Текст книги "Клуб Мертвых"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Дойдя до конца улицы, Мюфлие остановился.

– Вот тебе и раз! – сказал он. – Где же кабак?

– Он был здесь?

– Да, вот и дом, и дверь… Но я не слышу и не вижу ничего! Точно все здесь вымерло!

– Не постучать ли?

– Попробуем?

Мюфлие осторожно стукнул в ставню.

Тишина. Вторая попытка имела тот же результат.

Вдруг над головами друзей открылось круглое окно и показалась чья-то голова.

– Это печально! – сказал Мюфлие вполголоса. – Печально, друг мой Кониглю!

– Да, Мюфлие!

– Мюфлие! Кониглю! – раздался сверху голос.

– А! Тут есть люди! – вскричал радостно Мюфлие. – Отворите! Мы свои!

Послышалось что-то вроде сдержанного смеха.

– Э! – заметил Кониглю. – Кажется, над нами смеются?

– Нет… Идут.

Действительно, за дверью послышались чьи-то шаги, потом ключ повернулся в замке.

– Наконец! – сказали в один голос два друга.

Они не произнесли больше ни слова, так как в ту же минуту дверь быстро распахнулась и два удара, мастерски направленные, обрушились на головы двух друзей, которые с глухим стоном повалились на землю.

Удары были нанесены железной полосой и с такой силой, что Мюфлие и Кониглю, не успев даже вскрикнуть, лишились чувств.

– Теперь возьмите их, – сказал чей-то голос. – Мы разберемся с ними после…

Несколько человек вышли из дверей и, подняв несчастных друзей, внесли их в дом.

Двери закрылись и все стихло.

Бедный Мюфлие! Бедный Кониглю!

24
КОШКА И МЫШЬ

Мы оставили Дьюлуфе в ту минуту, когда, пораженный пулей полицейского, он попал в руки своих преследователей.

Малуан, Бибе и Трюар успели спастись. Успех поисков был, значит, далеко не полным. Но известно было, что Дьюлуфе уже давно был неразлучным спутником Бискара. Через него надеялись овладеть всей шайкой и особенно ее страшным, неуловимым главарем.

Дьюлуфе был немедленно перевезен в тюрьму и там положен в лазарет.

Первая пуля только оцарапала ему плечо, но вторая попала в спину и он спасся от смерти только чудом, однако не был поврежден ни один из важных органов, и хирург объявил, что он отвечает за жизнь больного, если только не будет какого-нибудь особенного осложнения.

Пули были вынуты. Не прошло и нескольких дней, как сильная натура каторжника так ускорила излечение, что можно было уже подвергнуть его допросу.

Но в то время как жизнь одерживала верх над смертью в этом сильном организме, воля и разум, казалось, были навсегда парализованы.

Дьюлуфе молчал. На предлагаемые ему вопросы он отвечал едва заметными знаками и целыми часами лежал неподвижно, полуприкрыв глаза.

Однажды утром несколько человек, в том числе и хирург, окружили его постель.

– Он может выдержать допрос? – спросил один из них.

Внимательный наблюдатель мог бы заметить, как при этих словах лицо Дьюлуфе нервно подернулось.

Хирург взял его за руку, пощупал пульс, потом, приложив ухо к груди, прислушался к биению сердца.

– Может, – сказал он наконец.

Затем, обращаясь к одному из присутствующих, он добавил:

– Хорошенько осматривайте перевязки на его ранах. Очень важно, чтобы они не сдвинулись. Вы меня слышите? – продолжал он, обращаясь к Дьюлуфе. – Избегайте резких движений. Неосторожность может стоить вам жизни…

Дьюлуфе наклонил голову в знак того, что он понял.

– И вы не будете сопротивляться? – спросил хирург.

Дьюлуфе вместо ответа протянул свои тощие руки и взглянул на них с печальной улыбкой.

Он, видимо, не доверял больше своей силе… Сопротивляться!… Да разве это было возможно?… Он об этом и не думал.

– Когда он должен ехать? – спросил хирург.

– Через несколько минут… Холодная корзина уже готова, – отвечал один из присутствующих.

При словах «Холодная корзина» Дьюлуфе невольно вздрогнул. Он понял, что для него снова начинается борьба, борьба преступника против общества, где виновный всегда бывает побежден.

Он не был более больным, жизнь которого защищает наука, он становился опять разбойником, которого общество имело право убить.

Он вспомнил в эту минуту ужасную сцену смерти своего отца, когда старый рыбак пожертвовал собой для спасения своего ребенка…

Теперь он был один. Никто не мог и не хотел спасти его. Да и к чему?… Кончено! Все кончено!…

Спустя минуту Дьюлуфе вышел из лазарета, поддерживаемый полицейскими. Его посадили в ожидающий его фургон, дверца захлопнулась с металлическим лязгом, и экипаж тронулся.

Дьюлуфе впервые осознал свое положение. До сих пор он еще не думал о том, что ему придется предстать перед следователем, что его будут допрашивать и что ему придется отвечать.

В чем могут его обвинять? Может быть, все было известно?… Все!… Он вздрогнул всем телом. Он крал… Он убивал… Да, убивал… Внезапно он почувствовал ужас… Уже теперь он знал, что у него не хватит мужества отпираться.

Он пытался бороться с этим состоянием, пытался обрести прежнюю волю… Он говорил себе, что он давно уже знал, что этот час настанет, что он не ребенок…

К чему же бояться? Ведь хватало же ему присутствия духа для совершения преступлений?

– Выходите! – раздался вдруг грубый голос, и дверцы фургона отворились.

Дьюлуфе повиновался, и спустя минуту жандарм ввел его в большую и светлую комнату – кабинет следователя.

За бюро сидел человек, не поднявший даже головы при входе арестанта. Это был господин Варнэ, следователь. Неподалеку за маленьким столом сидел его секретарь, с любопытством взглянувший на вошедшего.

Жандарм, введя арестанта, вытянулся у дверей.

– Хорошо, – сказал следователь, по-прежнему не поднимавший головы. – Жандарм, вы можете идти…

Дьюлуфе остался стоять у дверей.

– Сядьте, – сказал ему следователь, перелистывая лежавшие перед ним бумаги.

Дьюлуфе повиновался.

Прошло несколько минут. Дьюлуфе больше не думал. Он был захвачен колесами страшной машины правосудия.

Молчание тяжело давило его, ему хотелось, чтобы следователь заговорил.

По мере того, как длилось ожидание, присутствие духа покидало его. Он приготовил было несколько ответов и теперь забыл их.

Наконец следователь оттолкнул от себя бумаги и поправил синие очки, скрывавшие его глаза.

– Как вас зовут? – спросил он.

Дьюлуфе вздрогнул.

Варнэ повторил вопрос.

– Варфоломей Дьюлуфе!

– Сколько лет?

– Пятьдесят два.

– Родился в…?

– В Тулоне.

– У вас есть еще прозвище?… Вас зовут, кажется, «Китом»?

– Да, – отвечал Дьюлуфе. – Это потому, что я был толст. Прежде…

Новая пауза.

– Вы знаете, без сомнения, что ваше положение очень серьезно, – раздался снова спокойный и монотонный голос следователя… – Для вашей же пользы я предупреждаю вас, что только абсолютная искренность может обещать вам снисхождение судей.

Дьюлуфе хотел отвечать, но Варнэ остановил его жестом.

– Не спешите говорить,– сказал он. – Вы видите перед собой не врага. Следователь – это исповедник, вы можете ему все сказать. Итак, помните, что малейшая ложь повредит вам.

Впрочем, все красноречие следователя было бесполезно. Дьюлуфе и не думал теперь о том, что могло или не могло ему повредить. Его грудь была сжата, как в тисках.

– Я начинаю – продолжал следователь. – Не спешите с ответами, обдумывайте хорошенько, у вас есть время… Вы принадлежите к шайке, носящей имя «Парижские Волки», не правда ли? Это неоспоримо, и я иду далее. Ведь это правда? Вы принадлежите к этой шайке?

– Да, – отвечал Дьюлуфе.

– Глядя на вас, – продолжал Варнэ, – я не вижу на вашем лице печати преступных инстинктов, и я готов верить, что вы не раз были увлечены гораздо далее, чем хотели.

Голос следователя принял ласковое, дружеское выражение. Это обмануло грубую, но наивную натуру Дьюлуфе.

– О! Да, это правда!

– Вы слабы… О! Слабость ведет далеко… И я уверен, что в вашу душу уже проникло раскаяние…

Как ни был ограничен ум Дьюлуфе, но это преувеличенное снисхождение изумило его. К чему следователь не приступал прямо к делу? Слово «раскаяние» звучало фальшиво в его устах. К тому же он, Дьюлуфе, не произнес ни одного слова, которое могло бы дать повод к подобным заключениям.

Следователь не спускал глаз с его лица. Очевидно, он пытался прочесть там впечатление, произведенное его словами.

– Вы были очень виновны, Дьюлуфе, – сказал он. – Само ваше стремление скрыться от розысков правосудия доказывает, что вы вполне сознавали лежавшую на вас огромную ответственность…

– Черт побери! – пробормотал Дьюлуфе, которым начинало овладевать глухое раздражение. – Уж не надо ли было мне самому лезть в лапы жандармов?

– Не говорите так. До сих пор ваше поведение было прилично, не заставляйте меня отказаться от доброго мнения, которое я составил о вас. Друг мой, мы хорошо знаем, что значит увлечение. Без сомнения, дурные советы увлекли вас на путь зла, привели на край бездны, в которую вы готовы упасть. Расскажите мне о первых годах вашей жизни…

– Я страдал, – сказал отрывисто Дьюлуфе, – я страдал, когда я был мал, я страдал потом, я страдаю и теперь… Вот моя жизнь. Она очень проста.

– Это очень печально, – заметил Варнэ, – но, скажите мне, не пытались ли вы когда-нибудь вернуться к добру?

– К добру! А я знаю, что это такое? Я знаю только каторгу и трущобы больших городов. Разве это путь к тому, что вы называете добром?

– Прежде всего надо отказаться от дурных знакомств, которые вас соблазняют на преступления.

– У каждого свои друзья. Я не хочу бросать своих.

– Согласен. Но можете ли вы называть друзьями людей, которые, подобно Бискару, сделали вам столько зла?

Дьюлуфе поднял голову и его взгляд встретился со взглядом следователя.

– Бискар умер! – сказал он твердо.

– Вы думаете? – спросил следователь, снова перелистывая бумаги. – Вы твердо в этом уверены?

– Бискар умер! – повторил Дьюлуфе.

Варнэ вздохнул.

– В таком случае, – сказал он, – бесполезно сообщать вам некоторые факты, которые, мне кажется, должны интересовать вас… Они, в таком случае, основаны на клевете…

– Факты… интересные для меня?…

– Да… впрочем, я сообщу их вам… Может быть, узнав содержание одной из этих бумаг, вы будете не так уже уверены в смерти Бискара. Желаете послушать?

– Разве я свободен?

Следователь, казалось не расслышал этой логичной фразы и продолжал.

– У вас была любовница, которую звали «Поджигательницей»?

Смертельная бледность покрыла лицо Дьюлуфе и его руки судорожно сжались.

– Да, – отвечал он.

– Вы знаете, что она умерла?

Дьюлуфе утвердительно кивнул головой.

– Умерла в страшных муках, – продолжал следователь. – Но вы не знаете, без сомнения, что перед смертью к ней вернулось сознание и она рассказала, каким образом произошел случай, стоивший ей жизни…

Дьюлуфе не пошевелился.

– Я сказал – случай… Это выражение не совсем точное, так как эта женщина стала жертвой ужасного преступления, такого ужасного, что, несмотря на ее преступность, я невольно чувствую к ней жалость… Мне говорили, что вы ее очень любили?

– Это правда! – сказал хриплым голосом Дьюлуфе.

– Слушайте же. Я зачитаю сейчас показания, которые дала эта несчастная за несколько минут до своей смерти…

Секретарь взял поданную ему следователем бумагу и начал читать ровным, монотонным голосом.

«Сегодня, мы… товарищ королевского прокурора, были приглашены в один из домов улицы Арси. Там в одной из комнат второго этажа, мы нашли лежащую на постели женщину, пребывающую в ужасных муках вследствие ожогов, полученных во время пожара.

Три человеколюбивые особы окружили ее и одна из них, маркиза Ф., послала за нами, чтобы записать последние показания умирающей.

Мы, подойдя к постели и сообщив умирающей наш чин и звание, сняли с нее следующий допрос:

Вопрос:– Как ваше имя?

Ответ: – У меня нет имени. Меня звали «Поджигательница»… Я сама сгорела.

Вопрос:– Имеете вы что-нибудь сообщить?

Ответ:– Да, я хочу чтобы убили, чтобы сожгли убийцу!

Вопрос:– Кто убийца?

Ответ:– Волк!…

Ответы этой женщины прервались раздирающими душу криками, так что только с трудом мы могли уловить истинный смысл ее слов.

Вопрос:– Кого вы подразумеваете под именем «Волк»?

Ответ:– Его!… Разбойника! Биско!

Вопрос:– В каком убийстве вы его обвиняете?

Ответ:– В моем… Какое мне дело до других!… Он меня убил… Он меня сжег!… Я хочу, чтобы его сожгли!

Вопрос:– Правосудие будет совершено. Но для этого необходимо, чтобы вы рассказали подробно, как все произошло.

Ответ:– Вчера… Я встретила Биско…

Вопрос:– Вы уверены, что вы не ошиблись? Тот, кого вы зовете Биско и который не кто иной, как так называемый Биско или Блазиас, умер уже три дня тому назад.

Тут умирающая громко расхохоталась.

Ответ:– Умер! Нет, это неправда!… Это было не привидение. Разве у привидений есть зубы, чтобы кусать, когти, чтобы терзать?… Это был он!… Вы думаете, что я лгу?… Спросите тогда у моего Дьюлу… Ведь он помог ему спрятаться…»

На этом месте следователь прервал чтение.

Выражение лица Дьюлуфе было ужасно.

– Этот рассказ произвел на вас слишком сильное впечатление, – сказал господин Варнэ. – Может быть, вы слишком слабы, чтобы быть в состоянии прослушать его до конца?

– Нет, продолжайте! – сказал, стиснув зубы, Дьюлуфе. Чтение возобновилось.

« Вопрос:– Предположим, что это был Биско, что же дальше?

Ответ: – Мы поссорились… Я немного выпила… Я упрекала его, что он погубил Дьюлу… Я не хотела, чтобы он дал его схватить… Я назвала его громко по имени… Он запретил мне повторять… Он стал грозить мне, говоря, что если я изменю ему, выдам его… Он тогда разорвет меня, убьет, истолчет в ступке. Я расхохоталась ему прямо в лицо и убежала.

Вопрос:– Он вас преследовал?

Ответ:– Нет.

Вопрос:– Где это произошло?

Ответ:– Около рынка.

Вопрос:– Что же вы сделали потом?

Ответ:– Я хотела отравиться. У меня голова шла кругом. Я пошла тогда в кабак моего старого Дьюлуфе, но там был другой, а не он. Когда я вышла, Биско сторожил меня… Он схватил меня, понес в дом на углу этой улицы и положил на постель… Я была пьяна й смеялась, ничего не зная и не понимая… Он привязал меня к постели, обложил бумагой и тряпками, поджег, а сам убежал.

Вопрос:– Значит, этот пожар был устроен Бискаром?

Ответ:– Да, им!… Он сжег меня живьем!… Волк! Разбойник, его надо укоротить!…

Тут несчастная начала снова кричать от страшной боли. Среди ее криков и стонов можно было, однако, разобрать слова: «Волк! В огонь Биско!… Дьюлу, отомсти за меня… Выдай Биско!… Ступай смотреть, как его укоротят!»

Она умерла в восемь часов пятьдесят минут вечера».

Секретарь остановился.

Воцарилось молчание. Дьюлуфе глухо стонал, опустив голову на грудь.

– Вы слышали, – сказал наконец следователь, – так как это преступление совершено им, вам остается теперь исполнить последнюю волю умирающей, выдав правосудию убежище Бискара.

Дьюлуфе вскочил на ноги.

– Вот как! – кричал он. – Вы хотите, чтобы я сделался доносчиком? Чтобы я, Дьюлуфе, выдал вам Бискара!…

– Убийцу «Поджигательницы»!

– Бискар умер!

– Значит, эта женщина солгала. Это невозможно. Она не могла лгать на пороге смерти.

– Нет!…

Дьюлуфе знал убежище Бискара. Его душа терзалась при мысли об ужасных муках, которым король Волков подверг его старую подругу, но он все-таки не хотел говорить.

Это грубое существо любило своего сообщника, своего главаря дикой, безотчетной любовью.

И однако… Он убил «Поджигательницу».

Следователь продолжал:

– Подумайте о том, что вы делаете. Из всех преступлений Бискара самое ужасное это – зверское убийство женщины. Он подверг ее самым страшным мукам, какие только существуют на свете…

– Молчите! – простонал Дьюлуфе.

– Когда она умирала, в последних муках агонии она заклинала вас отомстить за нее…

– Да молчите же!

– Вы слышали все подробности этой ужасной сцены? Он привязал ее к постели, сложил около нее целый костер и, подпалив его, подло убежал, тогда как позади него огонь начинал разрушать человеческое тело.

Удары падали без перерыва на ум и сердце Дьюлуфе. Он чувствовал, что сходит с ума.

В нем происходила страшная борьба. Ему казалось, что он слышит крики несчастной: «Дьюлу! Отомсти за меня!»

Да… Она приказала. Надо было повиноваться. Ведь Бискар поступил низко и подло!…

– Где Бискар? – спросил следователь.

Губы арестанта зашевелились. Он открыл уже рот, как бы желая что-то сказать…

– Нет! Нет! – вскричал он вдруг. – Бискар умер!… Лучше умереть, чем говорить!…

Он вспомнил слова хирурга, и не доверяя своей твердости и желая замолкнуть навсегда, он быстрым движением сорвал повязки со своих ран. Кровь хлынула потоком…

Он пошатнулся… протянул руки вперед и без чувств упал на паркет…

Он не выдал Бискара…

25
В ПЛЕНУ

Мюфлие первый очнулся от обморока, в который швырнул его удар по голове. Сколько времени прошло с тех пор, он не мог сказать.

Первое, что поразило его, была царившая вокруг темнота. Ему показалось, что он ослеп, и при этой мысли мороз продрал его по коже.

Но мало-помалу ум нашего друга приобрел свою обычную ясность, и первым результатом его деятельности была мысль, что если он не видит ничего, то это потому, что теперь ночь или, по крайней мере, место, где он находится, погружено в глубокий мрак.

Что это было за место?

Мюфлие хотел поднести руку к голове, которую он чувствовал не совсем в порядке… Тщетное усилие, его руки и ноги были крепко связаны.

– Э! Да это ясно! – сказал себе Мюфлие. – Я попал в руки маркиза!

Да, это непременно так! Маркиз не мог обойтись без него. Надзор в доме был лучше, чем это казалось… За ним следили… И снова захватили его… Ба! Беда невелика! Придется только на время отказаться от любви, от кутежа и снова начать эту сладкую жизнь, украшенную дичью и почтенными по возрасту бутылками…

Но… Однако… Многое оставалось еще темным и непонятным. Мюфлие вспомнил грязную улицу, внезапно открывшуюся дверь кабака, потом страшный удар по голове чем-то тяжелым.

Неужели маркиз, джентльмен, подстерег их в этой трущобе? Гм! Это выходит за пределы вероятного…

А Кониглю? Что с ним сталось?

В уме Мюфлие снова возник четко сформулированный вопрос:

– А где находится он сам, Мюфлие?

Он передернул плечами, что было возможно и что позволяло ощутить свойства почвы, на которой он лежал.

Пришлось поставить к вопросу многочисленные вопросительные знаки.

Спина Мюфлие ощутила холодную влажность.

В ту же минуту он почувствовал легкое, плавное покачивание, на которое сначала не обратил внимания. Покачивание, не будучи особенно неприятным, действовало, однако, самым странным образом на пустой желудок Мюфлие.

Мобилизовав все силы своего разума, наш друг вывел следующие несомненные заключения:

1. Он лежит в трюме какого-нибудь корабля, лодки, шлюпки, барки…

2. Согласно известным правилам это судно плыло по воде.

3. Несмотря на эти сведения, положение оставалось не менее критическим и таинственным.

Очевидно, судно плыло. Теперь Мюфлие мог расслышать даже журчание воды у его бортов.

Вдруг до слуха нашего друга донесся сухой резкий звук, подобный удару молота по наковальне.

Мюфлие радостно и удивленно вскрикнул. Этот звук был ему знаком. Это было не что иное, как звучное чихание его друга, его спутника, одним словом…

– Кониглю! – позвал Мюфлие.

– Ты? – отвечал Кониглю.

– Где ты?

– Я пока не знаю. А ты?

– Я тоже.

– Ты свободен?

– Нет, у меня связаны руки и ноги.

– Как и у меня!

– У меня спина вся в воде!

– И у меня!

– О, Мюфлие!

– О, Кониглю!

Продолжительное молчание.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Кониглю.

– Ничего… То есть у меня голова ужасно трещит.

– У меня тоже!

– Что же такое было с нами?

– Нас огрели сверху!

– Да… а после?

Прежде чем Кониглю успел ответить, среди мрака раздался чей-то зычный голос:

– Эй вы! Молчите! Заткните глотки, если не хотите, чтобы вас укокошили!

«Мы, наверное, не в руках маркиза, – подумал Мюфлие. – Этот джентльмен выказал бы больше уважения к нам».

Очевидно, самое важное было не привлекать к себе внимания тех, во власти кого они были, поэтому разговор друзей продолжался чуть слышным шепотом.

– Итак, Кониглю, – продолжал Мюфлие, – после удара по голове я ничего больше не помню до того времени, когда я очнулся несколько минут тому назад. Если ты знаешь больше, сообщи мне поскорее все…

– Видишь ли, – отвечал тем же тоном Кониглю, сколько прошло часов после этого удара, я не знаю. Помню только, что нам любезно предложили войти и… все…

– Хочешь, я кое-что скажу? – спросил вдруг Мюфлие.

– Говори.

– Мы попали в лапы Биско!…

Дрожь пробрала Кониглю до мозга костей.

– Мы… пропали! – струдом выговорил он. – О! Я вспомнил! Я вспомнил!

– Что ты вспомнил? Говори же!

– Когда я очнулся, то подумал, что лучше всего будет не привлекать к себе внимания и потому решил лежать, не шевелясь. Мы, ты и я, лежали одни. Но спустя немного времени в комнату вошли…

– Кто?

– Черт их знает! Какие-то молодцы с зачерненными рожами… Я закрыл глаза и только изредка осторожно подглядывал. Один из них подошел и потряс меня. Я не пикнул. «Не укокошили ли его?» – спросил кто-то. – «Нет, удар был слабый». – «Надо связать их». – «Еще бы!» Тогда мне связали веревками руки и ноги. И как ловко! Черт их побери!…

– Да!… Недурно! – проворчал Мюфлие, слабо шевеля связанными руками.

– Потом меня, да и тебя тоже, взяли за голову и за ноги.Потом надели на голову мешок… Еще я помню, что сначала, меня снесли вниз по лестнице, потом вынесли на улицу. Они шли очень быстро… И как трясли меня!… Черт побери! Наконец куда-то пришли, и это было на берегу реки… Потом… Потом нас положили в трюм этого судна…

– Давно мы плывем?

– Я тебе говорю, что у меня нет часов!

– Но, приблизительно?

– Час или два…

– И это все, что ты можешь сказать?

– Нет…

– Так говори скорей!

– Видишь ли, в то время, как нас сваливали сюда, кто-то сказал: «Когда они будут в Каньяре, надо будет развязать им языки».

– В Каньяре? Что это значит?

– Не знаю. «Ты думаешь, что они знают что-нибудь?» – спросил тот же голос. – «Еще бы! Ведь они работали на маркиза!»

– Черт побери! – сказал Мюфлие. – Мы скомпрометированы!

– Я тоже так думаю… К тому же первый прибавил: «Если они не захотят говорить, им свернут шею!»

– Шею! – вздохнул Мюфлие.

Как тихо ни говорили наши друзья, но их, очевидно, все-таки услышали, так как снова раздался тот же голос:

– Да, вам свернут шею, куча ослов! Молчать!

– Это же убийство! – крикнул, забывшись, Мюфлие.

Но он мог протестовать сколько ему угодно.

Сцена, рассказанная Кониглю, повторилась. Обоих друзей вынесли наверх, на этот раз не надевая им мешков на головы.

В полутьме друзья увидели над собой темный, влажный свод… потом гигантскую железную решетку… плещущую мрачную воду…

Их понесли по гнущейся доске. Потом решетка взвизгнула на ржавых петлях, и друзей бросили на влажную землю, как пару дырявых мешков.

– О! Мое будущее! – прошептал Мюфлие.