Текст книги "Хроноагент. Гексалогия"

Автор книги: Владимир Добряков

Соавторы: Александр Калачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 178 страниц) [доступный отрывок для чтения: 63 страниц]

Сергей смотрит на меня как на безнадежно больного, потом решительно встает.

– Все! Достал ты меня. Я иду к Лосеву и…

Взлетает зеленая ракета. Я вскакиваю с места.

– Кончай базар! По машинам! Пора на работу.

В этом вылете, сопровождая “пешек”, мы вдрызг разносим полк “Мессершмитов”. Все эскадрильи работают поволковски, нанося противнику быстрые сокрушительные удары. Группы “Яков” быстро собираются в кулак, на предельной скорости обрушиваются на врага, бьют и тут же рассеиваются. Рассеиваются, чтобы через несколько секунд таким же кулаком ударить с другого направления. И такие удары сыплются со всех сторон. “Мессеры” так и не сумели ничего предпринять против “пешек”, только потеряли девять самолетов.

На земле Сергей не скрывает восхищения:

– Ну, ты давал! Давненько за тобой такого не наблюдал. В тебя словно дух Волкова вселился.

– Кстати, о Волкове. Это чтобы поставить точку в нашем разговоре. Знаешь, что он мне сказал перед последним вылетом?

Сергей вопросительно смотрит на меня.

– “Знаешь, Андрей, много бы я дал, чтобы сейчас густойгустой туман опустился”. Я спрашиваю: “Зачем это?” А он говорит: “Не лежит у меня душа в небо подниматься. Бывает же такое. Прямо щемит чтото вот здесь”, – и показывает пониже сердца. Я ему говорю; “Может, ты приболел?” – “Нет, – отвечает, – здоров я, как всегда. Понимаешь, не болит, а както ноет”.

Сергей молчит, ждет продолжения, потом спрашивает:

– Ну а дальше?

– А дальше ты сам все знаешь. Так ты бы и его после такого разговора к Лосеву потащил?

– Ну тебя в баню! Заморочил ты мне голову. Я теперь сам себя уже на такие ощущения проверять начал. Ты хоть скажи, за самогоном для поминок прямо сейчас идти или погодить малость?

– Малость погоди. Я еще полетаю.

Во втором вылете мы сопровождаем штурмовиков. Те наносят удар по подъездным путям и по подозрительным местам в окрестностях станции. Пытаются нащупать емкости, в которые слито горючее. Но их не видно. Все ложные цели уже разбиты, а настоящий склад ГСМ до сих пор не обнаружен. А это сейчас – задача номер один!

Но у нас сейчас другая задача: прикрыть штурмовиков от “мессеров”. А они появляются почти сразу. Нас они не видят. Наш полк растянулся “змейкой” на большой высоте, со стороны солнца от зоны, где работают штурмовики. Обрадованные немцы занимают исходное положение для атаки. Моя эскадрилья в самой выгодной позиции. Лосев командует:

– Семнадцатый! Делай!

Я вижу, что над основной группой “мессеров”, изготовившейся к атаке, ходит еще одна. Ага! Коечему они уже научились. Решение созревает мгновенно. Сваливаю “Як” на правое крыло и с разворотом пикирую на головную пару атакующих “мессеров”. Я не оглядываюсь, знаю, что эскадрилья идет за мной. Ведущий “мессер” не успевает среагировать и получает в мотор и кабину длинную очередь. Словно сорвавшись с подвески, он камнем рушится вниз.

До других мне дела нет. Не снижая скорости, рву ручку на себя и резко ломаю траекторию полета круто вверх. У “Яка” даже лонжероны скрипят, а у меня в глазах темнеет от перегрузки. Мелькает мысль: “А выдержат ли такой маневр молодые? Их в эскадрилье пятеро. Должны выдержать! Иначе какие они, к черту, “сохатые”!”

Пилоты верхних “мессеров” выругаться не успевают, а я уже на дистанции прицельного огня. Бью ведущего. Неточно! Трасса прошивает плоскость и фюзеляж сзади кабины. Это не смертельно, но для “мессера” этого оказывается достаточно, чтобы он запаниковал, заметался и нарушил строй всей группы. А вот и остальные мои ребята подоспели. Они бьют смешавшихся в кучу “мессеров”. Опять я опередил свою эскадрилью на однудве секунды.

С левым разворотом ухожу еще выше, потеряв тем самым остатки запаса скорости. Ничего, сейчас в пикировании наверстаем. Но пикировать уже не на кого. Расстрелянные эскадрильи “мессеров” удирают на юговосток. А наш полк расположился “змейкой”, но теперь уже в вертикальной плоскости. Очень удобно для атаки. Как кобра, готовая к броску. Но бросаться уже нет необходимости. “Колышки” заканчивают работу и строятся в походный порядок. Мы занимаем положение для прикрытия и ведем их домой. Быстро окидываю взглядом свою эскадрилью. Черт! Одного не хватает.

– Я – “Сохатый17”! Звеньевые! Быстро доложить: кого нет?

И тут же получаю ответ Мидодашвили:

– Глебова Вити. Отстал на “горке”, а “мессеры” своего не упустили.

Ясно. Вот оно – то, чего я опасался.

На земле Сергей поздравляет меня:

– Ну, друже, ты свое слово держишь! Еще немного, и Волкова переплюнешь.

Мимо проходят лейтенанты Гордеев и Трошин. Оба мрачные. Гордеев говорит вполголоса:

– Да разве за ним угонишься, у него движок новый, модернизированный.

– Верно говоришь, – поддерживает его Трошин. – Разве можно так круто вверх лезть, так и в штопор недолго сорваться.

– Подожди ликовать, – говорю я Сергею. – Строй эскадрилью. Сейчас коекому мозги шлифовать буду.

Сергей понимающе кивает, и через пару минут я стою перед строем.

– Гордеев! Воронцов! Спичкин! Трошин! – называю я фамилии молодых летчиков. – Выйти из строя! Пять шагов вперед! Кругом!

Я стою на правом фланге. Слева у меня “старые” летчики, справа – молодежь.

– Коекто полагает, – начинаю я, – что раз уж мы – “сохатые”, то немцы при виде нас сами должны на землю падать, а уж стрелять по нам они тем более не смеют. А вот они, представьте себе, так не думают. Они не только сами по себе не падают, но и, мать их, еще и дерзят! Стреляют! И довольно метко. Самое страшное на войне – это считать противника слабее себя! Это значит, что ты заведомо сбит. Оставьте иллюзии, в кабинах “мессеров” не саксофонисты сидят, а истребители. Не хуже нас, между прочим. Спросите, почему мы их побеждаем? Да потому, что мы – “сохатые”. А “сохатые” сильны тогда, когда они воюют поволковски, когда они появляются там, где их никто не ждет, когда они ходят вместе, бьют одним кулаком.

Выразительно трясу кулаком над головой, потом отгибаю мизинец и продолжаю:

– Но стоит одному пальчику от кулака отогнуться, как его тут же сломают! Это с радостью и удовольствием сделают любые истребители люфтваффе. Я уж не говорю о “Нибелунгах”, те проделают это играючи, на ходу. А вот от кулака они все побегут, и “Нибелунги” тоже. Вы думаете, почему они до сих пор живы и бьют немцев? – Я показываю на строй “ветеранов”. – Да потому, что они эту истину еще 22 июня постигли. И еще они постигли все возможности “Яка”. Они хорошо знают, как силен он на вертикальном маневре. Да, у них моторы послабее моего, потому они и отстают на однудве секунды. Но у васто машины такие же, как и у меня, а вы тоже отстаете. А в воздушном бою секунда ой как дорого стоит! Вот эту секунду на наборе высоты и потерял наш товарищ, а мы потеряли его. Запомните: как бы круто вы ни шли вверх, “Як” не сорвется в штопор, если вы не потеряете скорости. Да, перегрузки будут страшные, в глазах потемнеет. Но лучше несколько секунд выдержать тяжелую перегрузку, чем долго, спокойно, без перегрузок лежать в могиле! Кому это не понятно? Молчите? Значит, понятно всем. Гвардии капитан Николаев!

– Я! – отвечает Сергей.

– С завтрашнего дня в каждый свободный час поднимай этих орлов в воздух и гоняй их на “горках” до тех пор, пока у них все, что они в столовой съедят, на парашюты не выдавится! Так, и только так! А кто не выдержит… Вон у нас “У2” беспилотный стоит. Будет на нем постоянным летчиком. А мне здесь летающих мишеней не надо! На “Яках” воевать надо так. Опередил противника в наборе высоты – выиграл в скорости. Ты выше его, ты быстрее его. Вон он, внизу, под тобой, как на ладони. Заходи с любой стороны и бей как хочешь. Так учил нас воевать Волков, так мы и будем воевать. Я все сказал. Разойдись!

– Вот это я понимаю! – слышу я сзади голос Федорова. – Правильно, комэск! Только так и надо. Пусть у них кости трещат, а у “Яка” набор скрипит, зато и “мессеры” ни от вас не уйдут, ни за вами не угонятся. Волков как все придумал? Скорость “Яка” – пятьдесятшестьдесят. А можно выжать больше? Можно! Так, как он сказал, – комиссар кивает в мою сторону. – И этому вы будете учиться. И чтобы не пищать! Пусть немцы пищат, когда вас увидят. Злобин, Николаев, пойдем к командиру.

– Слушай, Серега, – говорю я по пути к штабу, – может быть, молодых оставить сейчас дома? Два вылета уже сделали, нагрузка дай бог! Боюсь, не выдержат, не тренированы еще как следует. Справимся без них, как думаешь?

– Мыто справимся, – соглашается Сергей, – только вот в этом вылете не стоит их оставлять на земле. После такого разговора они подумают, что мы им не доверяем.

– Верно, Николаев! – поддерживает Сергея комиссар. – Не надо им давать повода для таких мыслей. Вот если будет сегодня четвертый вылет, другое дело. Его они уже точно не выдержат. На четвертый вылет всю молодежь на земле оставим. Это мы уже с командиром решили.

Мы входим в штабную избу. Лосев сидит мрачный, но при нашем появлении оживляется.

– Такое дело, гвардейцы. Весь день долбят эту станцию, а хорошего пожара там все еще нет. Значит, бензохранилище до сих пор не обнаружено. А деньто близится к концу. Смекаете? Если хранилище не накроем, ночью Гудериан заправится и утром пойдет в атаку. Через час вылетаете на сопровождение “пешек”. Вам двоим – персональное задание, как лучшим разведчикам дивизии. Смотрите в четыре глаза, где эти чертовы емкости? Не могли же их немцы в землю закопать! Но главная задача, мужики, не допустить “мессеров” к “пешкам”. Все остальное – между делом. Но если что заметите, вот частота “пешек”. Сейчас настройте на эту частоту резервный диапазон. Задача ясна?

– Предельно. Бить “мессеров” и искать бензохранилище, – отвечает Сергей.

– Как настроение, Андрей? – спрашивает Лосев.

– Нормальное, командир, будем считать, что я переболел.

– Рад за тебя. Значит, еще повоюем?

– Повоюем.

– А я тебе сейчас еще немного настроение приподниму, – говорит Федоров, – гляди сюда.

Он подает мне листок. Я читаю:

“По данным постов наблюдения и разведки, самолеты III/KG38 люфтваффе “Ю88” номера 134, 139, 141 сбиты:

134 – 21.10.41 истребителем 2 ГИАП №17;

139 – 21.10.41 истребителем 2 ГИАП №17;

141 – 23.10.41 зенитным огнем 311 ЗАП”.

–Удовлетворен? – спрашивает Федоров.

– Вполне, – отвечаю я, отдавая ему листок.

– Теперь не будешь на каждого встреченного “Юнкерса” бросаться?

– Буду. Иначе какой я тогда, к черту, истребитель?

– Но, надеюсь, не очертя голову и без оглядки на тылы?

– За это можешь не беспокоиться.

Глава 23

Досадно, что сам я немного успел,

Но пусть повезет другому.

Выходит, и я напоследок спел:

“Мир вашему дому!”

В.Высоцкий

Мы выходим из штаба и идем к столовой. Там застаем необычную картину. За столом сидит женщина лет тридцати с двумя детьми: девочкой десяти лет и мальчиком лет семи. Все трое исхудалые и изможденные до крайности. Одеты в невообразимые лохмотья. Причем детито еще одеты почти по сезону, а женщина явно не для конца октября. На ней выцветшее ситцевое платье и легкая, сильно потертая кофточка неопределенного цвета. Вот и все. На ногах у всех троих – грубые самодельные лапти.

С одеждой резко контрастируют чистые, умытые лица и аккуратно причесанные волосы девочки и женщины. Мальчик стрижен “под горшок”.

Детишки с аппетитом хлебают борщ, а женщина, хотя перед ней тоже стоит большая миска, не ест, смотрит на детей, на нас и робко, недоверчиво улыбается. На лице ее можно прочесть целую гамму чувств: тут и смертельная усталость, и гордость за хорошо сделанное дело, и неверие, что все уже кончилось. Серые глаза, которые, кажется, одни только и остались на исхудалом птичьем лице, светятся внутренней энергией, неожиданной в такой маленькой хрупкой женщине. Эти глаза притягивают как магнит и заставляют снова и снова смотреть в них.

– Кто такие? – тихо спрашиваю я.

– Беженцы, – так же тихо отвечает мне Мараджабов. – Это жена командира погранзаставы. Муж погиб в первые же часы войны. А она шла с детьми от самой границы. Шли по ночам. Не заметили, как миновали линию фронта. Сегодня их патруль в стогу сена обнаружил. До сих пор не верит, что до своих добрались.

– От самой границы шли?!

– Ну да.

Я еще раз смотрю на эту женщину с детьми, и перед глазами проходят аналогичные случаи: Алексей Маресьев; симоновские солдаты, тащившие свою пушку по немецким тылам; Гельмут Шмидт. Но все это были сильные мужчины, солдаты. А здесь передо мной сидит маленькая женщина с двумя детишками, сильная только своим духом и святой материнской любовью.

– Да вы ешьте, Наталья Анатольевна! – говорит повар. – И детям хватит, и вам. Не хватит, я еще добавлю, а сейчас еще и второе принесу. Мы здесь не голодаем. Ешьте досыта!

Женщина неуверенно берет ложку, но, взглянув на детей, снова опускает ее. Она так привыкла за эти месяцы сначала накормить детей, а себе потом что останется, у нее теперь это на всю жизнь.

Присаживаюсь рядом и заговариваю с ней. Узнаю, что она и ее муж – бывшие беспризорники, воспитывались в детдоме. Сейчас ей податься совершенно некуда.

– Товарищ командир, – просит женщина, – можно нам у вас остаться? Я все умею делать: и стирать, и шить, и готовить, и раненых перевязывать. Стрелять тоже могу.

Я смотрю на нее, перевожу взгляд на детей. Нет, хватит с меня Ольги и нашего ребенка.

– Наталья Анатольевна! Вопервых, я всегонавсего комэск и таких вопросов не решаю. А вовторых, здесь женщине с детьми не место. Это фронт. Завтра прорвутся немецкие танки, и опять для вас все сначала начнется. А вам поправляться надо, детей подлечить. Им учиться надо. Выбирайтесь, голубушка, в тыл: на Волгу, на Урал.

– На Волгу, на Урал… – Женщина вновь закрывает глаза и качает головой.

Ее явно пугает этот неимоверно долгий путь. Словно его вновь надо будет преодолевать пешком, по ночам, прячась от немцев и побираясь на хуторах.

– Да туда еще добраться надо, – тихо говорит она.

– Вот что, – говорю я и встаю. – Вижу, вы все равно есть не будете, пока дети не поедят. Пойдемте со мной.

– Куда? – испуганно спрашивает она.

– Пойдемте, пойдемте. Здесь недалеко.

Она бросает взгляд на детей, которые уже уплетают гуляш с макаронами, и, успокоившись, встает.

В штабе я подхожу к Жучкову и достаю финансовый аттестат.

– Григорий Николаевич, оформите выдачу моего денежного довольствия в полном объеме Наталье Анатольевне. Как ваша фамилия?

– Фридман, – отвечает женщина, глядя на меня недоуменным взглядом.

Жучков тоже смотрит на меня, ничего не понимая. Коротко объясняю суть дела. Подполковник кивает головой и сочувственно смотрит на женщину. Я добавляю:

– И вот еще что. Аттестат, за вычетом небольшой суммы – на курево, мыло и прочее, ну, сами прикиньте, сколько надо, переведите на ее имя. А вы, Наталья Анатольевна, когда устроитесь на месте, дела все уладите, сами дадите знать, когда вас снять с довольствия. Хорошо?

– Нет, извините, – качает головой Фридман. – Товарищ командир, как вас зовут?

– Андрей. Андрей Алексеевич Злобин.

– Андрей Алексеевич! Я такое принять от вас не могу! За кого вы меня принимаете?

– За вдову красного командира, мать двоих детей, которая намучилась за эти четыре месяца сверх всякой меры и которой надо помочь чем возможно. Извините, что не могу больше.

– А вы? Самито вы как будете?

– Я же сказал, чтобы товарищ подполковник оставлял мне нужную сумму.

– А ваши родные? Вы же от них отрываете.

– У меня, как и у вас, никого нет: ни родителей, ни братьев, ни сестер.

– А жена, дети?

– Нет у меня никого.

– Невеста будет!

– Уже не будет. И кончим этот разговор! Оформляйте, товарищ гвардии подполковник, – говорю я и выхожу из штаба.

Уже в дверях слышу, как Жучков тихо говорит Наталье Анатольевне:

– У него жена неделю назад…

На стоянке нахожу молодых летчиков. Они о чемто спорят, но при моем появлении замолкают. Я подхожу и кладу руки им на плечи.

– Вот что, орелики. Вы на меня не серчайте, отчихвостил я вас для вашей же пользы.

– Да что вы, товарищ гвардии капитан! – начинает Гордеев.

– Я уже говорил, что, когда мы не в строю и не в бою, я для вас – Андрей, в крайнем случае Андрей Алексеевич. А сказать я хочу вам вот что. Вылет сейчас будет особый. Мы с Сергеем будем искать непораженное бензохранилище. Поэтому и направление, и высоту менять будем резко и неожиданно. Будьте вдвойне внимательны. “Мессеров” там будет, как всегда, с избытком. Чуть оторветесь – растерзают. Ясно?

– Ясно.

– И вот еще что. В следующий вылет вы не пойдете. И не возражайте! Вы его просто физически не выдержите. Это решение командира полка. Вам, ребятки, еще тренироваться и тренироваться. О чем я сегодня вам и говорил. Нам, истребителям, как спортсменам, надо хорошую форму поддерживать. А форму эту надо набирать постепенно. Кстати, – я смотрю на Трошина, – я заметил, что кое у кого боевые вылеты аппетит отбили. Оставляет обед недоеденным. Для восстановления аппетита могу отстранить от боевой работы.

– Андрей Алексеевич! – протестует Трошин. – Да как прочитаешь письмо из дома, кусок в горло не лезет. В тылу дети голодают, а нас как на убой откармливают.

– Не на убой, а на победу! Думаешь, те, кто нормы составляет, – дураки? Или считаешь, что такие нормы тебе дают за кубики в петлицах да за красивые глазки? Черта с два! Эти нормы тебе дают не за кубики, а вот за эти крылышки, – показываю я на авиационные эмблемы. – Если тебя на наземный паек посадить, ты много не налетаешь. Так что, Игорек, кончай дурью маяться. Этот кусок потому у детей отбирают и тебе отдают, чтобы ты ни одного фашистского самолета до этих детей не допустил. Лишнего нам не дадут. Понятно?

– Понятно.

– Ну, за ужином я посмотрю, как ты понял.

Иду к своей стоянке. Иван докладывает о готовности “Яка” к вылету. А я, вспомнив, говорю:

– Иван, в нашей избе под нарами в моем вещмешке лежат десять банок тушенки и шмат сала. Я их у интенданта выменял, к свадьбе заначил, да и забыл про них. Отдай все это Наталье Анатольевне с детишками. Добро?

– Добро, командор! – Иван понимающе улыбается и помогает мне застегнуть парашютную систему.

Замечаю, что из штаба вышла Фридман. Она начинает оглядываться по сторонам. Наверное, меня ищет. Ухожу за машину, чтобы не увидела. Не хватало еще, чтобы она стала меня сейчас благодарить или отказываться. Не обнаружив меня, она останавливает какогото солдата и расспрашивает его. Тот показывает рукой на мою стоянку. Наталья Анатольевна направляется ко мне. В этот момент на пороге штаба появляется Жучков с ракетницей. Взлетает зеленая ракета. Я быстро залезаю в кабину и пристегиваюсь. Крошкин хлопает меня по плечу, помогает закрыть фонарь и спрыгивает на землю.

На рулежке оглядываюсь. Маленькая мужественная женщина стоит на стоянке и смотрит мне вслед. В сердце кольнуло. Почти как Ольга. Она машет мне рукой. К ней подходит Иван и чтото говорит. Фридман испуганно оборачивается и резко опускает руку. Я усмехаюсь. Наверняка Иван сказал ей: “Не надо. Плохая примета!”

Взлетев, эскадрилья занимает свое место в строю. Полк ведет Федоров. Лосева вызвали в штаб дивизии. Через несколько минут в точке рандеву, на четырех тысячах, встречаем полк “Пе2” и занимаем место в походном охранении. Моя эскадрилья прикрывает нижний передний сектор. Еще пятнадцатьдвадцать минут полета, и под нами открывается Рославль. Станция разбита в щебень. Во многих местах очаги пожаров. Но горит вяло. Ясно, что основное бензохранилище до сих пор не обнаружено.

Наша эскадрилья отрывается от строя, снижается до пятисот метров и широким фронтом проходит над станцией. Нет. Ничего не видно. Снова уходим на высоту и занимаем свое место в боевом порядке прикрытия. И вовремя. В наушниках звучит команда Федорова:

– “Сохатые”! Внимание! Справа “мессеры”! Первая! Атакуйте! Вторая! Отсечь от “пешек”!

Первая эскадрилья обрушивается на “мессеров” сверху, а мы уходим в сторону солнца с набором высоты. Наша задача – отразить атаки тех “мессеров”, которые всетаки прорвутся к “пешкам”. Первая ломает строй немцев. Третья вносит в их действия сумбур. А Федоров с четвертой обрушивается на “мессеров” с тыла. Три фашиста добавляют свой дым к дыму пожарищ.

Наши пикировщики принимают боевой порядок и начинают работать. Они бомбят все маломальски подозрительные объекты. Но желаемого результата все еще не видно. Я делю внимание между небом и землей. Только обнаружу чтолибо подозрительное, а “пешки” уже пикируют туда. Видимо, Сергей опережает меня. Недаром он лучший разведчик дивизии.

Но вот и нам нашлась работа. Около двадцати “мессеров” прорвалисьтаки из кольца, в которое их взяли наши ребята.

– Вторая! Я – семнадцатый! Атакуем! Делай, как я!

Бросаю “Як” в крутое пике, наращиваю скорость и чуть выше атакующих “мессеров” выравниваюсь и иду им на перехват. Наши траектории должны пересечься в пятистах метрах от “пешек”. “Мессеры” заметили нас, но от атаки не отказываются. Восемь самолетов отваливают и набирают высоту. Мне понятен их маневр.

– Серега! Возьми верхних на себя!

– Понял!

Ему даже не надо маневрировать. Он ведет вторую восьмерку с превышением четырехсот метров. Эта восьмерка – “добивающая”. Ее задача – бить расстроенные в результате первой атаки пары немцев.

С двухсот метров открываю огонь. Не прицельный, заградительный. Но чтото ведущему “мессеру” достается. Он резко проваливается вниз и отваливает вправо. За ним уходит ведомый. Вторая пара тоже попадает под огонь и тоже отворачивает. Атака сорвана. Делаю “горку” и набираю высоту, чтобы вторым заходом разбить эту двадцатку окончательно.

– “Сохатые”! Я – “Тигр14”! К вам прорвалась эскадрилья. “Нибелунги”!

Быстро осматриваюсь. Черт! Сверху на “пешек” пикирует не менее эскадрильи “Нибелунгов”. Ведущий, оторвавшись от основной массы, уже почти на дистанции прицельного огня. Можно не успеть!

Резко, боевым разворотом бросаю “Як” влево и круто набираю высоту. Опять резко сваливаю машину на крыло и атакую ведущего “мессера”. В результате моего маневра я сажусь ему на хвост. Но вряд ли ктото из наших успел повторить мои эволюции. Опять отрыв в дветри секунды!

А “мессер” с золотой короной уже в хвосте у заходящей на цель “пешки”. Он вотвот откроет огонь. Надо спешить. Вижу, что и ко мне в хвост пристраивается еще один “мессер”. Ничего, я успею выйти изпод огня. Ловлю “Нибелунга” в прицел и выношу упреждение. В наушниках звучит тревожный голос Гены Шорохова:

– Андрей! “Мессер” на хвосте! Мне не достать!

– Вижу! Спокойно, – отвечаю я, открывая огонь. Длинная очередь сотрясает мой “Як”. Снаряды рвутся в моторе “мессера”, который так и не успел выстрелить по “пешке”. Отпускаю гашетку. Сороковой!

Резко сваливаю “Як” на крыло. Опоздал! Машина дергается, на капоте вспышки разрывов. Ухожу влево, а надо мной проносится “мессер”. Успелтаки, гад! Достал, чертов “Нибелунг”!

– Андрей! Ты горишь, прыгай!

Это кричит Сергей. Но куда прыгатьто? Прямо на станцию?! Там меня встретят!

Мотор еще работает. Пытаюсь сбить пламя, но в результате моих действий оно еще больше разгорается. Перекрываю подачу бензина, но пожар не прекращается. Уже начинает припекать. Кабина наполняется дымом, ничего не видно. Я немного приоткрываю фонарь, и дым вытягивает. Но одновременно пламя, проникнув в кабину, начинает лизать мои сапоги и комбез.

Кажется, это все. Вот ты и отлетался, Андрей Коршунов.

Прыгать нельзя: внизу немцы, да и прыгатьто уже не с чем. Сиденье напоминает раскаленную сковородку, парашют, наверное, уже сгорел. До фронта не дотянуть. И высоты не хватит, да и сгорю раньше.

Пламя уже жжет невыносимо. Стискиваю зубы, чтобы не заорать от боли в эфир. Гореть заживо выше моих сил. Я был готов к любому концу, только не к такому. Выход один. Крутое пике, до земли. Толкаю ручку от себя и вдруг ясно слышу голос Ольги: “Я на тебя зарок положила. Пока я жива, с тобой ничего не случится”. Как ты была права, Оленька! Тебя не стало, и со мной случилось. Да еще как! Даже в страшном сне мне не снилось, что я горю в бушующем пламени. Тлеют волосы, загорается комбез. Как медленно приближается земля! И как больно моим ногам, на которых уже обуглились сапоги!

Что это? Чуть левее я вижу на земле характерные тени от емкостей, в каких хранят большие запасы топлива. Вот он – склад ГСМ! Его миновали бомбы, но ударные волны и комья земли промяли маскировочные сети, и емкости стали отбрасывать свою тень.

Ну вот, Андрей Злобин, вот твоя последняя цель! Не промахнись, Андрюха!

И снова я слышу голос Ольги: “Не бойся, Андрюша. Потерпи еще чутьчуть, милый. Еще секундадругая, и все кончится. Это нестрашно…”

Уже не чувствующей ничего ногой давлю педаль. Слава богу! И нога послушалась, и тяги управления не перегорели еще. “Як” отворачивает влево. Теперь ручку чуть на себя… Я уже не ощущаю боли. Я атакую. Мне нельзя промахнуться в этой последней в моей жизни атаке!

– Прощай, Андрей! – слышу я в наушниках.

Емкости с бензином уже заполнили все поле зрения. Сегодня Гудериан горючего не получит! Я кричу:

– Мииррр вашему дому!

Часть вторая

МОНАСТЫРЬ

Мы крылья и стрелы попросим у бога,

Ведь нужен им ангелас.

А если у них истребителей много,

Пусть впишут в хранители нас.

Хранить – это дело почетное тоже,

Удачу нести на крыле

Таким, как при жизни мы были с Сережей,

И в воздухе, и на земле.

В.Высоцкий

Глава 1

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу…

Данте Алигьери

– Как вы себя чувствуете?

Я слегка балдею от этого вопроса. Как может чувствовать себя человек, которого разнесло на атомы в яростной вспышке взрыва?! Второй мыслью до меня доходит, что главная необычность не в содержании вопроса, а в том, что я его слышу. А может быть, я уже на том свете?

– Не притворяйтесь, я прекрасно вижу, что вы уже пришли в себя. Откройте глаза.

Голос женский, довольно приятный. Что, если действительно открыть глаза? Что я увижу? Емкость бензохранилища, закрывающую все поле зрения? Небо? Пламя? Адское пламя! Райские кущи? А может быть, обладательницу этого приятного голоса?

– Ну же, смелее! Там для вас уже все кончилось.

“Значит, я действительно на том свете”, – думаю я и, вздохнув, открываю глаза…

Небо… нет, это не небо, скорее потолок, но какогото необычного жемчужноголубоватого цвета.

“Гм, приятный цвет у того света”, – отмечаю я и кошусь направо. Дисплеи, экраны, частью погашенные, частью заполненные символикой, гуляющими кривыми и еще чемто: то ли петлями гистерезиса, то ли фигурами Лиссажу. Корпуса дисплеев – в тон потолку и стене, свечение мягкое, тоже голубоватое. Както не соответствует все это моим представлениям о том свете.

“А что налево?”

Налево сидит молодая женщина, скорее девушка, лет двадцатитридцати, скандинавскославянского типа с длинными, до пояса, соломенного цвета волосами. На ней жемчужноголубоватое платье из настолько прозрачной ткани, что отчетливо виден бюст, что, однако, ничуть не смущает его обладательницу. Впрочем, ниже широкого белого пояса юбка, отдавая дань скромности, совершенно непрозрачная, что не мешает ей быть вызывающе короткой и почти полностью выставлять на мое обозрение до неприличия красивые длинные ноги, форму которых подчеркивает начинающееся от самых колен плетение белых ремешков, переходящих в изящные босоножки.

Сие творение “того света” сидит вполоборота ко мне перед внушительного вида компьютером и наблюдает сразу за четырьмя дисплеями, заполненными какойто абракадаброй.

“Ничего себе, тот свет. Рай это или ад, а может быть, чистилище? Где же я?”

Видимо, последние слова я говорю вслух, так как “творение” поворачивается ко мне и говорит с улыбкой:

– Вот нормальная, здоровая реакция. Пришел человек в себя, первый вопрос: где я? Мыслю – следовательно, существую! Ну, поздравляю с возвращением!

А я снова закрываю глаза: “У них что, здесь другого цвета вообще не признают?” – глаза “творения” такие же жемчужноголубоватые, как и все в этом помещении.

– Может быть, хватит изощряться в остроумии? Объясните толком: где я, как сюда попал и кто вы?

– И, конечно, в двух словах?

– Да, желательно покороче.

Открываю глаза, “творение” стоит надо мной и улыбается, показывая ровные, перламутрового блеска зубы. О господи!

– Вы в Монастыре, сюда вас перенесли в виде вашей матрицы, я – психофизиолог Елена. Удовлетворены?

– Древние спартанцы, Елена, по сравнению с вами – безудержные болтуны. Спасибо, я, безусловно, удовлетворен.

– Что ж, наличие чувства юмора – хороший признак для возвращающегося. Осталась одна формальность.

– Какая?

– Сейчас…

Она поворачивается к компьютеру, и я замечаю еще одну своеобразную деталь ее костюма: сзади от плеч и почти до нижнего края юбки платье прикрыто пришитым вверху к плечам то ли плащом, то ли накидкой с рукавами до локтей из прозрачной бесцветной ткани все с тем же перламутровым отливом. В верхней части накидки, на плечах, свободно лежит капюшон. Елена тем временем, пока я отвлекаюсь на изучение ее одежды, чтото делает с клавиатурой, и мои мышцы както все разом непроизвольно дергаются, так что я чуть не вывихнул себе тазобедренный сустав и позвоночник.

– Полегче бы… – бормочу я.

– Двигательные рефлексы – в норме, – как ни в чем не бывало констатирует Елена и кидает мне пластиковый пакет.

– Хватит валяться, одевайтесь.

Только теперь я обнаруживаю, что лежал перед ней совсем голым – впрочем, это уже несущественно. В пакете находятся рубашка из тонкой материи с большим вырезом на груди, шорты из эластичной ткани почти в обтяжку и легкие удобные сандалии. Все имеет перламутровый оттенок (я уже начинаю к нему привыкать), но, в отличие от голубоватого тона одеяния Елены, все более темного, почти синего цвета.

Пока я одеваюсь, Елена вполголоса разговаривает с чьимто изображением, появившимся на одном из дисплеев. Я не могу разобрать ни слова, впрочем, я и не прислушиваюсь, занятый своими мыслями. Монастырь… матрица… перенесли… возвращающийся… Черт знает что! Слишком уж резкий переход: воздушный бой над Рославлем, горящая машина и вдруг этот монастырь! Как я сюда попал? Ведь я пикировал на емкости с бензином…

– Готовы? Пойдем, Магистр ждет нас.

– Магистр? А может быть, аббат? Ведь я всетаки в монастыре.

– Как вы сами сказали, хватит изощряться в остроумии. Магистр вам все объяснит, и не в двух словах, как я. Пойдемте же.

Она берет меня за руку, как непослушного ребенка, и ведет к выходу из помещения. Замечаю еще одну деталь туалета Елены: ее руки до локтей затянуты в тонкие перчатки из такой же прозрачной ткани, что и накидка. Елена ведет меня по коридору, освещенному голубоватыми потолочными экранами, так стремительно, что ее плащнакидка развевается сзади, как крылья. “Падший ангел или всетаки дьявол”, – успеваю машинально подумать. Мы кудато поднимаемся на лифте, затем проходим по стеклянной галерее, так быстро, что я успеваю заметить только необычные здания разной расцветки. Затем мы вновь кудато поднимаемся, идем по коридору. Елена уже почти бежит, когда мы останавливаемся перед дверью, обитой синим пластиком с серебряной табличкой “Магистр Альфа14”.