Текст книги "Первая кровь"

Автор книги: Виталий Держапольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Да вы и сами датые, – обиделся Рябченко.

– Мы-то чуть-чуть, греемся, – парировал патрульный, – а вот ты в последнее время постоянно «на кочерге». Лучше нос в комендатуру не суй – себе дороже будет!

– Ладно, уговорил, – махнул рукой Рябченко. – Пацана только сдайте, не фиг ему по улицам бродить.

– Иди уж, сделаем! Давай, пацан, топай!

Комендатура – бывшее здание районного отдела милиции, находилась почти в самом центре поселка. Возле крыльца стоял, лениво потягивая цигарку, хмурый мужик в форме «Шума». [4]4
  Schutzmannschaft (Нем.) – охранная команда.


[Закрыть]

– О! Георгич, а мы до тебе! – обрадованно произнес Жека.

– А вы где сейчас быть должны! – накинулся на патрульных Георгич. – Я вам чё сёдни приказал?

– Георгич, мы по делу! – обиженно засопел Жека. – Рябой мальца поймал. Бродягу. Вот мы его и притараканили…

– На хрена мне этот побродяга сдался? Тащите его сразу в интернат! Да, кстати, где сам Рябченко? Опять «на кочерге»?

– Да не… Вроде нормальный он… – промямлил Жека, глядя в сторону. – Обход у него…

– Чё ты мне горбатого лепишь? – Георгич бросил окурок на землю и с ненавистью раздавил его каблуком сапога. – Обход у него… Нажрался небось, как свин… Ох и допрыгается он у меня. Да и вы тоже!

– А мы-то здесь при чем? – уязвленно заявил Жека.

– Ты мне тут зубы не заговаривай! Чё я, не чую, что ль? Перегарищем от вас тоже за версту несет! Вы вот это читали? – Георгич ткнул пальцем в большой плакат, висевший над входом в участок.

Надпись на плакате гласила: «Помни, что алкоголь не меньший твой враг, чем большевики!»

– Так греемся мы, Георгич! Холод собачий – даром что апрель на дворе!

– Достали вы меня, во как достали! – Главный полицай чиркнул себя большим пальцем по горлу. – Мне уже господин комендант давно на вид поставил, всю плешь из-за вас проел, алкаши несчастные!

– Да герр гауптманн сам выпить не дурак! – возразил старшему Жека. – Вспомни, как он отметил очередную годовщину взятия Сталинграда? Мало никому не показалось! Весь поселок кровавыми соплями умылся…

– Ты начальству-то в задницу не заглядывай! – поставил на место подчиненного Георгич. – Он пусть, что хочет, то и творит. Он ариец – высшая раса.

– Ага, что позволено Юпитеру…

– Поумничай еще у меня! Герр Янкель хоть и надирается безмерно, но лишь по большим праздникам, а вы – кажный божий день глушите!

– Так то он – ариец, а мы-то – недочеловеки, унтерменши паршивые, нам можно, – вновь парировал выпад Георгича Жека.

– Я не понимаю, чего вам, сволочам, не хватает? И живете, по сравнению с остальными, как сыр в масле: доппаек, поблажек куча… Разгоню вас к чертям и нормальных наберу – непьющих…

– Где же ты их возьмешь, Георгич? – усмехнулся Жека.

– Не твоя забота, – отмахнулся полицай. – Подам прошение, по лагерям поезжу. Сейчас многие готовы служить – чай не сорок первый на дворе. Коммуняки хоть и огрызаются, но скоро их и из Сибири выдавят. Немцы – вояки знатные! Я знаю, как-никак в Шутцманншафте четыре года оттрубил под командованием герра Янкеля. – Георгич гордо ткнул пальцем в нарукавную нашивку «Шума» – свастику, окруженную словами Treu, Tapfer, Gehorsam – Верный, Храбрый, Послушный.

– А то мы не воевали, Георгич, – обиженно засопел Жека, – правда, по принуждению и на другой стороне…

– Тогда лучше меня понимать должны – возврата к прошлому нет. Немцы у нас надежно окопались. На века… Так что завязывайте бухать, пока я вас не разогнал! Такого тепленького местечка хрен где больше найдете. Яволь?

– Яволь, герр Георгич!

– Тогда тащите этого сопляка в интернат и – по местам!

– Пошли, пацан! – Жека бесцеремонно толкнул Вовку в спину. – И не дергайся, от нас не сбежишь!

– Я иду, дяденька, иду, – послушно произнес мальчишка.

Сбежать от патруля не было действительно никакой возможности. Жека внимательно следил за каждым движением мальчишки. Да и второй – молчаливый полицай – не спускал с Вовки глаз. По дороге к интернату Жека от нечего делать принялся расспрашивать Вовку:

– Слышь, пацан, а ты откедова такой нарисовался? Наша-то мелюзга уже давно по интернатам.

– Из Козюкино я, дяденька, – вновь выдал свою легенду Вовка.

– Козюкино, Козюкино… – задумался полицай. – Далековато же ты забрался! Чего понесло-то к нам?

– Бабка померла, кушать нечего было… А к вам я так, мимо шел… Люди, чай, помереть не дадут…

– Эх, пацан, ничего-то ты о людях не знаешь! Люди, они подчас хуже диких зверей… Как вот мы, например, – хохотнул Жека, – правда, Немтырь?

– Угу, – согласно кивнул второй полицай, молчавший всю дорогу и, по-видимому, по этой же причине заслуживший прозвище Немтырь.

– Ты, пацан, не бойся, – покровительственно хлопнул Вовку по шапке Жека. – Это мы так шутим – живого доведем.

«Как же, шутим, – подумал про себя мальчишка, наслышанный от партизан о зверствах полицаев Сычей, – с вами еще наши поквитаются!»

Интернат для неполноценных детей располагался там же, где и при Советах размещался районный детский дом. Территория интерната была огорожена высоким каменным забором, поверх которого тянулся ряд острых литых зубцов.

«Фуфло, – оценив наконечники, подумал Вовка, – только для понта туточки торчат. Вот если бы колючку поверх пустили, тогда было бы хуже».

Большие кованые ворота со следами сбитых «серпа и молота» – былое напоминание о старом советском режиме – были заперты на большой висячий замок. Жека привычно направился к маленькой калиточке в стене, возле которой топтался обрюзгший старикан в порванной фуфайке, из многочисленных прорех которой торчали серые клочья ваты. Левая нога старикана заканчивалась грубой деревянной культей-протезом, видимо изготовленной самим инвалидом.

– Здорово, Сильвер! – весело оскалился полицай. – Не сточил еще свою деревяшку?

– Здоровей видали! – надсадно кашляя, просипел старик. – Чего приперлись? Над старым инвалидом позубоскалить? Сильвером он меня прозвал, – брюзжал старик, сверкая злобными колючими глазками из-под кустистых седых бровей, – а я, мать твою, эту ногу во славу Рейха потерял! За что и награду имею, и пенсию…

– Ладно бухтеть, старый! – и не подумал тушеваться Жека. – Я ж любя! Со всем уважением! Про твое героическое прошлое дюже наслышан…

– Тогда чего скалишься? – буркнул старик, доставая из кармана кисет с махоркой. – Или у тебя язык что мое помело, – Сильвер взял прислоненную к стене метлу, – хорош только дерьмо грести?

– Ты это, дед, говори, да не заговаривайся! – разозлился полицай. – Я, чай, при исполнении!

– Вот исполняй чего надобно, и уё! – не испугался калека. – Я на таких, как ты, быстро управу сыщу! Мне, ветерану Рейха, – старикан гордо распахнул фуфайку, под которой на застиранном мундире красовались планки наград для восточных народов, – всегда власти навстречу пойдут! А вот тебе – не уверен!

– Значит, жаловаться надумал, старый хрыч? – процедил сквозь зубы Жека.

– Ты лучше ко мне не лезь, – посоветовал полицаю старикан, сворачивая из газетки «козью ногу». – Хочешь по-хорошему – Миколай Романычем кличь, а не Сильвером.

– Лады, Миколай Романыч! – пошел на попятную Жека, поднося к самокрутке старика зажженную спичку. – Зайду вечером после патруля, мировую с тобой выпьем… Есть у меня четверть доброй горилки…

– Вот это другой разговор! – подобрел старик, пуская дым в воздух. – А то калеку каждый обидеть горазд. Чего к нам-то?

– Да вот, пацана притащили – шлялся по поселку без регистрации. Оформить надо, чтобы все чин чинарем.

– Тащи его к Боровому, – сплюнув тягучую желтую слюну на снег, просипел старик, – он сегодня за главного.

– А директор где, Матюхин? Неужто повысили?

– Дождёсси тут, – хрипло рассмеялся калека. – В окружное управление поехал. Говорят, новый указ по малолетним унтерменшам вышел, за личной подписью рейхсляйтера, с одобрения фюрера…

– Ого! – присвистнул полицай. – Серьезный указ…

– То-то и оно, – согласился старик, – что серьезный. В последний раз такая шумиха только по Генетической Директиве была, когда стерилизовать наших баб начали.

– Хорошо, что не всех подряд…

– Не к добру это, – буркнул старик. – Иди уж, веди своего побирушку. А ты смотри, – старик наклонился к Вовке, выпуская мальцу в лицо вонючий махорочный дым, – не фулюгань! Порядок – он прежне всего должон быть! Чай не при вшивых Советах живем, а в просвещенном Рейхе!

– Пошли. – Жека подтолкнул мальчишку к калитке.

За оградой интерната было на удивление чисто и опрятно: дорожки очищены от снега и посыпаны песком, беседки выкрашены, на деревьях виднелись следы побелки. Через каждые десять метров – урна для мусора. Спортплощадка. Разноцветные большие плакаты, повествующие о том, как хороша жизнь в Рейхе, если даже тебе «повезло» родиться бесправным недочеловеком.

– Смотри, шкет, какая красотища! – поцокал языком Жека. – Вишь, как о вас хозяйственные немцы заботятся. Не то что жидовье краснопупое! Эх, мне бы сейчас твои годы…

«Ага, – подумал мальчишка, – заботятся, держи карман шире!»

– Здоровый раб, – говорил по этому поводу Митрофан Петрович, – всяко лучше больного и немощного невольника. А в интернатах фрицы растят себе здоровых и послушных рабов.

И Вовка был с ним полностью согласен.

В кабинете директора, куда полицай привел Вовку, сидел тучный мужик в форме старшего воспитателя-наставника, недовольно просматривающий какие-то бумаги.

– Ко мне? – бросил он полицаю, не удосужившись даже оторваться от бумаг.

– Вообще-то я к главному, но раз его нет, то и ты, наверное, сойдешь, – «через губу» ввернул ответную «любезность» воспитателю Жека, решив поставить его «на место». – Ты б башку от бумажек оторвал, дядя, когда к тебе люди по служебной надобности приходят! Сидит он тут, понимаешь, штаны протирает! – понесло Жеку – в тепле выпитое для сугреву спиртное стукнуло полицаю в голову.

– Я бы попросил… – Щеки толстяка затряслись от гнева.

– Слышь, интеллигентишка недоделанный, – погрозил наставнику стволом автомата Жека, – обрубками своими интернатскими командуй! А сейчас давай оформляй пацана, а мне бумагу гони, что сдал я его тебе.

Толстяк-воспитатель пошел красными пятнами, но нужную бумагу полицаю выписал.

– Ты это, печать не забудь! – напомнил наставнику Жека.

Толстяк достал из ящика стола массивный футляр, вынул из него печать и, размахнувшись как следует, приложился к документу. Лежащая на столе канцелярия подпрыгнула, жалобно звякнула крышка на стеклянном графине с водой.

– Ну вот, совсем другой коленкор! – пробежавшись глазами по документу, произнес полицай. – Давай, шкет, обживайся! – бросил полицай Вовке и вышел из кабинета директора.

– Сволочь! – прошипел ему вслед наставник, но так, чтобы полицай не услышал, – с отморозками из хиви никто не хотел связываться. – Иди сюда!

– Это вы мне, дяденька? – переспросил Вовка.

– Ты еще здесь кого-то видишь? – недобро усмехнулся воспитатель. – С каждым годом молодежь все тупее и тупее, – он покачал головой. – Иди сюда! – вновь повторил он. – И шапку сними!

– Хорошо, дяденька! – стягивая шапку на подходе к столу, произнес мальчишка.

– Запомни, воспитанник, я тебе не дяденька, а старший наставник-воспитатель! – принялся поучать Вовку толстяк. – Так ко мне и обращайся. Понял?

– Понял, дяд… господин… старший наставник-воспитатель, – поправился Вовка.

– Уже лучше, – слегка подобрел толстяк. – Господин старший наставник-воспитатель… – Его маленькие глазки маслено блеснули. – Так и зови – господин старший наставник… Садись, – указал на стул толстяк. – Будем тебя оформлять. – Он положил перед собой чистый бланк. – Фио…

– Что?

– Фамилия, имя, отчество, – пояснил воспитатель.

– Путиловы мы, – ответил мальчишка. – Звать Вовкой. Отца как звали – не помню. Вообще родителей не помню. С бабкой я жил. Старенькая она была, померла надысь…

– Путилов Владимир, – бубня себе под нос, вывел в соответствующей графе толстяк. – Отца, значит, не помнишь? – уточнил он.

– Не-а! – мотнул головой Вовка.

– Запишем тебя тогда Владимировичем, чтобы, значит, не заморачиваться. Откуда родом?

– Из Козюкино мы.

– Козюкино, – бубня себе под нос, записал толстяк. – Лет сколько?

– Точно не скажу, дяд… господин старший воспитатель, бабка говорила, что десять или одиннадцать.

– Ладно, запишу тридцать седьмым годом, одиннадцать тебе. А сейчас пойдешь с дежурным, он тебе место покажет, кровать там… Потом зайдешь к кастеляну, он тебе белье выдаст и одежку, а твою рвань пусть сожжет…

– Дяденька, так хорошая же одежка! – запричитал Вовка. – Зачем её жечь?

– Дяденька? – нахмурился толстяк, отвешивая Вовке подзатыльник. – Я тебе что сказал?

– Господин старший наставник-воспитатель! – скороговоркой выпалил Вовка, потирая затылок, а про себя добавил: «Сука! Я тебе еще припомню!»

– То-то! Дежурный!!! – крикнул воспитатель во всю глотку.

В коридоре раздался дробный топот, и через несколько секунд в кабинет ворвался растрепанный паренек лет пятнадцати.

– Звали, старший наставник-воспитатель? – не переводя дух, выпалил дежурный.

– Господин старший наставник-воспитатель, – поправил толстяк парня. – Теперь будете ко мне так обращаться. – Ясно?

– Ясно, господин старший наставник-воспитатель! – вытянулся в струнку дежурный.

– Бери этого шкета, – Боровой ткнул коротким мясистым пальцем в Вовку, – определишь его на постой. Кровать покажешь, кастелянскую… да, и баню организуй – воняет от него…

– Я мылся сегодня… – заикнулся Вовка, но воспитатель даже слушать его не стал:

– Значит, помоешься еще раз! А рвань – в топку! Вонючая… Все уяснили?

– Да, господин старший наставник-воспитатель! – в один голос ответили мальчишки.

– Тогда брысь с глаз моих!

Глава 2

20.04.48

Тысячелетний Рейх.

Рейхскомиссариат «Уральский хребет».

Блок «Сычи».

Закрыв за собой дверь в кабинет воспитателя, мальчишка-дежурный спросил Вовку:

– Тебя как звать, пацан?

– Вовкой кличут, – ответил Путилов, шагая следом за дежурным. – А тебя?

– Серегой, – ответил парень. – Тебе сколько лет, Вовка?

– Одиннадцать, – ответил мальчишка, – хотя я точно не знаю. Это ваш Боров, – Вовка указал на закрытую дверь кабинета, – так написал.

– Ага, господин старший наставник-воспитатель, – копируя голос Борового, произнес, надувшись, Серега, – его среди наших действительно Боровом обзывают. Гад, каких поискать! Руки любит распускать…

– Пусть только попробует! – злобно сверкнул глазами Вовка. – Я ему быстро культяпки укорочу!

– А ты ничего, боевой пацан, хоть и мелкий! – одобрительно фыркнул Сергей. – У нас пацанов твоего возраста нет совсем. Только девчонки. Мальчишки либо совсем желторотые – лет по семь-восемь, либо как я – лет по четырнадцать-пятнадцать. Ничего, приживешься, у нас не так уж и плохо… Борова, главное, сильно не зли, а то ведь забьет до смерти, – поучал Вовку Сергей.

– Слушай, а сбежать отсюда не пробовал?

– А куда бежать? У меня здесь мамка, брательник младшой здеся же…

– Брательник? – переспросил Вовка, вспоминая рассказ сердобольной хозяйки, пригревшей его в Сычах. – А ты, случайно, не теть Веры сын? Она говорила, у неё оба сына в интернате.

– А ты мамку откуда знаешь? – изумленно спросил Серега. – Как она? Когда ты её видел? – Вопросы сыпались на Вовку, словно из рога изобилия.

– Случайно встретились, я сегодня на вашем огороде от полицайского патруля ховался, а она меня увидела. Хорошая у тебя мамка! Накормила, обогрела, в баньку сводила… Я своей мамки-то совсем не помню, – грустно добавил мальчишка. – Сирота я. Так можно отсюда свинтить? А? – вернулся к насущному вопросу Вовка.

– А смысл? – пожал плечами Серега. – Все равно ведь рано или поздно поймают. А тут крыша над головой, кормежка…

– Ты прям как тот полицай, что меня сюда притащил. Тоже: крыша, жрачка… Не это главное, Серега. Если ты не видишь в этом смысла, то у меня кой-какой смысл есть! Прожил же я столько лет и без вашего интерната.

– Интересно, как это у тебя получилось? – произнес Сергей.

– Есть способы, – туманно ответил Вовка. – Так пробовал кто-нибудь?

– Были такие случаи, – утвердительно кивнул Серега, – только плохо все закончилось.

– Поймали?

– Угу. Года два назад Колька Антипов сбежал. Через три дня его назад полицаи притащили…

– И?

– Боров до смерти его потом замучил, а сказал, что Колька сам из окна выпал. Разбился…

– Вот урод! – сжал кулаки Вовка. – Ну ничего, со мной у него этот фокус не получится! А вообще, как вы тут, в интернате, живете-то? – спросил он Сергея, когда они подошли к комнате для мальчиков. – И где весь народ? Тихо как на кладбище.

– Так на работе же все, – пояснил Серега. – Девчонки в швейной мастерской; пацаны, кто в столярке, кто в токарном цехе, кто в свинарнике на смене, кто в курятнике; мелюзга на подхвате у девчонок: где поднести, где подать или подержать.

– Богатое у вас тут хозяйство! Филонить, наверное, никому не дают.

– Да, – согласился Серега, – все при деле. Иначе нельзя – норму не выполнишь – без пайки останешься…

– Принцип понятен, – криво усмехнулся Вовка, – кто не работает, тот не ест. Только вот как-то на благо Рейха вкалывать неохота.

– А тут не отвертишься, если кто-то один из бригады филонит, могут всех наказать. Тогда тебе свои же «темную» устроят. А у нас правило – за своих горой…

– Правило-то правильное, – согласился мальчишка, – вот только конечный результат…

– Откуда ты такой у нас взялся? – Серега пристально взглянул в серые глаза новичка. – Рассуждаешь не как десятилетний пацан… Только за такие рассуждения можно и…

– Ладно, забыли, – Вовка постарался перевести разговор на другую тему: – А когда не работаете, чем занимаетесь?

– Кто как, – пожал плечами Серега. – А из обязательного – физкультурные занятия. Поставленные нормативы должен выполнять. С этим тоже строго. Так что три раза в неделю после работы – спорт.

«Раб должен быть сильным и здоровым, – вновь вспомнил Вовка слова командира, – чтобы быть полезным своему хозяину».

Серега зашел в комнату мальчиков. Вовка огляделся: в большом помещении спальни стояло штук тридцать двухъярусных кроватей, застеленных грубыми серыми одеялами. Несколько кроватей были пусты – на панцирных сетках лежали лишь свернутые в рулон полосатые матрасы.

– Выбирай любую, – сказал Сергей. – Хочешь сверху, хочешь – снизу. В общем, разберешься. А сейчас к кастеляну пойдем, получишь одежду и бельё. А после я тебя в душ отведу.

Кастеляном, вернее кастеляншей оказалась дородная улыбчивая тетка лет пятидесяти. Увидев живописные Вовкины лохмотья, она всплеснула руками:

– Откуда к нам такое чудо? Сережка, ты на какой помойке его подобрал? По виду – ненашенский. Для новобранцев рано еще, в мае по селам директивщики поедут, да и староват он для новичка, – сама с собой рассуждала тетка. – Из побродяжек, что ль, горемыка? Родичи есть?

– Нету, тетенька, сирота я, сирота-сиротинушка…

– Эх, бедолага, – пожалела Вовку кастелянша. – Возьми вот хоть баранку, а то до ужина далеко… Подожди, – остановила она Вовку, протянувшего руку для угощения. – После бани возьмешь. А сейчас – скидавай свои обноски, и марш в душевую!

– Я в бане тока седни мылся, – возразил мальчишка. – Чистый-чистый, правда, тетенька.

– Меня Марией Филипповной величать, – сказала кастелянша. – Чистый ты или грязный – мне решать! Одежка твоя небось вшами так и кишит! Да, – вспомнила она, – тебя же и постричь нужно, чтоб остальных воспитанников не заразил.

Увидев, как мальчишка поменялся в лице, она сквозь смех добавила:

– Да не бойся ты, это не больно! Машинка для стрижки у меня хорошая – немецкая, даже не почувствуешь ничего!

– Тетенька, Мария Филипповна, может, не надо стричь-то. На улице еще холодно, – принялся упрашивать кастеляншу Вовка. – Как же я без волос?

– А я тебе хорошую шапку выдам, теплую. Не замерзнешь! Давай снимай свои обноски да на стул садись!

Мальчишка тяжко вздохнул, но, понимая, что спорить бесполезно, сбросил на пол драный тулуп, разделся до исподнего и сел на табуретку.

– Вот молодец! – обрадовалась кастелянша, доставая сверкающую никелем машинку для стрижки. – Сейчас мы тебя быстренько в божеский вид приведем!

Машинка действительно оказалась отличным инструментом – за несколько минут Вовка безболезненно распрощался с густой шевелюрой. После стрижки Вовка провел рукой по короткому ежику – голове было непривычно свежо. Он передернул плечами – состриженные волосы, набившиеся под нательную рубашку, неприятно кололись.

– Сережка, – позвала терпеливо дожидающегося окончания «операции» дежурного кастелянша, – веди нашего «страдальца» в душевую. Вот, держи одежку новую, – она протянула Вовке аккуратную стопку белья. – Как помоешься, ко мне опять – постельное выдам.

Вовка кивнул лысой головой и послушно поплелся вслед за дежурным. После жарко натопленного помещения Марии Филипповны в коридоре было прохладно. Вовка вмиг покрылся большими мурашками.

– Замерз? – участливо поинтересовался Сергей. – Эх, надо было тулупчик накинуть…

– Ни…ч…чего, – стуча зубами, произнес Вовка, – и похуже бывало! Не боись, я закаленный!

– Пойдем быстрее, закаленный, – Серега ускорил шаг. – Простыть у нас – раз плюнуть, а в лазарет не советую попадать…

– Это еще почему? – не понял Вовка.

– Фельдшер у нас – зверь! – пояснил паренек. – Ходит постоянно пьяный в дымину, всегда чем-то недоволен. Лечит исключительно затрещинами и пинками, говорит, что ему лекарств никаких не отпускают, а сам их на рынке втридорога продает.

– И что, из местного начальства ему никто и слова поперек сказать не может?

– Боров может, только ему это не нужно – фельдшер-то с ним наваром делится. А попробуй скажи об этом начальнику интерната, так они же потом тебе житья не дадут – в гроб загонят! Поэтому, сам понимаешь…

– Вот тебе и хорошая жизнь! – фыркнул Вовка. – От рассвета до заката горбатиться нужно, болеть – ни-ни, слова против, значит, не скажи… Прямо рай земной!

– А я и не говорил, что здесь рай, – возразил Серега, – но жить – можно! А на улице запросто ласты склеишь!

– Ну да, ну да, – покачал головой Вовка. – Жить, это хорошо… Но по мне, лучше на улице ласты склеить, чем вот трястись!

– Ну да, ну да, – повторил Сергей Вовкину присказку. – Нам по лестнице – душевые в подвале.

Вовка послушно свернул на узенькую лестницу, ведущую вниз. Из подвала несло теплом и легкой затхлостью, как, впрочем, и в любых местах, находящихся в постоянном контакте с водой. Спустившись вниз, Сергей повернул тумблер, и подвал осветился тусклым желтоватым светом. Большой предбанник, отделанный белым кафелем, оказался на удивление чистым и опрятным: добротные длинные лавки вдоль стен, свежеструганые решетки на полу, даже на металлических крючках для одежды не было ни пятнышка ржавчины, хотя в таком сыром помещении ржа должна была вылезать постоянно.

– Не ожидал, что у вас тут все так… – признался Вовка.

– Как так? – переспросил Сергей.

– Ну… Приятно, что ли… Аккуратно…

– Так для себя же стараемся, – ответил паренек. – Раз в неделю здесь все до блеска драим.

– Тоже кто-то заставляет?

– Не-а, не заставляет. Разве что Мария Филипповна иногда поворчит, а так – никому до этого дела нет. Ладно, кончай лясы точить, – Сергей открыл шкаф и взял с полки большой кусок темного мыла и жесткую мочалку, – держи инструменты.

Вовка взял мыло, поднес его к лицу и понюхал. Едкий запах заставил его поморщиться:

– Че такое вонючее?

– Дегтярное, – пояснил Сергей. – Другого пока нет…

– Тоже фельдшер продал? – усмехнулся мальчишка.

– Не-е, мыло – это вотчина Марии Филипповны, а она тетка правильная. Мыло не ворует. Просто давно не привозили. Помню, как-то раз настоящее немецкое завезли – цветочно-фруктовое, так у нас малышня чуть всю партию не съела – до того благоухало…

– А чего, такое мыло бывает? – удивился Вовка, для которого даже обычное хозяйственное мыло было в радость. – Зачем оно нужно? Помыться и обычным можно.

– Поди пойми этих аристократов? – пожал плечами Сергей. – Но запах… Ладно, иди уж! А то мне Боров пропишет – слишком долго я с тобой вожусь! Еще и пайки вечерней лишит!

– Иду-иду! – Вовка скинул исподнее и пошлепал босыми ногами в душевую. – За один день целых две «помойки»! – ворчал он без злобы, откручивая слегка разболтанные вентили душа. – Так и привыкнуть недолго…

Из лейки хлынули горячие струи.

– Черт! – Вовка дернулся, как от удара, но через секунду холодная вода разбавила горячую. – Так-то оно лучше, – буркнул мальчишка, намыливаясь, – остриженные волосы нужно было смыть.

Мочалку Вовка бросил под ноги, рассудив, что всю грязь до того смыл в бане. Вдоволь поплескавшись под тугими струями, мальчишка перекрыл воду и выскочил в предбанник.

– Ну вот, – одобрительно произнес Сергей, когда Вовка насухо вытерся полотенцем и обрядился в серую интернатскую «робу», – теперь хоть на человека стал похож!

Вовке же, наоборот, повседневный интернатский «прикид» не пришелся по вкусу.

– Словно из фашистского инкубатора вылез, – недовольно буркнул он, поправляя топорщившуюся обновку.

– Вот что я тебе скажу, пацан, – воровато оглядевшись, произнес Сергей, – фрицев у нас никто не любит. Но ты поостерегись при всех их открыто хаять – тут везде уши. Борову тут же донесут…

– Вот сволочи! – искренне возмутился мальчишка. – Давить надо таких ублюдков-предателей!

– Мы и давим, если найдем – «темная» обеспечена. Но только найти – проблема. Думаешь, они на виду у всех стучат?

– Понятно, – кивнул Вовка. – Буду молчать… Все равно свинчу отсюда скоро. А вот вам здесь жить…

– Завидую я тебе, – честно признался Сергей. – Если б не мамка и братан – с тобой бы подался! Я ведь, кроме этого интерната и не был нигде…

– Да уж, невесело, – хмыкнул Вовка. – А мне побродить пришлось изрядно…

– Пойдем? А то Мария Филипповна тебя уж заждалась.

– Давай, чего уж там, – согласно кивнул мальчишка.

– О! Настоящий воспитанник нашего интерната! – довольно воскликнула Мария Филипповна, оценив внешний вид малолетнего «унтерменша». – Теперь ты в «семье»… Бери баранку.

– Спасибо, Мария Филипповна! – поблагодарил мальчишка сердобольную женщину.

– Кушай на здоровье! – расплылась в улыбке женщина. – Я тебе уже и постель приготовила. Вот эту стопочку бери: там и пододеяльник, и наволочка с простыней. Сережа, отведи его в спальню, пусть малец выспится, пока ваши с работ не вернулись. Небось намаялся мальчишка без дома, без угла…

– Хорошо, – кивнул Серега. – Пошли, что ль?

– Пойдем, – сказал Вовка, прижимая к груди свежее постельное белье.

– Я отчалю, – произнес Сергей, когда Вовка принялся застилать кровать, – а ты и правда поспи чуток. Наши придут – поспать не получится.

– Поспать в тепле да в сытости – это милое дело! – потянулся Вовка, падая на кровать.

– Давай, увидимся, – произнес Сергей и исчез за дверью спальни.

Когда дежурный ушел, Вовка поднялся с кровати и подбежал к большому окну спальни, забранному ржавой решеткой.

– Вот уроды! – выругался мальчишка, рассмотрев сквозь заиндевевшее стекло толстые металлические прутья. Путилов понял, что свалить отсюда будет трудно: интернат на ночь превращается в надежную тюрьму. Воспитанников, скорее всего, ночью еще и на ключ запирают. – Ничего, придумаю что-нибудь, – решил Вовка и завалился спать.

Проснулся он от царившего в спальне шума и гама. Сразу вскакивать мальчишка не стал, а решил осмотреться из-под прикрытых век.

– О! Смотри, пацаны, а у нас новенький! – закричал один из воспитанников, крепкий мордастый паренек лет четырнадцати-пятнадцати. – Серый говорил, что его сегодня к нам привели.

– Чё, может, повеселимся? – предложил один из компании, худой и бледный, с выбитым зубом. – Пропишем новичка?

– Я те пропишу! – возмутился столь бесцеремонным предложением Вовка, открывая глаза.

– Че ты сделаешь, сопля? – нагло заявил белобрысый, складывая руки на груди.

– А ты попробуй – и узнаешь! – сказал мальчишка, поднимаясь с кровати. Давать спуску наглецам он не привык – этому его научили еще в отряде. И драться Вовка умел. Был в отряде один ветеран – Отар Каримов – мастер по рукопашному бою. В свое время он натаскивал бойцов специального подразделения НКВД. Он-то и научил Вовку кое-каким приёмчикам.

– И попробую! – Белобрысый тоже не собирался сдаваться, пер на Вовку нахрапом, надеясь, что новенький испугается. Белобрысый был старше, выше почти на целую голову, а следовательно, как считал он, и сильнее. Нахальный парнишка даже не думал, что десятилетний пацан может дать ему отпор.

– Давай пробуй! – Вовка принял боевую стойку, которой его обучил Отар. Внешне мальчишка казался расслабленным, но в любой момент он мог взорваться, как туго закрученная спираль часового механизма.

– Да я тебя… Я тебя, пожалеешь еще, что связался! – накручивал себя белобрысый.

– Давай, Чухна, покажи ему, где раки зимуют! – подбадривали задиру приятели.

– Да давай уже! – подначил белобрысого Вовка. – Я уж и ждать устал! Скоро от скуки издохну!

– Ах, так?! – подпрыгнул уязвленный подросток и с кулаками бросился на уверенного новичка.

Вовка сгруппировался, поймал белобрысого в захват и технично бросил его через бедро. Парень упал на пол, сдвинув с места тяжелую двухъярусную кровать, на которой до этого происшествия спал Вовка. Белобрысый вскочил на ноги и вновь бросился в атаку, так и не успев понять, что же с ним произошло. Очутившись на полу второй раз и основательно приложившись спиной к металлической ножке кровати, белобрысый задумался: как это он так оплошал? Прихлебатели и подпевалы Чухны пораженно замолкли – никто не ожидал от Вовки такой прыти.

– Ну что же ты? – спросил мальчишка белобрысого, не спешившего подниматься с пола. – Давай дальше показывай.

Из молчаливой толпы воспитанников выбрался мальчишка лет восьми и, шмыгнув носом, несмело дернул Вовку за рукав.

– А меня так научишь? – пропищал он, преданно глядя новичку в глаза.

– Если время будет, – туманно пообещал Вовка, проводя рукой по коротким волосам мальчонки, – то обязательно научу!

– И меня, и меня!!! – Мальчишки обступили Вовку со всех сторон, забыв о белобрысом парне.

– Всех научу, – никому не стал отказывать малолетний партизан.

– Это, слышь, – к Вовке подошел белобрысый, – не обижайся! Меня тоже научишь, а? Меня Севкой зовут… Прозвище – Чухна, это потому, что светлый я… Но я не чухонец – русский я…

– Научу, – кивнул Вовка, за короткое время ставший героем в глазах мальчишек. – Я не злопамятный. Только, чур, пообещайте маленьких и слабых больше не обижать!

– Обещаем, обещаем! – загомонили пацаны.

– А ты это, – спросил Севка Чухна, – где так здорово драться научился?

– Да так, было дело, – не стал распространяться мальчишка. – Был у меня один знакомый, он и научил…

– А кто он? Полицай? – не отставал Севка.

– Ну ты скажешь тоже – полицай! – фыркнул Вовка. – Кто из этих гадов будет нашего брата драться учить? – по инерции произнес мальчишка.

– А кто тогда? Не баба же тебя учила? Мужиков-то взрослых, кроме полицаев, и не осталось совсем. Кто с Красной армией ушел, а остальные, пленные, в лагерях… Инвалиды да старики только остались…