Текст книги "Хроноагент. Гексалогия"

Автор книги: Владимир Добряков

Соавторы: Александр Калачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 178 страниц) [доступный отрывок для чтения: 63 страниц]

– Не надо объяснять! – Лосев смотрит на меня, и глаза его смеются. – Иди, старшой, но в четыре тридцать как штык. Иначе – дезертирство.

– Этого можно было и не говорить.

– На всякий случай. И вот еще что. Здесь хоть и недалеко, но по дороге осматривайся, мало ли чего.

– Понял, товарищ подполковник. Разрешите идти?

– Беги, Ромео.

В палатке сбрасываю комбинезон, бреюсь, чищу сапоги. Долго, чертыхаясь, ищу пилотку. За этим занятием меня застает Сергей.

– Куда это ты прифрантился? Можешь не отвечать, и так знаю. Передай горячий привет от старого друга и от Веры.

– Что хоть она пишет? Как там, в Николаеве?

– Бомбят, – коротко отвечает Сергей.

Я нахожу наконец пилотку. Сергей водружает ее мне на голову, поправляет и критически осматривает меня со всех сторон.

– Видно сокола по полету, добра молодца – по соплям! Платокто носовой хоть имеешь? Вроде все в порядке, только чегото не хватает… Где твой “ТТ”? Мать твою! Ты в Москве или на фронте?

Сергей достает из нагрудного кармана моего комбинезона пистолет и запасной магазин. Я укладываю их в кобуру и поправляю ее.

– Вот, теперь все. Дуй! – Сергей вздыхает.

Его можно понять. Нам с Ольгой, можно сказать, повезло: один шанс на тысячу. Его же с Верой война разметала далеко и надолго.

Пока иду до Больших Журавлей, в голову мне приходит мысль, что я совершенно забыл, для чего я здесь. Война, повседневная, тяжелая, на грани физического и морального истощения, работа, переживания за Ольгу вытеснили все остальное. Впрочем, все идет как надо. До того единственного боя, ради которого и затеяна вся эта история со мной, еще больше двух месяцев. За это время я должен втянуться настолько, чтобы вполне выдержать бой одному против десятки. Прикидываю, сколько бы я сейчас смог продержаться против десяти “мессеров”, пусть даже не “Нибелунгов”… Получается, что те, кто послал меня сюда так рано, кругом правы. Я сейчас просто не удержу возле себя эту десятку. Пять сожрут меня, а остальные догонят и расправятся с Сергеем. Так что будем набираться опыта.

В Больших Журавлях все дома заняты под госпиталь. Поначалу я теряюсь: где же искать Ольгу? Потом вспоминаю, что она – хирург. Значит, надо искать операционную, там мне скажут, где ее найти. Операционная разместилась в здании сельсовета. Над крышей соседствуют два флага: красный с серпом и молотом и белый с красным крестом. На крыльце стоит довольно странная и весьма колоритная фигура.

Тощий и длинный как столб мужик неопределенного возраста, в белых полотняных брюках и такой же куртке почти до колен, с засученными выше локтей рукавами. Жилистые волосатые руки с длинными пальцами подняты на уровень плеч, ладонями вперед. Он словно собирается сдаваться и раздумывает: стоит это делать или нет. На голову плотно, по самые брови, натянута белая шапочка, на грудь свисает марлевая маска. Маска, шапочка, брюки и особенно куртка обрызганы чемто красным. Я догадываюсь: кровь. В зубах у странной личности дымится папироса. Серые глаза изпод рыжих бровей внимательно меня разглядывают.

– Кого разыскиваем, старшой? – скрипит личность сквозь зубы, не вынимая папиросы изо рта. – У нас здесь летчиков вроде нет.

– Старший лейтенант Злобин. С кем имею честь?

Личность поводит своим длинным, буратинообразным носом в сторону стоящего рядом пожилого санитара и чтото мычит. К моему удивлению, санитар услужливо вынимает папиросу из его зубов и держит ее наготове.

– Военврач второго ранга Гучкин, – представляется личность, не меняя позы, держа руки в прежнем положении: чи щас сдаться, чи погодить трошки.

– Что привело вас, товарищ старший лейтенант, в нашу обитель скорби? Товарища ищете? Как фамилия? Какой части? А вообщето точнее вам скажут в канцелярии, второй дом направо. Я всех вряд ли упомню. Знаете, сколько за день раненых проходит!

Он снова кивает носом, и санитар вставляет ему в зубы папиросу.

– Вообщето мне нужен не раненый, а военврач третьего ранга Колышкина.

Гучкин так резко открывает свою пасть, обнажая лошадиные зубы, что папироса выпадает изо рта. Санитар подхватывает ее на лету и укоризненно качает головой.

– Вас интересует Колышкина? Ольга Ивановна?

– Так точно.

– Ну, ты даешь, старшой! Откуда ты взялся?

Я беру официальный тон:

– 129й истребительный полк.

– А! Сосед. Мы с вами как у Христа за пазухой. Пока вы здесь, ни одна бомба сюда не упадет. Верно?

– Верно, не дадим. Так где я могу видеть Колышкину?

– Не вовремя ты пришел, старшой. Оперирует она. И еще долго будет оперировать.

– А когда освободится?

– Трудно сказать. Вчера закончили в четыре утра, позавчера – в три. Транспорт с ранеными только два часа назад пришел. Так что придется повозиться.

– А почему она оперирует, а вы курите? Почему не наоборот?

– А ты, старший, лют! Интересно знать, ты сам как, все двадцать четыре часа в воздухе проводишь или иногда, по нужде сходить, на землю спускаешься?

– Иногда спускаюсь.

– Вот видишь. А нам порой по нужде сбегать некогда бывает. Людито на столах лежат живые, помереть могут, а другие в очереди ждут, и всем больно до невозможности. Иваныч, – обращается он к санитару, – дайка я докурю, а сам посмотри, когда Ольга Ивановна с очередным закончит. Если скоро, скажи, что ее здесь командир дожидается, а если нет, не отвлекай, я сам ей скажу.

Санитар сует Гучкину папиросу в зубы и уходит.

– А что это вы так интересно курите?

– Руки должны быть чистыми. – Он выплевывает окурок и добавляет: – Идеально. Мы же ими в живом теле копаемся. После каждой операции моем и дезинфицируем.

– А, – догадываюсь я, – поэтому вы их так странно держите, словно сдаваться собрались.

– Или задушить коголибо, – смеется Гучкин. – А ты, старшой, что за интерес до Ольги Колышкиной имеешь? Если не секрет, конечно.

– Никакого секрета. Она – моя жена.

Гучкин сокрушенно качает головой.

– А вот вратьто не надо. Она же не замужем.

– Тебя как зовут?

– Константин Владимирович.

– Ты, Костя, хорошо сказал, что сейчас по нужде некогда сбегать. Ты в мирное время по сколько операций в день делал?

– Самое большее – две. Только к чему ты это?

– А к тому, что в мирное время я тоже делал по одному, самое большее по два вылета в день. А сейчас по пять, по шесть. Но мирноето время кончилось. Другой отсчет пошел. Если мы с ней не успели в загсе штамп поставить до 22 июня, то теперь это дело может несколько затянуться. Но для нас с ней это не имеет значения.

Гучкин хочет чтото сказать, но я его опережаю:

– Погоди, за нравственность ее можешь не переживать. За четыре дня до войны мы с ней получили от ее родителей благословение. Это она и сама тебе скажет, а ей не поверишь, у отца спроси.

Из дверей выходит санитар и докладывает:

– Ольга Ивановна уже зашивает. Через пару минут выйдет, – и добавляет, подмигнув: – Злая – жуть!

– С чего это? – спрашивает Гучкин. – А, она решила, что опять этот командир артдивизиона за своего наводчика ругаться приехал.

Гучкин грустно улыбается и поясняет:

– Пять дней назад к ней на стол попал наводчик из противотанкового дивизиона. Лично комдив его привез, сам ему первую помощь оказывал. Только вот ногу жгутом он зря перетянул да еще за весь день не ослабил его ни разу… Короче, гангрена у парня началась. Пришлось ногу ампутировать. Так тот майор уже три раза приезжал выяснять отношения. Напьется и приезжает. Два раза я ему морду бил, а последний раз предупредил, что, если он еще раз здесь появится, в штаб армии рапорт напишу.

– Сколько это будет продолжаться!? – слышу я злой, но до невозможности родной голос. – Константин Владимирович, дайте я сама с ним поговорю! Загубил, кретин, ногу парню и пытается вину на нас…

Ольга стремительно выходит на крыльцо, она в гневе, глаза мечут искры, а руки, которые она держит так же у плеч, ладонями вперед, готовы вцепиться комуто в горло. На ней такая же, некогда белая, а ныне забрызганная кровью униформа. Увидев меня, она столбенеет и лишается дара речи. Гучкин с любопытством смотрит на нее. Наконец Ольга приходит в себя.

– Андрей! – визжит она и, прыгнув с крыльца, повисает на мне.

– Ольга! – трагическим голосом кричит Гучкин. – Руки!

– Константин Владимирович! – кричат из операционной. – Раненый готов!

– Бегу! Ольга, десять минут!

Она оборачивается к нему.

– Я помню, Костя, – и снова припадает ко мне. Я даже не знаю, что сказать. Так долго ждать этой встречи и не знать, что сказать! Говорю первое, что приходит в голову:

– Почему только десять?

– Это норматив, – шепчет Ольга. – За это время санитары снимают раненого со стола, фельдшеры укладывают и готовят к операции другого, а мы можем передохнуть: покурить, попить, перекусить, в туалет сбегать…

– У нас перерывы побольше: от часа до двух.

– Как ты там?

– Воюю. Сережка тоже воюет, привет тебе от себя и от Веры передает.

– Да что это я ерунду всякую спрашиваю! Главное, что ты живой!

Ольга целует меня и снова прижимается к моей груди.

– Когда ты должен возвращаться?

– Первый вылет – в четыре тридцать. Я дождусь тебя.

– Не дождешься, милый. Раньше четырех мы сегодня не управимся.

– Так много работы?

– Видишь вон тот барак? Там раненые в два яруса лежат. Всех надо обработать.

Смотрю на длинный серый барак, и мне становится не по себе.

– А далеко ваш аэродром?

– Рядом. Километра два по этой дороге.

– Так это вы каждое утро спать мешаете, проноситесь над поселком с таким ревом.

– Теперь буду летать потише и другим скажу, чтобы не шумели. Ведь я не знал, что мы тебе отдыхать мешаем.

Ольга смеется:

– Ты все такой же.

– А почему я должен был измениться?

– Война всетаки…

– Как сказал сегодня мой техник: война войной, а регламент – по распорядку. Нам бы с тобой тоже регламент выработать. А то мы в противофазе. Я днем летаю, а ты ночью оперируешь.

– Не беда, Андрюша. Главное, мы оба живы, а два живых человека чтонибудь придумают, если очень захотят.

– Ольга Ивановна! – кричит ктото. – Раненый готов!

– Бегу!

Ольга чмокает меня на прощание и убегает.

– Я буду ждать! – кричу я ей вслед.

Она даже не оборачивается. Делать нечего, у каждого своя война. Присаживаюсь на крыльцо и закуриваю.

– Разрешите огоньку, товарищ старший лейтенант?

Рядом присаживается пожилой санитар. Он прикуривает самокрутку, затягивается пару раз и разглядывает мои петлицы и орден.

– Летчик?

Я киваю.

– Летчики к нам редко попадают, – вздыхает он, словно с сожалением. – Все больше пехота, артиллеристы да еще танкисты. Видно, у вас побезопаснее работа.

– Это как сказать, – усмехаюсь я. – Вопервых, нас всетаки поменьше, чем пехоты…

– Это верно, – соглашается санитар.

– А вовторых, если ранят легко, к вам не везут, своя санчасть есть, а если тяжело, тут уж гудеть вместе с машиной до самой земли, а тогда и оперировать не надо, ни один хирург не поможет.

– И это верно, – охотно соглашается санитар.

Мы какоето время молчим и курим. Санитар снова начинает разговор:

– Ольга Ивановна – девушка хорошая, самостоятельная. Главное, серьезная и добрая. Когда Виктор Степанович прямо у стола упал, она даже не ойкнула, а сразу перехватила операцию и все до конца доделала. Константин Владимирович все потом удивлялся. Он, говорит, обязательно бы растерялся. А она раненого зашила, а потом села на пол и разревелась. Я сам ей слезы и нос утирал.

– Вы давно вместе?

– Да с самого начала. Она к нам 20го числа приехала, а 22го все и началось.

– Досталось вам. Тяжело пришлось?

– И не спрашивайте… Такими добрыми словами вас, летунов, поминали, что и повторить неудобно. Но ведь от души! Почитай, от Кобрина до Бобруйска немцы над дорогой постоянно висели. Бомбят и стреляют, стреляют и бомбят. Десять минут едешь, полчаса в кювете лежишь. И все “лаптежники” да “мессеры”. За все время считаное число раз наших соколов только и видели. Да и то…

Санитар безнадежно машет рукой. Что мне ему сказать? Что в первый же день мы разбили армаду, шедшую на Могилев, Оршу и Минск? Что несколько дней, не просыхая, вели бои за коридор, по которому из окружения вышли две армии? Зачем ему это? Их несколько суток подряд долбили с воздуха, и никто не пришел им на помощь. У меня своя правда, у него – своя, и оба мы правы.

– Тебя как зовут, отец?

– Андрей Иванович.

– Тезки, значит. Я тебе, Андрей Иванович, вот что на это скажу. Тех, кто вашу дорогу должен был от немцев с воздуха прикрыть, в то время, может быть, и в живыхто не было уже. Приграничные аэродромы фашисты в первый же час раздолбили, а те, что уцелели, дрались один против десяти и тоже головы сложили. Так что “добрыми словами” вы покойников поминали.

– Да, – задумчиво говорит Андрей Иванович, – нехорошо получается. А как же это вышло, тезка, почему так получилось?

– Да все просто. Ударили они первыми, а кто первым начал, у того всегда преимущество. Но вот видишь, остановили их, пусть ненадолго, но остановили. Застряли они под Минском, а при ином раскладе могли бы уже и к Смоленску подходить.

– Говоришь, ненадолго остановили? Это что ж, и дальше отступать будем?

– Придется. Силы пока не равны. Слишком много мы потеряли в первые дни. Самолетов не хватает: мы по пять, по шесть вылетов в день делаем, еще и ночь прихватываем, а все одно не успеваем. Танков новых мало, а старые “БТ” против их “ТIV” не тянут. Противотанковой артиллерии не хватает. Вот они и прут, пользуются моментом.

– И долго мы еще так пятиться будем?

– Не знаю. Знаю одно: война кончится в Берлине.

– Верно говоришь. Не по зубам Гитлер кусок схватил, подавится и захрипит.

Наш разговор прерывает Ольга. Она присаживается рядом и кладет голову мне на плечо. Я обнимаю ее, но она отстраняется.

– Испачкаешься, Андрюша, я вся в крови.

Она принюхивается.

– Наодеколонился, а все равно бензином от тебя пахнет и порохом.

– От тебя тоже пахнет чемто непонятным.

– Кровью и карболкой.

– Войной от вас обоих пахнет, – поправляет Андрей Иванович.

Через несколько минут Ольгу снова зовут в операционную. Она опять чмокает меня и убегает.

– Молодец девочка, – говорит ей вслед Андрей Иванович, – работает без году неделя, а оперирует так, словно всю жизнь этим занималась. Константин Владимирович только диву дается.

– Чему это я диву даюсь? – раздается голос Гучкина.

– Я про Ольгу Ивановну, как она оперирует.

– Грамотный хирург, опыта ей набраться, и цены не будет, – коротко хвалит Ольгу Гучкин. – Давай, Андрей Иванович, закурим.

Санитар прикуривает папиросу и вставляет Гучкину в зубы. Тот затягивается пару раз и говорит мне:

– Шел бы ты к себе, старшой. Раньше четырех мы не управимся, и Ольга к тому времени будет, мягко говоря, никакая. Да и тебе с рассветом наверняка в бой идти. Долго ли до беды. А отпустить я ее, при всем к вам обоим расположении, никак не могу. Раненые ждать не могут. Увиделись, и хорошо. А так, что зря друг друга травить. Пошлет вам бог нелетную погоду или к нам раненых не завезут, обязательно дам тебе знать.

Гучкин прав, и я даже не хочу возражать.

– Сейчас она закончит, попрощаюсь и пойду.

– Ни пуха ни пера тебе, старшой. Всегда рад буду тебя видеть, только не в качестве пациента. Не сердись.

– Не буду.

Санитар уходит вместе с Гучкиным, и я остаюсь один. На этот раз Ольги нет долго. На крыльцо выходит еще один хирург, курит, как и Гучкин, с помощью санитара и с любопытством на меня поглядывает, вопросами, впрочем, не донимает.

Я успеваю выкурить три папиросы, когда наконец выходит Ольга. Обнимаю ее за плечи и говорю:

– Я, пожалуй, пойду, не буду тебя отвлекать. Работы у тебя невпроворот. Это не свидание, а одно расстройство получается. Найдем время, встретимся без суеты.

– Правильно, Андрюша, я сама сейчас хотела тебе это предложить. Передай привет Сереже. И береги себя.

– Интересно, – усмехаюсь я, – как ты себе это представляешь?

Ольга безнадежно машет рукой.

– Ну, не подставляйся им, будь всегда сильнее их…. Ну, ты понял.

– Понял.

Мы целуемся, и Ольга убегает в операционную. Я снова закуриваю и выхожу на дорогу к аэродрому. Да, свидание получилось неудачным. Что ж, на то она и война, чтобы вмешиваться в нормальную человеческую жизнь и ломать её. К аэродрому подхожу уже в полной темноте. Изза деревьев появляется часовой.

– Это вы, товарищ старший лейтенант? Вас поздравить следует.

– Это с чем же?

– Орденом вас наградили, Красного Знамени! Майор Жучков сегодня приказ получил, а завтра комдив прилетит, вручать будет.

– Это неплохо! Спасибо за весть.

Эскадрилья уже спит. “Яки” стоят, готовые к завтрашней работе. Забираюсь в палатку, и мне снится Ольга, то в своем зеленом купальнике, то совсем без него.

Глава 10

На войне себя забудь,

Помни честь, однако,

Рвись до дела грудь на грудь.

Драка – значит драка.

А.Твардовский

Утром я сравниваю счет нашей эскадрильи с “Нибелунгами”.

Мы с Сергеем сопровождаем на “пятачок” “Ли2”. Убедившись, что он нормально сел, разворачиваемся и идем домой. Когда до аэродрома остается минут пятнадцать полета, я слышу вызов с наземного пункта наведения:

– “Сохатый27”! Я – “Обзор4”. Укажите ваше место!

– “Обзор4”! Я – “Сохатый27”, нахожусь в квадрате 14И.

– “Сохатый27”! В вашем квадрате шесть “мессеров” треплют четверку “ишачков”. Помогите!

– Понял, “Обзор4”, иду!

Набираем высоту и осматриваемся.

– Вон они, Андрей! Слева! – слышу голос Сергея.

Шестерка немцев долбит со всех сторон маленьких тупорылых “ишачков”. Те отчаянно крутятся, уходя изпод огня, и огрызаются из последних сил.

– Ну, хулиганы! На маленьких насели. Сергей! Атакуем ближайшую пару. Я бью ведущего, ты бери ведомого.

– Понял. Пошли!

У нас запас высоты метров триста. Увлеченные боем, предвкушающие легкую победу, немецкие летчики не замечают нас. Это дорого им обходится.

Бью почти в упор. “Мессер” несколько секунд летит прежним курсом, потом изпод фюзеляжа валит густой дым, выбивается пламя, и он проваливается вниз. Успеваю заметить золотую корону на хвосте. “Нибелунг”!

Я подошел слишком близко, и ведомый успевает меня заметить. Он пытается помешать мне, но, атакованный Сергеем, шарахается в сторону и уходит изпод огня.

Остальных “Нибелунгов” как ветром сдуло. Оставшись впятером против шести, среди которых еще и две “Молнии”, они быстро теряют боевой пыл. Я не преследую их. “Ишачкам” за нами не угнаться, а драться вдвоем против пяти “Нибелунгов” мне тоже чтото не хочется.

Подхожу поближе к “ишачкам”. Да, досталось им основательно, как еще в воздухе держатся? У ведущего – рваные пробоины в плоскостях и хвостовом оперении. Видимо, снаряды “мессеров” не раз находили свою цель. У других вид не лучше.

Бросать их нельзя, они станут легкой добычей. Покачиваю крыльями и сигналю ведущему рукой: “Следуй за мной!” Он согласно кивает и пристраивается к нам. Остальные “ишачки” идут за нами.

Зарулив на стоянку и заглушив мотор, говорю Крошкину:

– Рисуй еще одного. Только рисуй не звездочку, а желтую корону.

– Завалил? – радостно спрашивает Иван.

– Угу. Даже чирикнуть не успел.

От приземлившегося “ишачка” ко мне идет коренастый летчик.

– Майор Власенко, командир второй эскадрильи 32го истребительного полка, – представляется он.

– Старший лейтенант Злобин, командир звена 129го истребительного.

– Ну, спасибо, старшой! От души! Если бы не ваша помощь, гореть бы нам сейчас всем четверым на берегах Березины. Главное, что обидно, в первом же вылете попались. Только вчера изпод Мурома перелетели. Хорошо еще до аэродрома нас довел, а то они нас так закружили, что я всякую ориентировку потерял. Местностьто еще не изучил.

– Да, вляпались вы капитально. Эти бы вас не отпустили.

– Что это за звери такие были? Я вроде тоже не цыпленок, но эти волки мне оказались не по зубам.

– “Нибелунги”. Спецэскадра СС. В прошлом году они разбили в дым полк английских асов. Теперь вот их против нас бросили. Но они и другими не брезгуют.

– А вы что за звери?

Майор подходит к “Яку” и дивится.

– Ничего себе! И молнии, и лось! Ребятки, гляньте, куда мы попали! – говорит он своим летчикам.

Он заходит с другой стороны, где Иван пририсовывает к ряду звездочек желтую корону, и раскрывает от удивления рот.

– Старшой, это все ты нащелкал?

– Нет, они сами при виде меня попадали, – смеюсь я.

– Гляньтека, ребятки, – говорит майор. – Кто там болтал, что немецкие летчики непобедимые, что драться с ними невозможно? Вот! Наглядный пример: умеючи и ведьму бьют. Еще месяца не прошло, а он уже тринадцатого свалил. Вот как воевать надо!

Он смотрит на машину Сергея, и глаза у него округляются. Переводит взгляд на другие “Яки” и качает головой.

– Батюшкисветы! Куда же мы попали? Старшой, объясни мне, неразумному, что вы за звери такие?

– 44я истребительная дивизия полковника Строева, – коротко отвечаю я.

– Понятно, что ничего не понятно, – качает головой майор Власенко. – Ясно одно: вы здесь не лыком шиты. Не то, что мои птенчики. У меня почти все – вчерашние курсанты, да и техника не чета вашей. Моторы на “ишачках” новые, да что толку: вооружение не заменили. Четыре ШКАССа! Что ими против “мессеров” сделаешь?

Теперь уже моя очередь качать головой.

– Конечно, без пушек и тяжелых пулеметов много не навоюешь.

– Вот я и говорю. На убой нас сюда прислали. Еще одна такая встреча с этими “Нибелунгами”, и… даже я ничего не смогу сделать. Не будешь же всякий раз вас на помощь звать.

– Это ты брось, майор! Скажешь тоже – “на убой”. Ты хоть при них свои эмоции сдерживай, – киваю я на молодых летчиков.

– Ты, конечно, прав, старшой, погорячился я. Но ведь обидно до зеленых соплей! Когда моторы меняли, могли вместо этих трещоток пушки или БС поставить?

– Могли, да, видно, ктото или спешил шибко, или думал о чемто другом.

– Вот его бы и посадить в “ишачка” да бросить против “мессеров”!

– Ладно, майор. Пошли с ребятами в штаб. Вас покормить надо, самолеты ваши подлатать и заправить. Судя по всему, работы здесь – на весь день, а тебя уже в твоем полку, наверное, погибшим на боевом посту считают.

Через час над аэродромом появляется пара “ЛаГГов”. В отличие от истребителей 128го, на “ЛаГГе” Строева нет зверей, только молнии.

– А, гости! – кивает в сторону “ишачков” Строев и здоровается с майором Власенко. – Что, Семен Игнатьевич, проклинаешь начальство, что ко мне тебя не отпустило? Командовал бы сейчас моими орлами.

– Василий Петрович, а кто с ними работать будет? – кивает Власенко на молодых ребят. – Их ведь тоже учить надо, а кому, кроме нас?

– Верно говоришь. В Испании мы с тобой чуть постарше их были, помню, как доставалось.

– Такое разве забудешь!

– Ну а теперь посмотри, какими бойцами я командую. Целый портфель орденов и медалей привез. Грищенко! Тащи сюда баул! – кричит полковник своему ведомому. – А ты, Лосев, строй полк. Пусть твои ребята в следующий полет с наградами идут. Они им и сердце согреют, и дух поднимут.

Наград действительно много. Практически все в полку получили орден или медаль. Сергей, как и я, получил Красное Знамя, а Крошкин – Красную Звезду.

Вручая мне орден, комдив не упускает случая поддеть:

– Ордена мне для тебя не жалко, носи с честью, заслужил и, верю, еще не один заслужишь. А вот на шпалу не рассчитывай, я твои честолюбивые замашки хорошо помню!

И снова начинается боевая работа. Нашу и первую эскадрильи выделяют для сопровождения транспортов на “пятачок” и обратно. Туда “Ли2” везут горючее, боеприпасы, продукты, людей. Обратно – раненых. Такие же мосты действуют с аэродромов 128го и 130го полков.

Летаем три, иногда четыре раза в день. Полетная нагрузка поменьше, зато моральная – на износ. При сопровождении постоянно находишься в напряжении. Тихоходный, тяжело груженный “Ли2” – желанная добыча для “мессеров”.

Самыми тягостными были возвращения транспортников с “пятачка”. На аэродроме их уже ждали машины и подводы. “Ли2” загружались ранеными сверх всяких пределов грузоподъемности. Если бы летчикам дали волю, они грузили бы их штабелями. Один командир чуть не угодил под трибунал, когда оставил на “пятачке” весь экипаж и вместо них взял раненых.

Как правило, на посадку мы заходим со стороны Больших Журавлей. Пролетая с “Ли2” над селом, я всякий раз думаю: “Опять Ольге работу до утра везем”.

Однажды мы доставили очередной транспорт с ранеными. Я стою рядом с “Ли2” и беседую о чемто с Волковым. Из самолета выгружают носилки с теми, кто еще сегодня утром дрался на “пятачке” с немцами.

Внезапно мне показалось, что меня окликают: “Андрей!” Оборачиваюсь – никого нет, и снова слышу голос:

– Андрей! Злобин!

Голос доносится с носилок, стоящих на земле рядом с “Ли2”. На носилках лежит человек, укрытый шинелью. Голова вся замотана бинтами, видны одни глаза. Только когда он называет себя, я вспоминаю Алексея Климова, танкиста, что был на вечеринке, где я познакомился с Ольгой. Я наклоняюсь над ним, и Алексей замечает под расстегнутым комбинезоном мой новый орден.

– У Сергея такой же, – поясняю я.

– Я вижу, ты даром времени не терял. Значит, твои слова, когда ты с Сашкой спорил, не просто словами были. Знаешь, а ему это крепко в душу запало. Умереть как следует и дурак сможет, ты сделай так, чтобы враг умирал.

– А ты видел его?

– Три дня назад. Не знаю, жив ли он теперь. Он на плацдарме со своей батареей чудеса творил. Жарко у них. Ну, вы молодцы! Помнишь, хотел я с тобой встретиться еще раз, песни твои послушать? Видишь, как встретились.

– Это ничего. Главное – живой! Сейчас отвезут тебя в госпиталь, Оля тебя подлатает, а я завтра вечером к тебе с гитарой приду, спою персонально для тебя. Разговеюсь, с начала войны гитару в руки не брал.

– Постой, это какая Оля? Колышкина? Она здесь? И что здесь делает?

– А через час, когда к ней на стол положат, увидишь. Обработает тебя в лучшем виде. Она хирург в госпитале, куда тебя сейчас повезут. Два километра отсюда…

– Невероятно!

– Товарищ командир, разрешите нести раненого?

Только сейчас я замечаю, что рядом стоят два санитара и ждут, когда мы с Климовым закончим разговор.

– Конечно, конечно! – спохватываюсь я. – Выздоравливай, Леша!

– Постараюсь. А ты приходи, буду ждать!

Свое обещание я смог выполнить только через пару дней. Свободным от полетов вечером мы с Сергеем, прихватив гитару, пошли в Большие Журавли. Ольга снова оперировала, но это не помешало нам “дать концерт” для раненых. Он мог бы продолжаться до глубокой ночи, но нас остановил дежурный врач:

– Хорошо поете, товарищ старший лейтенант, главное – по делу. Но режим есть режим. Раненым нужен покой. Я и так отбой на полчаса задержал.

Глава 11

Сережа, держись!

Нам не светит с тобою,

Но козыри надо равнять.

В.Высоцкий

На другой день большая часть “Ли2” с ранеными у нас уже не садится, а уходит на Могилев. Мы усматриваем в этом признаки скорого отступления.

В Прибалтике немцы продвинулись далеко вперед и теперь нависают над нами с севера. Началось их наступление и на Украине. Если они ударят одновременно с севера и с востока, получится грандиозный Минский котел. Мне кажется, что в конце июля бои шли уже на подступах к Смоленску, а сейчас немцы все никак Минск не возьмут. Вот и первые результаты вмешательства в историю. Что же будет дальше, и что будет в моем мире, когда я вернусь в него? Эти мысли все чаще и чаще приходят мне в голову. Но я стараюсь особо на этом не зацикливаться. Мне надо сделать то, зачем я здесь, а с подобными мыслями такую работу не выполнишь.

На другой день нам ставят уже иную задачу: прикрытие плацдарма. Вылетаем в седьмом часу, на смену эскадрилье “медведей”. Сверху хорошо видно, как сократилось пространство, на котором ведет активные действия 39я дивизия. Это узкая полоска вдоль берегов Птичи шириной километров десять и длиной километров тридцать пять.

Минут через пятнадцать патрулирования замечаем большую группу истребителей, идущих на нас с югозапада. Когда они подходят поближе, различаем “Me110” и “Хейнкели113”. С этими нам встречаться еще не доводилось. Видимо, “мессеры” пришли на штурмовку, а “Хейнкели” их сопровождают. Их раза в три больше, чем нас, поэтому они не желают считаться с нашим присутствием. Двадцать четыре “мессера” снижаются, а двенадцать “Хейнкелей” нас атакуют. Волков быстро принимает решение;

– Андрей! С тремя парами иди на “мессеры”. Я прикрываю.

– Понял.

Мы с Сергеем пикируем на уже принявшие боевой порядок “Мессершмиты”, за нами идут еще две пары. Но “Хейнкели” тоже разделяются. Одна шестерка принимает бой с Волковым, а вторая гонится за нами. Ну и наглецы! Небитые еще, что ли?

Самое паршивое то, что скорость у “Хейнкелей” больше, чем у “Яков”, и они нагоняют нас. Но и мы быстро сближаемся с “мессерами”. Вот ведущий уже у меня в прицеле. Нажимаю на гашетку. Трасса уходит в кабину, и “мессер”, клюнув, валится вниз. Еще одного бьет Сергей.

А сзади… Сзади ребята уже ведут бой с насевшими на них “Хейнкелями”. А “мессеры” и не думают удирать. Гибель двух экипажей их не напугала. Сейчас они начнут долбить наши позиции на плацдарме. Что предпринять?

– Иван! Управитесь?

– Делай их, Андрей! Мы этих удержим.

Легко сказать “делай”. А как? Их всетаки двадцать два! И атаковать их мы сейчас можем только в лоб. Две наших пушки против их сорока четырех! Но делать нечего.

– Пошли, Серега!

“Мессеры” открывают по нам огонь с дальней дистанции. Нервы у них – ни к черту. Хотя при таком плотном огне…

Но я уже на боевом курсе и сворачивать не собираюсь. Стремительно надвигаются двухмоторные силуэты фашистов. Жму на гашетку не целясь. Их так много, что в когонибудь да попаду. Сейчас моя задача не сбить, а заставить их отвернуть, поломать боевой порядок. Один из “мессеров” вспыхивает, его достал Сергей. Остальные не выдерживают лобовой атаки пары “Яков” и отваливают с набором высоты. Это нам и надо! Быстро иду вверх и оглядываюсь. “Мессеры”, поломав строй и уйдя в сторону от целей, снова собираются в стаю и готовятся ко второму заходу. Теперь они как на ладони. Я снова иду в атаку.

На этот раз они не ждут, когда я открою огонь, а шарахаются в разные стороны. Так! Еще один заход сорвали. Разворачиваемся и снова атакуем, не давая им опомниться. Черт! Как их всетаки много для нас двоих! Хорошо еще, что ребята связали боем “Хейнкели” и нам никто не мешает. Впрочем… Мы с Сергеем из охотников превращаемся в дичь. “Мессеры” разделились на четыре группы и теперь уже сами атакуют нас. Достали мы их! Валяйте! Расходуйте на пару “Яков” боеприпасы и горючее.

Однако жарко! Нас атакуют с разных сторон. Куда ни кинемся, натыкаемся на пушечные трассы. “Мессершмит110”, хоть и тяжелый, но всетаки истребитель. И они довольно квалифицированно дают нам это понять. Мы с Сергеем крутимся, как ужи под вилами. Единственное, что нас спасает, это прекрасные качества “Яка” на вертикальном маневре. Здесь “мессеры” от нас отстают. Но они быстро раскусывают нас и перестраиваются, заняв разные эшелоны по высоте.