это по школьному радиоузлу передавали музыкальную викторину. Несмотря на то что победителям викторины были обещаны призы, желающих получить их было, кажется, не так уж много. Разве только девочки, тихо сидевшие у пруда, прислушивались и гадали, что это за музыка, кто ее сочинил? Другие же были слишком поглощены своими делами, чтобы замечать что-то кругом. Некоторые девочки, обнявшись, ходили парами и секретничали. У девочек – тем более, когда их двое, – всегда найдутся секреты. Другие, пригревшись на солнышке, читали.

На площадке, между мастерскими и общежитием, носились неугомонные футболисты. В воротах пятого «Б» стоял черноглазый Сенька в кожаных перчатках и кепке с козырьком, надвинутым на самые глаза. У городошников тоже шло жаркое состязание. Оттуда доносился сухой треск палок. Даже Митяй, обычно слонявшийся без дела, примкнул к городошникам. Около баскетбольных щитов стайками вились мальчишки – бросали мяч в корзину. Было шумно и у волейболистов. Здесь седьмой «Б», вызвав на единоборство восьмиклассников, упорно старался завоевать нелегкую победу. Получив от Олега высокую подачу, Андрей подпрыгнул и послал сильный мяч в угол площадки. Довольный ударом, Андрей, улыбаясь, отошел на шаг от сетки, присел и в ту же секунду услышал свою фамилию. Так и есть: директор интерната зачем-то вызывал Андрея по радио.

Андрей испугался. Он сразу подумал и о Сеньке, и о Зубее, и о ключах.

Из репродукторов снова лилась приятная музыка, а воспитанник Королев шагал по вызову директора и не слышал ни музыки, ни голосов ребят. Что сказать директору? Как оправдаться? Нет, отрицать, все отрицать…

В дверь кабинета Сергея Ивановича он постучал так тихо, что думал – не услышит. Однако из-за двери тотчас раздалось: «Да-да! Войдите!» И снова – знакомый кабинет, где недавно Андрей держал ответ перед своими строгими товарищами. Что-то ждет его сейчас?

– Здравствуй, Королев!

И по тону, каким он произнес это «здравствуй», Андрей понял: страшного ничего не будет.

– Поздравляю! – сказал Сергей Иванович. – Слышал. Видел. Очень приятно! Да-а, замечательный человек твоя мать. Она недавно рассказывала Раисе Павловне про свою жизнь. Поразительно! Всех потерять в войну – мужа, детей…

– Детей? – недоумевая, повторил Андрей и вдруг почувствовал странное волнение.

– Ты разве не знаешь? Была у нее семья, дети – Оля и Андрей. Их бомбой на ее глазах убило. – И, подойдя к ошеломленному Андрею, директор положил ему на плечо руку. – Попроси Ирину Федоровну рассказать тебе. Это ты обязательно должен знать. Знать, что за человек твоя мать, кому ты жизнью обязан. – Сергей Иванович помолчал. – Да, сильный она человек. Столько вынести и не пасть духом. Еще и детей взять на воспитание, заменять им мать. Это подвиг. Иначе и не назовешь.

Директор прошелся по кабинету, серьезно взглянул на воспитанника.

– Гордись, Андрей, матерью. А от меня передай ей большой привет. – Затем, усевшись на диван, Сергей Иванович произнес: – Я вот еще о чем хотел поговорить с тобой… Да ты садись, вот сюда, поближе.

Андрей, взволнованный словами Сергея Ивановича, сказанными о его матери, опять насторожился: «О чем он хочет говорить со мной?» – и тихонько опустился на краешек дивана.

– Слышал я, – сказал Сергей Иванович, – что ты неплохо ладишь с малышами. Даже пики им какие-то сделал для уборки листьев. Верно это?

– Вообще, сделал, – немного смутился Андрей. – Только что это – пустяки…

– Скромничаешь, – улыбнулся директор. – Ну, ладно, ближе к делу. Ты Рому Буряка из вашего подшефного класса знаешь?

– Ромку? – оживился Андрей. – Как же, знаю. Сорви-голова.

– Именно – сорви-голова. Рос без отца. Мать весь день на работе, внимания не уделяла. Вот и разболтался до последней степени. И сюда пришел – сладу нет. Не слушается, дерется, учится плохо, на уроках вытворяет что-то немыслимое. Просто не знаем, что и делать с ним. Решил с тобой посоветоваться.

Андрей смутился еще больше, с недоверием поднял глаза на Сергея Ивановича: «Шутит. Директор, и вдруг советуется со мной».

Сергей Иванович, угадав его мысли, сказал:

– Я – вполне серьезно. Мы, конечно, будем выправлять его, но нам нужна помощь. Рассчитываем на тебя.

– Значит, я должен шефствовать над ним?

– Больше, чем шефствовать. Надо взять его под особый, личный контроль. Я понимаю, это трудное задание, но, мне кажется, кое-чего ты смог бы добиться. Так согласен помочь?

– Я попробую, – нерешительно произнес Андрей. – Он парнишка хоть и балованный, но смышленый.

– Прекрасно. Я надеюсь на тебя. А мальчика надо выправлять. И как можно скорей… – Директор помолчал, прищурил глаз, будто решая в уме сложный пример, затем усмехнулся и доверительно взглянул на собеседника. – Тут, видишь, еще такое дело… Этого можно бы и не говорить, да ладно, ты уже большой, все понимаешь – скажу. Рома без отца рос, а теперь будет у него отец. И, кажется, человек очень порядочный. На днях ко мне приходила мать Ромы. Интересные вещи рассказывала. Она сиротой росла и, как говорится, всякого повидала. И вот встретился ей теперь человек, который, как она выразилась, «всю жизнь ее перевернул и глаза открыл на хорошее». Два часа она сидела тут, рассказывала. Будто, говорит, на свет заново родилась. В людей поверила, в хорошее, а главное, в себя поверила. Даже учиться снова собирается… Вот она мне и задала задачку. «Я же, говорит, теперь со стыда сгорю, если Рома будет так вести себя при Льве Васильевиче» (это будущий муж ее). Да-а, – протянул Сергей Иванович. – Вот какое в жизни бывает.

Он задумался, глядя перед собой, потом взъерошил пальцами густые русые волосы и добавил:

– И она права. Раньше с этим мирилась, потому что не понимала, безразлично было, а теперь сына хочет видеть уже не таким – лучше. Видишь, какую нам с тобой задачку задала. Нелегкая. А решить надо. Решим?

– Попробуем, Сергей Иванович, – солидно, как и подобает взрослому, ответил Андрей.

Сергей Иванович посоветовал, с чего лучше начать, как держать себя с Ромой, сказал, что, если трудно будет, пусть, не стесняясь, заходит. Напоследок предупредил:

– Разумеется, все, что я тебе говорил о матери Ромы, должно остаться между нами… – Да, кстати, – вспомнил директор. – Преподаватель физики показывал твою модель турбины. Хорошо сделал. Я и не знал, что ты такой мастер!

Андрей от удовольствия покраснел.

– А теперь можешь идти отдыхать, – вставая с дивана, сказал Сергей Иванович. – Ты, кажется, в волейбол играл? Поспеши, – улыбнулся он, – как бы там без тебя восьмиклассники не разделали вас под орех. А матери передай большой привет. Не забудешь?

– Обязательно передам, Сергей Иванович! До свидания! – радостно сказал Андрей и вышел из кабинета.

Салют!

Делегация французских учителей интересовалась решительно всем. Учителя побывали в общежитии, заглядывали в спальни. В столовой, увидев дежуривших шестиклассников, которые мыли после обеда посуду, они одобрительно заговорили о чем-то между собой, а высокий рыжеватый мужчина в желтом берете, заходя то с одной, то с другой стороны, щелкал затвором фотоаппарата, улыбался и благодарил: «Мерси, мерси». Посетили гости и животноводческую ферму интерната. Осмотрели крольчатник, птичник с курами и важными индюшками, свинарник. Учениками четвертых классов везде была наведена такая чистота, что француз в желтом берете израсходовал целую катушку фотопленки.

Делегацию сопровождало человек сорок интернатовцев. Была среди них и Светлана Пащенко. Она изучала французский язык, имела по нему твердую пятерку, и теперь ей было страшно интересно – сможет она хотя бы что-нибудь понять из того, что говорят иностранцы. Но как Светлана ни прислушивалась – разобрать почти ничего не могла. Только иногда улавливала отдельные знакомые слова и по ним смутно догадывалась, о чем идет речь. Светлана расстроилась: какая же она после этого отличница и гордость школы, как не раз повторяла учительница французского языка Вера Петровна.

Но все-таки не напрасно ее хвалила учительница. Когда, набравшись храбрости, Светлана подошла к худенькой женщине в очках и, красная от смущения, спросила по-французски, как ее зовут, иностранка до того обрадовалась, что обняла Светлану и что-то быстро сказала своим коллегам. Те окружали Светлану, ласково посматривая на нее и оживленно переговариваясь. А женщина в очках на ломаном русском языке сказала:

– Я называюсь Элиза. Элиза Шанто. – И она погладила Светлану по голове. – Ты… любишь французский язык? – спросила она.

Вера Петровна, стоявшая тут же, конечно, не удержалась, чтобы не похвастаться перед гостями своей лучшей ученицей.

– О! О! – с восхищением восклицали французы.

– Ты… хорошая девочка… Красивая… Похож моя девочка. Она называется Лилит… Она учится колледж, то есть школа.

Услышав о Лилит, Света обрадовалась. Она несколько секунд покусывала губы, соображая, как правильно построить фразу. Потом, набрав побольше воздуха, храбро приступила к трудному делу. И гости поняли, что она сказала. Чудесно! Эта очаровательная русская девочка желает переписываться с дочерью Элизы Шанто! Сама Элиза Шанто была в восторге от предложения Светланы. Она написала в блокнотике свой адрес и, вырвав листок, с удовольствием подала его девочке.

– Пожалуйста! – ослепительно сверкая зубами, сказала она. – Лилит будет радость… Большой радость…

– Счастливая Светлана медленно прочитала:

– Марсель… – И вдруг, забыв о французском языке, радостно сказала: – Я обязательно напишу! Обязательно, обязательно!

Побывали французские учителя и в мастерских, где ребята трудились над транспарантами к празднику Октября. Затем все направились в школьный корпус. Там Андрею снова пришлось пережить волнующие минуты, потому что Сергей Иванович, ознакомив иностранцев с выставкой работ учащихся, повел гостей к развешенным на стене диаграммам и портретам героев труда.

– О, Гаганова! Знаю! Знаю! – закивала головой Элиза Шанто. – А это кто?

Вера Петровна, называя имена героев, дошла до портрета Королевой. Заметив в толпе Андрея, Сергей Иванович подозвал его.

– Это его мать, – сказал он, похлопав смущенного Андрея по спине.

Переговариваясь, иностранцы с интересом рассматривали Андрея. Элиза Шанто, поправив очки, внимательно взглянула на портрет, потом на Андрея и улыбнулась:

– О, русские говорят: капли две воды.

Андрей невольно улыбнулся ее ошибке. Ведь он вовсе не похож на мать. Но если она считает, что похож, – пожалуйста, он только рад.

– Твой мама, – продолжала француженка, – есть артист?.. Доктор?..

Андрей помотал головой.

– Шьет она. Швея. – Увидев, что женщина недоуменно пожимает плечами, он покрутил рукой, показывая, как шьют на машинке. – Понимаете, шьет. На фабрике.

– О! – догадалась француженка, – Фабрик. Делает костюм… фасон… Это хорошо. Очень хорошо.

Потом она опять взглянула на портрет и добавила:

– Твой мама – наш салют! Понимаешь? Французкий люди – салют.

– Да, да, – ответил Андрей. – Передать от вас привет. Понимаю.

Я помогу тебе

Андрей со счета сбился – сколько этих приветов передавать матери. От французских учителей – раз, от директора – два, от англичанки – три. А когда в субботу собрался идти домой, то об этом же просили и Леонид Данилович, и Раиса Павловна, и Светлана. Еще – Олег, Дима, Кравчук, Гусева… Всех не упомнишь…

С чувством радостного нетерпения и какой-то озабоченности подходил на этот раз Андрей к родному дому. Как теперь смотреть на мать? Раньше все было просто: «Принеси!», «Хочу есть!», «Дай на кино!» О матери как-то и не думал. А если и думал, то больше о том, как бы похитрей соврать, почему едва не ночью явился из школы. Или беспокоился, чтобы не услышала запаха водки или табака. А теперь?.. Теперь иначе должно быть…

Взбежав на четвертый этаж, Андрей постучал в дверь. Открыла мать. Такая же, как всегда: ласковая и немного суетливая, в своей ситцевой косынке. И все же она была другая. Или только казалась ему другой?

– Ты что так смотришь, Андрюша? – чуть удивленно спросила Ирина Федоровна. – Проходи. Мы ждем тебя.

Он проговорил, волнуясь:

– Здравствуй… – Хотел добавить «мама», но язык не послушался. Сколько времени не называет ее этим словом. Как-то разучился и в последние годы привык обходиться без этого теплого, хорошего слова – «мама».

Андрей разделся, прошел в комнату, поднял на руки Нинку, которая по обыкновению лезла целоваться.

За чаем Нинка, как всегда, трещала о своих новостях, хвастала, какие выучила стихотворения к празднику Октября, и, выйдя на середину комнаты, громким голосом декламировала их. Андрей же посматривал на мать, и как-то не верилось ему – неужели это ее портрет висит в школе? Да, надо же сказать о портрете, о том, сколько ей приветов напередавали. И попросить рассказать о себе, о том Андрее, убитом бомбой. «Ты жизнью обязан», – повторял он слова Сергея Ивановича и, волнуясь, никак не мог начать разговор.

Когда Ирина Федоровна сказала Нинке, что, может быть, хватит тараторить, она просто рта не дает Андрюше раскрыть, – он неловко проговорил:

– Выставку у нас в школе открыли. Диаграммы всякие о семилетке, портреты героев труда. Там и твой портрет.

– Да ты что! – испугалась Ирина Федоровна. – Мой портрет? Это для чего же?

– Твой. Сам видел! Там еще написано, что ты в бригаде коммунистического труда.

– Это-то правильно. В конце прошлого месяца присвоили нам звание.

– А я и не знал. Ты мне ничего не рассказывала.

– Так что ж, Андрюша, рассказывать, – вздохнула Ирина Федоровна. – Ты не особенно интересуешься. Сам никогда ни о чем не спросишь. Ну, а к слову как-то не пришлось.

– И еще приветы тебе передавали. От директора, воспитателей, ребят. И от французов тоже.

– От французов? – удивилась мать.

– Делегация к нам приходила. Ну, директор показал твой портрет. А они, значит, привет передали. Сказали, что от французских людей.

– Смотри-ка! – развела руками Ирина Федоровна. – Даже от французов. Вот до чего дожила!

– А знаешь, как о тебе директор сказал? – не удержался Андрей. – Он сказал, что твоя жизнь – подвиг. Так и сказал. Это потому, что ты детей в войну потеряла и мужа. А потом нас взяла на воспитание. Расскажи об этом, а?

Ирина Федоровна вздохнула:

– Это рассказ не короткий. Устанете слушать.

– Все равно. Расскажи, расскажи! – потребовала Нинка, усаживаясь матери на колени и звонко целуя ее в щеку.

– Хоть чай бы допила, стрекоза, – улыбнулась Ирина Федоровна. Обняв Нинку, она сказала: – Ну, если хотите, так слушайте…

Она рассказывала тихо, спокойно, лишь по временам слегка запинаясь. А в широко раскрытых глазах Нинки, устремленных на мать, то и дело показывались слезы. Она всхлипывала и теснее прижималась к матери. Андрей тоже не сводил с ее лица сухих, блестящих глаз. И были минуты – он задыхался: к горлу подступал комок. Огромное чувство жалости, благодарности и любви охватило его. Но что он может сказать ей, чем отблагодарить? И вдруг обожгла страшная мысль – что будет с матерью, если она узнает о Зубее, о футболистах, о ключах?..

Заканчивая свой рассказ, Ирина Федоровна мельком взглянула на сына. Он сидел, низко опустив голову, и крутил в руках чайную ложечку.

Когда встали из-за стола и мать начала собирать посуду, Андрей, смущаясь, сказал:

– Я помогу тебе.

– Да зачем же! – запротестовала она, но всю ее так и обдало теплом от этого первого, еще робкого внимания сына.

В ту ночь Ирина Федоровна долго не спала. И опять вспоминала всю свою нелегкую жизнь, погибших детей, мужа. Неспокойное, прерывистое дыхание спящего Андрея возвращало ее к действительности. «Ведь он у меня чуткий, хороший. Я же знаю. Ну, ничего. Кажется, на поправку пошел», – с радостью думала она о сыне.

Утром Андрей вымылся до пояса под краном, растерся полотенцем. А потом, когда Ирина Федоровна за чем-то ушла к соседке, жившей этажом ниже, он стал выговаривать сестренке:

– Настригла бумаги, намусорила, а подмести за собой и не думаешь. Надеешься, что мать уберет. Будто самой трудно! Дай-ка веник… Смотри, как это делается… Ну, а теперь сама попробуй. Да не тычь веником! Ровно мети… Вот так, так, уже получается…

Как только мать возвратилась, Нинка принялась хвастаться: она подметала в комнате! Ее Андрюша научил!

– При чем тут научил! – оборвал он. – Раз намусорила – сама должна догадаться убрать. Няньку, что ли, приставить к тебе!

После завтрака он разогрел в баночке засохший гуталин и принялся чистить ботинки.

– Куда-то собираешься? – спросила мать.

– Воскресник у нас сегодня по сбору металлолома. Специально для новой железной дороги в Сибири.

– Вот оно что! – сказала Ирина Федоровна. – Что ж, иди. Нужное дело.

Простившись с матерью, Андрей сбежал с лестницы и в дверях парадного едва не столкнулся с Прасковьей Ульяновной.

– Здравствуйте, бабушка! – весело сказал он.

– А, здравствуй, касатик, – совсем, кажется, не радуясь неожиданной встрече, ответила она.

– Как живете, бабушка?

– А-а, – отчего-то вздохнула Прасковья Ульяновна и с тяжелой сумкой в руке пошла к лестнице.

«Что это она такая невеселая? – подумал Андрей. Вспомнив, что еще не видел Евгении Константиновны после возвращения из Крыма, он удивился: – А я ведь забыл зайти к ней!»

Фотография

К празднику Октябрьской революции четырем пионерским отрядам интерната присвоили почетное звание «отряда – спутника семилетки». Первым среди лучших был назван отряд шестого «А». Тот, что отличился по сбору металлолома. Другие классы собирали по двести – триста килограммов, а шестиклассники – полторы тонны!

Когда отряду шестого «А» присваивали звание «отряда-спутника», многие ворчали: где же справедливость, это бы каждый так мог получить звание! А ворчали вот почему. Пока ребята из других классов шныряли по дворам, выискивали старые тазы, ведра, прогоревшие печные колосники, пока ходили по квартирам и вели переговоры с хозяевами, убеждая их освободиться от ненужного хлама, – в это время во двор интерната вкатилась новенькая трехтонка. Из кабины выскочил сияющий вихрастый парнишка, а из кузова – его дружки, тоже сияющие, веселые. Это были ребята из шестого «А». В одну минуту борт машины был открыт, и на землю с тяжким лязгом повалились пудовые муфты, старые рессоры, погнувшиеся автомобильные оси.

Так шестиклассники утерли нос остальным ребятам.

Они были страшно горды этим и показывали точные расчеты, по которым получалось, что их металла хватит на девять метров знаменитой сибирской трассы. Другим ребятам оставалось только завидовать или ворчать:

– Работали бы наши отцы на автобазах – мы бы на целый километр навозили железа. А то подумаешь, отличились! За это и «спутника» им присвоили!

Но лучше бы ворчунам помолчать!

Если говорить честно, то звание «отряда-спутника» шестой «А» получил совсем не за это. Где самая образцовая дисциплина? У них. Где нет двоечников? Тоже у них. Кто лучше всех несет дежурство? Опять же они. Их отряд самый дружный, веселый и трудолюбивый. Они и потрепанные книги в библиотеке привели в порядок, и объявили войну подсказке, и стряпать научились. Проводили даже отрядный конкурс на самый вкусный и красивый пирог.

Вот им и присвоили почетное звание и признали победителями в школьном конкурсе чистоты!

Так и не пришлось Олегу Шилову полететь на самолете. Даже и на билет в оперный театр не мог рассчитывать. Вторая премия досталась хотя и седьмому классу, да только другому, из которого он когда-то ушел.

Но стоит ли жалеть об уходе? Ведь они не какие-нибудь перебежчики, они – добровольцы, как на войне. И разве малого добились? Обождите, объявят новый конкурс – они еще покажут себя!

Присвоение отрядам почетных званий было обставлено празднично. На торжественной линейке всей дружины, под грохот барабанов вынесли алое пионерское знамя. После сдачи рапортов выступала старшая пионервожатая. Голос ее звенел так сильно и говорила она так хорошо, что мороз подирал по коже и останавливалось дыхание.

Затем в актовом зале перед ребятами выступил старый большевик, когда-то лично видевший Ленина. Он был совсем седой, но держался прямо. Он говорил о тяжелой жизни при царе, о революции 1917 года, о Ленине. Ребятам, которые не застали даже Великой Отечественной войны, а о царе знали только по книгам, трудно было представить, что этот седой, низенького роста человек и на царской каторге был, и участвовал в маевках, и пережил целых пять войн.

Свое выступление старый большевик закончил так:

– Когда я смотрю на вас – молодых, здоровых, счастливых, то думаю: не напрасно народ принес такие жертвы, не напрасно гноили нас на царских каторгах. В вас мы видим свое будущее. Вы построите такую жизнь на земле, которая достойна человека. Коммунистическую жизнь!

Старому большевику горячо аплодировали.

Потом Олег фотографировал его вместе с ребятами. Был там и Андрей. Сначала он не хотел фотографироваться, но Светлана так по-приятельски закивала ему головой, что он не устоял и пристроился рядом с ней.

Вечером Андрей собирался отправиться в мастерскую, но вместо этого почему-то сам напросился у Олега пойти к нему в фотолабораторию. Пленку Олег проявил еще днем, и сейчас, сидя в полутемной комнате, чуть освещенной красным фонарем, приготовился печатать карточки.

Первый снимок они рассматривали вместе, при зажженном свете. Олег – придирчиво: хорошо ли вышел старый большевик, нет ли ребят с закрытыми глазами, не слишком ли серый фон. Андрей же смотрел на себя и Светлану. Они получились совсем маленькие, потому что стояли в последнем ряду.

– Можешь отпечатать для меня карточку? – спросил Андрей.

– Хоть две.

Между прочим, здесь, в фотолаборатории, Андрей узнал и тот «секрет», о котором говорил Олег в мастерской. На полочке стоял деревянный, составленный из ровных долек желтый ослик. С хвостиком, кожаными ушами и зелеными глазами-бусинками.

– Что это? – показал Андрей на ослика.

– Разве не узнаешь? Это самое послушное животное на свете. – Олег что-то нажал у ослика внизу, и тот наклонил голову, потом присел на передние ноги. Олег скомандовал: – Голову вверх! – И голова ослика послушно вздернулась.

На это было забавно смотреть. Андрей от души рассмеялся.

– Кому это сделал? – спросил он.

– Ослика для Валюши. У меня две сестрички. А вот – младшей, Танечке. – Олег достал новую игрушку: два выпиленных из фанеры медвежонка сидят у пенька. В лапах у них – топорики. Если дергать палочки то в одну, то в другую сторону, медвежата попеременно наклоняются и колотят топориками по пеньку. – К празднику им смастерил, – сказал Олег. – В подарок.

«А он вовсе не сухарь!» – подумал Андрей.

Неприятное известие

Каникулы! Целая неделя отдыха!

Андрей проснулся по привычке рано – за окнами было темно. Услышав ровное тиканье часов и разглядев полоску света под дверью в кухню, вспомнил, что он дома, лежит на своем диване, что можно пока не вставать, никуда не идти, не спешить. Вообще можно ничего не делать, хоть весь день ничего не делать. Хорошее время – каникулы!

Андрей повернулся на другой бок и задремал. Сквозь сон слышал, как поскрипывала дверь, как шепотом разговаривали мать и Нинка. Он лишь тогда окончательно проснулся, когда Ирина Федоровна тронула его за плечо.

– Андрюша, мы пошли. Завтрак на кухне. Если сейчас будешь вставать, то разогревать не надо – все горячее.

Нет, вставать он еще не будет. Куда торопиться? На то и каникулы, чтобы отдыхать в полное удовольствие. Андрей закрыл глаза, полежал минут пять. Однако спать уже не хотелось. Диван вдруг показался жестким, неудобным, какая-то пружина упирается в бок. Придется вставать.

Не одеваясь, он долго сидел на диване и размышлял: делать зарядку или не делать? В интернате, конечно, не стал бы раздумывать над этим. Там все ясно: пропел горн – надо вскакивать с кровати и вместе со всеми спешить на зарядку. Вместе со всеми. А тут – один. Сам себе хозяин. Правда, в последние два воскресенья он делал зарядку. Но ведь это лишь ради Нинки. Еще говорил наставительно:

– Хочешь жить до ста лет – делай по утрам зарядку.

Нинка в долгу не оставалась:

– А мы тоже в детском саду делаем вот так! – И, уперев руки в бока, высоко поднимая голые коленки, начинала маршировать по комнате.

Так делать сегодня зарядку или нет? Андрей посмотрел на свои крепкие, еще смуглые от летнего загара руки, пощупал твердые бугры мускулов.

«А что это я, в самом деле, расселся, как кисель!» Андрей вскочил, открыл форточку и, как был – в майке и трусах, – добросовестно проделал все упражнения. И сразу проникся к себе уважением. Вот так! Еще и водичкой обольемся! После холодной воды и крепкого растирания он почувствовал себя бодрым, подтянутым, захотелось что-нибудь делать. Ну, где какие непорядки? Ага, цветы! Хотя и не очень сухая земля, но полить не мешает. Что еще? Пол подмести? Не надо – чистый. А это что? Андрей посмотрел на Нинкину целлулоидную куклу Наташу. Когда-то это была настоящая красавица. Нинка спать без нее не ложилась. А теперь это и куклой нельзя было назвать. Будто злой Карабас-Барабас за что-то подверг Наташу страшной казни. Голова, руки, ноги, туловище – все лежало отдельно. Ясно – оборваны резинки. Поправим! Через полчаса с помощью резинки, спичек и вязального крючка он вернул кукле жизнь. Наташа снова могла сидеть, стоять, поднимать руки. Вот обрадуется Нинка!

Позавтракав, Андрей отправился на улицу. На лестничной клетке он невольно задержался: из-за дверей соседей слышались неясные голоса, Андрей узнал голос Евгении Константиновны. Слов не разобрать, – наверное, она в столовой. Затем совсем рядом, из кухни, послышался голос бабушки:

– Оттого твердое, – словно оправдывалась Прасковья Ульяновна, – что, видно, бык попался старый…

– Фу! Какие гадости говорите! – Это сказала Евгения Константиновна. Андрей хорошо расслышал ее слова.

Бабушка что-то проворчала в ответ и добавила:

– А с виду мясо как мясо. Кто ж его разберет, что оно старое. Четыре часа варила, и все без толку. Хоть адский огонь под ним разводи.

Прасковья Ульяновна замолчала. Все стихло. Невесело подумав: «Кажется, сердитая», Андрей пошел вниз.

Навстречу ему, быстро стуча каблуками, поднималась молодая женщина в модном пальто. Остановившись возле квартиры Роговиных, она позвонила.

– А-а! – услышал Андрей голос Евгении Константиновны. – Люсик! Как я рада! Проходи, раздевайся!..

– Нет, Женечка, раздеваться не буду. Женечка, я разыскала черную тафту – прелесть! Сейчас же бежим!

Выйдя во двор, Андрей дошел до ворот и остановился. Ждать пришлось недолго. Минут через пять в парадном показалась Евгения Константиновна с приятельницей.

Стоять на месте было неудобно – будто нарочно дожидается, и Андрей неторопливой походкой направился им навстречу. Евгения Константиновна, все такая же легкая, красивая, заметила его и заулыбалась своей ослепительной улыбкой.

– Здравствуй, Андрюша! – сказала она. – О, да ты, кажется, еще вырос! Возмужал. Стал настоящий мужчина.

Как Андрею было приятно это услышать! Он остановился, ожидая, что и Евгения Константиновна задержится. Хотя бы на минутку. Ему хотелось, чтобы она поговорила с ним, спросила, как живет, что нового. Но Евгения Константиновна ничего этого не сказала. Она даже не остановилась, а шедшая рядом приятельница вдруг спросила:

– Ну, хорошо – без выреза, лодочкой, а юбка?

– Юбка, разумеется, узкая, – тотчас ответила Евгения Константиновна. – Только узкая!..

Закусив губу, Андрей смотрел им вслед. Даже не остановилась! Впрочем, чего он ожидал? Тряпки для нее важнее всего на свете… И все-таки ему было грустно.

…Каникулы подходили к концу.

Вот и праздник остался позади. Это был самый интересный и яркий день за все каникулы. К центральной площади города – с трибунами, обитыми красной материей и украшенными флагами, портретами, – стекались праздничные колонны. Интернат шел одним из первых. Знамена, транспаранты, бумажные цветы на длинных палках, звенящая медь оркестров, смех, песни. И они, интернатовцы, пели, шутили, кричали «ура». У Светланы от смеха, песен и свежего ветерка так раскраснелись щеки, так сверкали глаза, что хоть поднимай ее вместо транспаранта и неси, показывай всем!

После праздника Андрей заскучал. Хотелось уже скорее в интернат.

В последний день каникул Андрей видел Васька. Он узнал от него, что перед тем, как неожиданно исчезнуть, Зубей не ночевал дома. И еще Васек сообщил: писем брат не шлет, но недавно к ним приходил какой-то парень и сказал матери, что Зубей жив-здоров и, может быть, скоро вернется домой.

Андрея это известие напугало. Зубея давно нет, Андрей привык к этому, и ему уже стало казаться, что так будет продолжаться вечно. И вот теперь… Острая тревога сжала сердце Андрея.

Власть над металлом

После праздника Никанор Васильевич вывесил объявление о записи семиклассников на курсы токарей и фрезеровщиков. Старый мастер не ожидал, что желающих работать на станках окажется так много.

– И девочки тоже? – удивился Никанор Васильевич. – Ну и времена! А что ж, оно и правильно! – уже с одобрением продолжал он. – Ведь рабочий класс – это основа основ, самая что ни на есть сердцевина. Куда ни глянь, любую вещь возьми – все руками рабочего человека сделано.

Разбив ребят на две группы, Никанор Васильевич каждый день занимался с ними после обеда. Директор школы, придя однажды в мастерскую и поглядев, как Никанор Васильевич командует у станков, сказал ему:

– А ведь мы, Никанор Васильевич, пока не сможем оплатить эти часы.

Старый мастер ответил:

– Я, Сергей Иванович, знаю это. Но что же с ними, шпингалетами, поделаешь? Работать хотят! Да и разве в деньгах только дело? Мне бы и пенсии хватило прожить. Душа моя с ними отдыхает.

Никанор Васильевич отдавался новой добровольной работе с таким увлечением, что можно было лишь удивляться – откуда у этого пожилого человека было столько энергии и любви к ребятам. Он терпеливо объяснял и показывал, как заточить резец и закрепить в патроне заготовку, какая должна быть глубина резания и величина подачи, как уберечься от коварной стружки.

Бедные, старенькие станки! Сколько они потрудились на своем веку! И вот на старости лет опять пришлось впрягаться в работу. Да еще в полную силу. Чуть не с утра до вечера толкутся около этих старых ветеранов быстроглазые ребятишки в пионерских галстуках и крутят, крутят их ручки, без того уже давно отполированные твердыми, мозолистыми руками рабочих. Снова и снова нажимают на кнопку включения. Случалось, кто-то по неопытности загонял резец глубоко в металл. Мотор всхрапывал, в станке что-то стучало, и тогда казалось, не только Никанор Васильевич, но и сам бедняга-станок сердится на маленького, неосторожного хозяина.