Текст книги "Хроноагент. Гексалогия"

Автор книги: Владимир Добряков

Соавторы: Александр Калачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 178 страниц) [доступный отрывок для чтения: 63 страниц]

С рассветом следующего дня немцы начинают наступление. За день нас поднимают четыре раза. Отражаем налеты на Оршу. На следующий день немцы оставляют город в покое, но мы без дела не сидим. Нас перенацеливают на прикрытие наземных войск и сопровождение штурмовиков.

Три дня подряд делаем по пять вылетов. Я сбиваю два “Ю87” и одного “мессер”“Нибелунга”. Этот нахал после того, как Волков сбил ведущего группы, никак не желал отставать от нас и все время лез в драку. Пришлось его успокоить. Правда, мы с Сергеем вынуждены были изрядно потрудиться, прежде чем мне удалось прочно сесть этому “Нибелунгу” на хвост. Что ни говори, а “Нибелунги” – не слабые вояки.

Утром четвертого дня я с Сергеем вылетаю на разведку. То, что мы видим, производит удручающее впечатление. Оборона наша трещит, хотя и держится пока. Ясно, что долго она не выдержит, даже невзирая на хорошую поддержку с воздуха. В ближайшем тылу у немцев готовятся вступить в бой свежие пехотные и танковые соединения.

– Похоже, что скоро опять перелетать, – высказывает Сергей предположение.

К концу дня Жучков выдает нам новые карты.

– Утром поэскадрильно, с интервалом сорок минут, вылетаем на прикрытие переднего края вот на этом участке: узел дорог – переправа. Возвращаться уже предстоит на новую базу.

“Село Васняково” – читаю я на карте. Ясно. Интересно только, куда переводят госпиталь? Жучков словно читает мои мысли.

– А госпиталь эвакуируется вот сюда: село Краснове, три с половиной километра. Кстати, Николаев, выяснил я, почему задержали тебе капитана. В штабе корпуса засомневались, соответствует ли это воинское звание должности ведомого. Предлагал тебе Злобин стать ведущим, ты отказался. Так что теперь не спорь и готовься принимать звено. Вон молодых сколько, не их же командирами назначать.

Вечером мы собираем свои нехитрые фронтовые пожитки и прощаемся с хозяйкой. Комэск стоит в сенях и задумчиво смотрит на трех осиротевших на днях котят, которые, попискивая, трутся о его сапоги. Вдруг он решительно сгребает их и рассовывает по карманам.

– Куда ты их? – спрашиваю я.

– Знаешь, не могу их немцам оставить. Пропадут. Всетаки они – братья наши меньшие. А кошки – народец особый. Собаку, лошадь, корову человек домашними сделал, а кошка сама к нему пришла, сама его выбрала. И ведь они нас любят, надеются на нас. Замечал, как кошка, если приболеет, вокруг хозяина трется – плачет, жалуется, просит: “Помоги! Плохо мне!” Самые несчастные существа – брошеные кошки. Они – воплощение уюта и домашнего очага. И вне этого они быстро гибнут. Бродячие кошки долго не живут.

Вникая в эту “кошачью” философию, мы быстро идем к аэродрому. Там уже готова к вылету первая эскадрилья.

Вернувшись из штаба, Волков дает нам карту, где обозначен участок прикрытия, а сам присаживается под крылом “Яка” и выпускает на волю своих приемышей. Котята весело играют с ремешком планшета. Взлетает зеленая ракета.

– По машинам! – командует комэск и сгребает своих домочадцев к себе за пазуху комбинезона.

На рулежке я не перестаю дивиться вновь открывшейся грани характера нашего сурового, но такого доброго комэска.

Над линией фронта мы встречаем три девятки “лаптежников”, которых прикрывает десяток “мессеров”. Быстро оттесняем прикрытие и атакуем бомбардировщиков. Одного с ходу сбивает Волков. Я прикидываю: уже тридцатый! Еще одного зажигает Саша Комов. Это его первая победа. Молодец парень, становится настоящим истребителем. Больше нам “свирепствовать” не над кем. Потеряв две машины, фашистские летчики ретируются. Остальное время патрулируем свой участок без помех.

Домой идем уже по новому маршруту, на Васняково. Село это, к сожалению, существует только на карте. Вместо него – закопченные остовы печей да груды угольев. Видимо, здесь отбомбились немцы, освобождаясь от груза, когда не смогли прорваться на Смоленск.

Первая эскадрилья энергично роет землянки. По ночам уже холодно, в палатках не выспишься, да и дожди начинаются. Откудато появляется инструмент, и мы строим землянки себе и тем, кто еще не прилетел.

Когда землянка готова, Волков сгребает своих котят и пускает их первыми. Сам он стоит на пороге и наблюдает, какой угол они облюбуют.

– Где они успокоятся, там я и устроюсь, – объясняет он нам. – Кошки замечательно умеют выбирать лучшее место.

Утро “радует” нас обложным дождем, низкой плотной облачностью. Погода – абсолютно нелетная. Чуть ли не впервые с самого начала войны. Хорошо, что успели отрыть землянки. Весь день благоустраиваемся.

На другое утро Волков с ведомым вылетают на разведку. Едва они оторвались от земли, как тут же исчезли из виду. Интересно, как они будут возвращаться и что они смогут увидеть?

Возвращаются они часа через два.

– Ничего не видно. Везде сплошная облачность, до самой земли.

Настроение у всех – ниже нуля. Оно усугубляется вестью: немцы взяли Оршу, Могилев и Витебск. Утешает одно: их остановили на первой же линии смоленского рубежа. Дальше им придется тяжко. И тут же еще одна новость: такая погода продержится не менее недели. Грех не воспользоваться вынужденным перерывом, да и Волков говорит мне:

– Ну что ты томишься? Иди к командиру, отпросись на денек в Краснове.

Лосев отпускает меня до утра, и через час я уже подхожу к селу. Ольгу нахожу быстро. Они уже закончили работу и наводят порядок в операционной. Примерно через час мы уже сидим у Ольги, в учительской школы, где она живет вместе с пятью медсестрами. Гучкин “дает ужин” в честь гостя, то есть меня.

Застолье кипит, девушки вспоминают мирную жизнь, расспрашивают меня о полетах, о летчиках, особенно о молодых. Время катится к ночи, и я начинаю сожалеть, что кончилось лето и мы с Ольгой не можем сейчас уйти в копну сена или на берег реки. В этот момент Гучкин встает изза стола.

– Андрей, выйдем, поговорить надо.

Он ведет меня в другое крыло школы и отпирает дверь в небольшую комнатку. Заправленная койка, столик, две табуретки и даже занавески на окнах. Гучкин отдает мне ключ.

– Сиди здесь и жди. Ольгу я сейчас пришлю.

– А чья это комната?

– Моя. Есть еще вопросы?

– Есть. А ты где ночевать будешь?

– А вот это тебя пусть не тревожит. И еще. Пока мы здесь стоим, эта комната – в вашем распоряжении. Понял?

– Понятьто понял, только…

– Все, я сказал. – Гучкин резко поворачивается и уходит.

Минут через двадцать приходит Ольга с горячим чайником и пачкой печенья. Увидев меня, она чуть не роняет чай ник.

– Так это тебя надо чаем напоить? Ну, Константин!

Оказывается, Гучкин, вернувшись к столу, сказал ей:

– Оля, не в службу, а в дружбу. Вскипяти чайник и отнеси его с этой пачкой печенья в мою комнату. Я там одного товарища на ночлег устроил. Промок он, бедняга, пусть согреется.

Я многозначительно достаю ключ и запираю дверь. Ольга качает головой: “Ну, Костя!”, потом достает с подвесной полки заварку, кружки, и мы начинаем пить чай. Оглядевшись еще раз, она вздыхает:

– Почти как дома. Помнишь, как было у нас на даче? Давай сделаем все, как там было.

Оля достает с полки свечки, зажигает их, усаживается на постель и приглашающе манит меня рукой.

Пока стоит нелетная погода, мы с Ольгой еще два раза пользуемся гостеприимством Гучкина.

Днями в землянке, при свете коптилки, Волков занимается тем, что пытается обобщить опыт первых месяцев войны. Он рисует схемы боевых порядков при патрулировании и при сопровождении. Рассматривает различные варианты. Он постоянно советуется со мной, делится мыслями. Мы с ним часами спорим. Когда исчерпываем доводы, идем в другие эскадрильи.

Две общие тетради изрисовали мы с ним схемами и покрыли записями. Когда Волков достает свои тетради, через полчаса в землянке уже яблоку негде упасть, а от табачного дыма начинает есть глаза. Скоро за нашей землянкой закрепилось название “Академия воздушного боя имени гвардии майора Волкова”. Частым гостем на таких “конференциях” бывает полковник Лосев. Он с интересом слушает наши споры, просматривает схемы и записи. В конце концов он предлагает:

– Когда закончишь свой труд, дашь мне эти тетради. Покажу их в штабе корпуса. Надо это дело размножить. Пусть и другие истребители учатся бить немцев “посохатовски”.

– Да это никогда не закончится! Сколько войне длиться, столько и боевому искусству точиться.

– Пусть это будет первая часть. А продолжение писать будем все вместе.

На другой день к нам приезжают “тигры” и “медведи”. У них тоже есть свои теоретики воздушного боя. Землянка всех вместить не может, и Лосев созванивается с Гучкиным. Тот охотно соглашается, чтобы мы воспользовались одним из пустующих классов в школеоперационной. Но и этот просторный класс с трудом вмещает всех желающих. “Конференция” длится до полуночи. Отдавая мне ключ, Гучкин шутливо ворчит:

– Летной погоды на вас нет! Мало того, что такое помещение на весь день заняли, так и на ночь из своей же комнаты выгоняют.

Утром, когда я возвращаюсь в полк, Волков уже сидит над тетрадями. Увидев меня, он оживляется:

– Пришел! Нука, помоги мне вчерашние записи в порядок привести.

Часа через четыре у входа в землянку слышится оживленное движение.

– Встать! Смирно! – звучит команда.

Мы вскакиваем. Волков быстро ориентируется и делает шаг вперед.

– Товарищ генерал…

– Отставить! – командует комдив. – Ты бы еще строевым и за пять шагов. Смотри, люди от твоего рывка на нары попадали. Садись, садись. Показывай свои придумкиневыдумки.

Строев быстро просматривает записи, схемы, разрисованные карты, оценивающе смотрит на Волкова, потом неожиданно все сгребает.

– Конфискую!

– Как так, товарищ генерал?

– Конфискую по приказу Главкома ВВС. Это будет издано в Москве и разослано во все истребительные части и в училища в кратчайший срок. Не будешь возражать против названия “Наука Побеждать в воздухе”? И автор: гвардии майор Волков.

– Товарищ генерал, да разве я один над этим думал! Все мы: и Андрей Злобин, и Сергей Николаев, и…

– А основато все равно твоя. Не скромничай, не надо, – отрезает комдив.

Взгляд его падает на меня.

– Постой, постой! Это откуда у тебя шпала появилась? Кто посмел тебе капитана присвоить?

– По вашему представлению, товарищ генерал.

– Ну, Лосев, погоди! Подсунултаки в общем списке. Ладно, бог с тобой, снимать не буду, но на вторую не рассчитывай. Вот она, видишь? – Строев достает из нагрудного кармана пару новеньких шпал и вертит их у меня перед носом.

– Видишь? Больше не увидишь! Я их другому отдам, чтобы тебе не достались. Где Николаев?

Сергей пытается вскочить, но генерал останавливает его, положив руку на плечо.

– Сиди, сиди! Нары еще головой снесешь, чинить придется. Держи, гвардии капитан, и принимай звено. У тебя, Волков, в третьем звене – сплошной молодняк, вот пусть он их и учит.

– А Злобин с кем летать будет, товарищ генерал? – встревоженно спрашивает Сергей.

– Ишь, как за друга переживает, – смеется комдив. – Волков, это уже твоя забота.

– Из третьего звена переведем младшего лейтенанта Шорохова. Слышишь, Геннадий, с сегодняшнего дня ты – ведомый Злобина.

– Понял, командир, – отзывается молоденький парнишка, прибывший в полк десять дней назад.

– Вот и решился вопрос. Давай, комэск, пакуй свое хозяйство, и пойду я.

Мы сворачиваем карты и схемы, генерал забирает их, встает и вдруг, словно внезапно вспомнив, говорит:

– Вот дьявол! Чуть не забыл.

Он достает из кармана какуюто бумагу, разворачивает ее и читает:

– Указ Президиума Верховного Совета СССР и Ставки Верховного Главнокомандования от 12 сентября 1941 года. За выдающиеся заслуги в борьбе с немецкофашистскими захватчиками и самоотверженный ратный труд присвоить звание Героя Советского Союза… – генерал пропускает несколько строк, – гвардии майору Волкову Владимиру Геннадьевичу – командиру эскадрильи 2го гвардейского истребительного полка. Подписано: Калинин, Сталин.

Мы ошеломленно молчим. Конечно, мы знали, что Волкова представили к званию Героя, но никто не ожидал, что это будет так скоро. А генерал складывает листок, прячет его в карман, затем не спеша достает из того же кармана две коробочки и прикрепляет к гимнастерке Волкова Золотую Звезду и орден Ленина.

– Поздравляю, комэск! Носи с честью!

– Служу Советскому Союзу! – отвечает Волков.

– Раньше таких, как ты, в Кремль за наградами вызывали, а теперь – война. Пополевому приходится. Ты теперь в полку – второй Герой и, уверен, не последний. Злобин, ты что там скромно стоишь? Вторую шпалу я тебе не дам, а представление на Героя в штаб фронта уже отправил. Сейчас оно у самого Жукова.

– А менято за что, товарищ генерал? – удивляюсь я.

– Видали скромника! Третий десяток распечатал, а все кокетничает: недостоин, мол. Ну, гвардейцы, до свидания. Будете сегодня обмывать – не перестарайтесь. Завтра погоду обещают.

– Товарищ генерал! Разрешите вопрос? – спрашиваю я. – Вы сказали: у Жукова? Разве он теперь нашим фронтом командует?

– Уже третий день. Павлов переведен в Генштаб, на должность заместителя, а фронтом нашим командует генерал армии Жуков Георгий Константинович.

Так. Павлов не расстрелян, Смушкевич жив. Жуков назначен командовать самым ответственным фронтом. То ли еще будет! Теперь мне уже ясно, что война идет совсем не так, как она шла в том 41м. Каковы же всетаки будут последствия?

С утра начинается боевая работа. Впервые лечу с новым ведомым, Геной Шороховым. С Сергеем оно, конечно, спокойнее. Несколько раз оглядываюсь на новичка. Сегодня он вообще первый раз в боевом вылете. Вроде держится нормально. Я с ним много говорил на земле. “Главное, не оторвись на вертикальном маневре. Не бойся идти в крутой набор высоты. Если обороты не потеряешь, то в штопор не сорвешься, проверено. А если пойдешь плавненько, оторвешься. И сам один останешься, и меня сзади откроешь. Тут нас с тобой немцы и порешат. И осматривайся чаще. Твой сектор – сзади и справа. Остальному научишься в процессе”.

Волков применяет наши разработки. Мы разворачиваемся пеленгом, с превышением задней пары над передней до полутора тысяч метров, и барражируем с юговостока от участка патрулирования. Минут через десять появляется два десятка “Мессершмитов”. Поворачиваем “все вдруг”, широким фронтом атакуем их и вновь стремительно уходим на высоту. Немцы не успевают ничего понять, а три машины у них дымящими кострами уже падают вниз.

А вот и “Юнкерсы”. Как на гигантских качелях, эскадрилья обрушивается на них сверху, бьет и снова уходит вверх. Два “Юнкерса” разделили судьбу трех “Мессершмитов”. Истребители прикрытия разбираются, что к чему, и пытаются перехватить нас на втором заходе. Но им не хватает скорости. Мы проносимся мимо, клюем короткими очередями, в упор, и снова уходим вверх. “Мессеры” тянутся за нами, но скорости у них явно не хватает. Поняв, что сейчас мы начнем бить их, они поспешно отваливают в сторону и снова набирают высоту. Правильно мыслят: у кого запас высоты, тот и выиграл.

Но их маневр запоздал. После нашего третьего захода “Юнкерсы” оставляют поле боя, потеряв пять экипажей. Мы разворачиваемся в сторону “мессеров”, но те тоже охладели и в бой уже не рвутся.

Вся дивизия действует теперь поновому. И без того громкая слава “молний” растет как на дрожжах. Наше появление наводит на немцев ужас. Бомбардировщики, завидев характерный строй наших эскадрилий, панически сбрасывают бомбовый груз куда попало и улетают в обратном направлении.

“Мессершмиты”, правда, не хотят сдаваться так легко.

Раскусив нашу тактику, они при появлении “молний” стараются уйти наверх, выиграть высоту, а вместе с ней и скорость. Но там они попадают под удар “тигров”. Мы не отказались от хорошо зарекомендовавшего себя “бутерброда”. Строев старается постоянно держать на большой высоте по меньшей мере одну эскадрилью “МиГов” над тем районом, где мы работаем.

Волков, словно Золотая Звезда придала ему второе дыхание, творит в небе чудеса. Его атаки стремительны, точны и страшны по своей результативности. Редкий случай, когда он с первого же захода не сбивает немецкий самолет. Второй заход делать, как правило, уже не надо. Если противник не имеет тройного превосходства, то второй атаки он не дожидается.

Счет комэска растет. К концу сентября на его счету уже тридцать семь сбитых немцев. Добавляю к своему счету и я пару.

28 сентября Сергей, вернувшись из разведки, приносит тревожную весть: на нашем аэродроме, под Копысью, обосновались “Нибелунги”.

Волков приказывает:

– С завтрашнего дня возобновляем попарное дежурство при посадке. Тактику этих хулиганов вы знаете.

Через два дня, 1 октября, эскадрилья возвращается с задания. Волков в этом вылете довел свой счет до тридцати девяти.

Сергей говорит ему по радио:

– Смотри, комэск, Геринг за твою голову премию назначит.

– Денег у него не хватит, – смеется Волков.

Сегодня при посадке дежурит он сам с ведомым. Мы заходим на посадку, а Волков закладывает круг над аэродромом. Он начинает строить заход на посадку, только убедившись, что мы все уже благополучно сели.

Вот они с ведомым уже выпустили шасси и начинают “притирать” машины к земле, как вдруг в гул их моторов вплетается новый звук. Так звенит на высоких оборотах мотор “мессера”. Мы не успеваем сообразить, в чем дело, как гремят пушечные очереди, и “Як” Волкова валится на левое крыло. Он выравнивается, проваливается вниз и, ударившись шасси о землю, подпрыгнув пару раз, катится по полосе. Над аэродромом проносятся две быстрые тени.

Ведомый комэска. Рустам Мараджабов, выпрыгивает на ходу из горящей машины, которую он умудрился посадить.

Его “Як” укатывается в конец полосы и там взрывается. “Як” Волкова стоит, развернувшись поперек полосы, кабина не открывается. Переглянувшись, мы все бросаемся к нему. Мы еще не добежали до самолета, как над нами низко, с торжествующим ревом, проходят два “мессера” с золотыми коронами на хвостах.

Но нам уже не до них. В правом борту “Яка” – ужасные пробоины. Открываем фонарь. Вся кабина залита кровью. Волков лежит лицом на приборной доске, упершись лбом в бронестекло. Быстро отстегиваем ремни и осторожно вынимаем из кабины окровавленное тело. Весь правый бок разворочен, руки практически нет. Машину он выравнивал и сажал левой. Пока мы возимся, подбегают санитары с носилками и командир полка.

– Живой?

– Вроде живой, – отвечаю я, – дышит.

– На машину и в Краснове! Мухой! – кричит Лосев санитарам.

– Я с ним поеду, товарищ полковник.

– Давай, Андрей, ты их там всех знаешь, проследи, чтобы прямо с колес – на стол.

– Только бы живым довезти, у Гучкина – руки золотые.

– Я его лично спиртом по уши залью, если Володю спасет. Давай, Андрей, давай! Только не задерживайся там. В двенадцать – вылет, а эскадрилью вести некому.

Через пару минут наша “санитарка” на предельной скорости мчится в сторону Краснова. Я смотрю на бледное лицо Волкова, и меня не оставляет впечатление, что жизнь стремительно вытекает из этого сильного замечательного человека. Только бы довезти!

Словно навстречу нам на крыльцо школы выходит Ольга в своей окровавленной хирургической униформе.

– Оля! Быстрее, помогите, Волкова ранило!

– Володю? Где он? Куда ранило?

Санитары выносят из машины Волкова, и Ольга наклоняется над ним.

– О господи! И он еще жив?

Она хватает его за левую руку, нащупывая пульс, а сама кричит:

– Андрей Иванович! Срочно готовь резервный стол и кровь! Крови побольше!

Она поворачивается к санитарам.

– Несите его, бегом!

Она поворачивается ко мне, на глазах у нее слезы.

– Андрюша! Да что же они с вами делают?

– Оля! Не надо, успокойся, вытри слезы. Иди работай, спасайте его!

– Чем это его так?

– Снарядом. Прямо в кабине разорвался.

– Ой, мамоньки! Как же он долетел?

– Его над самой землей, при посадке подстрелили, сволочи.

– Ладно, Андрюша, я бегу. Начну я, а Костя освободится – поможет. Тут работы! Сделаем все, что сможем.

Ольга убегает, а я присаживаюсь на подножку машины и закуриваю, дожидаясь наших санитаров. Ловлю себя на том, что у меня дрожат руки и ломаются спички.

Вернувшись на аэродром, первым делом захожу в штабную землянку.

– Ну, как с ним? – с тревогой в голосе спрашивает Лосев.

– Довезли живого. Сейчас его Ольга Колышкина оперирует. Сказала, как Гучкин освободится, тоже им займется.

– Как думаешь, спасут? – с надеждой спрашивает Жучков.

– Не знаю, – качаю я головой. – Я понял, что он слишком плох. Ольга даже испугалась, когда его увидела. А уж онато насмотрелась всякого.

– Будем надеяться на лучшее и уповать на искусство хирургов. А ты принимай эскадрилью. Вот тебе первая, как комэску, задача. Взлет в двенадцать. В квадрате 6Г, на четырех тысячах, примешь полк “Пе2” и отведешь их в квадрат 8Д. Станция Горки. Зенитные батареи: здесь, здесь, здесь и здесь. “Мессеры” могут появиться вот с этого и с этого аэродромов. Соответственно пятнадцать и двадцать минут лета. На высоте могут ходить “Нибелунги”. “Медведи” видели их в этом районе на пятишести тысячах. И давай, чтобы поволковски, без потерь!

– Есть поволковски!

– Вы теперь не просто “сохатые”, вы теперь – “сохатые волки”!

– Ничего себе помесь!

– Чем страшней, тем лучше!

Я иду в нашу землянку. При моем появлении все замолкают и смотрят на меня. Ждут вести: хорошей или плохой. Мне нечем их порадовать. Коротко рассказываю, как сдал комэска Ольге, и ставлю задачу на боевой вылет. Сергей присаживается ко мне.

– Ты заметил номер этого “Нибелунга”?

– Заметил, двадцать второй.

– Я тоже заметил, – с нехорошей улыбкой говорит Сергей. – Помоему, эта тварь здесь еще не раз появится. Как бы его подловить?

– Волков пытался его подловить, да, видишь, сам попался.

– Тут подумать надо.

– Давай подумаем. Этот “Нибелунг” не из простых.

Через полчаса я поднимаю эскадрилью в воздух. Задание выполняем без помех, если не считать того, что дважды пришлось отбить наскоки “Нибелунгов”. Правда, обошлось без потерь как с той, так и с другой стороны.

Перед посадкой Сергей с ведомым делают несколько кругов над аэродромом на разных высотах.

– Есть койкакая мыслишка, – говорит он мне, приземлившись.

После разбора полетов он идет в штаб и берет у Жучкова карту окрестностей аэродрома с более крупным масштабом. Устроившись в землянке, он долго ее изучает, меряет расстояние, чтото считает.

Закончив свои операции, Сергей закуривает и долго в задумчивости сидит над картой.

– Андрей! – зовет он меня наконец. – Подсядь сюда.

Он показывает мне две глубокие извилистые балки, начинающиеся неподалеку от нашего аэродрома. Одна тянется на юговосток, другая – на запад.

– Ну и что? – спрашиваю я.

– А то, что незаметно подойти к аэродрому можно только по этим балкам, на бреющем.

Я прикидываю размеры этих балок, их длину, оцениваю их извилистость и недоверчиво качаю головой:

– Сомнительно. Они же не могут сидеть в этих балках и ждать нас, к тому же из них ни черта не увидишь. Значит, они должны засечь нас заходящими на посадку вот с этой или этой точек, потом нырнуть в балки и идти по ним к аэродрому, чтобы выскочить именно в тот момент, когда будет садиться последняя пара. Ты представляешь, какой точный здесь нужен расчет?

– Не только представляю, но и сделал его. Вот, смотри.

Сергей протягивает мне листок, исписанный цифрами.

Вглядываюсь, вникаю в расчеты, и меня охватывает еще большее недоверие к этой идее.

– С такой скоростью пройти на бреющем по этим балкам! Это слишком опасно и слишком трудно.

– Трудно, но можно! Другого варианта просто нет. Я исключаю такую возможность, что Волков, опытнейший в полку ас, прошляпил пару “мессеров”. Да и не один он был. Мараджабов тоже их не заметил. А в балках они их и не высматривали. Им это и в голову не приходило.

Я задумываюсь. Каким искусным надо быть пилотом и бесстрашным бойцом, чтобы осуществить такой маневр! Расчет с точностью до секунды, полет буквально брюхом по траве между откосами извилистой балки на скорости не менее 420–450 километров в час.

– На такое способен только самый опытный ас. Ас с большой буквы.

– А кто тебе сказал, что этот двадцать второй слабак? Видал, как он сделал комэска? Одним заходом на перпендикулярных курсах, короткая очередь: шмяк, и готово! Да и ведомый у него тоже не подарок. Можешь у Мараджабова поинтересоваться.

Я еще раз смотрю на карту, на расчеты, еще раз все оцениваю.

– И как же их подловить в таком случае?

– Есть у меня койкакие соображения и по этому поводу…

Нас прерывает голос старшины Шмелева, нашего оружейника:

– Вот землянка второй эскадрильи, заходите, они все должны быть здесь.

На пороге землянки появляется согнутая, как знак интеграла, длинная фигура Гучкина.

– Здорово, “сохатые”!

Не дожидаясь ответа, он проходит и садится к столу. За ним входит Ольга, кивает нам с Сергеем и присаживается рядом с Гучкиным. На лице ее – ни тени улыбки. В землянке воцаряется напряженная тишина, которую нарушает Гучкин:

– Андрей, у вас полеты сегодня еще будут?

– Нет, – отвечаю я, настороженно вглядываясь в каменное лицо военврача.

– Тогда, Сережа, организуй простецкую закуску.

– Это можно, только по какому поводу питьто будем?

– Поминать будем, – отвечает Гучкин, выкладывая на стол две фляжки со спиртом.

– Волков? – встает Сергей в страшной догадке.

Гучкин молча кивает. На Ольгу жалко смотреть: она вотвот расплачется.

– Эх! – машет рукой Сергей и выбегает из землянки. Мы молчим. Никак не укладывается в голове, что Володи Волкова больше нет. Почемуто все считали его бессмертным. По моей ноге, цепляясь коготками, взбирается на колени пушистый комочек.

“Вот ты и осиротел второй раз”, – думаю я, машинально поглаживая котенка. А тот тычется лбом в ладонь и тихонько урчит.

В землянку входят Лосев, Федоров и Жучков.

– Николаев сказал нам, что Волков скончался. Это правда? – спрашивает Лосев.

– К сожалению, правда. Горькая, но правда, – отвечает Гучкин.

Снова воцаряется молчание, командиры снимают пилотки и стоят, опустив головы. Гучкин нарушает молчание:

– Простите нас, если сможете. Мы не сумели спасти его. Я не оправдываюсь, но должен сказать: мы с Ольгой Ивановной сделали все, что было в наших силах. Бывают такие ранения, которые уже не вылечить. То, что он сумел посадить самолет и прожил еще полтора часа, говорит только о том, какой необычайно сильный и жизнеспособный был у него организм. Многим хватило бы и половины того, что получил он.

Мы снова молчим, начинаем осмысливать тот факт, что никогда уже комэск не поднимет в небо свой “Як” и не поведет за собой эскадрилью. В землянку заходят Сергей и Крошкин. Они выкладывают на стол хлеб, вареную картошку, соленые огурцы, лук, селедку и сало. Крошкин похозяйски быстро режет все на куски. Сергей разливает спирт по кружкам. Одну он ставит отдельно, накрыв куском хлеба.

Лосев берет кружку.

– Вот, “сохатые”, и нет вашего комэска, нет лучшего аса нашей дивизии. Подло, не посолдатски ударили его, ударили тогда, когда у пилота и голова, и руки заняты одним: последними метрами перед землей. Они не смогли одолеть его в открытом бою и никогда бы не одолели. Мастерством не превзошли, превзошли коварством. Они убили его, но не победили. Он так и ушел от нас, ничем не омрачив свою славу непобедимого аса. Вечная ему память!

Мы молча выпиваем. Закусив, комиссар делает знак разлить по второй.

– Ты, командир, ошибся. Волков от нас не ушел. Пока жив хоть один летчик нашего полка, Волков будет жить вместе с ним. Его боевое искусство, его опыт – в каждом из нас. И пока поднимается в небо хотя бы один “сохатый”, Волков летит вместе с ним. Давайте выпьем за эту память!

Такие слова ни у кого не вызывают возражений. Комиссар высказал то, что думали все, думали, но не могли выразить словами. А Федоров, выпив спирт, продолжает:

– Завтра мы с боевыми почестями похороним нашего друга. В таких случаях говорят: отдать последний долг. Это тоже неправильно. Пока живет и летает тот подлец, который коварно убил его, мы в неоплатном долгу. Месть! Вот наш священный и последний долг перед Владимиром Волковым. Кто возьмется отыскать и покарать убийцу?

– Я прошу доверить эту честь мне и Николаеву, – говорю я.

– А справитесь? Этого “Нибелунга” поймать непросто, а одолеть тем более.

– Насчет того, как поймать, у Сергея уже есть соображения. Ну а одолеть… Одолеем. Опять же Волков сам с нами будет, как вы сказали.

– Что, командир? Я думаю, они справятся, – говорит Федоров. – Завтра утром доложите нам свои соображения, а пока выпьем за месть!

Выпив, я беру гитару.

– Всю войну под завязку я все к дому тянулся, но хотя горячился, воевал делово…

Все внимательно слушают, глядя на меня, а я пою песню, как реквием по павшему товарищу:

– Он был проще, добрее, ну а мне повезло…

Он кричал напоследок, в самолете сгорая:

“Ты живи! Ты дотянешь!” –

Доносилось сквозь гул.

Мы летали под богом, возле самого рая.

Он поднялся чуть выше и сел там,

ну а я до земли дотянул…

Суровые лица летчиков слабо освещены коптилками. Их блики мерцают на глазах, заблестевших почти у всех. А я продолжаю:

– Я кругом и навечно виноват перед теми,

с кем сегодня встречаться я почел бы за честь…

Рустам Мараджабов не выдерживает и роняет голову на стол, а я завершаю реквием:

– Ктото скупо и четко

отсчитал нам часы

нашей жизни короткой,

как бетон полосы.

И на ней кто разбился,

кто взлетел навсегда.

Ну а я приземлился,

вот какая беда.

Звучит и затихает последний аккорд, но еще долго в землянке стоит тишина.

Снова трогаю струны:

– Как призывный набат прозвучали в ночи тяжело шаги…

Тревожные аккорды и горячие слова заставляют всех встрепенуться.

– Только вот в этих скачках теряем мы лучших товарищей, на скаку не заметив, что рядом товарищей нет!

Я вижу, как у Сергея сжимаются кулаки, как у Ольги текут по щекам слезы, и продолжаю:

– И когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,

и когда наши кони устанут под нами скакать,

и когда наши девочки сменят шинели на платьица,

не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!

Этой песнейклятвой заканчивается наша тризна. Мы выпиваем еще по одной и идем проводить Ольгу с Гучкиным.

– Не казни себя, – успокаиваю я Ольгу. – Всему есть предел, вашим возможностям – тоже.

– Все равно, Андрей, я чувствую себя виноватой.

– Не говори глупостей, Оля. Никто тебя не винит. Это война. На войне бывает всякое, только чудес не бывает.

Волкова мы хороним на краю аэродрома. Старшина Шмелев откудато привез обломок мраморной плиты. На плите Мидодашвили вырубил надпись, а над плитой мы установили трехлопастной винт от “Яка”.

Отгремел залп прощального салюта, мы снова приступаем к боевой работе, но уже без Володи Волкова.

Глава 16

Look here, upon this picture, and on this;

The counterfeit presentment of two brothers.

W. Shakespeare

Взгляни на медальоны, тот и тот;

Искусное подобие двух братьев.