Текст книги "Хроноагент. Гексалогия"

Автор книги: Владимир Добряков

Соавторы: Александр Калачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 119 (всего у книги 178 страниц)

За ужином, обсуждая положение, мы тщательно обходим те моменты, которые могут нас навести на мысль о том, что мы застряли здесь надолго. Но я прекрасно вижу, что все уже готовят себя к такому исходу и постепенно настраиваются на него. Это еще более ясно становится к исходу третьего «дня». Лена, как всегда, держится спокойно. Только в глазах у нее время от времени загораются зловещие огоньки. Очень скверно они сочетаются с ее всегда спокойным и глубоким «перламутром». Наташа изредка вздыхает и с плохо скрываемой тоской оглядывается вокруг. Она готовилась к любым неприятностям, но вот такого она никак не ожидала. Что греха таить, я этого тоже не ожидал. Ее невольно вырвавшаяся фраза: «Лена, я хочу домой!», лучше всего выражает наше состояние. Когда представишь себе долгие, очень долгие годы, которые нам предстоит провести в этой пустыне… Да и не в пустыне даже. Нет во Вселенной таких пустынь. Это – какоето искусственное образование; вне пространства, возможно, вне Времени. Короче, когда подумаешь о том, что всю оставшуюся жизнь придется провести здесь, то самое безобидное, что хочется сделать, это завыть волком. Хотя о какой жизни может идти речь? Продовольствия нам, как ни экономь, хватит не оченьто надолго. А дальше что? Голодная смерть? Самоубийства? Людоедство?

Анатолий тоже посматривает вокруг, но немного подругому. В его глазах читается явное неодобрение всего происходящего и нарастающее желание стрелять, рвать, терзать и жечь. Но, увы, зло ему сорвать здесь совершенно не на ком. Вот его я прекрасно понимаю. Как и Наташа, он готовил себя к совершенно другому. Он настраивался на борьбу, смертельные схватки с врагами и со стихиями. Но он никак не предполагал, что боротьсято придется только с самим собой. А эта борьба потяжелее других будет. Наташу с Анатолием я понимаю, а вот Лену понять никак не могу. Ее зловещие огоньки в глазах нравятся мне все меньше и меньше. Что они означают? Я, конечно, далек от мысли, что у моей подруги начинает ехать крыша. Если это с кемто и произойдет, то уж с нейто в последнюю очередь. Хотя, может быть, она рисует себе перспективу: стать сиделкой при трех повредившихся умом? В таком случае, у меня не только глаза заблестели бы. Поздним «вечером» четвертого «дня», когда Наташа и Анатолий уже заснули, я всетаки решаюсь спросить у нее:

– Вижу, Ленок, у тебя чтото на уме играет. Давай, колись, не души в себе.

– Играет? Да нет, Андрей, не играет, а ползает. Ползает гаденькая мыслишка. Зря мы полезли в этот переход. Лучше бы нам оставаться там, где мы были. И вот душу я эту мысль в себе изо всех сил. Но не дай Время вслух ее высказать, да чтобы ребята ее услышали. Настроение и так гуановое, – помолчав немного, она спрашивает меня: – Как ты думаешь, это кончится когданибудь, а если кончится, то чем?

– Ты это всерьез спрашиваешь или чисто риторически?

– Конечно, риторически. Что ты можешь ответить? Информации у тебя ровно столько, сколько у меня. Чуть больше нуля. Но есть у меня предчувствие, что все это когданибудь кончится. Только не знаю как. Причем от нас здесь ничего зависеть не будет.

– Так что же ты предлагаешь делать?

– А ничего. Идти, как шли. Ни в коем случае не останавливаться. Если мы останемся на месте, то на второй же день у нас начнутся галлюцинации, а на третий день мы рехнемся. Все, хорош.

«Утром» я както незаметно ухожу вперед шагов на тридцать, сорок. Меня догоняет Наташа и, пройдя со мной минут десять, тихо говорит:

– Знаешь, Андрей, мне страшно.

– И давно?

– С самого начала. Мне стало очень страшно, когда мы только вошли сюда. Я очень боюсь.

– Знаешь, девочка, скажу тебе честно. Мне тоже страшно.

– Серьезно? А я думала, я одна такая трусиха. Куда мы попали, Андрей? Что это за Мир? Он даже не мертвый, он какойто не родившийся еще.

– А попали мы, Наталья, в такое место, какое я при всей свой фантазии даже представить не мог. Помнишь, какие гипотетические картинки я вам рисовал тогда? А вот такого даже мне в голову не пришло.

– Так что же это за Мир?

– Это не Мир. Таких Миров не бывает. Это, Наташа, искусственное образование.

– Подожди. Если это – искусственное образование, значит, гдето есть те, кто его создал.

– Вот этото меня только и утешает. Раз они существуют, значит, у нас есть шанс до них добраться.

– А что дальше?

Я не успеваю ответить. Неизвестно откуда рождается не то рык, не то рев, не то гул взлетающего реактивного самолета. Звук постепенно нарастает и достигает такой силы, словно мы стоим у кромки взлетной полосы, а самолет отрывается от земли в десяти метрах от нас. Не сговариваясь и без всякой команды, мы падаем на стеклообразную поверхность, непроизвольно занимая положение для круговой обороны. А звук все нарастает и накатывается на нас, подобно тяжелому танку. Он уже физически начинает давить на нас. И все это при полной неподвижности воздуха. И вдруг наступает мертвая тишина. Звук обрывается так же внезапно, как и начался.

Полчаса мы лежим неподвижно, всматриваясь в никуда и ожидая какоголибо продолжения. Все попрежнему, как и раньше, как час, сутки и более назад. Я медленно встаю и подаю руку Наташе. К нам подходят Лена с Анатолием. Он спрашивает:

– И что это было?

– Лена вчера хорошо мне сказала. У нас информации у всех поровну: чуть больше нуля. Предлагаю устроить мозговой штурм на тему: что это было.

– Пошел бы ты в Схлопку! – машет Лена рукой.

– Я бы с удовольствием в нее ушел, лишь бы здесь не оставаться. Подскажи только, как это сделать.

Лена снова машет рукой и предлагает:

– Пошли дальше. Хуже чем есть, все равно не будет.

– Ты так думаешь? – спрашиваю я уже на ходу.

– Что ты имеешь в виду?

– Вода. Ее осталось всего ничего. Препараты от обезвоживания не дадут нам умереть от жажды, но не спасут от голода. А десантные пайки без воды употреблять невозможно.

– Придется урезать норму. Будем готовить одну порцию на двоих. А через некоторое время посмотрим, может быть, придется еще урезаться.

Проходит еще три «дня». Они не приносят ничего нового. Звук, так поразивший нас, больше не повторяется. Я даже не пытаюсь строить догадки: что же это было? Информация у нас нулевая. Или, выражаясь словами Лены, чуть больше нуля. Тут можно нафантазировать такого, что от собственной тени шарахаться начнешь. Впрочем, теней здесь тоже нет, как и многого другого.

Экономя воду, мы урезаем нормы питания до предела. На завтрак готовим одну порцию на двоих, на обед тоже, а на ужин – одну на всех. О таких вещах, как кофе и чай, стараемся не вспоминать. Принимаем по вечерам таблетки разработанного Леной препарата от обезвоживания организма. Так начинается вторая «неделя» нашего пребывания в этой… в этом… Даже не знаю, как и назвать.

Мы попрежнему идем в избранном направлении. Идем только потому, что все мы ясно осознаем: стоит нам остановиться, как начнется неотвратимое. В пути и на привалах мы разговариваем на отвлеченные темы: искусство, история, философия. Беседуем и спорим часами. Однажды выясняется что в Фазе, где жили Наташа с Анатолием, Омар Хайям почти не известен. Весь вечер я читаю рубаи, разумеется, те, какие помню. Они производят на ребят сильнейшее впечатление. Особенно поражают их строки:

Мы попали в сей Мир, как в силок воробей.

Мы полны беспокойства, надежд и скорбей.

В эту круглую клетку, где нету дверей,

Мы попали с тобой не по воле своей.

Наташа повторяет их несколько раз, чтобы получше запомнить. Анатолий же задумчиво произносит:

– Точно про нас. За исключением последней строки. Сюдато мы попали как раз по своей воле.

А «утром» мы снова отправляемся в никуда. Снова идем и идем. Идем с единственной уже целью: не оставаться на месте. Мы теряем счет «дням», и только таймер, услужливо отсчитывающий сутки, подсказывает нам, что мы здесь находимся уже пятнадцать дней.

Мы с Анатолием идем впереди и спорим о Нострадамусе. Анатолий убежден, что он был гениальный предсказатель, пророк. Я возражаю, что репутацию предсказателя ему создали недобросовестные, падкие на сенсации исследователи и публицисты. Они, заявляю я, отобрали из каждой сотни его пророчеств по пятьшесть таких, которые болееменее сбылись, а об остальных просто умолчали и не стали публиковать их. Тем более что Нострадамус писал частично на латыни, частично на старо французском. При вольном переводе можно и кактус за хлопок выдать.

Анатолий не сдается, и я припечатываю его последним аргументом. Никакой он был не предсказатель. Нострадамус был сатириком, и сатиру свою замаскировал под пророчества. Я сам наблюдал сцену его пьянки с какимто бродягой: не то монахом, не то вагантом. Тот упрекал Нострадамуса за то, что тот так глубоко и тщательно запрятал смысл свой сатиры, что даже сейчас его понимают далеко не все. А что будет лет через тридцать, через сто? Что подумают люди, читая его творения? «Кому надо и кто захочет, поймут! – со смехом отвечал Нострадамус. – А на потомков мне плевать! Я пишу не для них. Пойми, если бы я не прятал свой яд так глубоко, я давно бы уже сгорел на костре или болтался на виселице».

Анатолий хочет чтото возразить, но я останавливаюсь, чтобы прикурить сигарету, и он уходит немного вперед.

– А! Мать твою! – слышу я вдруг его возглас. – Что такое?!

Анатолий стоит, раскинув руки, и водит ими по воздуху. В чем дело? Рехнулся? Похоже на то. Я подхожу и тихо спрашиваю:

– Что с тобой, Толя?

– Стена.

– Какая стена? – не понимаю я.

– Да вот, прямо перед нами, – он тычет рукой вперед. – Я даже нос разбил об нее.

В самом деле, по губам и подбородку Анатолия стекает струйка крови. Я протягиваю руку, и она упирается в невидимое препятствие, в стену. На ощупь она такая же, как и поверхность под ногами. Только ее абсолютно не видно. Кажется, пришли.

К нам подходят Лена с Наташей.

– Что случилось, Андрей? Почему стоим?

– Кажется, пришли, – повторяю я только что прозвучавшую в моей голове фразу. – Дальше идти некуда. Стена.

– Что за стена? – недоверчиво спрашивает Лена и протягивает вперед руку.

На ее лице медленно проступает самое неподдельное изумление. Наташа тоже трогает преграду, и у нее тоже округляются глаза. Несколько минут мы молча осмысливаем обстановку. Интересно наблюдать, как меняется выражение лиц. У Лены изумление переходит в озадаченность: она ломает себе голову, что же делать дальше? А у Наташи появляется выражение страха. В самом деле, шли, шли и вдруг пришли. Хода в эту сторону больше нет. Неужели идти назад? Столько времени, сколько шли сюда, да потом еще неизвестно сколько. А вдруг там такая же стена?

– Вот мы и добрались до края нашего сосудамышеловки, – говорит Лена. – Что делать бедным мышкам?

– Мышки могут попытаться перелезть через стенку сосуда, – говорит Анатолий и предлагает: – Попробуем оценить высоту препятствия.

Он упирается руками в «стену», я забираюсь ему на плечи, _ а Лена помогает Наташе взобраться на меня. Со стороны это выглядит, наверное, забавным акробатическим трюком. Тем более что «пирамида» наша имеет отчетливый наклон вперед. Но наши усилия бесполезны. Сколько Наташа ни тянется, ее руки скользят все по той же невидимой преграде.

– Да, перепрыгнуть эту стенку нам не удастся, – констатирует Лена.

– Если телеграфный столб трудно перелезть, то его можно обойти – гласит древняя китайская мудрость, – говорю я.

– Правильно, – соглашается Анатолий. – Вы с Леной идите налево, мы с Наташей – направо.

– Нет! – возражаю я. – Разделяться нельзя ни в коем случае. Особенно сейчас. Пойдем вместе. Вот только куда?

– А не все ли равно? – говорит Лена. – Пойдем налево.

Мы соглашаемся и несколько часов идем вдоль «стены», касаясь ее правой рукой. На протяжении этого пути я не смог заметить, чтобы мы отклонились в какуюлибо сторону. Я останавливаюсь.

– Судя по всему, обхода нет.

– Что будем делать? – спрашивает Наташа.

– Если преграду нельзя ни перелезть, ни обойти, то можно попытаться ее разрушить.

Я отхожу на несколько шагов и снимаю с плеча пулемет. Но тут меня останавливает мысль, что при стрельбе могут получиться самые неожиданные рикошеты. В Схлопку! Береженого и Время бережет.

– Толя, дайка мне твой лазер.

Отойдя еще подальше, я посылаю в «стену» луч под приличным углом. Коротко вспыхнув, он отражается от невидимой поверхности и уходит кудато ввысь. В том месте, куда он ударил, не видно никаких следов

– Не берет, – говорит Анатолий, проследив за лучом. – Попробуем бластером?

– Я, потвоему, похож на самоубийцу? – отвечаю я, покачав головой. – Отдача может быть такая, что от нас и атомов не останется. Да и не возьмет ее бластер.

– Почему так думаешь?

– Это, Толя, не вещество. Это – перестроенное пространство или чтото в этом роде.

– Откуда такие выводы?

– Эта штучка, Толя, излучает не солнечные зайчики, – я возвращаю ему лазер. – В режиме одиночного импульса луч способен пробить броневые плиты в несколько сантиметров. Допустим, что здесь структура более прочная и более мощная, чем обычная сталь. Но я не знаю материала, способного полностью отразить луч боевого лазера без малейшего ущерба для себя.

– Все это так, – соглашается Лена. – Разрушить нельзя, перелезть нельзя, обойти тоже нет возможности. Вопрос: что делать?

– Ответ, – говорю я. – Делать единственное, что нам остается. Идти вдоль этой стены прежним курсом. Или она гдето кончится, или изменит направление, или мы упремся в другую преграду.

– А если ни то, ни другое, ни третье?

– Я понял тебя. Сделаем так.

Снимаю пулемет с предохранителя и даю короткую очередь в воздух. Странно она звучит здесь. Глухо и вязко. Словно звуки гаснут гдето в десятке метров от нас. Под ноги нам падают четыре гильзы.

– Если через какоето время мы снова их увидим, значит, мы – в замкнутом пространстве.

– Ты, конечно, оптимист, каких мало! – смеется Лена. – Но это предложение – единственно разумное. Пошли.

Наташа с Анатолием молча соглашаются. В самом деле, что еще более разумное можно предложить в сложившихся обстоятельствах? Мы снова пускаемся в путь. Пулемет висит у меня на правом плече стволом вперед в горизонтальном положении. Правой рукой я время от времени касаюсь невидимой «стены». Лена, Анатолий и Наташа идут за мной и тоже «поверяют» преграду. Так проходит еще три часа.

После привала и скудного обеда мы продолжаем движение в прежнем направлении. Время близится к ужину и ночлегу. Я уже начинаю думать, что нам опять предстоят длительные многодневные переходы, и прикидываю, как теперь экономить воду. Наверное, придется перейти на двухразовое, а потом и одноразовое питание. Долго ли мы так выдержим? Ведь, кроме своих собственных тел, нам приходится тащить на плечах немалый груз. А ведь его не бросишь.

Внезапно торчащий вперед ствол пулемета ударяется о невидимую преграду. Раздается резкий звук, напоминающий звон обрушивающейся стеклянной витрины гигантских размеров. Все вокруг дрожит и крошится, словно покрывается густой сетью трещин. Непрекращающийся звук переходит в дребезжащий лязг и звон. Будто рушатся на бетон огромные куски стекла. Непроизвольно прикрываю глаза левым локтем.

ГЛАВА 7

Если б я властелином судьбы своей стал,

Я бы всю ее заново перелистал

И, безжалостно вычеркнув скорбные строки,

Головою от радости небо достал!

Омар Хайям

Меня толкают в бок.

– Задремал! Уже приехали, – слышу я голос Виктора Шишкина, моего ведомого.

Открываю глаза и вижу, что я сижу в автобусе. Мы едем из нашего военного городка в райцентр. Едем отдохнуть и поразвлечься. Автобус останавливается возле бывшего Дома культуры, ныне громко названного Центром досуга и отдыха. Впрочем, из современных веяний там добавились только небольшое казино, компьютерный салон и зал игровых автоматов. Мы выходим из автобуса и направляемся к крыльцу.

– Чуть не забыл! – спохватывается Виктор. – Когда ты с Матвеичем копался в гидросистеме, звонила Вера. Спрашивала тебя и интересовалась, будешь ли ты сегодня в этом заведении?

– И что ты ответил?

– Сказал, что будешь.

– А она?

– Помоему, обрадовалась.

Вера – учительница английского языка в местной школе. Толькотолько приехала сюда по распределению. Мы с ней познакомились две недели назад, когда директор школы попросила нашего командира прислать одного из летчиков, чтобы согласовать с ним план шефской работы. Командир послал почемуто меня. Так я и познакомился с Верой.

Согласование плана завершилось в кафе при Центре досуга и отдыха. Там я угостил Веру кофе с пирожными, потом заказал по стаканчику легкого винца. После этого мы с ней посетили дискотеку, и я проводил ее до общежития, где жили молодые, не успевшие обзавестись семьями, учителя и медики. Встречи наши стали регулярными. Занятия в школе еще не начались, а мы летали тогда не чаще двух раз в неделю. Шли регламентные работы на технике. Особых намерений в отношении Веры у меня не было. Просто мне было очень хорошо с этой свежей девушкой, привезшей в нашу глушь из областного центра неизрасходованную энергию и ничем не запятнанную свежую юность. У нас с ней нашлось очень много общих взглядов. И постепенно выяснилось, что жизнь и происходящие в ней перемены мы с ней воспринимаем одинаково.

Но последнюю неделю наши ровные, дружеские отношения подверглись грубому внешнему воздействию. На Веру положил глаз начинающий, но уже преуспевающий бизнесмен, Алексей Московский. Он появился около месяца назад и открыл в городке магазин меховых изделий. Там продавались шубы, манто, куртки из соболя, песца, чернобурки и норки. Цены были даже не астрономические, а какието межгалактические. Я сильно сомневаюсь, что ктото в городке был в состоянии стать клиентом этого магазина. Но магазин не закрывался, а Московский не производил впечатления человека, вложившего средства в невыгодное дело. Скорее всего, под вывеской этого магазина производилась отмывка какихто темных и весьма немалых сумм.

Мне все его делишки были до фонаря. Я не испытывал ни малейшего желания общаться с ним и тем более вникать в дела этих новоявленных «бизнесменов» на криминальной подкладке. У меня с ними не было и не могло быть ничего общего. Мы жили в разных мирах, в разных измерениях. Но не таков был господин Московский. Он был уверен, что его черная «Тойота», его замшевый пиджак, из кармана которого он извлекал толстые пачки купюр, чтобы заплатить сумасшедшие деньжищи за красивую бутылку импортной дряни, делают его на дветри головы выше всего прочего «быдла». Он был уверен, что все задохнутся от счастья, если он заговорит с ними. Он был уверен, что нет такой женщины, которая не стремилась бы переспать с ним. Я слышал, как он самодовольно и громко изрекал собравшимся вокруг него юнцам пошлость: «Знаете, какая самая чувствительная эрогенная зона женщины? Кошелек мужчины!»

И вот этот «бизнесмен» положил глаз на Веру. Начал он дерзко и напористо. Лихо затормозил перед ней «Тойоту», распахнул дверцу и предложил прокатиться. Потом долго смотрел ей вслед и недоумевал. В его сознании никак не укладывалось, что женщина взяла и отказалась сесть в его иномарку. За первой попыткой последовали другие, не менее неуклюжие и не менее хамские. Успеха Московский не добился, но в определенных кругах городка сложилось мнение, что Вера – «его женщина». Все это происходило, к сожалению, не на моих глазах. Служба есть служба, и мы с Верой встречались через день, через два. Но я все знал. Вера от меня ничего не скрывала.

В «центре» мы сразу проходим в бар. Время еще относительно раннее, и народу немного. Еще не собрались. Выпиваем для разгона по рюмке коньяку, берем по кружечке легкого местного пива и занимаем столик. Крепко выпивать в наши планы не входит. В полночь наша эскадрилья будет находиться в дежурном режиме. То есть, если чтото произойдет, нас по тревоге поднимут первыми.

Потягивая пиво, я изредка бросаю взгляд на часы. Вера, как правило, появляется в шесть вечера. И точно, в восемнадцать ноль две в фойе звучат молодые женские голоса и звонко стучат каблучки. В дверях бара появляется Вера с двумя подружками, соседками по общежитию. На ней юбочка из бархатистой яркокрасной ткани, доходящая до середины бедер и совсем не скрывающая ног – красивых, обтянутых черными колготками и обутых в такие же яркокрасные туфельки на высоких каблучках, с широкими, почти в три пальца, ремешками на лодыжках. Короткая жилетка из такой же ткани, как и юбочка, едва доходит до широкого пояса из мягкой кожи. А под жилеткой – тонкая черная блузка. У нее пышные темнорусые волосы, постриженные чуть выше плеч, они обрамляют красивое лицо с правильными, точеными чертами. А изпод длинных ресниц сияют лучистые серые глаза. Я совершенно не представляю Веру в роли строгой «англичанки». Секретарша, продавщица, программист, медсестра, даже врач, но никак не учительница.

Заметив нас, Вера радостно улыбается и с подругами направляется к нашему столику. Мы встаем, здороваемся и усаживаем девушек. Виктор делает знак бармену, и официантка приносит заранее заказанные нами кофе и пирожные. Вечер отдыха начинается.

В восемнадцать тридцать начинает работать дискотека. Танцует Вера превосходно, не зная усталости. Я уже много раз мысленно благодарил нашего замполита в училище, который силком загонял нас на факультативный курс танцев. «Настоящий офицер должен уметь все. Если офицер не умеет как следует танцевать, вести себя в приличном обществе, поддерживать разговор с женщинами, разбираться в искусстве, играть в преферанс; знать, чем отличается „Цинандали“ от „Портвейна“, а „Портвейн“ от коньяка, то это не офицер, а солдафон, бурбон. А я сделаю из вас настоящих офицеров, клянусь погонами!»

Повеселившись в дискотеке, мы возвращаемся в бар, где я заказываю легкое вино. Вера удивленно смотрит на меня:

– Ты же всегда предпочитаешь коньяк или мадеру.

Я коротко объясняю ей ситуацию и замечаю, что лучистые глаза Веры на мгновение теряют свой блеск, тускнеют.

– Значит, вам в двенадцать часов надо быть на аэродроме? – как бы невзначай интересуется она.

– Нет. На аэродроме будет дежурное звено. А нам надо быть у себя дома в городке. В случае тревоги звено поднимут в воздух, а нас вызовут на аэродром.

– Но тревоги может и не быть?

– Как правило, не бывает. То есть бывает, но редко.

В бар заходят наши ребята и зовут нас в кинозал. Через пять минут должен начаться какойто американский фильм. Я добросовестно выдерживаю там около получаса и предлагаю Вере плюнуть на это «произведение киноискусства». На экране изощренный мордобой переслаивается грубой эротикой. Персонажи и мужские и женские только и делают, что демонстрируют приемы восточных единоборств и занимаются сексом. Причем удары наносятся такие, что после них минимум два месяца больничной койки гарантированы. Но противникам хоть бы что. Они тут же наносят такой же ответный удар. А потом участники таких разборок, даже не приняв душа, подхватывают своих подруг и друзей и тащат их в укромный угол. А иногда даже не тащат, а предаются «любви» прямо на месте. Сюжет отсутствует совершенно. К тому же перевод речи персонажей выполнен настолько примитивно, что нам с Верой, свободно владеющим английским языком, он режет уши. А молодняк ничего, доволен и даже в восторге.

Мы снова идем на дискотеку, а потом – в бар. Там мы долго сидим с бокалами вина и беседуем о всякой всячине. О чем могут беседовать молодые мужчина и женщина, которые нравятся друг другу и не ищут мучительно тему для разговора? О чем угодно. Внезапно на улице раздается резкий визг автомобильных тормозов. Вера умолкает и мрачнеет.

– Алеха приехал на своей тачке, – говорит она с кислой миной.

– Ну и что же? Намто что за дело до него?

– Он сейчас меня искать начнет.

– А мы разве прячемся?

В дверях бара появляется новоявленный «хозяин жизни», Алексей Московский.

– О! Верунчик! Ты здесь! – он подходит к нашему столику и берет Веру за руку. – Идем, потанцуем, ты покрутишь попкой, а потом – в ресторан. Что ты здесь над этой кислятиной припухаешь.

Вера рывком освобождает свою руку. Я встаю.

– Синьор, дама не танцует, это вопервых. А вовторых, вы должны были попросить у меня позволения пригласить ее.

Алексей несколько секунд осмысливает услышанное, словно соображая, к нему относятся эти слова или к кому другому. Потом он медленно поворачивается ко мне и еще несколько секунд смотрит на меня тупым взглядом.

– Не понял. Ты кто такой?

– Старший лейтенант Коршунов, к вашим услугам.

– Летун? Так и летай, пока летается. Лети себе, куданибудь подальше.

– А ты, я понимаю, коммерсант? Так и торгуй, пока не проторговался. Можешь прямо сейчас в свой магазин и отправляться.

– Слушай, летун, мне не нравится твой базар.

– А мне – твой.

– Да ты хоть знаешь, на кого ты наезжаешь?

– Наезжаешьто, помоему, ты.

– Хватит базарить, летун. Лети отсюда быстрее своей керосинки, пока тебе вот эти крылышки не оборвали.

Леха протягивает руку к моему погону, но дотронуться не успевает. Я перехватываю его за кисть и резко дергаю вниз. Он перегибается, приседает и кривится от боли.

– Пусти, зараза! – шипит он.

– Пущу, если ты сейчас исчезнешь и больше не будешь отравлять нам с Верой вечера. Ну?

– Ну, старлей, ты пожалеешь…

– Возможно, когданибудь и пожалею. Но ты пожалеешь раньше, если сейчас же не сделаешь так, чтобы я тебя искал и долго не мог найти. И чем дольше этого не случится, тем лучше будет для тебя. Брысь!

Ослабив захват, я толкаю Леху, и тот с маху садится на пол. Тут же поднимается, бросает на меня убийственный взгляд и, чтото прошипев, выскакивает из бара.

– Ой! – качает головой Вера. – Что теперь делать?

– Как что? Сидеть и пить вино.

– Андрей, он же никогда не ходит один.

– Знаю я его компанию. Публика, не стоящая рублика. Сиди спокойно.

Но посидеть спокойно уже не получается. Визит Московского отравил атмосферу вечера. Мы быстро допиваем вино, и Вера предлагает:

– Пойдем отсюда.

Мы выходим на крыльцо. Но едва мы спускаемся по ступенькам, как от стоянки автомобилей нам навстречу идут четверо. Команда Московского. С их помощью он прокручивает свои неблаговидные делишки в городке. Накачанные, наголо остриженные молодые ребята, с крепкими шеями и непоколебимой уверенностью в своем превосходстве над окружающими и в своей абсолютной безнаказанности. У двоих из них нунчаки. Московский сидит в своей «Тойоте», наблюдает и массирует руку.

– Ой! Андрей! Я же говорила. Что сейчас будет? – испуганно лепечет Вера.

– А ничего не будет, – слышится сзади голос Виктора. – Ты, Верочка, поднимись на крылечко, от греха подальше. А мы пока с этими господами побеседуем.

За Виктором с крыльца спускаются еще трое летчиков нашей эскадрильи. Они не принимают устрашающих поз, не издают никаких воплей, как в дурацких фильмах. Спокойно улыбаясь, они идут вслед за нами на команду Московского. А те, оценив соотношение сил, и поняв, что летчики им не по зубам, быстро прячут нунчаки и ретируются к «Тойоте». Хлопают дверцы, и машина исчезает в темной улице. К нам подбегает Вера.

– Здорово! Они, помоему, даже в штаны наложили. Но как ты уверенно на них шел! Ты же не знал, что Виктор успеет.

– Мы с ним всегда в паре. И в воздухе, и на земле! Знаешь, как Высоцкий пел? Сегодня мой друг защищает мне спину, а значит, и шансы равны. Верно, Вить?

– Само собой. Как же я своего напарника брошу? Я как этот черный шарабан узрел, сразу понял, что сейчас будет. Жаль, что они убежали. Поразмяться хотелось.

– Ага! И попасть в ментовку. А потом в трибунал за невыход на боевое дежурство. У этого бизнесмена все схвачено. Нам до утра пришлось бы давать показания и подписывать протоколы. А эти от нас не уйдут.

В этот момент подходит рейсовый автобус, идущий к нашему городку. Виктор спрашивает: – Ты с нами поедешь или позже?

– Надо же Веру проводить.

– Добро. Только не нарвись один на четверых. Хотя, они сейчас уже далеко.

«Икарус», обдав нас облаком солярного дыма, уезжает. Я предлагаю:

– Пойдем потихонечку. Провожу тебя, да тоже ехать надо. Осталось три автобуса, а попутку к нам сейчас не поймаешь.

Мы медленно идем по улице. Я придерживаю Веру за талию, а она доверчиво прижимается ко мне и молчит, думает о чемто. Вдруг она говорит очень тихо, почти шепотом:

– Андрей, а может быть, мы к тебе поедем?

– Это почему? – не врубаюсь я сразу.

Вера бросает на меня недоумевающий взгляд, словно удивляясь моей непонятливости, и объясняет:

– Вчера, поздно вечером, этот Леха приперся в общежитие и начал ломиться в нашу комнату. Чуть дверь не вышиб. Мы с девчонками уже примерялись, как будем через окно второго этажа убегать. Но тут прибежал ктото из его кодлы, и они ушли. Я боюсь, что сегодня он снова припрется.

– Но у вас же там и мужчины живут. Неужели никто не вышел вам помочь? В конце концов, и милицию можно было вызвать.

– Андрей, что ты говоришь? Не все же такие крутые, как вы. А с Лехой и его компанией даже милиция предпочитает не связываться.

Пока она все это объясняет, я постепенно прихожу в себя от ее неожиданного предложения и успокаиваю разыгравшееся воображение. Я и сам хотел залучить Веру какнибудь к себе. Но планировал сделать это через пару недель, когда у Виктора будет день рождения. А тут она сама вдруг предлагает. Ну, что ж, раз наши желания совпадают, нечего изображать из себя святошу. Тем более чего хочет женщина, того хочет бог!

– Хорошо, – говорю я, – только давай пропустим еще один автобус и уедем на предпоследнем. Пусть все улягутся.

– А Леха сказал бы: «Моя тачка, Верунчик, к твоим услугам! Скажи – куда, мигом домчу!» – смеется Вера.

– Вот стану комэском, и скажу тебе то же самое.

Мы приезжаем в военный городок, когда он уже почти спит. Горят только редкие окна. Служба у летчиков и инженернотехнического состава начинается рано, поэтому и городок авиаторов успокаивается раньше, чем простых смертных. Пока мы идем по бульвару к моему корпусу, нам навстречу попадается только патруль. Мы отдаем друг другу честь и расходимся, тут же забыв о случайной встрече. Меня начальник патруля не знает. В его черных петлицах – артиллерийские эмблемы.

Вот и корпус, в котором я живу. Трехэтажное здание из силикатного кирпича, отделанное мозаичной кладкой розового цвета. Чтобы не «засвечивать» Веру, я оставляю ее за порогом и прохожу к вахтеру один. Дежурный сержант срочной службы читает книгу. При моем появлении он встает и отдает честь:

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

– Добрый вечер, Костин! – отвечаю я на приветствие. – Слушай, будь другом, сгоняй за сигаретами, – я протягиваю ему деньги.

– Вам, как всегда, «Родопи»?

Я киваю, и Костин убегает в соседний корпус, где работает ночной киоск. Парень сам мечтает стать летчиком, но не прошел комиссию изза какогото незначительного дефекта со зрением. Летчиков он просто боготворит и никогда не отказывается оказать им услугу, даже в нарушение своих обязанностей.