Текст книги "Серпухов (СИ)"

Автор книги: Виталий Малхасянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

  – Рассказывай дальше, перестань уже обращать на него внимание! – говорит одна из них тренеру.

  Он, отмахнувшись от меня, как от мухи, и опять войдя в образ, продолжает:

  – Мужчины должны оценить фигуру девушки. Если сочтут достойной, (девицы, тяжко вздохнув, налегают на тренажеры) тогда желающие создать с ней пару, выходят на «кулаки».

  – У арийцев пары создаются... – я не успеваю договорить, оратор перебивает меня, и с гордостью сообщает:

  – Как в животном мире, на основе поединка между самцами!

  – И надолго соединяются? – интересуюсь я.

  – Да как получится. На одну ночь, или до конца жизни! Будете осуждать? – спрашивает тренер, вкрадчивой интонацией библейского проповедника намекая на то, что тем самым я нарушу заповеди Христовы.

  – Ни в коем разе! – я делаю обеими руками жест смирения, и опять кашляю в платочек. Тренер пожимает плечами и продолжает:

  – Хрустит снег под ногами бойцов, сошедшихся в драке. По их мускулистым телам, натертым жиром, течет пот и кровь из ран. Летят в стороны выбитые зубы, вырванные волосы, куски от шкур. И наконец, вот, гордый победитель! Счастливый, он едва стоит после того, как доказал в честном поединке право на женщину. Но прежде чем он окончательно ее получит, ему нужно выразить признательность духу животного, давшему ему силы. Шаманы беснуются, племя ревет от восторга, а победитель берет свою «невесту» за руку и начинает с ней кричать, как кричат дикие звери, чтобы этим невероятным криком показать торжество земной жизни над вселенной смерти, и гармонию природы под управлением арийского Бога!

  – А если пара распадается, что происходит с их детьми? – спрашиваю я.

  – Мы полностью подчиняемся праву страны, в которой живем! – отвечает тренер,– что положено по закону, то и происходит!

  – Ну, хорошо. Закончили кричать новобрачные, а что дальше?

  – Ближе к утру начинается та часть служения, которая у вас, христиан, называется «таинством». Шаманы должны зайти в арийский храм, и, вставши на его алтарь, отблагодарить Бога. При этом они на короткий срок сами становятся «богами». Племя покидает место встречи и движется к находящемуся неподалеку холму, чтобы подняться на его вершину. Шаманы отделяются, и исчезают в густом кустарнике, словно подобранные невидимой рукой. Мало кто был в арийском храме, такой чести удостаивались избранные. Рассказывать, что там происходит, можно лишь с чужих слов. Легенды сообщают, что внутри холма проходит пуповина земли, в которой происходят необыкновенные вещи. Нет гравитации, шаманы свободно перемещаются в пространстве. Спускаются во чрево земли, в мир мертвых, или выходят в просторы галактики, где созерцают владык света, поклоняющихся еще большим владыкам. Там нет времени, шаман говорит сам с собою, но живущим в другом теле и другой жизнью, и получает ценный совет. От восторга и неги некоторые шаманы не желают возвращаться в этот мир, и навсегда покидают тела. Впрочем, племя арийцев может только догадываться о том, что происходит в храме, когда на огромном камне, называемым орлиным клювом, ждет рассвета, любуясь северным сиянием. Это зарево молитв шаманов, подтверждение их силы и власти над природой, единения с Богом. Племя переполняет счастье, и морозном воздухе над окружающими лесами летит жизнерадостный смех и гогот, стряхивающий шапки снега с деревьев, чтобы и они поклонились ликующим арийцам. За миг до рассвета веселье достигает апогея, однако вдруг все замирает и устанавливается тишина. Кажется, что день не настанет, пока главный шаман не умилостивит Бога, и тот не даст соответствующее волеизъявление. В этот драматический момент вдруг слышится мощный трубный звук, означающий, что настоящему дню быть, и солнце выскакивает из-за горизонта!

  – Простите, – не выдерживаю я, – нужно понимать из вашего рассказа, что солнце встает, потому что прозвучала труба, а не труба звучит перед тем, как восходит солнце?

  – Абсолютно верно! – кивает головой тренер, вместе с девицами глядя на меня с отчетливо выраженной неприязнью, – и я вижу, вы уже не занимаетесь спортом, только другим мешаете. Если у вас больше вопросов нет, шли бы вы домой, папаша!

  – Нет, есть один! – говорю я, сожалея, что не спросил в самом начале, – вы случайно не знаете что-либо об этой девочке?

   Тренер с недовольным видом, но внимательно рассматривает фотографию, что я протянул ему, и с сомнением говорит:

  – Она отдаленно похожа на девушку из городской администрации, которая занималась у нас плаванием. Возможно, Татьяна ... фамилию не могу сказать! Поспрашивайте у администратора, вдруг вспомнит. А что?

  – Да так, пустое! Спасибо за помощь, доброго здоровья вам, и вашим спортсменкам! – говорю я, и направляюсь к выходу, провожаемый недружелюбными взглядами.

   ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Я согласился отвезти о. Димитриана и о. Онисия в епархиальное управление, чтобы они смогли пройти обязательную для священнослужителей переаттестацию. Кроме того, дьякон, имея на руках характеристику, подписанную о. Мефодием, думает сдать экзамен на священника.

   Желая скрасить дорогу, мы ведем беседу, в основном, на церковные темы. Пользуясь тем, что о. Димитриан разговорился, я спрашиваю его:

  – Что за чепуха такая, эта ваша переаттестация? Если батюшка о. Онисий ее не пройдет, его из сана извергнут?

  – На все воля божия! – смиренно произносит на заднем сидении автомобиля о. Онисий.

  – Да нет же! – смеется дьякон, – переаттестация, это способ давления на священнослужителей. Того, кто не прошел, могут лишить настоятельства в храме, перевести во вторые священники.

  – Батюшка и так второй священник в соборе! Куда его можно перевести, в его-то возрасте? – удивляюсь я.

  – Да запросто! – продолжает смеяться дьякон. У него с утра, после того, как он «дожал» о. Мефодия, хорошее настроение, – второй священник в соборе по материальному положению гораздо выше, чем настоятель деревенского храма. Возьмут, и сошлют о. Онисия в Тмутаракань!

  – На все воля божия! – опять говорит о. Онисий.

  – Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай! Вы хоть готовились? – интересуюсь я.

  – А зачем? – пожимает плечами о. Димитриан, – конечно, программа есть, но митрополит все равно задает вопросы, какие ему нравятся. Не мирское учреждение, где опротестовывают результаты! Как митрополит благословит, так и будет! У нас церковь стала бюрократической машиной, в которой управляющие епархиями – это топ менеджеры с неограниченной властью, подчиняющиеся только патриарху. Расскажу быль: « Как-то в богатом селе молодой батюшка, желая торжественнее встретить епархиального епископа, облачился в фелони всех цветов, что нашлись в его ризнице. Когда епископ подошел к храму, священник стал от волнения заикаться, и вместо обращения „ваше преосвященство“ у него раз за разом получалось „ваше пр...“ . Епископ слушал– слушал, потом не выдержал и сказал: „ я, может быть, пр...“, а может, и нет, но вот ты, определенно кочан капусты!» – развернулся и ушел.

  – История смешная, но я не понял, какое она имеет отношение к нашему разговору.

  – Да прямое! Такая ситуация в настоящее время невозможна, а до революции вполне вероятна. Раньше в церкви существовали параллельно несколько, скажем так, хозяйственных реальностей. Были приходские храмы, где главным считался староста, который по поручению прихода нанимал священника и платил ему зарплату. Отдельной жизнью жили монастыри, крепко стоящие на своей земле и богатеющие трудом, а не взносами благодетелей. Вот если епархия строила храм, то только тот считался епархиальным. Епископ из моего анекдота общался с батюшкой из храма, принадлежащего сельскому приходу. Управляющий епархией был гостем, а не хозяином. Ведь в конце он, обидевшись, развернулся и ушел. А случись такое сейчас, молодой батюшка через секунду бежал бы, сверкая пятками, с указом на руках о назначении в самую бедную деревню округи!

  – Да уж, непременно! – теперь смеюсь я.

  – Правду вам говорю! – восклицает о.Дмитриан, и продолжает речь, – сейчас вся власть, как духовная, так и хозяйственная, сосредоточенна в руках митрополита. Поэтому он делает со священнослужителями, что хочет. Возьмем меня! Я восемь лет в дьяконах. А с кем я только не служил! Помогал литургисать патриарху Сербскому! У меня и памятная медаль имеется! И что? Кого впечатляют мои заслуги, кто за меня походатайствует перед владыкой? В нашей епархии нет реальной фигуры, которая может помочь мне стать священником. Надеялся на о. Мефодия, но такое впечатление, что он сам ходит по лезвию бритвы.

  – Может быть, не стоит пытаться? – спрашиваю я.

  – Если у меня был целибат, то я смирился бы. Но у меня жена вот-вот родить должна, а мы живем на съемной квартире, которая обходится в половину зарплаты. Требы я совершать не имею права, соответственно, основной доход священника у меня отсутствует. На что жить с семьей прикажете? – начиная хмуриться, интересуется дьякон.

  – Тяжелая ситуация! – соглашаюсь я, и задаю вопрос, – но почему вы думаете, что митрополит имеет на вас «зуб»?

  – Я не думаю, точно знаю, – отвечает о. Димитриан, – священнослужители женятся по благословению начальства. Я, когда был семинаристом, запутался в отношениях с женским полом. Взял благословение на бракосочетание с одной девушкой, а женился на другой. Митрополиту потом наврал о своем браке. Однако он узнал правду и обещал, что запомнит. И запомнил!

  – Митрополита обманывать нехорошо! – говорю я.

  – Так получилось! – вздыхает о. Димитриан. – но на самом деле, я думаю, митрополит подозревает меня в сочувствии к о. Науму и о. Андрею. В некотором смысле, они, церковная «оппозиция». Дружба с ними, и вменяется мне в вину. А не проступок восьмилетней давности!

  – Да, молодые батюшки радикально настроены! Обычно такие подчиненные вызывают беспокойство, их идеи мешают руководству спать! – соглашаюсь я.

  – Вы как известный ветхозаветный пророк! Он пророчествовал, только не знал, о чем, хотя пророчествовал верно, и от Бога! – вновь смеется дьякон.

  – У вас какая– то абракадабра получилась. Может быть, объясните? – спрашиваю я.

  – Вы сказали, что мы мешаем спокойно спать митрополиту. Очень правильное определение сложившейся в русской церкви ситуации. Священнослужители, искренне любящие церковь, и желающие ей всяческого процветания, находятся в опале, а карьеристы здравствуют и благоденствуют. И главная проблема, как верно говорит о. Наум, заключается в том, что мы не смогли принять эстафету святости от батюшек, перенесших гонения при коммунистах. Эти батюшки дали церкви ту жизнь, которой она живет сегодня, и фактически «заразили» верой в Бога миллионы русских людей, выросших в бездуховной среде социализма. Наше поколение не вырабатывает духовное, а расточает, держится за счет былых заслуг, выдавая их за свои достижения. По историческим меркам, буквально вчера отошли к Богу легендарные старцы, украшение земли русской, а из какой среды народятся новые? Из нашей? Я в это не верю! В правлении предыдущего патриарха верил, что будут, а при нынешнем предстоятеле, не верю! А ведь без современной, яркой, по-настоящему живущей Духом Святым церкви, государства Российского не будет! Россия жива, пока жива ее душа – православная церковь!

  – Браво! – я хлопаю в ладоши, – прекрасная речь, дьякон, поздравляю!

  – Как слышу, вы опять за патриарха взялись? – неожиданно вступает в наш разговор о. Онисий, – когда же вы поймете, что сейчас не тот момент, чтобы привлекать к церкви внимание! В братском государстве священнослужители живут, в отличие от нас, под каждодневным прессингом, и постоянно рискуют быть убитыми за причастность к Московскому патриархату! Одно неверное слово патриарха, по любому поводу, может вызвать человеческие жертвы и окончательный уход огромной части православных в раскол с нами! Патриарх не хочет быть человеком, который будет виновен в такой ужасной катастрофе!

  – Даже я, человек сугубо мирской и греховный, понимаю, что вы заблуждаетесь! – осторожно, чтобы не обидеть о. Онисия, говорю я, – вы не думаете, что происходящее там – это наказание для церкви? Может быть, Господь не видит плодов от той виноградной лозы, что существует у него сейчас? А если нет плодов, для чего содержать виноградник? Хороший виноградарь будет с ним что-то делать. Через революцию, сталинские лагеря, войну, мы получили старцев и святых, каких у нас давно не было, а что мы получили, пройдя через «тучные годы»?

  – Высказанные вами мысли, только подтверждают мои представления о том, что переживает русский народ в настоящее время! – отвечает о. Онисий, – вы правы во многом, и прежде всего, что без духоносных старцев наша церковь существовать не может. Но ведь вы не будете спорить, что для их появления не обязательны войны и смутные времена. По своему усмотрению Господь посылает нам духовные бриллианты, каким был, например, Паисий Величковский! Поймите же, наконец, что патриарх не спит, а ждет знамения от Господа, смиренно молится о том, чтобы Он представил нам достойного пророка! Задача патриарха сейчас – это пронести сквозь смутное время в своих руках церковь, как причастную чашу, стараясь не расплескать то единое и святое, что в ней находится!

  – Пока мы ждем пророка, русские люди находятся по обеим сторонам линии фронта, и перед тем, как идти в бой, прикладываются к кресту, который им подают священники нашего патриархата. Таким образом, мы благословляем не освободительную войну, и братоубийственную! Неужели для того, чтобы дать этому оценку, нам необходимо ждать пророка? Для этого достаточно здравого смысла! – говорит дьякон, не соглашаясь с о. Онисием.

  – Предположим, мы дадим правильную оценку! – говорит о. Онисий, – но тогда в соседнем государстве приказом сверху за ночь вырежут всех православных батюшек, и подавать крест для целования будет священник церкви, возглавляемой митрополитом-раскольником. Тогда совесть у бойцов государственных вооруженных сил будет спокойна, и ничто им не будет напоминать о том, что они идут убивать единоверцев. Вы, молодежь, хоть представляете, в какую бездну хотите столкнуть своей горячностью русскую церковь?

   Наш разговор прерывается: мы подъезжаем к епархиальному управлению, которое находится в большом и оживленном монастыре. Дьякону приходится объяснять мне, где припарковаться.

   Миновав входную арку, мы находим дежурного по епархии, гриппующего семинариста с красным носом. Беспрерывно чихая, он показывает нам, как пройти в корпус, где проводится переаттестация. По пути выясняется, что о. Онисий совсем раскис, у него болят колени и повышается давление. Нам с трудом удается затащить батюшку на третий этаж старинного здания, и усадить на скамейку в длинном узком коридоре, наполненным священнослужителями так, что нечем дышать. Дьякон говорит, чтобы я следил за самочувствием о. Онисия, а сам пробирается, здороваясь со знакомыми, к двустворчатой двери, возле которой особенная толчея. За ней экзаменуют подмосковных клириков. Солидные батюшки без стеснения ведут себя, как школяры: подслушивают через замочную скважину и бурно переживают, предавая друг другу задаваемые вопросы.

   Рядом со мной стоят, прислонившись к стене, два семинариста. О. Онисий, по-стариковски добродушно улыбаясь, спрашивает:

  – На каком курсе, молодые люди, учитесь?

  – Третий закачиваем! – дружно отвечают они, а тот, что выглядит старше, считает нужным пояснить, – на дьякона пришли экзамен сдавать!

  – На дьякона – это хорошо! – говорит о. Онисий, – будет у вас духовное звание, зваться будете отцами! – семинаристы рдеют, им такие слова нравятся. А батюшка неожиданно просит,– а вы не сходите за пирожком для старого священника? Я ларек видел, когда мы шли. У меня без еды сахар в крови упал, голова кружится!

  – Нам нельзя отлучатся, – извиняющимся тоном говорит семинарист, – вызывают в алфавитном порядке. Если не зайдешь, то всё, неуд, а пересдача не скоро будет!

  – А давно начали экзаменацию? Возможно, я опоздал? Я по фамилии, всегда первый ходил!– упавшим голосом произносит о. Онисий.

  – Давненько уже! – сообщает семинарист, сожалея о том, что таким известием огорчает о. Онисия. Затем, помявшись, юноша спрашивает у меня, – как вы думаете, мне заходить на комиссию с распущенными волосами, или собранными?

  – А какое отношение имеют волосы к возможному принятию сана?– удивляюсь я, глядя на его длинную, ниже лопаток, косичку.

  – Имеют! Митрополит прогнал ребят, которые использовали черную резинку для волос. По его мнению, это недостойно мужчины, так ходят женщины. А другим сделал замечание, что с распущенными волосами они выглядят не благоговейно! – говорит семинарист.

  – Тогда как же ходить? – недоумеваю я.

  – Спрятав ту часть косички, что ниже шеи, под воротник подрясника! – объясняет семинарист, – но в подряснике на территории епархии нам не разрешают, его надевать можно только в семинарии. И теперь, из-за открытых волос, я чувствую себя неловко перед встречей с митрополитом!

   Пока я думаю, что посоветовать, мне задает вопрос младший семинарист:

  – А у меня, зубы не выглядят коричневатыми?

  – Что, зубы тоже надо прятать в подрясник? – не сдержавшись, язвлю я.

  – Владыко считает, что коричневые зубы бывают у тех, кто тайно курит! Это великий грех, курящих не рукополагают! – с сожалением говорит семинарист.

   Мне кажутся странными мысли семинаристов перед столь важным событием в жизни. Вместо того чтобы переживать, является ли профессиональное служение Богу их призванием, они болтают о мелочах!

  – А в Греции православные священники, и даже некоторые монахи, курят! И я их не порицаю! – говорит слушавший нас о. Онисий. По его голосу я понимаю, что ему очень нехорошо, и он сообщает свое мнение, чтобы отвлечься.

  – Пожалуй, я схожу за пирожком для батюшки, – говорю я семинаристам, – приглядите за ним, пока вас не вызвали?

   Семинаристы согласно кивают головами.

   За время моего отсутствия коридор пустеет. Я вижу, что вместо моих собеседников, семинаристов, около о. Онисия стоит наш дьякон, и угощает его печением.

  – Пирожки будете? – предлагаю я.

  – А, давай! – соглашается о. Димитриан. Он передает пирожок о. Онисию, а другой берет сам.

  – Семинаристы где? – интересуюсь я.

  – Прошли уже, счастливые, убежали! – говорит о. Димитриан.

  – Так быстро? – удивляюсь я.

  – Все зависит от того, какой вопрос задаст митрополит. Им задали входные молитвы, любой ребенок из священнической семьи знает! – отвечает дьякон.

  – А какой трудный вопрос? – спрашиваю я.

  – Ну, хотя бы... чин проскомидии! Комиссия сразу понимает, что митрополит хочет завалить кандидата, и начинается...– отвечает дьякон, нервничая. Забывшись, он собирается сунуть надкусанный пирожок в карман подрясника. Я удерживаю его руку, и интересуюсь:

  – Что начинается?

  – Только что пытался сдать на дьякона выпускник Богословского университета! – для примера объясняет мне о. Димитриан, – человек фантастической памяти! Он знал абсолютно все! Мало того, показывал феноменальное владение речью: комиссия задавала ему вопрос с подковыркой, он им в таком же духе отвечал. Под конец, устав от соревнования умов, митрополит прямо сказал соискателю, что, кроме выпускников духовной семинарии, он никого рукополагать не будет. Тогда богослов спросил: ему что, идти, сдавать экзамены в семинарию? Это же спустится на ступеньку ниже, и потерять годы! Для чего тогда существует столь известное на всю страну православное учебное заведение, в котором он учился? Кого оно выпускает? А митрополит ему в ответ сказал, что он лично решает, кого зачислят в семинарию, а кого нет, и дерзких не берет. Ему они без надобности, в семинарии главное – не знания, а послушание! Знания портят человека, и это видно епархиальному совету невооруженным взглядом!

  – Да уж! – восклицаю я, впечатленный рассказанной историей, и спрашиваю дьякона, – а вам когда идти?

  – Уже скоро! – говорит он, жестом поблагодарив меня за то, что я не дал ему запачкаться начинкой пирожка.

  – А почему так получилось, что мы опоздали? – спрашиваю я, глядя на болезненного о.Онисия.

  – На все воля Божия! – грустно произносит батюшка, заметив мой взгляд.

  – Судя по телефонограмме, мы еще рано приехали! – уверяет меня дьякон, – дежурный по епархии, похоже, напутал! Или нарочно сообщил ложное время, чтобы мы не смогли сдать экзамен. А если вспомнить, что тут без благословления митрополита ошибаться не принято, то сразу появляются неприятные мысли!

  – А, теория заговоров, – отмахиваюсь я от о. Димитриана, – так, о вольных каменщиках скоро вспомним!

   Дьякон хочет продолжить тему, но тут в коридоре громко объявляют его фамилию. Позабыв обо всем, он скорым шагом спешит к заветным дверям. Они распахиваются при его приближении, и на секунду впускают в коридор солнечный свет. Это похоже на небольшое чудо.

  Я присаживаюсь на скамейку рядом с о. Онисием, и завожу неторопливую беседу о пустяках, намереваясь развлечь его. Беседа не длится долго, неожиданно о. Димитриан опять появляется в коридоре, и подходит к нам со словами:

  – Вы поезжайте домой, я остаюсь!

  – Ты уже сдал? – удивленно спрашиваю я.

  – Меня ни о чем не спрашивали, – отвечает он, пряча глаза, – мне без лишних разговоров предложили перейти на темную сторону силы!

  – А ты что? – не понимая, шутит он, или говорит правду, спрашиваю я.

  – Сказал, надо подумать. Тогда они назначили мне послушание в канцелярии, где я должен заменить заболевшего епархиального дежурного. Это до позднего вечера. Так что, езжайте! – говорит о. Димитриан.

  – Да, поедем, поедем домой!– обрадовавшись такому повороту дела, произносит о. Онисий, давно смирившийся с тем, что его сегодня уже не вызовут. Мы помогаем батюшке подняться, и после того как он «расхаживает» ноги, о. Димитриан прощается с нами. Хотя мне очень хочется узнать подробности его разговора с комиссией, я не спрашиваю. Я тут человек посторонний, и происходящее меня не касается.

   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

   Известие о том, что митрополит приедет совершить литургию в соборе, застало благочиние врасплох. Православная община Серпухова сразу пришла в невероятное для городка движение, а я с Сергеем Алексеевичем поехал на оптовую базу за цветами. И теперь:

  – Как ты думаешь, такие розы можно вручить митрополиту? – задает вопрос Сергей Алексеевич, стоя рядом с флористом, который разглядывает настенные часы, отсчитывающие его переработку, больше, чем лежащий на столе букет.

  – Да что митрополит, невеста, что ли? Он монах, ему любые сойдут! – ворчу я, желая быстрее уйти. Мне по здоровью тяжело в помещении с воздухом, охлажденным до почти нулевой температуры.

  – Не нравится мне неожиданный приезд митрополита! – говорит Сергей Алексеевич, отправив флориста за другими розами, – слухи ходят нехорошие!

  – Мы знакомы совсем немного, но я уже успел заметить в тебе склонность к пессимизму! Выше голову, дядя Сережа, все будет хорошо! Как принесут розы, берем, и едем обратно в собор!

  – Нет, ты не понимаешь, почему я нервничаю! – со вздохом произносит Сергей Алексеевич,– ты слышал, что минувшей зимой в пригороде сгорел рубленый храм?

  – Костя недавно упоминал. А что?

  – Памятник деревянного зодчества, был на особом учете в епархии. Эксперты установили, что возгорание произошло там, где сын священника имел обыкновение, против всех правил, изготавливать из огарков свечи. Однако священник заявил, что виноват сторож, заходивший погреться и не выключивший плитку, от чего в старой проводке произошло замыкание. Возможно, так и было. Но распространение огня показало, что имелся катализатор процесса, предположительно, пропитавший деревянные полы свечной воск. Если не он, пожарная машина успела бы. Но митрополит называет виновником случившегося о. Мефодия. – Говорит Сергей Алексеевич.

  – Да разве настоятель городского собора имеет отношение к пожару в деревенском храме? – спрашиваю я, наблюдая, как Сергей, удовлетворившись принесенными розами, переходит к выбору специальной оберточной бумаги, необходимой для придания букету «шикарного» вида.

  – Митрополит как-то рассылал циркуляр, требовал установить в храмах пожарную сигнализацию. В сгоревшем храме ее не было, по причине малого дохода и нерасторопности священника. Теперь же митрополит считает, что благочинный должен был изыскать деньги и выполнить указание. Не могу представить себе, как, в благочинии десятки храмов, и во всех необходимы технические усовершенствования. Так что, как чует мое сердце, в епархии против нас созрела интрига! – говорит Сергей Алексеевич и требует от флориста «раздеть» витринный букет. Только на нем есть «правильная» упаковка. Стеная, флорист соглашается.

   Ожидая, когда создастся нечто, достойное митрополита, я спрашиваю:

  – Какая интрига?

  – О. Мефодий дистанцируется от политических дрязг. Он, в основном, занимается молитвенной жизнью. Это хорошо для священника, но плохо для благочинного крупного округа. О. Мефодий словно не замечает, что происходит в государстве. Народу внушили мысль, что он не сам зарабатывает на жизнь, а его из милости содержит тот или иной чиновник. В Серпухове уже есть «городские», «районные», сейчас к ним добавились «Подольские». Все эти кланы ходят в собор, но не для того, чтобы молиться Богу. Для них вера – это способ вербовки людей в свои ряды, а благочинный – тотемная должность. Да только о. Мефодий на нее не подходит. Поэтому неожиданное появление митрополита – это плохая новость. Мне думается, что он, фигурально выражаясь, едет «рубить» неугодные гражданским властям головы.

  – А ты разделяешь мнение наших клириков, что в происходящем с Русью отчасти виноват патриарх? – спрашиваю я, помогая Сергею Алексеевичу загрузить тяжелый букет в мой автомобиль.

  – Молодые батюшки, возможно, в чем-то правы, – уклончиво произносит алтарник, усаживаясь в машину рядом со мной, – но патриарх не так уж плох, как говорят в частных беседах, и пытаются изобразить в соц. сетях. Патриарха Сергия тоже обвиняли во многом, и до сих пор обвиняют. Однако никто не попытался представить, что было бы, если первосвятитель не стал договариваться с коммунистами, а вступил с ними в противодействие. Были ли тогда на Руси верующие, и был ли у нас наш собор? Вот в чем вопрос!

  – Христос обещал, что врата ада ее не одолеют церковь. Из этого следует вывод, что не нам переживать за ее сохранность. Скорее, переживать надо за Русь. А сейчас русское общество стремится в духовный ад первобытных племен, люди сознательно опускаются до животного примитивизма. Вот с этим, мы и должны бороться!

  – Ну и как ты себе это представляешь? – спрашивает Сергей Алексеевич, выслушав меня без одобрения.

  – Как и предложили молодые батюшки! Поместными соборами, участием в них самых широких слоев населения. Нам нужно понять, каким образом развиваться дальше. Если мы не станем особым, русским социумом, состоящим из Божьих людей, то погибнем, как нация! – говорю я, въезжая на территорию собора.

  Далее наш разговор не продолжается: выйдя и машины, мы оказываемся в суете подготовки к встрече митрополита, и, получив указание положить цветы в холодильник, направляемся в здание воскресной школы.

   В одном из классов я вижу Маргариту Ивановну и Татьяну, которые, разложив на партах материал, шьют платья для детского хора. Я останавливаюсь и смотрю на женщин. Маргарита Ивановна, заметив меня, здоровается, а затем обменивается с Татьяной взглядом. Яр краснеет, и Тихая, поджав губы, с недовольным видом закрывает дверь перед моим носом. Я соображаю, что Яр в прошлом заметила интерес к себе со стороны Жени, однако его намерения остались для нее тайной. Если брат считал Татьяну дочерью, но не сказал ей, то, как это сделать мне? Я даже не знаю имя матери Татьяны!

   Из задумчивости меня выводит Костя: он зовет меня с собой, в гаражную мастерскую. Поскольку Сергея Алексеевича поблизости не видно, и неизвестно, нужна ли ему моя помощь, я соглашаюсь пойти. Работы оказывается много, и едва мы заканчиваем, нас зовет Василий Михайлович. Он уверяет, что необходимо срочно разобрать леса в боковом алтаре, иначе всем будет « полный капут».

   После разборки лесов, по настоянию, как всегда, загадочно появившегося Сергея Алексеевича, мы перемещаемся в главный алтарь. В нем трудятся, пытаясь добиться от церковной латуни «золотого» блеска, молодые батюшки, привычно споря о патриархе, государстве и текущем моменте. Сергей Алексеевич пальцем указывает, что кому-то из нас необходимо подняться по лестнице, и снять икону над царскими вратами.

  – Это слишком высоко, у меня голова будет кружиться! – нерешительно говорю я.

  – А я тяжелый, лестница не выдержит! – трогая рукой хлипкую конструкцию, произносит Василий Михайлович.

  – У меня нога больная. Тогда, кто же рискнет? – спрашивает Сергей Алексеевич.

   Костя, взглядом сосчитав ступеньки, говорит:

  – Молитесь обо мне, святые отцы! – и, обреченно вздохнув, лезет вверх, откуда вскоре возвращается, с трудом держа тяжелую икону. Она от постоянного каждения в алтаре так покрыта слоем копоти, что лишь здесь, внизу, становится понятно, что это икона Христа – Спасителя.

  – А что я про кадильный дым говорил! – восклицаем о. Наум, подойдя к нам, – результат, сами видите! Лет шесть, как повесили, а уже пора на реставрацию!

  – Очистим! Быть того не может, чтобы не очистили! – говорит Сергей Алексеевич. Он берет влажную салфетку и бережно, едва дыша, проводит ею по лику. Получается нехорошо: грязь, не уступая позиций, собирается в противные плотные комочки, ухудшающие изображение. Присутствующие в расстройстве крестятся, а Василий Михайлович огорченно спрашивает:

  – Что же делать? Обратно в таком виде не повесишь, и без специалистов в порядок не приведешь! Но до рассвета чуть осталось, скоро служба начнется!

  – Не хочу вас огорчать, да только икона Спасителя над царскими вратами, висеть должна! – говорит о. Андрей. Будучи рассеянным человеком, он вытирает пот со лба грязной тряпкой, от чего становится похожим на трубочиста. Сергей Алексеевич отрывает от рулона и подает о. Андрею чистую салфетку, а затем говорит задумчиво:

  – Есть еще икона Спасителя, в боковом алтаре. Там редко служат литургию, она, как новенькая! Если принести сюда и повесить вместо этой, будет как раз то, что нужно! Комар носу не подточит!

  – В том алтаре настоятель уединился, строго – настрого приказал не беспокоить! – испуганным голосом говорит о. Андрей, потом спрашивает, – кого мы туда пошлем? – и тут же сам отвечает, – некого послать!