Текст книги "100 великих речей"

Автор книги: Виорэль Ломов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Речь Горчакова о разрыве Парижского трактата (1870)

По окончании неудачной для Российской империи Крымской войны (1853–1856) состоялся Парижский конгресс, на котором 18 (30) марта 1856 г. был подписан многосторонний международный договор, ущемлявший права России и её территориальные интересы. Ключевую роль в разрыве Парижского трактата сыграл канцлер князь Алексей Михайлович Горчаков (1798–1883). В 1870 г. на совете под председательством императора Александра II он выступил с этим предложением и произнес короткую «горячую» речь.

Парижский мирный договор 1856 г. полностью изменил сложившуюся после Наполеоновских войн расстановку политических сил в Европе, уничтожив европейскую систему, покоившуюся на Венских трактатах 1815 г. В частности, Парижский трактат запрещал иметь на Чёрном море военные флоты и создавать на побережье военно-морские арсеналы и крепости. Таким образом, Россия лишалась всякой возможности защищать собственное побережье.

Несмотря на то что Парижский трактат де-юре «навечно» предписывал Российской империи не совать носа в Черное море, князь А.М. Горчаков, назначенный в апреле 1856 г. главой МИД, пообещал царю Александру II дипломатическим путем отменить унизительные для России статьи договора. Министр разослал во все русские посольства за рубежом циркуляр, где говорилось: «Россию упрекают в том, что она заключается в одиночестве и хранит молчание ввиду явлений, не согласных ни с правом, ни со справедливостью. Говорят, Россия дуется. Нет, Россия не дуется, а сосредоточивает себя». Сосредотачиваться России пришлось 15 лет.

В 1867 г. Горчаков был назначен государственным канцлером Российской империи. Новая должность лишь добавила решимости князю порвать с унижением, которое претерпевало наше государство.

А.М. Горчаков. Фото 1865–1870 гг.

В июне 1870 г. разразилась франко-прусская война. Вторая империя Наполеона III стала разваливаться под ударами прусских войск. Хладнокровно взвесив создавшееся положение на международной арене, Горчаков решил воспользоваться европейским расколом и вбить в него еще и российский клин. Что могло развалить Европу окончательно? Конечно же возвращение на европейскую арену еще одного основного игрока – России. Для этого надо было уничтожить позорные статьи Парижского трактата 1856 г. Но прежде канцлеру предстояло уломать российскую элиту, озабоченную неспокойной обстановкой внутри страны и не желавшую обострения международных отношений. Да и страны – участницы Парижского трактата, по мнению царедворцев, всё еще дружно противостояли России, толком не оправившейся после Крымской войны. Горчакову удалось убедить царя, что нет резонов дожидаться окончания франко-прусской войны и что наступил наиболее подходящий момент для разрыва Парижского трактата. Александр II созвал совет, на котором канцлер должен был огласить свое предложение. Используя прямые и косвенные источники, попробуем реконструировать речь канцлера.

На совете под личным председательством его величества присутствовали военный министр Д.А. Милютин, члены Госсовета П.А. Валуев и князь С.Н. Урусов, министры В.Н. Панин и А.Е. Тимашев и др. высокопоставленные чиновники. Они были посвящены в тему заседания, и большинство было настроено скептически либо решительно против, поскольку разрыв трактата грозил России очередным столкновением со всей Европой и новой войной.

Канцлер был краток. Он предложил «смыть пятно, оставшееся на страницах новейшей истории нашего Отечества: уничтожить запрет, наложенный на Россию парижским трактатом, запрет строить корабли в портах Черного моря и вообще снять запрещение на содержание в этом море более определенного количества кораблей».

Как вспоминал позднее сам Горчаков: «Все были, конечно, согласны с тем, что запрет должен быть снят с России относительно русского Черного моря; но однако все, а в том числе и военный министр, полагали, в видах осторожности, совершенно необходимым, прежде чем решиться на этот шаг, предварительно снестись с державами, подписавшими парижский трактат».

По всему видно было: революционное предложение канцлера заболтают, ограничившись оговорками и «дальнейшими рассмотрениями». Горчаков пошел ва-банк и вновь, только еще энергичнее повторил сказанное:

«Если действовать так, как здесь советуют, – сказал я весьма горячо, – то это значит отказаться от самой цели; это значит ничего не получить, ничего не добиться. Должно просто заявить всей Европе, что Россия, по отношению к Черному морю, разрывает Парижский трактат 1856 года, и таковым заявлением великий факт свершится».

Горячая речь Александра Михайловича произвела сильное впечатление.

«Я вполне согласен с князем Горчаковым», – сказал Александр Николаевич, вставая».

Это означало одно: император одобрил предложение канцлера и принял судьбоносное для России решение. «Таким образом, один из всего совета, властию и волею своею державною государь совершил великое деяние».

Дальнейшие события показали, что «время для этого выступления было выбрано Горчаковым исключительно удачно. Франция, главный «хранитель» условий трактата, потерпела военный разгром. Пруссия должна была стать на сторону России… В такой обстановке разгромленная пруссаками в 1866 г. Австрия вряд ли отважилась бы пойти на столкновение с Россией. Оставалась Англия, но она не могла и не желала воевать в одиночестве, это было известно. Горчаков, исходя из глубокого понимания международной обстановки, с уверенностью утверждал, что России не грозит никакая опасность. По словам его близкого помощника барона Жомини, он «предвидел возможность только войны на бумаге, газетной перебранки и прений в парламентах» (С.Н. Сергеев-Ценский).

В октябре 1870 г. Горчаков распространил через российских послов в Лондоне, Париже, Вене и Стамбуле циркулярную депешу, в которой говорилось, что «Россия не может долее считать себя связанной положениями трактата, которые ограничивают ее безопасность на Черном море», что она приступает к восстановлению арсеналов и военно-морского флота в Азовско-Черноморском регионе. При этом Россия подтверждала свое намерение соблюдать все остальные пункты Парижского трактата.

По отзывам дипломатов, «циркуляр Горчакова произвёл во всех европейских столицах впечатление разорвавшейся бомбы». В Англии, Франции и Австрии встретили это известие враждебно, но, как и предвидел Горчаков, всё их недовольство вылилось в словесную трескотню и бумажную переписку. К тому же Россию (как и предвидел Горчаков) поддержала «благодарная» Пруссия, по отношению к которой во франко-прусской войне Россия соблюдала нейтралитет.

Конференция в Лондоне, открывшаяся 5 (17) января 1871 г., придала решению России международно-правовой статус. Договор от России подписал русский посол в Лондоне граф Ф.И. Бруннов. «Высокопоставленные представители Англии, Германии, Франции, Австро-Венгрии, Турции, Италии и России совершили, весьма неспешно и торжественно, весь положенный по дипломатическому протоколу сложный ритуал и… утвердили принятое Россией решение».

Траурная речь Достоевского на могиле Некрасова (1877)

30 декабря (по ст. стилю) 1877 г. на похоронах русского поэта, «народного печальника» Николая Алексеевича Некрасова (1821–1877) писатель Федор Михайлович Достоевский (1821–1881) произнес траурную речь, ставшую «настоящим событием» (В.Г. Короленко). Фрагменты речи были опубликованы в прессе, «Дневнике писателя» Достоевского и воспоминаниях современников.

Писатель В.Г. Короленко в «Истории моего современника» вспоминал: «В конце 1877 года умер Некрасов. Он хворал давно, а зимой того года он уже прямо угасал. Но и в эти последние месяцы в «Отечественных записках» появлялись его стихотворения. Достоевский в своем «Дневнике писателя» говорит, что эти последние стихотворения не уступают произведениям лучшей поры некрасовского творчества. Легко представить себе, как они действовали на молодежь. Все знали, что дни поэта сочтены, и к Некрасову неслись выражения искреннего и глубокого сочувствия со всех сторон.

Был у меня в то время приятель, студент Горного института, очень радикальный, очень добродушный и комически наивный в своем радикализме. Он передавал мне, будто собираются подписи под адресом Некрасову студентов всех учебных заведений. Смысл адреса он на своем выразительно-наивном языке кратко резюмировал так:

– Слушай, брат Некрасов. Тебе все равно скоро помирать. Так напиши ты этим подлецам всю правду, а уж мы, будь благонадежен, распространим ее по всей России.

Говорили, что Некрасов был им очень растроган».

В этом отрывке сплелись воедино Некрасов, молодежь и Россия, в которой мало кто говорил правду, которой управляли подлецы и которую в ближайшие полста лет ожидали великие потрясения.

Достоевский и Некрасов познакомились в мае 1845 г. Между ними сложились сложные отношения, которые сменились нормальными только после возвращения Достоевского с каторги и ссылки, когда он организовал со своим братом собственный журнал и обанкротился.

Достоевский тяжко воспринял опасную болезнь страдавшего Некрасова, написавшего как-то: «Тяжело умирать, хорошо умереть». Писатель часто навещал больного. Если поэт был в силах, то читал гостю свои последние стихи. Когда 27 декабря Достоевский «узнал о кончине Некрасова, то был огорчен до глубины души. Всю ночь он читал вслух стихотворения усопшего поэта, искренно восхищаясь многими из них и признавая их настоящими перлами русской поэзии» (А.Г. Достоевская).

Полной речи, произнесенной Достоевским на могиле Некрасова, не сохранилось. Аудиозапись тогда не велась, и вряд ли кто водил карандашом по бумаге – был 12-градусный мороз. Прощание с поэтом проходило в разгар зимы. Одно доподлинно известно: речь была по необходимости краткой, но чрезвычайно торжественной, несмотря на тихий голос Федора Михайловича. Достоевский донес до многочисленных поклонников поэта, провожавших его в последний путь, главное – не только кем был Некрасов при своей жизни для русской поэзии, но кем он стал для русской культуры после кончины.

Отдельные фрагменты речи можно найти у самого Достоевского в его «Дневнике писателя» за 1877 год, в «Воспоминаниях» его жены А.Г. Достоевской и произведениях, дневниках и переписке русских литераторов В.Г. Короленко, А.Я. Панаевой, П.П. Гнедича, А.А. Плещеева, В.П. Буренина, Г.В. Плеханова и др.

Некрасов умер 27 декабря в Петербурге, в своей квартире, на углу Бассейной и Литейной, панихида проходила 30-го. «На похороны… собралось несколько тысяч его почитателей. Много было учащейся молодежи. Процессия выноса началась в 9 часов утра, а разошлись с кладбища уже в сумерки». Молодежь с лавровыми венками, оцепившая гроб, несла его на руках до Новодевичьего монастыря. Перед гробом несли огромный венок «от русских женщин» Процессию сопровождала конная полиция. В последнем слове священник читал отрывки из некрасовского «Рыцаря на час». Достоевский с женой приехали на отпевание.

Над открытой могилой произносились речи, читались стихи. Протиснулся к могиле и Федор Михайлович, «угрюмый и суровый, с растрепавшимися волосами» (А.А. Плещеев).

Воспользуемся двумя источниками, наиболее полно передающими речь. Это «Дневник писателя» Достоевского и «История моего современника» Короленко.

Первое слово – автору речи:

«Находясь под глубоким впечатлением, я протеснился к его раскрытой еще могиле, забросанной цветами и венками, и слабым моим голосом произнес вслед за прочими несколько слов.

Я именно начал с того, что это было раненое сердце, раз на всю жизнь, и незакрывшаяся рана эта и была источником всей его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко всему, что страдает от насилия, от жестокости необузданной воли, что гнетет нашу русскую женщину, нашего ребенка в русской семье, нашего простолюдина в горькой, так часто, доле его. Высказал тоже мое убеждение, что в поэзии нашей Некрасов заключил собою ряд тех поэтов, которые приходили со своим «новым словом». В самом деле (устраняя всякий вопрос о художнической силе его поэзии и о размерах ее), – Некрасов был в высшей степени своеобразен и, действительно, приходил с «новым словом». Был, например, в свое время поэт Тютчев, поэт обширнее его и художественнее, и, однако, Тютчев никогда не займет такого видного и памятного места в литературе нашей, какое, бесспорно, останется за Некрасовым. В этом смысле он в ряду поэтов (то есть приходивших с «новым словом») должен прямо стоять вслед за Пушкиным и Лермонтовым.

Похороны Н.А. Некрасова. Рисунок XIX в.

Когда я вслух выразил эту мысль, то произошел один маленький эпизод: один голос из толпы крикнул, что Некрасов был выше Пушкина и Лермонтова, и что те были всего только «байронисты». Несколько голосов подхватили и крикнули: «Да, выше!» Я, впрочем, о высоте и о сравнительных размерах трех поэтов и не думал высказываться».

Теперь – слово Короленко:

«Достоевский говорил тихо, но очень выразительно и проникновенно. Его речь вызвала потом много шума в печати. Когда он поставил имя Некрасова вслед за Пушкиным и Лермонтовым, кое-кому из присутствующих это показалось умалением Некрасова.

– Он выше их, – крикнул кто-то, и два-три голоса поддержали его.

– Да, выше… Они только байронисты.

Это было именно то место, когда Достоевский своим проникновенно-пророческим, как мне казалось, голосом назвал Некрасова последним великим поэтом из «господ». Придет время, и оно уже близко, когда новый поэт, равный Пушкину, Лермонтову, Некрасову, явится из самого народа…

– Правда, правда… – восторженно кричали мы Достоевскому, и при этом я чуть не свалился с ограды.

Достоевский, разумеется, расходился в очень многом и очень важном со своими восторженными слушателями. Впоследствии он говорил о том, что народ признает своим только такого поэта, который почтит то же, что чтит народ, то есть, конечно, самодержавие и официальную церковь. Но это уже были комментарии. Мне долго потом вспоминались слова Достоевского, именно как предсказание близости глубокого социального переворота, как своего рода пророчество о народе, грядущем на арену истории» (В.Г. Короленко).

P.S. Траурная речь Достоевского оказалась пророческой: на арену истории в муках и крови явился советский народ, сплоченней которого не знала история, а из самого народа явились новые поэты, равные Пушкину, Лермонтову, Некрасову – Маяковский, Есенин, Твардовский…

Речь Александрова по делу Засулич (1878)

Русский юрист, прокурор, искусный судебный оратор Пётр Акимович Александров (1836–1893) прославился во многих судебных делах и как выдающийся адвокат (присяжный поверенный). Громкий успех выпал ему как защитнику Веры Засулич, обвиняемой в покушении на убийство столичного градоначальника Ф.Ф. Трепова. Блестящее выступление адвоката повлияло на коллегию присяжных, вынесших вердикт о невиновности Засулич (1878), поддержанный окружным судьей А.Ф. Кони. По сей день речь Александрова на этом процессе, в которой он одним из первых в практике судопроизводства рассмотрел психологические проблемы, мучившие подсудимую, остаётся образцом адвокатуры.

Суд над народницей-террористкой Верой Ивановной Засулич (1849–1919) стал важнейшей критической точкой в судьбе России конца XIX в. В процессе по этому делу схлестнулись царская администрация и народники, ревнители монархической власти и либералы, взлелеянные эпохой Александра II. Остроту процессу придала также судебная реформа 1864 г., ознаменовавшая переход от сословно-самовластной судебной системы к либерально-буржуазной.

Суть дела. 24 января 1878 г. Засулич под видом просительницы пришла в общественную приемную петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова и выстрелами из револьвера тяжело ранила его. Она была тут же арестована. Спешное дознание установило: причиной покушения стала месть Трепову, который, нарушив царские указы о запрете телесных наказаний, велел в июле 1877 г. сечь розгами политического заключенного студента А.С. Боголюбова за то, что тот в Доме предварительного заключения не снял перед ним фуражку. Боголюбов был незнаком Засулич, и это вносило дополнительную интригу в расследование, т. к. «месть» террористки была не мотивированной.

От следователей дело поступило в Санкт-Петербургский окружной суд, куда только что был назначен председателем великий русский юрист, а тогда всего лишь чиновник Министерства юстиции Анатолий Фёдорович Кони. Министр юстиции К.И. Пален распорядился рассмотреть дело 31 марта в открытом суде присяжных, при этом потребовав от Кони гарантий того, что присяжные признают Засулич виновной. В противном случае судья должен повести процесс с нарушением законодательства, чтобы потом можно было отменить решение в кассационном порядке. Кони проявил характер и ответил министру: «Я председательствую всего третий раз в жизни, ошибки возможны и, вероятно, будут, но делать их сознательно я не стану, считая это совершенно несогласным с достоинством судьи!»

В.И. Засулич

При рассмотрении дела Кони помогали двое судей – В.А. Сербинович и О.Г. Ден. Обвинителем выступил тов. прокурора этого суда К.И. Кессель, защитника выбрала Засулич – бывшего прокурора судебной палаты П.А. Александрова. Александров тщательно подготовился к судебным баталиям, изучил поведение присяжных на других судебных заседаниях, после чего отвел 9 человек, благоволивших к властям и осуждавших радикализм.

31 марта зал суда был забит столичной публикой до отказа. Обвиняемая признала, что стреляла в Трепова не с целью убить его, а чтобы создать судебный прецедент.

Когда начались прения сторон, прокурор обвинил подсудимую в заранее обдуманном намерении лишить жизни Трепова, признав инцидент с поркой Боголюбова не относящимся к данному суду. Затем слово дали защитнику.

Речь Александрова сопровождалась вскрикиваниями, слезами и аплодисментами публики. Кони едва не выгнал всех из зала. Защитник напрямую связал порку Боголюбова и выстрелы в градоначальника. При этом обратил главное внимание не на само покушение, а на психологию подсудимой. «Адвокат… оказался гением пиар-технологий: он сумел навсегда внушить нарождавшемуся российскому гражданскому обществу чувство вины за собственную благонадежность и превратил суд над Засулич в суд над системой… Он всего лишь… показал, что политический строй порочен, что в стране царит произвол должностных лиц, что тюремная система уродлива, а общество с этим всем мирится. И вот является чистая девочка и своим поступком разрушает этот постыдный негласный «общественный договор». И ее теперь за это накажут? Да она же героиня, а не преступница!»

Выдержка (с сокращениями) из пространной речи Александрова:

«…Через пятнадцать лет после отмены розг… известие о наказании Боголюбова розгами не могло не произвести на Засулич подавляющего впечатления… Нет, не с формальной точки зрения обсуждала В. Засулич наказание Боголюбова; была другая точка зрения, менее специальная, более сердечная, более человеческая… Боголюбов был осужден за государственное преступление… Закон карающий может отнять внешнюю честь, все внешние отличия, с ней сопряженные, но истребить в человеке чувство моральной чести, нравственного достоинства судебным приговором, изменить нравственное содержание человека, лишить его всего того, что составляет неотъемлемое достояние его развития, никакой закон не может… С чувством глубокого, непримиримого оскорбления за нравственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию о позорном наказании Боголюбова.

Что был для нее Боголюбов? Он не был для нее родственником, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видала и не знала его… Роковой вопрос встал со всей его беспокойной настойчивостью. Кто же вступится за поруганную честь беспомощного каторжника? Кто смоет, кто и как искупит тот позор, который навсегда неутешимой болью будет напоминать о себе несчастному?.. Наконец, где же гарантия против повторения подобного случая?.. Мысль о преступлении, которое стало бы ярким и громким указанием на расправу с Боголюбовым, всецело завладела возбужденным умом Засулич… Руководящим побуждением для Засулич обвинение ставит месть… но для меня представляется невозможным объяснить вполне дело Засулич побуждением мести… Одна «месть» была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководит личными счетами с отомщаемым за себя или близких. Но никаких личных, исключительно ее, интересов… не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым… В поступке Засулич… нельзя не видеть самого беззаветного, но и самого нерасчетливого самопожертвования. Так не жертвуют собой из-за одной узкой, эгоистической мести… Засулич решилась искать суда над ее собственным преступлением, чтоб поднять и вызвать обсуждение забытого случая о наказании Боголюбова. Когда я совершу преступление, думала Засулич, тогда замолкнувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступление вызовет гласный процесс, и Россия, в лице своих представителей, будет поставлена в необходимость произнести приговор не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, в виду Европы…»

Под впечатлением речи Александрова присяжные, посовещавшись 20 минут, вынесли вердикт: «Нет. Не виновна».

P.S. Если посмотреть на деяние Засулич не с психологической, а с исторической точки зрения, обвинять ее в терроризме невозможно. Идею народного суверенитета и право народа на восстание против тиранов провозгласила и доказала ее справедливость Декларация независимости США, оказавшая влияние на все мыслящие слои европейского общества, в том числе и на народников в России. «Когда власть пожирает права народа, последний вправе переменить правительство и заменить его таким, которое наилучшим способом служит его интересам». Это и произошло в нашей стране в октябре 1917 г.