Текст книги "Хроноагент. Гексалогия"

Автор книги: Владимир Добряков

Соавторы: Александр Калачев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 178 страниц) [доступный отрывок для чтения: 63 страниц]

– Завидовать дурно, – назидательно отвечаю я.

– Да не завидую я, а радуюсь, на вас глядя. Это же такая редкость сейчас – быть вместе. У меня жена с сыном в Сенгилее, под Ульяновском. Когда их теперь увижу?.. Но вот смотрю на вас, и душа отогревается, значит, и мне повезет когданибудь.

На окраине села Оля задерживает меня. Гучкин увлекает Сергея вперед.

– Пусть посидят, поворкуют. А мы с тобой, старшой, дойдем до хаты, покурим и по пятьдесят граммчиков примем, вдогонку.

– Идет! – соглашается Сергей. – А вы не задерживайтесь.

Оля провожает их глазами и прижимается ко мне. Ее губы находят мое ухо и, обдавая жаром, шепчут:

– Андрюша, кто знает, когда мы еще встретимся…

Сергей с Гучкиным сидят на крыльце хаты в обнимку и поют в два горла:

– Колос в цвет янтаря, успеем ли? Нет, выходит, мы зря сеяли…

Рядом, на бумаге, две кружки, фляжка, хлеб и ломтики сала.

– Пришли? Быстро же вы попрощались, мы с Серегой не успели фляжку, прикончить.

– Ну и слава богу. А то до вылета чуть больше пяти часов осталось, – говорю я.

– Тогда присоединяйся. Рванем на посошок. – Гучкин наливает в кружку спирт. – Хорошие вы мужики. Дай вам бег никогда нам в лапы не попадаться.

– Спасибо, – благодарю я и залпом выпиваю спирт.

Сергей протягивает мне ломтик сала:

– Зажуй.

Они с Гучкиным выпивают еще, мы, все четверо, расцеловываемся и расстаемся.

Серега напевает вполголоса:

– Я – “Як”, истребитель, мотор мой звенит…

– Смотри, завтра в голове зазвенит. Увлекся ты сегодня.

– Будь спокоен, ведущий. Когдакогда, а завтрато ты “Мииирр вашему дому” от меня не услышишь.

– Надеюсь.

Глава 13

What bloody man is that?

W.Shakespear

Кто этот окровавленный солдат?

В.Шекспир (англ.)

С рассвета до обеда дважды вылетаем на прикрытие штурмовиков, которые утюжат боевые порядки немцев, пытающихся перерубить пробитый за ночь коридор. По этому коридору выходят остатки 39й дивизии.

Возвращаясь второй раз, вижу, что на аэродроме стоят два темнозеленых “Ли2”, а на краю поля – несколько грузовиков. Это для госпиталя. Мы быстро обедаем и едем в Большие Журавли.

Там нас уже ждут. Разобраны операционные столы, светильники и прочая медицинская техника. Ребята начинают грузить все это добро в машины, а я подхожу к Гучкину.

– Ольга где?

– Там, в хате, – машет он рукой, – собирается.

Ольгу я застаю стоящей посреди комнаты с двумя вещмешками: своим и Гучкина.

– Вот, – объясняет она, – чемодан свой под инструментарий отдала, а свое добро оставлять приходится. В вещмешок не входит. Беру только самое необходимое.

Я вижу, что возле койки стоят ее красные туфельки, а на подушке лежит белый газовый шарфик. И туфельки, и шарфик были на ней в тот день, когда мы с ней познакомились.

– Это тоже оставляешь?

– А зачем мне это сейчас? Я же не на войну ехала. Думала, еще на танцы схожу, а теперь… – она машет рукой.

– Сходим еще, – твердо говорю я. – А оставлять их не годится. Они же совсем новые. Дня через два их какойнибудь Ганс своей фрау как трофей отправит. Я захвачу. Они много не весят, за бронеспинкой в “Яке” уместятся. Встретимся еще раз, отдам, и пойдем с тобой на танцы.

Ольга смеется, а на улице уже сигналят машины. Я сую туфельки и шарфик под комбез, беру вещмешки, и мы выбегаем на улицу.

Несколько рук подхватывают Ольгу и помогают ей забраться в кузов. Закидываю мешки и пристраиваюсь рядом.

На аэродроме, в таком же быстром темпе, загружаем “Ли2”. Я подхожу к командиру, наблюдающему за погрузкой.

– Куда летите, капитан?

– В Шклов, – коротко отвечает он.

К нам подходит Лосев.

– Уже готовы? Отлично! Надо бы вам когото в прикрытие дать, в районе Кличева “Нибелунги” рыскают, – говорит он капитану.

– Товарищ подполковник! – обращаюсь я к Лосеву. – Пошлите нас с Николаевым. Нашей эскадрильи все равно в боевом расписании нет.

– Отлично! – Лицо Лосева проясняется. – Вот вам, капитан, и прикрытие.

– Прикрытие? – Капитан недоверчиво смотрит на меня. – А ты, сокол, при виде “Нибелунгов” в штаны не наложишь?

Я теряю дар речи, но меня выручает командир:

– Выбирайте выражения, капитан! Старший лейтенант Злобин и его ведомый на пару уже около тридцати фашистов на землю спустили.

– Тьфу, дьявол! – конфузится капитан. – Извини, старшой, я совсем забыл, что с “молниями” дело имею.

– Ничего, капитан, я не обидчивый. Ты только скажи своим стрелкам, чтобы помалкивали, если “мессеров” увидят. А то у них сразу глаза блюдцами и давай палить как оглашенные. У нас так в первый день войны командира звена свои же и сбили.

– Будь спокоен, старшой, упрежу.

– Вот и хорошо. Серега! Скажи техникам, пусть машины готовят, пойдем на сопровождение до Шклова.

Подхожу к “Ли2”, возле которого стоит Ольга. Кладу ей руки на плечи и целую в лоб, глаза, губы.

– До свидания.

– Скоро ли оно будет, это свидание?

– Чувствую, что не за горами. Ну, мне пора.

– Куда ты?

– Мы с Сергеем вас до Шилова сопровождать будем.

– Здорово! – радуется Ольга. – У тебя номер двадцать седьмой?

Я киваю и иду к стоянке.

Через десять минут “Ли2”, один за другим, идут на взлет. Взлетаем и мы с Сергеем. Я пристраиваюсь справа и чуть выше того “Ли2”, в котором летит Ольга. Сергей поднимается выше, метров на двести. Всю дорогу до Шклова я чувствую на себе взгляд подруги.

Меры предосторожности оказались напрасными. Никто нас не побеспокоил. В Шилове, когда “Ли2” сели, мы с Сергеем делаем над аэродромом два круга и берем курс на Елизово.

Еще два дня ведем бои. В основном сопровождаем штурмовики. С воздухато мы их прикрываем надежно, но они несут большие потери от зенитного огня. У когото рождается идея: когда нет явной угрозы нападения “мессеров”, часть сопровождения выделять для подавления зенитных установок. Лосев эту идею одобряет, и теперь потери “колышков” становятся меньше.

Но над нами нависают новые неприятности. Вечером второго дня Лосев, собрав летчиков, сообщает тревожную новость. В 128м полку “медведи” потеряли за день от “Нибелунгов” троих летчиков.

– “Нибелунги” подкараулили их на посадке, когда все внимание летчика сосредоточено на полосе. Приказываю: с завтрашнего дня, пока одна пара садится, другой занимать позицию на тысяче метров и внимательно наблюдать за подходами к аэродрому, особенно со стороны солнца.

– С твоей пары завтра и начнем, – говорит мне Волков. – В первом полете дежурить будете вы с Сергеем.

Проснувшись утром, мы обнаруживаем на краю летного поля батарею 152миллиметровых гаубиц.

– Ого! – говорит Сергей. – Значит, видно, и нам уходить и прощаться без слов… Вот и к нам фронт пожаловал.

– Гаубицы – еще не фронт, – успокаивает его начальник штаба. – Вот когда здесь противотанковые появятся, тогда – да.

Жучков закуривает и, помолчав немного, говорит:

– Немцы Бобруйск взяли.

– Что?!

– Видишь, куда гаубицы развернуты? На юговосток. Немцы перебросили с ЮгоЗападного фронта две танковые дивизии, прорвали фронт и сейчас наступают по левому берегу Березины. Так что готовьтесь. Сегодня наверняка получим приказ на перелет.

Мы прислушиваемся. Точно. С югозапада доносятся звуки канонады.

Возвращаясь из полета, видим, что в стороне Бобруйска небо подернуто густой пеленой дыма и пыли.

Комиссар ошарашивает нас еще одной новостью. Наши войска оставили Минский укрепрайон и отходят на Борисов. В Минске уже немцы. Умом понимаем, что командование поступает правильно: нет смысла нести тяжелые потери в уличных боях, рискуя оставить в окружении несколько дивизий. Но внутри все кипит. Хотя… Как я помню, в той истории Минск был оставлен уже к началу июля, а сейчас – начало августа.

Еще через два часа из штаба дивизии приходит приказ: подготовить полк к перелету. Оставить бензина и боеприпасов на одну заправку, остальное вывезти в Кличев.

Нас снова поднимают на сопровождение штурмовиков. На этот раз они обрабатывают наступающие танковые колонны буквально в двадцати километрах от Елизова. Вернувшись, заправляемся и помогаем грузить в машины полковое имущество. Жучков выдает нам новые карты, на которых обозначен наш аэродром. Копысь.

Время идет, а команды на перелет все нет и нет. Осталась только одна машина, которая должна забрать связистов и охрану. Лосев нервно ходит вокруг штабной рации, возле которой сидит Жучков. Он оперся подбородком о кулаки и меланхолически слушает близкую уже канонаду. “Каждый рвет там, где ему удобнее” – вспоминается фраза из анекдота. В это время звучит зуммер вызова. Жучков хватает наушники и протягивает вторую пару и микрофон командиру. Лосев слушает и на глазах бледнеет.

– Товарищ третий! У меня все горючее то, что в баках. Они же потом не дотянут до точки, будут садиться на вынужденную в поле, в лес падать! Я полк угроблю…

Жучков трогает его за рукав и чтото показывает на карте, Лосев отмахивается и снова слушает рацию.

– Есть выполнить задание, – упавшим голосом отвечает он и поворачивается к нам.

Он обводит нас тяжелым взглядом и какоето время обдумывает поставленную ему тяжелую задачу, не зная, какое решение принять.

– Третья и четвертая эскадрильи! В квадрате 9Е отразить налет пятидесяти “Юнкерсов” на Могилев. Эскадрильи поведу я. В качестве запасного аэродрома используем Белыничи, потому как после боя бензина до Копыси не хватит. Первой и второй, после нас – взлет, курс на Копысь. Поведет майор Жучков.

– Командир, – тихо говорит Жучков, – приказ был – поднять на перехват весь полк.

– Кто полком командует, я или они? Была задача – отразить налет, а какими силами его отражать, мне виднее. Неужели два десятка “сохатых” не разгонят полсотни “Юнкерсов”? А если потом не сможем никуда долететь, так хоть половина полка останется в строю.

– Вот потомуто, – говорит комиссар тоном, не допускающим возражений, – третью и четвертую поведу я, а ты останешься с полком. Там ты будешь нужнее.

– А если вы упустите “Юнкерсов”, что тогда?

– А тогда тебе что сову об пень, что пнем об сову. Но ты же сам сейчас сказал: неужто двадцать “сохатых” не разгонят полсотни “Юнкерсов”? Разгоним, мужики?

– Разгоним!

– Все! Не спорь, будь другом. Задача ясна? По машинам!

Как бы ставя точку в этом споре, открывают огонь гаубицы. Под их басовитое рычание взлетают две эскадрильи. Мы провожаем их в тягостном молчании. Неизвестно, кого из товарищей мы больше не увидим.

К нам подходит командир дивизиона.

– А вы что, остаетесь? Смотрите, немецкие танки уже в четырех километрах, и их сдерживает только пехота. Ни танков, ни противотанковой артиллерии здесь нет. Скоро мне придется орудия на прямую наводку ставить.

– Не беспокойтесь, майор, – отвечает Лосев. – Сейчас и мы улетим.

– Давайте, мужики, от греха подальше. Не к лицу летчикам на земле погибать.

Взлетаем мы через десять минут.

Аэродром под Копысью расположен на окраине поселка. Эскадрильи расквартированы по хатам, но нас это не радует. Нам не до этого. Обе эскадрильи собираются в хате, где расположен штаб полка, и ждут известий о своих товарищах. Томительно тянется время. Невзирая на распахнутые окна, в хате не продохнуть от табачного дыма. Все смолят непрерывно. Никто ничего не говорит.

Не знаю, как другие, а мне было бы гораздо легче, если бы я сейчас сам вел бой с “Юнкерсами” и “Мессершмитами” или, дотягивая машину на последних каплях бензина, высматривал место для вынужденной посадки. Это все легче, чем сидеть, ждать известий и знать, что ничем не можешь помочь.

Наконец звучит сигнал. Лосев быстро хватает микрофон и наушники. Лицо его то проясняется, то снова мрачнеет. Положив микрофон, он прикуривает новую папиросу.

– Они сели в Белыничах, сели, но не все. Семеро не дотянули, – и немного помолчав, добавляет, обращаясь к Жучкову: – Отметь: задание выполнено.

В угрюмом молчании мы расходимся по хатам. Утром узнаем, что трое из семи погибли. Трудно в потемках угадать, какое оно, выбранное тобой для посадки место: ровное оно, как стол, или там, впереди, тебя ждет небольшой овражек…

Вскоре прибывает техсостав, и мы начинаем готовиться к боевой работе. Основная наша задача – прикрытие Орши и Смоленска. Вторая задача – сопровождение санитарных “Ли2” с ранеными. Отряд этих “Ли2” базируется также на нашем аэродроме. Это наводит на мысль, что Ольга гдето рядом.

На задания пока летаем редко, не чаще двух раз в день. Как правило, в составе двух эскадрилий отражаем попытки немцев прорваться на Смоленск или Оршу. В этих боях мы с Сергеем сбиваем по “Юнкерсу”. Часто летаем на разведку. В каждой эскадрилье уже появились звенья, зарекомендовавшие себя хорошими разведчиками. В нашей – это мы с Сергеем. В одном из таких разведывательных полетов мы с ним обнаруживаем, что под недавно взятыми Белыничами немцы интенсивно расширяют аэродром и строят рядом новый. Это настораживает командование, и теперь не проходит и дня, чтобы на Белыничи не сходила хотя бы одна пара.

Наконец получаю письмо от Ольги. Радостная весть: их госпиталь разместился в пяти километрах от нас, в селе на берегу Днепра. Летаем мы сейчас мало, можно бы и сходить к ней, но Ольга пишет, что они опять в прежнем режиме: с обеда за полночь – операции, с утра отсыпаются. Решаю отложить встречу до лучших времен.

Меня настораживает, что в воздухе мы почти не встречаем истребителей противника. Неужели хваленые “Нибелунги” отступились от нас? Чтото не верится.

Как потом оказалось, “Нибелунги” в это время перегруппировывались, перелетали на новые аэродромы, поближе к нам. Но то, что уже несколько дней подряд мы с ними не встречались, несколько расхолодило нас, и я чуть не поплатился за это.

Возвращаясь с очередного задания, по команде Волкова я, как обычно, ушел вместе с Сергеем на высоту. Пока эскадрилья садится, я делаю круг, осматривая окрестности. Вроде бы никого нет. Завершаю патрулирование и иду на посадку. Только успеваю выпустить шасси, как слышу тревожный голос Жучкова: “Двадцать седьмой! “Мессер” в хвосте!” И тут же чувствую, как “Як” вздрагивает от попаданий, чтото с силой бьет по левой руке.

Если бы меня потом спросили, какой маневр, какую фигуру высшего пилотажа я выполнил, уходя изпод огня, я бы не смог ответить. Руки и ноги сделали чтото такое, единственно верное, сами собой. Совсем близкая земля сначала вздыбилась, потом оказалась прямо под кабиной, вотвот фонарем зацеплю, потом перед глазами ничего, кроме неба, и вот в прицеле – “мессер”, крупным планом. Не целясь, жму на гашетку. Есть! “Мессер” взмывает вверх, словно ища там спасения, переворачивается и врезается в землю.

А я разворачиваюсь и оглядываюсь – должен быть еще один. Вот он! Они с Сергеем идут друг на друга в лоб. Убираю шасси и намереваюсь атаковать “мессера” на выходе из лобовой атаки. Делаю резкое движение левой рукой, и меня буквально скрючивает от боли. Я ранен. Левый рукав комбеза потемнел от крови.

А Сергей, разойдясь с “мессером” на лобовой, делает петлю. Немец делает такой же маневр, но у Сергея петля круче, и “мессер” оказывается у него в прицеле. Гремит пушка “Яка”, и “Мессершмит”, как бы завершая свою “фигуру”, врезается в землю.

На стоянке я не могу вылезти из кабины, настолько ослабел. Крошкин буквально вытаскивает меня, ухватив под мышки. Осмотрев и обработав рану, врач выносит решение:

– Ничего страшного: сквозное ранение, кость цела. Жить будешь, летать тоже. Но придется недельку на земле поскучать.

Ребята летают, дерутся, а я скучаю. Была мысль сходить к Ольге, но я прогнал ее. Не хватало еще явиться к ней перевязанным. Не хочу ее расстраивать.

Два дня подряд идут дожди. Сразу, как только прояснилось, хозяйка нашей хаты принесла целый кузов грибов. Глядя на такое богатство, расспрашиваю ее о грибных местах и отправляюсь в лес сам. К фронтовым ста граммам вечером ребята имеют большую сковороду жареных грибов.

– Молодец, Андрей! – говорит Волков. – Зря времени не теряешь. Если так и дальше пойдет, я сам тебе правую руку прострелю, когда левая заживет. Будешь нас грибами до зимы обеспечивать.

Утром, после завтрака и перевязки, я снова отправляюсь в лес. С детства люблю я это занятие – охоту за грибами, их поиск, поиск мест, где они могут расти. Вот знаешь точно: здесь должны быть белые, а их не видно. И начинаешь искать, осматривая участки под самыми различными углами. Бывает, что проходишь мимо крупного ядреного гриба, потом оборачиваешься и видишь, что едва не наступил на него. Как это объяснить?

В азарте грибной охоты я совсем забываю о войне. Она вторгается в мой лесной мир грубо и бесцеремонно. В дерево рядом с моей головой бьет пуля, тишину леса разрывает звук выстрела. Падаю на землю и выхватываю пистолет, хорошо еще, что в хате его не оставил. Кто стрелял? Откуда?

Тишина, нигде ничего не шевелится. Отползаю метров на пятнадцать и осторожно приподнимаюсь. Снова выстрел и свист пули над головой. Теперь ясно, стреляют вон из тех кустиков, на которые я как раз шел. Разглядеть чтолибо мешает листва. Отползаю к ближайшему кусту и толкаю его сухой веткой, не сводя глаз с кустов, где засел невидимый враг. Снова грохочет выстрел. Теперь я засек вспышку. Аккуратно прицеливаюсь чуть правее ее и плавно жму на спуск. Отдача кидает “ТТ” вверх. Из кустов слышится стон, там ктото возится. Снова гремит выстрел, и все стихает. На этот раз вспышки я не вижу, свиста пули тоже не слышно.

Выжидаю минут десять – все тихо. Еще раз шевелю кусты – никакой реакции. Значит, я или убил своего противника, или тяжело ранил. Осторожно привстаю. Все тихо. Медленно, крадучись, двигаюсь к кустам, держа наготове “ТТ”. За кустами, лицом вверх, лежит человек в сером изодранном комбинезоне. Светлые волосы, изможденное, заросшее щетиной лицо. На первый взгляд ему лет под пятьдесят. Приглядевшись, понимаю, что это мой ровесник. Левое плечо его разворочено пулей из моего “ТТ”. На левой стороне груди – пятно крови и пороховая подпалина. Правая, откинутая в сторону рука сжимает “вальтер”. Видимо, после того как я в него попал, он застрелился.

Правая нога убитого – в сапоге, левая босая и распухла до последней крайности. Мне все становится понятно. Этого парня сбили, он выбросился с парашютом и при приземлении сломал или вывихнул ногу. Пытался добраться к своим, но вот натолкнулся на меня. Когда я его ранил, он понял, что отсюда ему, уже не уйти.

Вынимаю из остывающей руки “вальтер” и расстегиваю на груди окровавленный комбинезон. Ого! Эсэсовские молнии на петлицах, на груди Железный крест, а ниже широко раскинутые золотые крылья, под ними – свастика. А между свастикой и крыльями – надпись готическими буквами: “Nibelung”. Вот они какие!

Из нагрудного кармана достаю удостоверение. Гельмут Шмидт, оберштурмфюрер. 1916 года рождения. С фотографии смотрит молодой симпатичный парень, ничего общего с убитым не имеющий. За поясом комбинезона замечаю планшет. В нем могут быть интересные для нас сведения. Достаю планшет и изучаю содержимое. Да, враг опытный. Карта почти вся уничтожена. Сохранился только кусок нашей территории, на котором карандашом прочерчен маршрут. Начало его помечено крестиком, конец упирается в линию фронта. Больше в планшете ничего нет, кроме фотографии стройной белокурой девушки в теннисном костюме и с ракеткой в руке.

Я еще раз смотрю на карту, потом перевожу взгляд на ногу убитого, и мне становится не по себе. Как же он с такой ногой сумел преодолеть эти двадцать километров? И как он надеялся переправиться через Днепр? Линия маршрута на карте просто пересекает водную преграду, и все! Во мне пробуждается невольное уважение к убитому врагу. А я смог бы так? Ведь даже от Днепра до фронта еще тридцать километров. А через Днепр еще и переправиться надо!

Я снимаю с груди убитого золотой знак и, забыв о грибах, иду на аэродром.

Ребята уже вернулись с задания, и Волков в штабе проводит разбор полетов. Когда он заканчивает, я рассказываю о встрече в лесу. Жучков смотрит на карту.

– Пять дней он добирался сюда. В этом месте его искал истребительный батальон. Нашли парашют, а летчика – нет. Нас предупредили, но в тот день он не появился и не мог появиться. Никто не знал, что у него нога повреждена. Короче, канул бесследно и только сейчас выплыл. Надо сообщить.

Мы выходим из штаба. Я останавливаю Волкова.

– Слушай, Володя, надо бы похоронить его. Он хоть и враг, хоть и эсэсовец, но вел себя как солдат. Держался до последнего.

– Ты прав. Мужество всегда заслуживает уважения. Надо только…

– Поговорить с комиссаром, – подходит сзади Федоров. – Считай, что уже поговорил, и я дал вам “добро”. Мужество и боевое мастерство, ты прав, всегда заслуживают уважения, даже если их проявляет враг. Случай этот не надо скрывать. Мы не стесняемся учиться у врага боевому мастерству, и мужеству поучиться не грех. В самом деле, если бы они были малодушными и бездарными, они бы досюда не дошли. Да и мало чести – воевать с таким противником. Ну а если мы победим таких, как этот Гельмут Шмидт, честь нам тогда и слава.

Иван Крошкин на доске от снарядного ящика выжигает:

“Летчикистребитель Гельмут Шмидт. 7.09.1916–21.08.1941. Оберштурмфюрер”.

Мы берем лопаты и идем в лес.

Могилу мы роем под березой. На грудь Гельмуту я кладу фотографию девушки. Мы насыпаем над могилой холмик, Иван прибивает доску к березе. Не сговариваясь, достаем пистолеты и салютуем поверженному врагу.

Назад возвращаемся молча. Наверное, каждый прикидывает, как бы он повел себя, оказавшись на месте Шмидта.

В полку нас ждет новость. Прибыло пополнение. Ускоренный выпуск авиашкол и училищ. К моему удивлению, все они – лейтенанты. Мне помнится, в 41м году из авиашкол выпускали сержантов. Значит, ктото в верхах не допустил этой глупости. Еще одно подтверждение того, что я здесь не один.

Через несколько минут я получаю еще одно подобное подтверждение. Несмотря на то, что выпуск ускоренный, у всех лейтенантов приличный налет. Когда успели?

Ребята начинают искать воспитанников своих училищ и школ и балдеют, узнав, что пополнение прибыло прямо из НарьянМара.

– Это что еще за школа такая?

Молодежь объясняет, что с началом войны все авиашколы перебазировали в Заполярье. В НарьянМаре оказались Качинское, Оренбургское училища. Липецкая школа и еще две какието.

– Это зачем же вас туда загнали, на белых медведей с воздуха охотиться?

– Чудакчеловек! – смеется Волков. – Неужели не понятно? Там сейчас – полярный день. Солнце круглые сутки не заходит. Летай сколько влезет. Посмотри на них: кожа да кости. Небось спали часа по тричетыре?

К нам в звено назначили лейтенанта Комова. Он расспрашивает нас о боях. Ребята рассказывают ему о повадках фашистских летчиков, об их тактических приемах. Особенно много внимания уделяют “Нибелунгам”. Беседу прерывает Волков, вид у него озабоченный:

– Андрей, ты же бывал над Белыничами?

– Да, а что?

Волков разворачивает карту на плоскости “Яка”.

– Расположение зенитных батарей хорошо помнишь? Давайка уточним.

Я показываю, где наблюдал зенитные батареи.

– Что, на Белыничи?

– Да, – кивает Волков, – идем сопровождать “пешек”.

– Когда летим? – загорается Комов.

Волков смотрит на него, склонив голову на левое плечо.

– Я сказал “мы идем”, а не “вы идете”.

– Как это? Мы что, на задание не пойдем?

– Конечно, нет.

– Почему?

– Милый мой! Мы идем на Белыничи. Знаешь, что такое Белыничи? Это восемь аэродромов, десятки зенитных батарей и полсотни, а то и больше “мессеров” в воздухе. И ты хочешь, чтобы я взял вас к черту в пасть? Нет, молодые не пойдут.

– Вы что, думаете, мы струсим?

– Вот этого я как раз и не думаю. Скорее наоборот. А именно этого мне как раз и не надо. Мне было бы лучше, если бы вы от страха в штаны наложили, “мама” закричали и мертвой хваткой в хвост ведущего вцепились. А получится что? Зенитки ударят, “мессеры” появятся, у вас – глаза квадратные, обо всем на свете забудете и начнете пилотаж демонстрировать. А мне придется решать: либо задание выполнять, либо вас выручать. Нет, дорогой мой Александре, в бою мало хорошо машину пилотировать. Тут надо еще коечто уметь.

– А как же мы научимся, если вы нас на земле оставляете?

– Научим, не переживай. Еще налетаешься, навоюешься и звездочки на фюзеляже нарисуешь. А сейчас в бой не рвись. Все равно не возьму.

Через полчаса две эскадрильи во главе с Жучковым уходят на задание.

– А вы почему не полетели? – спрашивает у меня Комов.

– Когда мы не в строю, я для тебя – Андрей. Привыкай, мы теперь с тобой боевые друзья. А почему не полетел? Руку мне “Нибелунги” повредили. Сейчас схожу в санчасть, узнаю, сколько мне еще по земле топтаться.

Эскадрильи возвращаются с задания. Волков мрачен как туча. У Жучкова вид под стать Волкову. Они уходят в штаб, а я спрашиваю у Сергея:

– Что случилось?

– Пять “пешек” потеряли, – со злобой в голосе отвечает Сергей.

– Как это вы умудрились?

– А что сделаешь, если зенитками там каждый квадратный метр утыкан? Море огня. И мы ничем помочь не смогли. “Мессеры” насели, целая группа.

Волков зовет меня в штаб.

– Пойдем, помозгуем. В санчасти был?

– Все, завтра уже могу летать.

– Это хорошо! Завтра с утра опять туда пойдем.

В штабе мы долго колдуем над картой с уточненным расположением зенитных батарей. Но куда ни кинь – всюду клин.

– Выход один, – говорит Жучков. – Идти завтра всем полком и хотя бы одну эскадрилью выделить на подавление зениток.

– Но тогда нагрузка на людей резко возрастет. Завтра всем придется делать по пятьшесть вылетов, – возражает Лосев.

– А что ты предлагаешь? Терять “пешки”? Может быть, молодых завтра в бой поднять?

– Нет! – Лосев категорически рубит воздух рукой. – Только не это! Ты же сам говорил, что “мессеров” там – тьма. Взять туда молодежь – это значит послать их на убой. А из них еще истребителей сделать надо. Как, мужики, – обращается он к нам, – выдержим завтра до шести вылетов?

– Выдерживали же, – пожимаю я плечами.

– Так и запишем, – соглашается Лосев. – Все. Вы свободны, товарищи, полетов сегодня больше не будет.

На стоянке нас ожидает сюрприз. Пришли Гучкин с Ольгой. Гучкин притащил две фляжки со спиртом, и они с Сергеем уже обсуждают чтото по поводу закуски. Сергей, как всегда в таких случаях, проявляет кипучую деятельность: о чемто советуется с Волковым, шепчется с Крошкиным. Потом они с Иваном кудато убегают. Волков объявляет:

– Ужинать в столовую не пойдем. Дружеский ужин в честь наших гостей состоится в расположении эскадрильи.

– У вас что, рабочий график сменился? – спрашиваю я Ольгу.

Она кивает:

– Да, уже второй день раненых привозят с утра, да и трех хирургов нам добавили.

Во главе с Волковым мы идем к нашей хате. Во дворе под яблонями стоит большой вкопанный в землю стол. Вокруг него Крошкин уже расставил скамейки. А на столе!

Когда только они все это успели? Вареная картошка, жареная рыба, два гуся, яблоки, огурцы, помидоры, сало… Венцом всего были четыре больших кувшина с вином.

Матрена Ивановна, наша хозяйка, радушно приглашает нас к столу:

– Сидайте, хлопчики, сидайте, сыночки! Чем бог послал…

– Садитесь с нами, мама, – приглашает Волков,

– Та стара я, – отказывается хозяйка, – вон у вас яка гарна дивчина, – показывает она на Ольгу.

Но мы неумолимы, и Матрена Ивановна водворяется во главе стола. Я ловлю за руку суетящегося Крошкина.

– Иван, когда ты все это успел?

– Тю! Да я с обеда это дело организую. Просто Константин с Ольгой так удачно попали.

– А в честь чего такое застолье?

– Щас узнаешь!

Вино разливается по кружкам, Волков было встает, но Сергей кладет ему руку на плечо и усаживает на место.

– Слово – Ивану.

Крошкин откашливается и произносит тост:

– Я предлагаю выпить за нашего комэска! Погоди, капитан, – тормозит он привставшего было Волкова, – ты ведь ничего еще не знаешь. Вчера наш комэск сбил двадцать пятого фашиста, а сегодня комдив подписал и направил в штаб фронта представление на него к званию Героя. За первого героя нашей эскадрильи!

– Ура! Ура!

Все вскакивают и тянутся с кружками к Волкову. Тот смущенно бормочет чтото, он явно растерян. Хотя зря смущается. Кто еще в полку более его достоин звания Героя?

Волков выжидает, пока стихнут наши восторги, и говорит:

– Нука, Сергей, разливай по второй. У меня тоже есть новость.

Сергей быстро наполняет кружки, и мы выжидательно смотрим на Волкова.

– Вчера подписан приказ Верховного, которым, возрождая традиции доблестной русской армии, учреждается Гвардия. Гвардейскими станут части и соединения, наиболее отличившиеся в боях. В соответствии с этим приказом мы с вами имеем честь служить во Второй Гвардейской авиационной дивизии. Ура, гвардейцы!

– Ура! Гвардия! Ура!

– А первая кто? – спрашивает Сергей, когда мы выпиваем.

– Первая – “колышки”!

– Слышишь, Оля? – поворачиваюсь я к подруге. – Иван Тимофеевич – командир Первой Гвардейской дивизии.

На глазах у Ольги слезы.

– Ой, Андрей! Как мне хочется его увидеть сейчас, ты не представляешь.

Когда застолье разгорается, Ольга шепчет мне на ухо:

– Водой пахнет. Вы ведь на самом берегу стоите?

Я киваю.

– Искупаться бы, – мечтательно шепчет Ольга.

– Нет проблем, пошли, – говорю я, и мы с Ольгой исчезаем изза стола.

На наш уход никто не обращает внимания. За столом – дым коромыслом. Веду Ольгу к небольшой заводи, заросшей по берегам ивняком. Я обнаружил ее на днях, когда, бездельничая, слонялся по окрестностям.

– Ой, какая прелесть! – восхищается Ольга. Она быстро раздевается и бросается в воду. Вынырнув, она оборачивается. – А ты что стоишь?

Была не была! Ребята пьют, им не до нас, да и место это никто из них не знает. Нечего стоять на берегу и караулить. Сбрасываю одежду и присоединяюсь к Ольге.

Наплескавшись вволю, Оля ложится на спину. Над водой только ее лицо и розовые соски грудей. Я подплываю и осторожно их целую. Она смеется и обхватывает меня за шею. Плыву с ней к берегу. На мелководье подхватываю ее на руки и несу в кусты на берегу.

Час, а может быть и больше, мы предаемся любви, страстной и ненасытной. Наконец утомленная Оля затихает, лежа на спине и глядя в небо. На нем уже зажглись первые звезды.

– Андрей, как ты думаешь, у этих звезд есть планеты?

– Должны быть.

– А на них есть жизнь? Я имею в виду такую, как у нас?

– И это вполне возможно.

– Представь, что они сейчас смотрят на нас в мощныймощный телескоп, и что они видят?

– Они видят, как идет кровавая война, все горит и рушится, люди убивают друг друга…

– А два молодых придурка наплевали на все это и среди кровавой бойни любят друг друга. Что они подумают?

– Они решат, что война – явление временное, раз любовь, даже на войне, заставляет людей отрешаться от всех забот и тревог, заставляет забыть о смерти и кидает в объятия друг к другу. Значит, подумают они, любовь сильнее жестокой войны, и в итоге она победит.

– Помоему, они будут правы.

Оля улыбается и гладит мою левую руку. Пальцы ее профессионально ощупывают шрам.