Текст книги "Серпухов (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

  – Ну, я бы так не утверждал! – говорит Василий Михайлович, глядя на меня.

  – А что, это идея! – в свою очередь, произносит Сергей Алексеевич.

  – Понимаешь, Анатолий Иванович, надо! Сходи! – озвучивает всеобщую мысль Костя, не скрывая смешливые искорки в глазах.

  – А почему именно мне оказывается такая честь? – удивляюсь я.

  – Ты у нас, в некотором роде, человек новый! И сам говорил, что ненадолго. Уедешь, настоятель не будет тебе припоминать. Ведь ты не можешь, как мы, знать все установленные им правила. Так что, быстро заходишь в боковой алтарь, там такая икона на горнем месте, и невысоко. Снимаешь ее, вешаешь эту, закопченную, и быстренько сюда. Ступай! – говорит Сергей Алексеевич, и, обольстительно улыбаясь мне, открывает северную дверь алтаря.

  – Да, пожалуй, иди! – произносит Костя, осторожно подавая икону.

  – Помни, мысленно мы с тобой! – пытается вдохновить Василий Михайлович.

  – Ну, отцы и братья, вы даете! – говорю я, замечая, что молодые батюшки крестят меня на дорожку.

   В боковой алтарь идти по солее всего десять шагов. Однако от долгих напутствий я вхожу, сильно волнуясь, от чего в полутьме не сразу различаю стоящего у престола настоятеля. Если в храме шум уборки и гомон голосов, то тут относительно тихо, звуки доносятся, будто издалека. Я с бьющимся сердцем направляюсь к горнему месту, но вдруг слышу голос о. Мефодия:

  – Анатолий Иванович, подойди ко мне!

   Настоятель снимает с престола крест и подает мне для целования, затем берет с престола баночку с изображением св. Николая и помазывает меня.

  – Что ты чувствуешь и видишь, Анатолий? – спрашивает священник.

  – Я чувствую благодать Бога нашего Иисуса Христа, и печалюсь, что недостоин его милости. Я ощущаю, что страсти в душе утихли, и я ничего не хочу, кроме возношения хвалы Господу. Я осязаю умом вечность, как бесконечное нисхождение жизни от престола Пресвятой Троицы. И я вижу на горнем месте пылающую икону, а на ней Христа во славе своей! – задрожав от страха, отвечаю я.

  – Успокойся! – говорит о. Мефодий. Он снимает с престола мощевик и подает так, чтобы я мог приложиться. Я прикладываюсь, после чего священник говорит мне:

  – Отнеси икону, что ты принес, обратно, повесьте ее на прежнее место! И никому не рассказывай, что ты видел и чувствовал, чтобы не возгордиться. Бог оказал тебе особую милость. Не по твоим заслугам, а по своему, Божьему благоволению. Ступай!

   Мне показалось, что я пробыл в боковом алтаре пять минут, но на деле прошло достаточно времени: в храме заканчивают раскатывать ковровую дорожку, а пожилые женщины под руководством Тамары ставят вдоль нее вазы с цветами.

  – Ты чего так долго? Неужели о. Мефодий заставил поклоны класть? – спрашивает Сергей Алексеевич, когда я захожу в центральный алтарь, где в необыкновенной чистоте молодые батюшки делают последние приготовления к литургии.

  – Можно подумать, эти настоятельские поклоны, когда-нибудь клали! Опять ты, Сергей Алексеевич, говоришь, чего быть не может! – говорит Костя и помогает мне подняться по лестнице, чтобы я вернул икону Спасителя туда, где она была.

  – Как бы там не было, а икона у нас, та же! А это ... – не договорив, осекается Сергей Алексеевич. Я спускаюсь по лестнице, и не сразу понимаю, почему все присутствующие смотрят вверх, разинув рты.

   Лик Христа медленно просветляется, пока не становится чистым, будто только что вышел из-под кисти иконописца. Мы приходим в себя, только когда в алтарь входит о. Онисий. Заметив странное выражение на наших лицах, опытный священник понимает, что было знамение. Но как человек смиренный и тактичный, он не считает возможным расспрашивать о тайнах Господа, и произносит свое, обычное:

  – На все воля Божия!

   Мы дружно крестимся.

  – А зачем вы свое облачение принесли? – Спрашивает Сергей Алексеевич у о. Онисия, показывая на вешало со священническими одеяниями. – Я для всех батюшек, уже приготовил!

  – У меня новое, аккурат по моему размеру. Хочу выглядеть сегодня хорошо! – говорит о. Онисий, краснея. Мы понимаем, почему: он не прошел переаттестацию, нервничает, и желает предстать перед начальством в выгодном свете.

   Через открытые окна в алтарь влетает колокольный звон.

  – Митрополит приехал! – взволнованным голосом озвучивает Сергей Алексеевич то, что и так понятно. Мы как можно быстрее направляемся к воротам, чтобы не пропустить начало визита.

   Прекрасная летняя ночь уже сменилась таким же великолепным утром, с голубым небом и тихим ветерком. Встревоженные колоколами, над куполами храма летают белые голуби. Недалеко от соборной горы, в прохладе дождевого облачка, на мгновение вспыхивает радуга, вызывая восхищение у толпы горожан, выстроившихся в две шеренги с проходом посередине. Из только что остановившегося автобуса выходят дьякона (среди них семинаристы, недавно говорившие со мной о приличном виде волос и зубов, а также мужчина, которого наш настоятель прогнал из алтаря).

   О. Мефодий дожидается появления митрополита, и вручает ему букет роз. Детский хор воскресной школы под руководством Маргариты Ивановны и Татьяны исполняют церковное песнопение. Митрополит добродушно улыбается, и направляется по ковровой дорожке в храм, благословляя всех желающих. В притворе он останавливается и внимательно изучает мраморную табличку, где написано, что собор воздвигнут из руин благодаря стараниям настоятеля о. Мефодия, ктитора Н.Н. Кагановича, и трудом прихожан. Прочитав, епископ смотрит на свой портрет, висящий выше таблички, рядом с портретом патриарха, и отрывисто произносит:

  – Снять! Нескромно! – после чего идет дальше.

  – И как нам это понимать? – шепчет Сергей, – что снять? Его портрет, патриарха, мраморную табличку, или все вместе?

  – Не знаю! – растерянно шепчу я в ответ.

   В центре храма митрополита встречают батюшки, имеющие авторитет в благочинии и известные в епархии. Митрополит становится на орлец, и начинается чин встречи архиерея, предваряющий литургию. Я замечаю среди прочих священников дьякона Димитриана со священническим крестом на груди, и соображаю, что его на днях рукоположили. Я собираюсь сообщить о своем открытии Сергею Алексеевичу, но обнаруживаю, что он отходил, а теперь возвращается к клиру, где стоит «костяк» прихода.

  – Ты чего хмурый? – спрашиваю я.

  – Нас в алтарь не пустят! – отвечает Сергей Алексеевич, – митрополит распорядился, чтобы там были только те, кто имеет сан.

  – Ну, не пустят, так не пустят! – говорю я, – нам и здесь хорошо!

  – Ага! – уныло говорит Сергей Алексеевич, – там ризницу перевернут вверх дном, хорошие вещи приватизируют, облачения перепутают, а мне потом, наводи порядок!

  – Да ладно тебе, праздник какой! – говорю я, счастливо улыбаясь.

   Настроение не портится даже тогда, когда вместо приходского хора становится привезенный митрополитом мужской хор семинарии. Маргарита Ивановна от этого нервничает, и Василий Михайлович успокаивает ее, как может. Когда ей становится легче, она обнимает расстроенную Татьяну Яр за плечи. Я перестаю на них смотреть, и, стараясь не отвлекаться на брюзжание Сергея Алексеевича, сосредотачиваюсь на архиерейской службе. Она вызывает у меня восхищение.

  – Кстати, – спрашиваю я через некоторое время у Сергея Алексеевича, разглядев, кто произносит на солее ектеньи, – а почему «толстяк» уверял, что церковнославянский не знает? Я вижу у него в руках служебник, и он им, похоже, пользуется!

  – А ты понимаешь, что он говорит? – отвечает вопросом на вопрос Сергей Алексеевич.

  – Не-а! Вроде как, знакомые слова есть, но дикция у новоиспеченного дьякона такая, что большей частью приходится гадать.

  – Вот-вот! Однако дикция тут не причем, он говорит по памяти. Как запомнил, так и «чешет» языком. Авось, пронесет!

  – А что, разве так можно? – удивляюсь я.

  – Ежели дьяконом, то, вполне! Христианству много веков, думаешь, все дьякона грамоту знали? Но в священстве такой фокус не пройдет. Если он захочет стать батюшкой, придется учиться.

  – Мне кажется, что такое даже в дьяконах недопустимо! – говорю я.

  – И настоятель так думает. Только, как сам видишь, в епархии считают иначе! – разводит руками Сергей Алексеевич.

   Маргарита Ивановна, приложив палец к губам, показывает нам, что мы своей болтовней мешаем окружающим. Она права, я умолкаю. Хотя мне очень хочется спросить у Сергея Алексеевича, почему батюшки Серпуховского благочиния не принимают в богослужении участия, а неподвижно стоят в алтаре, и с сумрачным видом.

   По окончании литургии митрополит выходит на солею и произносит речь, в которой расхваливает город и его жителей. Прихожане не остаются в долгу, и, по моему мнению, справедливо благодарят архиерея за прекрасную службу. Детский хор поет «благослови, Владыко». Растроганный митрополит благословляет деток, а заодно и растроганных горожан, которые потихоньку собираются к выходу, желая скорее на воздух из уже нагревшегося под жарким солнцем храма.

   И я думаю, что уже все закончилось, но тут митрополит берет из рук о. Димитриана папку и зачитывает указ, согласно которому Тихая Маргарита Ивановна награждается церковной медалью за многолетнее регентство и успешную работу с подрастающим поколением. Прихожане широко улыбаются и дружно хлопают.

   Нам становится еще приятней, когда мы слышим, что о. Мефодий награждается наперстным крестом. В храме восторгаются, глядя, как митрополит троекратно лобзается с настоятелем.

  Едва о. Мефодий, смахнув нечаянную слезу, собирается отойти в сторону, начальство его удерживает, и зачитывает другой указ. В нем сообщается, что о. Мефодий назначается настоятелем очень известного по истории России храма (что вызывает аплодисменты), и поэтому освобождается от должности настоятеля городского собора и благочинного (устанавливается такая тишина, какой, по-моему, здесь никогда не было.)

  – Того же храма нет! Есть забор вокруг территории, где он когда-то был! Это не награждение, это каторга! – громко произносит Сергей, ошеломленно глядя на митрополита. То, что архиерей слышал, сомнений нет, как и в том, что он игнорирует всех нас, смотрящих на него с немым вопросом. Наши взгляды перемещаются на о.Мефодия в надежде, что он пояснит что-нибудь, но он смиренно отходит к иконе Пресвятой Богородицы.

   Далее митрополит, избегая смотреть нам в глаза, сообщает, что о. Онисий, как не прошедший переаттестацию, переводится в глухую деревню, где, имея больше свободного времени, будет поднимать свой образовательный уровень. О. Андрей остается вторым священником при о. Мефодии, что, соответственно, означает и его ссылку тоже. О. Наум получает повышение и командируется капелланом в Заполярье, где есть воинская часть, состоящая из местных уроженцев. Еще несколько священников, замеченных в хороших отношениях с о. Мефодием, лишаются своих приходов, и, будучи поощрены знаками отличия, переводятся по горизонтали, что означает для них, по сути, наказание.

   Затем митрополит, искусственно улыбаясь, сообщает, что новым благочинным и настоятелем городского собора назначается молодой и «очень энергичный» священник.

  – Из самого Подольска! – говорит митрополит, с пиететом воздев палец вверх, – а чтобы он не чувствовал себя в Серпухове чужим человеком, и быстрее вошел в курс дел, его помощником будет хорошо знакомый вам о. Димитриан. Который, наконец, сдал экзамен, и мы его рукоположили! Так что, как им, так и вам, Бог в помощь! – оставив на солее вместо себя неизвестного нам безбородого батюшку и о. Димитриана, митрополит направляется к выходу, делая знак своей свите, чтобы она собиралась.

   Не знаю, как другие, а я испытываю такое негодование от случившегося, что у меня случается жуткий приступ головной боли.

   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

   Я узнал, что в здании Серпуховской мэрии есть принадлежащее чете Павловых рекламное агентство. Поскольку Женя был в нем курьером, я решил оформиться вместо него. Кадровик предупредил, что это ненадолго, но временная работа подходила под мои планы. И вот, первый рабочий день. Я сижу на стуле в большой офисной комнате, и читаю свежий номер местной газеты «Ока».

   На развороте статья Маргариты Ивановны. Она разбирает перестановки, случившиеся в благочинии, и возмущается тем, что жителей города не спросили, кого они хотят видеть священниками в городских храмах. Маргарита Ивановна сильно печалится о происходящем в современной церкви.

   Далее другой журналист рассказывает о произволе чиновников из мэрии, желающих снести вышку сотовой связи. Газета недоумевает: неужели «Подольские» лишат телефона и интернета жителей микрорайона только потому, что губернаторская команда «положила глаз» на перспективный участок земли?

   Я смотрю, кому принадлежит газета. Местным предпринимателям! Молодцы, сопротивляются «Подольским», как только могут. Но надолго ли их хватит? У меня возникает желание позвонить к Косте и спросить, как ситуация со сносом нашего павильона, но тут сидящая за компьютерным столом Лариса Кузнецова, девушка необыкновенной красоты, громко спрашивает:

  – Кто-нибудь знает, от чего сеть не работает?

   В дальнем углу два технических специалиста, тихо переговариваясь, чинят по гарантии светящуюся конструкцию. Они выясняют причину брака, и никак не показывают, что слышали девушку.

  – Я к вам обращаюсь, Виталий, Павел! Вы знаете? – конкретизирует она вопрос.

  – Все знать невозможно! – замысловато отвечает Виталий и смотрит в мою сторону. Намекает, что я читаю, а они заняты работой. Тогда Лариса обращается ко мне:

  – Анатолий? Ваш брат разбирался в компьютерах!

  – Вообще-то я курьер, неужели у вас нет сисадмина? – спрашиваю я.

  – Раньше приходил сисадмин администрации, теперь это невозможно. Отношения с мэрией в состоянии войны, нас отсюда выгоняют, набирать персонал бессмысленно, – объясняет Кузнецова и интересуется, – так как?

  – Хорошо, попробую! – нехотя соглашаюсь я. Девушка уступает кресло, и через минуту я говорю ей, – нужны пароли администратора!

  – Вот они! – Лариса подает мне затертый листок бумаги, – только Александру Баху не проговоритесь!

  – А это кто? – спрашиваю я.

  – Начальник компьютерного отдела мэрии, и по совместительству, новый комендант «Куба», – отвечает Кузнецова.

  – Хорошо, – соглашаюсь я, и, глядя на экран монитора, сообщаю, – это надолго!

  – Что ж, – говорит девушка, читая смс-ку, – все равно Зинаида Петровна вызывает! Надеюсь, к моему возвращению разберетесь! – и она уходит.

   Я пытаюсь понять, почему «виснет» программа, и поневоле слушаю разговор между Павлом и Виталием.

  – Нет, я не утверждаю, что при коммунистах жили лучше! – речь держит Виталий, пожилой мужчина в синей спецовке с беджом «главный инженер», – я считаю, что коммунизм был целью нашего поколения, пусть и эфемерной! А что теперь? Мы не знаем политический строй, при котором живем. Не капитализм, не социализм, черти что!

  – Чего гадать, царизм, что и всегда был на Руси! – говорит Павел.

  – Напрашивается вывод, что царь у нас будет вечно? – спрашивает друга Виталий.

   Тут я вхожу в сеть рекламного агентства и обнаруживаю, что она объединена с сетью мэрии, и в общих данных имеется резервная копия Жениного ноутбука. Брат сделал ее за день до смерти, перед тем, как отослать свой компьютер в ремонт. Мне становится легче: я был прав, у Жени ничего не похищали.

  – Да, царизм в Руси будет вечно! – утвердительно произносит Павел, – и согласись, что нами сейчас правит лучший самодержец из всех, что были! Он вернул нам полуостров, и теперь по праву именуется великим!

  – С последним, я соглашусь! Однако замечу, что, по большому счету, он должен был присоединить всё соседнее государство, с проживающими там русскими. Но этого не сделал! А что теперь? Мы имеем гражданскую войну, и к радости врагов, русские убивают друг друга! – говорит Виталий.

  – Все еще впереди, присоединит! Вспомни о его военной компании на Ближнем Востоке. Как он красиво разыгрывает партию! – говорит Павел.

  – Да эта компания нам не нужна, мы туда напрасно влезли. Будет та же история, что и с освобождением Европы от фашизма: сколько европейцев билось с нами плечом к плечу, а теперь говорят, что Гитлера победили американцы. Нет уж, хватит с нас! Необходимо навести порядок в России, а потом помогать другим! – убежденно произносит Виталий.

   Я впечатлен его речью, однако не упускаю из виду и свои дела: дочитываю завещание брата, написанное им после того, что огласил мне нотариус. Текст не заверен, и поэтому не имеет силы. А по нему, имущество должно было отойти к Татьяне Яр. Женино отцовство подтверждает скан письма матери Татьяны, сообщающий о рождении дочери, и копии квитанций денежных переводов. Брат, едва у него появлялись деньги, честно их посылал, но, не желая травмировать девушку правдой о себе, оформлял, как помощь от престарелой родственницы.

  – А что ты подразумеваешь под наведением порядка? – интересуется Павел у товарища.

  – Вспомни лозунги майданов: против низкого уровня жизни, коррупции, лжи чиновников! Разве мы не протестуем против того же? Но наш царь не слышит свой народ, он правит, опираясь на кланы бюрократов! У нас даже взятка потеряла первоначальный смысл, стала не денежным приношением ради получения подзаконной выгоды, а вассальной данью, свидетельствующей о принадлежности к определенному тотему! – запальчиво произносит Виталий.

   Не ожидал, что в Серпухове водятся политические философы! Покачав головой, я открываю Женин файл, озаглавленный «роман», и нахожу, что его текст полностью совпадает с только что услышанным. Становится ясно, у кого брат черпал мудрость. Виталий и Павел, вы бы Жене еще строить предложения помогали, а то, читать невозможно!

  – Предположим, ты встретил царя, и он разрешил задать вопрос! Что бы ты спросил? – неожиданно интересуется Павел.

  – Почему нет устойчивой системы передачи власти? – быстро отвечает Виталий.

  – Не понял! Ведь в конституции прописано, как выбирается глава государства! – недоумевает Павел.

  – Опыт показывает, что славяне незаконопослушны, и склонны к смуте. А вопрос престолонаследия – основополагающий в монархическом строе, от него зависит существование нации.

  – Царь должен отменить выборы, и официально назначить преемника? – продолжает выяснять мнение друга Павел.

  – Да! И создать механизм передачи власти такому человеку. Например, институт вице-президента с такими полномочиями, чтобы лично я успокоился: наследный принц, непременно взойдет на трон! – восклицает Виталий

  – Но ведь тебе не нравится царизм! – удивляется Дмитрий.

  – На первый план я вывожу тот факт, что русские люди не принимают другой модели управления Россией. А то, что нынешний царь не может, или не хочет сделать свое царство, царством справедливости, это другое дело. Может быть, он прав, такое у нас невозможно. Поэтому, пусть уж лучше будет государство, какое есть, чем вообще ни какого. Наша страна всегда держалась, и будет держаться, на харизме царя! Оставшись без него, очень многие посчитают себя высшей властью, и превратят страну в поле битвы. И тогда все, что до сих пор достигла нация, канет в лету! – говорит Виталий настолько убедительно, что я буквально вижу, как это происходит, и огорчаюсь.

  – Ну, и как, программа работает? – вдруг я слышу за спиной женский голос, и, обернувшись, вижу подошедшую Ларису.

  – Сможете пользоваться компьютером через минуту! – отвечаю я, и отправляю по электронной почте на свой адрес Женин архив, намереваясь продолжить его изучение дома.

  – Уже не актуально! Идите со мной, вас Зинаида Петровна зовет! – говорит Лариса.

   Кабинет жены Павлова поражает меня своей роскошью, но густо накрашенная женщина в нем, скорее похожа на молодящуюся базарную торговку, чем на босса городского масштаба. Она стоит возле длинного полированного стола и разглядывает лежащие на его поверхности предметы. Лариса легонько кашляет, Зинаида Петровна поднимает взгляд и говорит:

  – Сегодня в Кубе особое мероприятие, ожидаются высокопоставленные гости. Мы хотим почтить их обрядами, каких они еще не видели. Лариса в платье из живых цветов изобразит Природу, а вы оденете стихарь и подадите кадило Фетисову. Он обдаст богиню благовониями!

   Я даже издалека вижу, что это тот, «столетний» стихарь, сберегаемый Сергеем Алексеевичем для торжественного выхода на пасху. И кадило из собора, как пономарь, я могу узнать его с закрытыми глазами.

  – Вы же в курсе, что мы новых сотрудников не принимаем! – говорит Зинаида Петровна, пристально глядя на меня, – не думали, почему вас взяли? Уж не сидеть на стуле! Если согласитесь, получите зарплату вперед, а поцелуете руку Фетисову, как священнику, еще и премию!

  – Женя делал для вас такое? – спрашиваю я.

  – Нет, не было надобности! Теперь появилась, – говорит Зинаида Петровна и смотрит мне в глаза. Я собираюсь отказаться и подбираю слова, способные обрисовать всю низость ее предложения. Но потом думаю, что просьбу Зинаиды Петровны может выполнить и другой человек, однако в этом случае верующие Серпухова больше никогда не увидит святыню, которую хранило не одно поколение горожан. Разве я могу позволить колдунам осквернить ее? Нужно сделать так, чтобы стихарь оказался там, где горит молитвенный огонь Серпухова, а это сейчас, к сожалению, не собор, а строительные вагончики на окраине.

   Я даю согласие, но о причине моего поступка женщины не догадываются. Они радостно улыбаются, и Зинаида Петровна с облегчением говорит:

  – Приветствую ваше решение! Что ж, тогда не медлите, отправляйтесь с Ларисой за цветами, а затем в Куб. Как раз успеете!

   Несмотря на поздний час, уже знакомый флорист лебезит. Чувствуется, что Лариса обладает значимой для него репутацией. Она ставит почти невыполнимое условие: что все цветы должны быть в бутонах. Но к моему удивлению, флорист тут же его выполняет. Довольная Лариса милостиво лечит его «наложением рук» от приступа хронической болезни суставов.

   Загрузив цветы в машину, я спрашиваю:

   – Вы, помимо прочего, еще и врач?

  – Мыслите масштабнее, я экстрасенс! – польщенная моим вопросом, с улыбкой говорит она, и продолжает, – и вы им станете, если будете хорошо выполнять то, о чем просит начальство. В любом случае, это принесет вам больше денег, чем в соборе!

  – Я пономарю бесплатно, из веры в Бога! – протестую я.

  – Вашего Бога нет! Христианство – опиум пенсионеров! – зевая, говорит Лариса.

  – Как нет! – от возмущения я начинаю ёрзать на водительском сидении, – да наш разговор, уже является доказательством существования Бога!

  – Есть космос, земля, мир природы, животные! – продолжает зевать Лариса, – а Бога нет!

  – А человек кто? – интересуюсь я.

  – Человек – лучшее творение природы. Принадлежит к животному миру. – Отвечает она.

  – Да, но животные общаются только звуковыми сигналами. А наша речь – это символизм в чистом виде, в природе не существующий! Причём человек не создает языковые понятия, они, как и наше «умное сознание», от Бога! – я пытаюсь объяснить собеседнице христианское виденье мира.

  – Ничего не поняла! – вздохнув, говорит девушка, и с демонстративным пренебрежением ко мне, отправляет в рот пластинку жевательной резинки. Я все-таки собираюсь продолжить мысль, но она резким жестом останавливает меня и показывает, куда повернуть на перекрестке.

   Выполнив маневр, я впервые вижу Куб, о котором столько разговоров: расположенное в заповеднике высокое здание из железа и стекла с острыми гранями, которое сверкает в ночи, как гигантский драгоценный камень. Лариса получает удовольствие от того, какое впечатление это здание производит на меня. В ее взгляде видно торжество язычника, хвалящегося техническим прогрессом, и ставящего его выше Бога.

   Автомобиль едет по открытому путепроводу, и по мере того, как поднимается выше, становится заметны туристы вокруг Куба. Я ловлю себя на мысли, что мне хочется забыть обо всем на свете, покинуть машину и уйти к ним. Люди выглядят счастливыми, от них буквально веет радостью, хотя, какой-то преувеличенной, отчасти гипнотической.

   К счастью, мое желание не сбывается. Мы огибаем здание и останавливаемся в небольшом дворике, возле таблички «подъезд Љ ...». Лариса выходит из машины, громко хлопнув дверью, и, показывая на зеленую клумбу, из которой торчит деревянный идол, говорит:

  – Вот, во что я верю! Я сотворила его своим воображением и профессиональным умением. Вашего Христа нет, есть космическая субстанция. Человеческий мозг использует ее по своему усмотрению, на нами же придуманное зло или добро. Если вы верите, покажите мне свою веру! Но прежде посмотрите, что могу я! – она направляет указательный палец на один из бутонов, что я держу в руках, и тот сразу распускается, – а вы, говорящий мне проповедь, можете подобное? Нет? По-видимому, лишь произносить слова, пустые слова...

   Пока я соображаю, что ответить, Лариса уходит внутрь Куба, поручив мне занести цветы на первый этаж, в костюмерную, а самому подняться на смотровую площадку. Мне становится обидно за мою веру. Я смотрю на идола, и у меня такое чувство, что он смеется надо мной. Я молитвенно проклинаю истукана в надежде, что сейчас с ним что-нибудь произойдет. Но ничего не происходит, и я падаю духом. У меня возникает желание вернуться в Сочи, где, конечно, ничуть не лучше, чем здесь, но, по крайней мере, есть море и мой любимый пляж. Можно искупаться в теплой соленой воде и забыть Серпухов, как страшный сон.

   И когда мое отчаяние становится совсем невыносимым, налетает порыв ветра, от которого идол начинает раскачиваться, и слышится скрип гнилого дерева. Теперь, когда рядом нет Ларисы, обработанное резчиком бревно выглядит ничтожным, каким и было с самого начала. Мне становится стыдно, что из-за сиюминутного волнения я побеспокоил Бога.

   Поднявшись на лифте, я выхожу на крышу Куба, где слышу ни с чем несравнимый шум людской массы, что бушует внизу. Многочисленные прожектора слепят, хорошо видна лишь расположенная выше смотровая площадка. На ней в плаще из светодиодов стоит колдун Фетисов. Заметив мое появление, он вскидывает руки, и при помощи лазерной установки зажигает в небе «северное сияние», а на земле, уж не знаю, каким способом, костры, образующие гигантскую пентаграмму.

   Фокус мне кажется забавным, но не более того. Мне хочется рассмеяться, однако тут Фетисов дает мне, и, видимо, кому-то из числа своих сторонников, увидеть, что видит он зрением колдуна: находящегося в Кубе губернатора и его магов, борющихся с ним за первенство, а также ощутить накал истерики в народе от столкновения властителей.

   Фетисов проигрывает схватку, что заставляет его призвать на помощь давно умерших магов. Продолжая оставаться в ужасных гробах, они призрачно встают рядом с ним, чтобы оказать помощь в ворожбе. Весьма кстати для их чар на смотровую площадку поднимается Лариса. Стараниями мертвых волшебников над ней вспыхивает белое солнце, настолько яркое, что на него больно смотреть, и девушка превращается в языческую богиню, от которой исходит сияние. Но его оказывается мало. Маги губернатора, отвечая на вызов, зажигают над тотемными идолами по всему Подмосковью столько пылающих звезд, что создается впечатление, будто вся страна под их властью, и пылает дьявольским огнем.

   Фетисов от ярости мечется по площадке, просит меня подняться к нему. Сверху швыряет мне в лицо стихарь, желая, чтобы я его надел. А сам разжигает кадило и пытается кадить, намереваясь так сделать свое «солнце» больше и сильнее. Но у него ничего не получатся. Тогда он и кадило бросает мне. Затем, прислушавшись к советам призрачных колдунов, кричит, показывая на Ларису, так громко, что его голос через рупоры, кажется, улетает за горизонт:

  – Это революция! Да здравствует революция!

   Я замечаю среди людей внизу ангелов смерти, бутоны на платье новоявленной богини революции распускаются, и превращаются в красно-кровавые цветы. Народные массы вокруг Куба, ревя от восторга при виде необыкновенного зрелища на огромных экранах, начинают поддаваться безумию страшного демона, называемого «русским бунтом».

   Маги губернатора понимают, что удача может ускользнуть от них, и, в свою очередь, призывают: « Революция! Революция!». Заметно, как они пытаются подчинить себе мистическое очарование Ларисы.

  – Так подай же кадило, как положено, слуга! – кричит мне Фетисов, видимо решив, что это именно та малость, которая ему недостает.

  – Я не слуга сатане, а пономарь христианского храма. На мне стихарь алтарника, убитого в пасху 17-года. Ты хочешь, чтобы я осквернил святыню? Никогда! Я лучше приму смерть, как ее принял он. Колдун, ты показал мне, что видишь ты, а теперь смотри, что вижу я!

   Фетисов высокомерно улыбается, но замирает, когда перед его внутренним взором появляются горожане и батюшки Серпухова, и то, как их чистая молитва за Россию восходит к Богу.

   Видя заминку на его лице, из тени под смотровой площадкой возникает маленькая, нескладная девушка. Та, что я видел с Фетисовым в соборе. Поднявшись по лесенке, она подбегает к колдуну, и, взявши его руку, прикладывает к своему торчащему вперед животику. Я понимаю, что сейчас Фетисов ощущает, как шевелится в утробе его, еще не рожденный, ребенок. Колдун меняется во взгляде. Он свободной рукой находит, к моему изумлению, имеющийся у него на груди крестик, и так сжимает так, что из кулака брызгает кровь. Однако тут призрачные колдуны берут его под руки, и... здесь я вдруг понимаю, что на меня никто не обращает внимания, и это лучший момент, чтобы уйти. Помочь Фетисову перемениться я не могу, а быть на этом сатанинском шабаше, уже нет сил

   По дороге в город думаю, как изменилась моя жизнь после того, как я приехал в Серпухов, и стал жить «Женькиной» жизнью. Мне начинает казаться, что Господь не зря привел меня сюда, и что теперь я отсюда вряд ли уеду. Я всегда считал Женю неудачником, бесполезным человеком, но неожиданно оказалось, что он добился в жизни больше моего: нашел замечательных друзей, которые стали ему семьей.

   Я же всегда был одиноким. Но теперь, когда друзья Жени приняли меня, я не могу подвести ни память о нем, ни их: брат здесь воевал со злом, я просто обязан занять его место. Ведь то, что Россия в опасности, я теперь знаю не понаслышке!