Текст книги "Коридоры памяти"

Автор книги: Владимир Кропотин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Глава седьмая

Жизнь в кубанском поселке Широкая Балка, куда отец был переведен начальником лагеря военнопленных, началась для Димы с вселения в новый двухэтажный кирпичный дом. С балкона видны были во дворе дощатый тоже двухэтажный сарай, дерево дикой груши и низкий темный забор, отделявший густо зеленевшие дворы соседней улицы.

Как новую одежду Дима примерил все три комнаты, кухню и соединявший их коридор. Как в новой одежде радостно и смущенно ходил он, поглядывая на расставляемую мебель. Все в квартире побуждало к неожиданным выходкам. Сестры и брат кружились и приплясывали, подпрыгивали и выбегали на балкон, а он, когда посидел на всех стульях, полежал на всех кроватях с еще голыми сетками, оглядел все места, вдруг понял, что это было все, что хотелось испытать ему. Оставалось заглянуть в кладовку на втором этаже сарая.

Во дворе отовсюду несло теплом. Насквозь теплыми были стены дома, пыльный ствол груши, тень под нею. Как недавно квартира, так сейчас кладовка в сарае из еще свежих досок притягивала своей пустотой, возможностью заполнить ее всем тем, что не должно было находиться дома.

Осмотрев сарай, Дима сошел по узкой и крутой лестнице и, не зная, как быть ему дальше, остановился. Но что-то явно радовало его. Не только непривычное тепло южного края. Не только необыкновенно белые облака и густо подсиненное небо. И не новый дом, не сарай. Как раз то и радовало, что он как бы освободился от дома и мог вот так выйти и гулять. Обилие света и тепла, зеленый поселок вокруг – все куда-то звало его. Он чувствовал сейчас не себя, а открывшиеся перед ним новые места, которые, как квартиру и сарай, тоже предстояло чем-то заполнить.

Выйдя к дороге за домом, он увидел мальчишек. Как стесненно-один был он, так свободны, явно зная, что им делать, были они. Вот что сейчас он сделал бы прежде всего: он пошел бы с ними.

Один, маленький и подвижный, в коричнево-клетчатых рубашке и брюках, в сандалиях, широко и часто раскрывая рот, с выражением преданности и дружбы на загоревшем лице говорил что-то длинному и узкому мальчишке в расстегнутой на верхние пуговицы старой белой рубашке на голом теле, в узеньких коротковатых ему брюках, в заштопанных парусиновых, на голую ногу туфлях. Третий мальчишка шел чуть в стороне, с интересом слушал маленького и с скрытой настороженностью поглядывал на длинного и узкого. С вскинутой головой, с высоко поднятыми плечами, так иногда поднимают крылья птицы, тот был сама заносчивость. Бегло поглядывая по сторонам, он не замечал третьего, был доволен привязанностью заступавшего ему под ноги маленького.

Пять домов было на новой Пролетарской улице. От последнего дома дорога шла влево, в поселок, а мальчишки сошли с нее вправо вниз, где ничего не было видно, а в отдалении возвышался бурый холм с изрытой вершиной. Дима еще несколько раз поднимался домой и выходил во двор. Дома быть не хотелось. Все время чудилось, что не дома теперь, а в самом поселке должна была проходить его жизнь.

Там, где скрылись мальчишки, оказался стадион. Гулко разносились звуки ударов по футбольному мячу. Надвигаясь синевой, небо соединялось с зеленым полем в праздничное впечатление. Приятно чувствуя равномерность спуска и густую короткую траву, Дима сошел к полю.

Били по мячу два взрослых парня, а третий, тоже взрослый, стоял в воротах. Особенно сильным, даже мяч звенел, был удар одного, хотя был он бос, а другой был в бутсах. Караулившие мяч мальчишки восторженно называли босого Мекой.

Дима выбрал место посвободнее, но всякий раз, когда мяч шел к нему, вперед выбегал уже знакомый ему длинный и узкий мальчишка и, встряхивая своими негнущимися членами, как связкой ключей, с размаху точно бил по мячу. И оглядывался довольный. Так было, пока кто-то из ребят не сказал осуждающе:

– Ты что не даешь ему?..

– Беги! – сказал тот же справедливый голос.

Дима разбежался и промазал, еще раз разбежался и попал вскользь. Так нетерпеливо, показалось ему, все ждали, пока он сделает свое дело, что он устыдился, взял мяч руками, добежал до ворот и там отдал.

После игры мальчишки расселись за воротами на двух толстых гладких бревнах. Сели не сразу, подождали, пока подошел к ним Мека. У него было мясистое бурое лицо, голова на жилистой шее держалась высоко, как у жеребца, коричневые глаза усмехались, а толстые губы раздвигались в досужую улыбку. Набухшие и мозолистые ступни его ног под наползавшими на них вспученными на коленях брючинами ничего, наверное, не ощущали.

– Иди сюда! – позвал Диму знакомый справедливый голос.

Мека был здесь кумиром. Как приближенный сидел рядом с ним длинный и узкий, с вздернутыми плечами. Преданно смотрел маленький в клетчатом и признательно оглядывал компанию. Другие тоже были довольны. Кто-то еще, кроме Димы, был здесь новым, и Мека спросил его:

– Ты видел, как дым идет из глаз? Хочешь, покажу?

Тот захотел и был наказан. Толстыми пальцами Мека надавил ему на нос так, что на синих смирных глазах показались слезы. Был захвачен врасплох маленький в клетчатом. Мека сделал ему «ерша», провел большим пальцем против волос. Стремглав метнулся длинный и узкий. Только двое, Мека их не трогал, да ничего не подозревавший Дима не тронулись с мест.

– Хочешь, покажу Москву? – Теперь Мека спрашивал Диму.

– Ее не увидишь.

– Давай покажу.

Дима вскочил. Мека сделал за ним несколько крупных ленивых шагов, крикнул:

– Все равно придешь!

Дима не ушел, но и не сел снова со всеми на бревна, сидел на траве неподалеку, пока тот же справедливый голос не позвал его. Дима не шел. Тогда крикнул Мека:

– Иди садись, не тропу!

Так началась для Димы новая жизнь. Чуть ли не каждый день он проводил в компании. Ходили на холм за стадионом и сидели там, свесив ноги в траншеи, вырытые под фундамент будущего самого большого в районе кинотеатра на шестьсот мест. Как своему протянули Диме раскуренную папиросу. Оп потянул воздух через папиросу в себя и содрогнулся. Сквозь слезы он видел смотревших на него ребят, видел и себя со стороны: тянулся за выроненной папиросой.

– Он не умеет. Ему не надо, – необидно сказал знакомый голос, и папироса пошла по кругу.

Ходили на обе речки, что разделяли поселок. На большой реке строился новый мост вместо узкого и скрипучего старого. Вода там была цветной, от берегов и дна отдирались гладкие плитки голубого, зеленого и белого глинистого сланца. Маленькая речка широко разливалась между круглыми валунами или суживалась до стремительного ручья. Высокий левый берег ее осыпался, обнажая могилы забытого кладбища, а пологий правый устилала белая галька.

Больше всего занимал их футбол. Кто-то говорил, что был такой вратарь Кандидов, не пропустивший ни одного мяча в свои ворота, что была вратарем в американской или английской команде обезьяна, и никто не мог забить ей гола. Другой слышал, что обезьяну эту насмерть убил советский футболист Бобров. Он так ударил, что мяч пробил грудь обезьяны и вместе с животным влетел в ворота. Верилось, что советские футболисты были самыми сильными в мире и никакие обезьяны никого не могли спасти от поражения. Оказалось, в поселке тоже была своя команда. Хотели, чтобы она победила на первенстве края, чтобы в нее взяли Меку. Ему было уже обещано это. Ворота на стадионе стояли голые, и всем хотелось увидеть на них настоящие сетки. Сделать это уже было решено где-то, но пока достали только одну сетку.

Матчи собирали все население поселка. Последняя игра Диме особенно запомнилась. Больше других досаждал лысый капитан соперников. Но ни он, ни несправедливость освистываемого и обкрикиваемого судьи не спасли гостей от поражения. Неожиданно на поле оказались будто одни только футболисты поселка, и неудержимый Мека, которого взяли-таки в команду, вколотил в ворота неотразимый гол. Подпрыгивая и размахивая руками, ребята и с ними Дима побежали на противоположную сторону стадиона прямо через центр поля.

После матча все довольно переглядывались.

– Это брат, – услышал Дима затаенный голос длинного и узкого, показывавшего глазами на незнакомого крепыша с закосневшим взглядом вожака.

Чьим братом был крепыш, Дима не расслышал, но сразу понятно стало происхождение и его закосневшего взгляда, и его немальчишеской устойчивости, и то, почему ребята, мешая друг другу, побежали за ним вокруг стадиона. Как связкой ключей встряхивая своими членами и небрежно на всех поглядывая, побежал длинный и узкий. Не отставал от него и что-то на бегу говорил ему его маленький приятель.

Крепыш легко и кругло бежал впереди. Дима тоже побежал и сразу задохнулся. Ноги стали чужими. Угнаться за крепышом было бесполезно. Дима хотел было остановиться, но все бежали, и он не решился.

Бежали длинной цепочкой. Казалось, бежали всерьез и надолго. Цепочка распалась неожиданно. Сошел длинный и узкий. На круг больше пробежал маленький и снова почти приткнулся к приятелю.

Солнце садилось. Тени бегущих протягивались через поле. Диме вдруг стало легко. Только не надо было напрягаться и слишком стараться. Дима догнал крепыша. Тот не дал перегнать себя, добежал до ребят, что ждали их, и остановился, будто сделал так, как с самого начала было задумано им. На Диму он даже не взглянул.

– Хватит! – кричали ребята.

Они сидели на бревнах. В наступившей темноте там вспыхнула спичка.

– Сердце испортишь, – сказал взрослый и темный прохожий.

Дима бегал бы и дальше, но увидел пустые бревна и едва разглядел ребят на дороге. Отблеск луча невидимого солнца погас на вершине холма, и Диме показалось, что кто-то там прошел со свечою в руке.

Ему правилось, когда день был насыщен событиями, когда он узнавал, сколько было в поселке жителей и сколько не хватало их для того, чтобы поселок, этого больше всего хотели ребята, стал городом и районным центром. Ему нравилось, когда он приходил домой поздно, засыпал сразу и крепко.

Глава восьмая

Но нет, хотя быть с ребятами было лучше, чем одному, хотя вместе можно было больше узнать и побывать там, где один он никогда не побывал бы, хотя только вместе они чувствовали себя хозяевами поселка, Дима не был безотчетно счастлив. Кто-то  н е з р и м ы й  появлялся в нем и бесстрастно наблюдал, что происходило вокруг него и с ним.

Не тотчас восторг ребят, вызванный забитым Мекой голом, передался ему. Невольное уважение почувствовал он к лысому капитану, когда тот, поверженный наземь, поднимался на скрученные мышцами ноги и неутомимо преследовал соперников. Впервые видел Дима противоборство между людьми. Как можно было так безудержно радоваться успеху своих и так неуемно желать неудачи чужим?! Из-за симпатии к настойчивому капитану те вовсе не казались ему такими уж чужими, как не очень своими были удачливые свои.

Радуясь, что делал хорошее дело, когда бегал домой за хлебом или чем-нибудь еще для компании, Дима вдруг замечал, что его дружбой злоупотребляли и кому-то нравилось, что он бегал, а они сидели довольные тем, что это делалось для них. Он понял это, когда бегал домой не он и знакомый справедливый голос осаживал наглеца. Теперь и Дима иногда вступался:

– Сейчас не его очередь.

Не все хотели бегать домой, и не все могли что-то достать. Не ходил, явно ничего не мог принести, длинный и узкий, метавший беспокойные взгляды. Не таясь уважал и панически боялся родителей, не смел что-либо взять дома без спросу его маленький приятель.

– Ребята, только не домой, куда угодно пошлите! – уговаривал он.

Кто-то  н е з р и м ы й,  что находился в Диме, замечал, что его связь с ребятами не была прочной. Они не стали дожидаться его, когда он бегал по стадиону, но дожидались крепыша.

Дима тоже не все принимал в компаниях. Ему не нравились те мальчики, что постоянно боялись опоздать домой, и настораживало пренебрежение к дому других, их свобода от родителей. Он не хотел, как длинный и узкий, стараться угождать тем, вокруг кого держались компании. Он не мог и не хотел походить на маленького, что был признателен всей компании. Не хотелось догадливо улыбаться и напрашиваться на расположение верховодов. Но как было удержаться, если этого, принимая его за своего, как будто ожидали от него?! Он становился неприятен себе, если замечал, что тоже понимающе улыбался и с невольным удовлетворением отмечал промашки других.

Но и компании были недолговечны. Собирались все больше незнакомые мальчишки. Их прогоняли со дворов. Встречались во дворах и вовсе странные люди: едва завидев ребят, они  л а я л и.  Как настоящие собаки, дергались и кружили на невидимой цепи, в бессильной неприязни и даже злобе стеклами блестели их плоские глаза, слышалось:

– Хулиганы! Воры!

– Пойдем! – увидев Диму, позвал маленький.

Все в компании, возглавляемой двумя тринадцати-четырнадцатилетними подростками, чего-то выжидали

– Пойдемте ко мне, – сказал тот из подростков, кого ребята называли Иностранцем.

Компания оживилась.

– Отец у него… – спешил рассказать Диме маленький, но Дима так и не понял, вернулся или все еще находился за границей отец Иностранца.

Шоколадно загорелый ухоженный Иностранец был в светлой бежевой рубашке с короткими рукавами и коричневых шортах, в новеньких с зелеными полосочками светлых носках и новых желтых сандалиях. Никто в поселке так не одевался. Оп привел компанию на застекленную веранду весело окрашенного голубенького особнячка, и Дима заметил, как смутили ребят необычные удобства: кресла и стулья, стол под скатертью, высокий фикус в углу, сервант у двери, что вела внутрь дома. Длинный и узкий выглядел здесь как-то особенно бедно. Одними глазами искательно спрашивал он Иностранца, можно ли садиться на такую дорогую мебель.

– Садитесь, кто где хочет, – разрешил Иностранец.

Длинный и узкий не успел сесть в кресло. Он так и остался на полусогнутых ногах, с оттопыренным длинным задом, с пальцами рук, ухватившимися за подлокотники, когда на веранду, освещенную солнцем сквозь цветные занавеси, открыв дверь из плотно зашторенных комнат особнячка, вошла женщина в темном домашнем платье. Оглядев компанию, она сказала:

– Опять привел?!

Дима увидел компанию глазами женщины: улыбавшегося всем и каждому маленького, что примостился на стуле и как примерный школьник сложил руки на коленях, насторожившегося длинного и узкого, всю группу, застигнутую среди необычно богатой обстановки. И не поверил тому, что услышал.

– Тебе какое дело! – с привычной ненавистью сказал Иностранец. – Уходи отсюда!

Женщина не ответила, еще раз оглядела веранду и вернулась в зашторенные комнаты, закрыв за собой дверь.

Дима догадался, кто была женщина. Как мог Иностранец так обращаться с матерью!

– Ты что на нее так? – спросил его приятель-ровесник.

– Пусть не лезет не в свое дело. Это и мой дом. Кого хочу, того и привожу.

Длинный и узкий наконец развалисто опустился в кресло и признательно, будто ничего не произошло, улыбался молодому хозяину. Маленький, наоборот, перестал улыбаться, устремил на хозяина виноватый взгляд. Расстроенный, тот невидяще смотрел на компанию. Потом он посовещался с приятелем-ровесником, и все поднялись. Маленький вскочил первый. Готовно поднялся длинный и узкий. Но он с удовольствием еще посидел бы в таком кресле.

– А куда мы пойдем? – спросил Дима на улице.

Маленький не знал. Не знали это и другие ребята.

– Так зачем же мы идем? – спросил Дима.

Маленький передернул плечами. Ему все равно было интересно. Длинный и узкий догнал Иностранца и, искательно поглядывая на него, пошел сбоку.

Глава девятая

– Пойдем, – позвал отец.

– Куда?

– Пойдем, пойдем. В одно место.

Они проходили у каких-то раскрытых ворот, за которыми был виден длинный двор с заезженной до черноты, до угольной пыли землей.

– Зайдем, – сказал отец.

В кабинете с зеленой ковровой дорожкой, сложив на двухтумбовый зеленого сукна стол короткие руки в тесных рукавах залоснившегося темного костюма, в облегавшей грудь темной рубашке, в тугом бордовом галстуке сидел хозяин. Он разглядывал вошедших, не сразу, только когда отец подошел к столу, поднялся, чтобы пожать руку гостю, и оказался ниже среднего роста, узкоплечим, но с таким выпуклым телом, что непонятно было, как пиджак не разрывался на нем. Коротко подстриженная голова, зауженный в висках лоб, темное тугое лицо, затылок с поперечными складками – хозяин был отлит как бы одним куском. Он тут же сел и продолжал терпеливо смотреть на посетителей, устроившихся за приставным столиком.

– Хотите пить? – вдруг спросил он, снял руку со стола, на что-то под ним нажал и вернул руку на место.

Вошел мужчина в мучнистом пиджаке и от двери внимательно глядел на хозяина.

– Принеси, – сказал хозяин.

Человек понял. Пока он ходил, оживившийся хозяин благосклонно смотрел на гостей.

– Это мой секретарь, – сказал он.

Секретарь принес два пустых и одни с медом стакана, понимающе переглянулся с хозяином и поставил их на стол. Оп приступил было к делу, но хозяин не позволил, сам налил из запотевшего металлического баллончика воду, ложечкой бросил из пакетика соду в стакан, прежде влив туда меду, и ложечкой же размешал все до пены. Он подал стакан отцу. Выпив, отец сказал, что не знал, что это так приятно. То же самое довольный хозяин сделал для Димы.

– Я вам могу прислать бочонок, – предложил хозяин.

– Хорошо, – согласился отец, но Дима видел, как насторожился он, услышав про мед.

Сразу насторожился и хозяин. Какое-то время оба не доверяли друг другу, вернее, не доверял отец, а хозяин был начеку. Диме стало ясно, что отец не купит этот бочонок и ни мама, ни сестры, ни брат не узнают, что у них могло быть столько меда.

Но вот настороженность прошла, и, показывая на картины, висевшие на стене просторного кабинета, отец спросил:

– Продадите?

Хозяин, показалось Диме, снова насторожился, но теперь уже отец доверял ему, а тот не был уверен, доверять ли отцу.

– А вы знаете, о чем они говорят? – спросил отец. – Это охотники. Вон тот, что растопырил пальцы, рассказывает байки. А тот, что под шляпой за ухом чешет, думает: ну, и врешь же ты, братец! А молодой в первый раз на охоте, не знает, что этот лысый черт врет безбожно.

Хозяин вежливо улыбался, отстраненно поглядывал на картину и уверенно молчал. Теперь он знал, зачем пришел отец.

– Продадите? – снова спросил отец.

– Эту не могу, – сказал хозяин. – Уже взяли.

– А эту? – спросил отец.

На картине были насыщенный испарениями лес и лучи солнца, пробившиеся к поваленному дереву с вывороченными корнями. По дереву лазали медвежата. Лес понравился Диме больше охотников: неприятно было, что пожилой охотник так беззастенчиво врал, а молодой так по-глупому ни о чем не догадывался.

Интерес отца к картинам удивил Диму. Зачем они ему?

– Эту я отдаю Зайко, – сказал хозяин.

Теперь Диме стало ясно все. Он вспомнил, что в квартирах знакомых отца где-нибудь на видном месте обязательно висела картина. Будет она и в квартире Зайко. Этот майор с узким лоснящимся лицом и веселыми бездонными глазами не однажды выпивал с отцом, и оба были довольны. Еще недавно Зайко жил с красивой молодой женщиной, оставив жену с дочерью и сыном-шестиклассником, который, мстя за мать, дважды разбивал камнями окна квартиры сожительницы отца-изменника. Вернувшись к жене, он по-прежнему был беззаботен и весел, будто никогда не бросал ни жены, ни детей.

«Картину он нам даст», – понял Дима хозяина.

Он не одобрял отца. Зачем так зависеть от этого человека? Но он уже чувствовал, что тоже становился заинтересован в картине. Одно задевало его: лучшие картины были взяты, им приходилось брать последнюю.

– Ладно, беру, – согласился отец.

Так появилась у них своя картина. На фоне грозового неба и зловеще освещенного поля с человечьими и лошадиными останками сказочный богатырь на тяжеловесном коне, опустив копье наконечником книзу, читал надпись на камне. Нельзя было ехать ни налево, ни направо…

Картину повесили в большой комнате. Сделал это отец, а мама ему помогала. Потом они оба бросали на картину пристальные взгляды и смотрели друг на друга со значением. Такие же пристальные взгляды бросали на картину гости, а глаза отца становились бдительными.

«Что они так смотрят?» – думал Дима, замечая и вежливый, чтобы не обидеть хозяев, интерес, и странную пристрастность, и снисходительную догадливость гостей.

Получалось так, будто только к ним, Покориным, имели отношение и богатырь, и его тяжеловесный конь, и камень с надписью. Получалось, что только о них, достанься им другая картина, что-то говорили бы и лес с медвежатами, и охотники. Получалось, что, оттого что у них появилась своя картина, они что-то такое понимали. Но как важно это было для мамы, для отца! Они вдруг останавливались и вместе с гостями смотрели на картину.

Потом были абажуры. Сначала они появились у знакомых. Желтые, зеленые, розовые, оранжевые, бордовые, они придавали комнатам необыкновенный вид. Все обновлялось и становилось богаче. Где бы ни появлялся Дима, он, как и мама, сравнивал свой абажур с чужими.