Текст книги "Клуб Мертвых"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Он был вашим поверенным?

– Да.

– Не сочтите мой вопрос оскорбительным: он никогда не предлагал вам принять участие в какой-нибудь операции, направленной против меня.

Глаза Тении сверкнули.

– Нет, – отвечала она.

– Это странно, – продолжал де Белен, – и, однако, несомненно, что этот Манкаль – мой враг.

– Мне трудно отрицать или признать справедливость этого мнения.

– Вы клянетесь в этом?

– Что толку? Да разве, даже если мы и лжем, не готовы ли мы всегда клясться чем угодно? Сошлюсь в этом на вас, герцог!

– Но этот Жак, – сказал де Белен, – этот бродяга…

– Манкаль просил меня оказать ему услугу, он просил у меня рекомендательное письмо для его протеже. Отчего было мне ему отказывать?

– Конечно, но однако этот так называемый граф де Шерлю – не кто иной, как мошенник!

– Почему вы сомневаетесь в его титуле? Разве он не рассказал вам свою историю, не показывал вам бумаг?

– Да, но бумаги можно подделать…

– О, герцог, неужели вы думаете, что фальсификаторы в самом деле существуют? Да, в вас слишком мало снисходительности к людям…

Де Белен гневно топнул ногой.

– О, Сильвереаль не ошибся!

Она взглянула на него с удивлением.

– Каким образом почтенный барон попал в эту историю? – спросила она.

– Он мне сказал, что Жак – ваш любовник!

Герцогиня еще более побледнела и поднялась.

– Если бы это и было так, разве я не вольна в своих поступках?

– Вольна?… Конечно, вы вольны погибнуть, став любовницей преступника!

– Кто дал вам право обвинять этого человека?

– Кто дал вам право защищать его?

Несколько минут длилось молчание. Борьба началась.

Де Белен вынул из кармана письмо Манкаля и подал его герцогине.

– Читайте, – сказал он.

Она брезгливо взяла в руки лист бумаги.

Читатели помнят ловко составленные выражения этого письма.

«Милый Шерлю, – писал Манкаль, – не забывайте моих указаний. Я уеду на несколько дней… Наши дела требуют временного исчезновения… Пасите хорошенько Белена. Когда придет время, мы сумеем заглянуть в его делишки… У него карман туго набит, не мешает облегчить его».

Читая эти циничные наставления, герцогиня задумалась. Она вспомнила слова, сказанные Манкалем, когда он предлагал ей союз:

«Я хочу, чтобы этот человек любил вас и чтобы вы его ненавидели, как и я».

Значит, этот дьявольский план, которому она обещала поддержку, начал приводиться в исполнение! Она поняла, что единственной целью негодяя было ложно обвинить Жака, скомпрометировать, погубить его!

Сердце ее сжалось, кровь бросилась в голову…

В этой испорченной натуре, казалось, вспыхнул долго тлевший огонь. Это был взрыв страсти, против которой она была бессильна.

И в то время, как ее лоб горел, а кровь бежала по жилам, как расплавленный металл, она призвала себе на помощь то хладнокровие, которое было ее главнейшим оружием. Скрывая пламя глаз опущенными ресницами, она произнесла ровным, безразличным голосом.

– Что же вы сделали?

– Что я сделал? Я доказал негодяю, что я не такой простак, над которым можно смеяться… Я выбросил его за дверь!

– Вы его выгнали? – спросила медленно герцогиня.

– И сегодня вечером весь Париж узнает, что за человек этот граф Шерлю… А Манкаль исчез!… Предполагают, что он умер… Что мне до этого?… Если он жив, я его презираю, так же, как и этого Жака… Но, в последний раз, скажите мне прямо, любите ли вы этого человека? Если вы его сообщница, значит, вы мой враг, и тогда, клянусь Богом, я уничтожу вас всех: и их и вас, герцогиня де Торрес!

– Герцог де Белен! – произнесла Изабелла глухим голосом. – Вы напрасно грозите… Я вас выслушала. Теперь выслушайте вы меня… Нет, я не способствовала этому замыслу, которого я не понимаю… Нет, я не была вашим врагом… Но я вам запрещаю, слышите, запрещаю, касаться Жака де Шерлю!

– Вы его любите!

– Да!

– Вы! А! Вот это великолепно!

И де Белен принужденно рассмеялся.

– Впрочем, – продолжал он, – все ваши любовники кончают преступлением или самоубийством. Вы его убьете – и правосудие будет совершено!

Рука герцогини легла на плечо де Белена, и он почувствовал в ее хрупких пальцах сверхъестественную силу.

– Правосудие будет совершено! Да, пусть будет так, – сказала она. – Если вы попытаетесь погубить Жака… Жака, которого я люблю… Тогда знайте, герцог де Белен, трупы поднимутся из могил, чтобы наказать вас! Труп человека, которого вы пытали, чтобы вырвать у него тайну, труп ребенка, которого вы бросили в пропасть…

– Гадина! – крикнул в бешенстве де Белен и, схватив висевший на стене кинжал, бросился на герцогиню.

Но она была уже у дверей и бросила громким, спокойным голосом:

– Велите кучеру подавать!

Де Белен выпустил из рук оружие, которое упало на ковер.

– До свидания, герцог, – сказала Изабелла, – и помните…

В то время, когда экипаж мчался в Париж, она увидела в лесу неясную тень. Мрачное предчувствие сжало ее сердце…

Остальное известно. Она приехала вовремя. Жак был спасен!… Жак принадлежал ей!

22
МЕРТВАЯ РЕКА

Порывы холодного ветра проносились над Парижем, смешивая свой зловещий вой с глухим шумом засыпающего города.

Пробило полночь.

И теперь еще существует на левом берегу Сены, за улицами Муфтар и Монтан Сент-Женевьев странная, дикая местность, напоминающая те азиатские пустыни, на которые, по преданию, в день гнева Божьего сошел истребительный огонь.

Не сочтите, читатель, эти строки за одну из любимых романистами гипербол! События, которым мы посвятим следующие главы нашего рассказа, произошли в местах незнакомых парижанам, слишком занятым или слишком беззаботным, чтобы покидать центр города.

В описываемую эпоху Париж был еще окружен стенами, прорезанными монументальными заставами, остатки которых можно еще видеть у домов Виллеты и у Итальянской заставы. Город задыхался в стенах и, однако, не осмеливался шагнуть за их пределы.

Исключая несколько дешевых ресторанов, за стенами не было, особенно на левом берегу, ничего, кроме полуразвалившихся жалких хижин на узких, грязных улицах. Это был настоящий город нищеты и порока.

Деятельность полиции была там весьма затруднительна, надзора почти никакого…

Бютт-де-Кайль был убежищем бесчисленных индивидуумов, изгнанных из общества, скрывавшихся как хищные звери, ждавших удобной минуты броситься на город, возбудивший их преступные инстинкты.

Этот Бютт-де-Кайль существует еще и теперь, правда, в улучшенном виде. Холм круто поднимается, а потом вдруг опускается почти отвесно, и с его вершины открывается вид на обширную равнину без растительности и жилья, если не считать немногих развалин, кое-где выделяющихся темными пятнами на местности.

Спустимся вниз…

Почва равнины вся изрыта, и в канавах стоит грязная, гнилая вода, над которой кружатся тысячи насекомых. Отвратительное зловоние разносится далеко вокруг…

Далее протекает правый рукав Бьевры. На левом берегу возвышаются несколько строений, сараи из грубо отесанных бревен, красильни, дубильни, которые кажутся заброшенными благодаря запущенному виду и покрывающей их плесени… Вдали выделяется силуэт Бисетра.

На другом берегу продолжается та же равнина, изрытая, монотонная. Это нечто вроде острова, так как Бьевра разделяется на два рукава. Почва кажется еще более бесплодной, еще более печальной. Наконец, мы достигаем берега второго рукава Бьевры. Кто дал ему это ужасное имя: «Мертвая река»?

Никогда название не было более подходящим. Здесь царит трупный запах. Повсюду мрачная тишина, нет ни жилья, ни фабрик, сама природа кажется мертвой.

Взглянув на Мертвую реку, можно подумать, что она не течет. Ее мрачные воды блестят, как сталь…

В эту ночь было сухо. Порывы ветра уничтожали последние остатки влажности почвы. Было темно, так как небо было сплошь затянуто тучами.

На берегу Мертвой реки существовали некогда дубильни, но самые строения давно уже исчезли, остались только ямы, до половины наполненные обломками и мусором.

В одной из этих ям сидели три человека, слабо освещенные желтоватым лучом фонаря.

Мы знаем этих троих людей.

Один из них высок, силен, с формами атлета – это Дьюлуфе, сообщник Бискара, беглый тулонский каторжник. Двух других мы видели в таверне «Зеленый Медведь» в то утро, когда Жак был невольным свидетелем странной сцены между ними.

Это Бибе и Трюар.

– Это не может так продолжаться, – сказал вдруг Бибе, – лучше быть на каторге, чем околевать здесь с голоду!

– Да, это правда, голодно, – заметил Трюар.

– Ну, а ты Кит, что же ты молчишь? – спросил Бибе. Дьюлуфе не отвечал. Полулежа, он подпер голову обеими руками и, казалось, не воспринимал ничего, что происходило вокруг.

– Э! Оставь его! – сказал Трюар, толкая локтем Бибе. – Ты знаешь, что он наполовину идиот…

– Да, это правда!…

– И это потому, что «Поджигательница» протянула ноги.

– «Поджигательница» сгорела… Этим и должно было кончиться!

Дьюлуфе поднял голову. Очевидно, слово «Поджигательница» привлекло его внимание.

Он взглянул на своих товарищей, его губы зашевелились, как будто бы он хотел что-то сказать, но в ту же минуту его голова снова упала и он погрузился в прежнюю неподвижность.

– Ну и хороша же она была! – заметил вполголоса Бибе.

– Слушай, лучше не говорить об этом, – сказал Трюар. – Это его дело, а не наше, если она ему нравилась. И потом, знаешь, болтают немало кой-чего…

– О чем?

– Об ее смерти.

– Она была пьяна… И подожгла нечаянно…

– Может быть – да… Может быть – нет…

– Ты, значит, веришь в привидения?

– Я ни во что не верю… Это так же ясно, как и то, что прежде чем умереть, она позвала комиссара и сказала ему, что ее сжег Бискар…

– Во-первых, это было нечестно… доносить… наконец, она врала, потому что Бискар умер…

– Умер? Ты думаешь?

– Черт побери! Все Волки так говорят… Иначе разве он оставил бы нас на мели?

– О! Это ничего не доказывает… Ты ведь знаешь, что собственно говоря, Бискар нас ни в грош не ставил.

– Это верно, как и то, что он нахлебался воды в Сене…

Трюар наклонился к своему товарищу.

– Знаешь, что я тебе скажу? – шепнул он.

– Что?

– Знаешь ты, почему у Дьюлу такая мина?

– Да… потому что «Поджигательница»…

– Тс! Не говори этого имени… Он всегда его услышит, этакая старая дрянь… Я тебе говорю, что не одна только смерть этой потаскушки мучит его.

– Так что же тогда?

– Он знает очень хорошо, что Бискар жив… Он знает тоже, что он убил «Поджигательницу»… и он замышляет теперь мщение…

– Ты с ума сошел! Он, выходит, знает, где Биско?

– Я так думаю.

– Это невозможно!

– Почему?

– Потому, что мы не сидели бы тогда здесь!

Трюар, казалось, нисколько не был в этом убежден и недоверчиво покачал головой.

– Биско умер!

– Можешь ты доказать это? – спросил Трюар.

– Да, конечно. Да или нет, был ли Биско главарем Волков?

– Еще бы…

– Хорошо! Теперь рыжая охотится за Волками, как за зверями… Иерусалимская улица поставила на лапы всех своих борзых… Почему мы здесь, в этой яме, сидим и голодаем, может быть, даже не сегодня-завтра подохнем?… Это потому, что Биско умер!… Иначе ничего этого не было бы…

– Да, если только он не рад, что избавился от нас!

– Кто знает…

– О! Если бы я это знал!… – рявкнул Трюар, потрясая своим огромным кулаком.

– Что же бы ты сделал?

– Я пошел бы сам искать рыжаков и сказал бы им: «Я буду искать с вами!…» Я знаю все его норы, и черт меня побери, если он не попадется мне под лапу!

Трюар произнес громко последние слова. Еще раз Дьюлуфе поднял голову и его тусклые глаза сверкнули.

– Биско умер! – сказал он глухим голосом.

– Слушайте! – сказал Бибе. – Я вижу, что вы просто мокрые курицы! Я порядочно поголодал, с меня этого довольно… Если вы настоящие Волки доброго старого времени… то, говорю вам, мы можем выйти отсюда… и даже поживиться кой-чем…

– Но ведь ты знаешь, – заметил Трюар, – что рыжая бродит около… Ведь для чего же стоит на стреме Малуан?

– И он ничего не увидит!…

Бибе ударил по плечу Дьюлуфе.

– Эй, старина, – сказал он, – ты ведь хочешь есть, не правда ли?… Пойдем со мной… Мы станем по дороге около заставы. Сейчас должны ехать в город огородники… У каждого есть кошель, более или менее полный… Теперь нечего разбирать… Мы подцепим одного, и пока ты его будешь держать, я пристукну его… Идет?

– Нет, – ответил Дьюлуфе.

У Бибе вырвалось энергичное проклятие. Без сомнения, он постарался бы новыми, более сильными аргументами поколебать сопротивление Дьюлуфе, но вдруг среди свиста ветра послышался во мраке глухой сиплый вой, похожий на крик совы.

Трюар и Бибе вскочили.

– Ты слышал? – спросил Трюар.

– Черт побери!

– Это Малуан предупреждает нас.

– Значит, что-нибудь есть…

– Надо убираться…

– А в какую сторону?…

Тот же звук повторился, но ближе и громче.

– Ого! Дело становится горячим! – заметил Трюар, напряженно прислушиваясь.

В эту минуту на краю ямы появилась человеческая фигура и раздвинула ветви кустарника.

– Эй! Волки! – раздался голос.

– Что!

– Мы в ловушке… Рыжая делает облаву с солдатами…

– Куда же удирать?

– Не знаю, – сказал Малуан. – Они идут отовсюду…

– Не остаться ли в яме?

– Невозможно! Они все перерывают…

– Ну, тогда…

Трюар и Бибе миг спустя были уже на краю ямы. Эти оборванные разбойники, доведенные почти до бешенства голодом, были типом настоящих Волков, затравленных в их последнем убежище.

Они стали прислушиваться.

Слышно было только завывание ветра, проносившегося над этой мрачной, безлюдной пустыней.

– Тебе померещилось! – сказал Бибе.

– Как же! Послушай-ка!

Минутное молчание.

На этот раз не могло уже быть никаких сомнений. Со всех сторон доносился шум мерных шагов.

– Да! – сказал Трюар. – Это конец.

– Неправда! Я, прежде чем попадусь, пристукну кой-кого из них!

– Лучше всего, – сказал Малуан – это бежать в разные стороны… Если кто-нибудь из нас попадется, тем хуже для него!… Конечно, он не продаст своих товарищей…

– Черт побери! Еще бы!… Волки – не лисицы!

– Ну так, счастливый путь, друзья… и марш!

Малуан исчез, убегая так ловко и осторожно, что его шагов совсем не было слышно.

– Ну, что скажешь? – спросил Бибе.

– Бежим!

– Вместе?

– Так будет легче…

– Да, а тот?

– Кит?… Черт возьми! Его сцапают!

– Какое нам дело до этого?

– Он на нас донесет.

– Ты думаешь?

– Точно!

– Значит, надо его увести.

– Да, если он захочет.

– Попробуем!

Между тем, преследователи методически двигались по равнине, все более и более суживая кольцо, охватывавшее Волков.

– Э, Дьюлуфе! – позвал Бибе, ложась на край ямы.

Нет ответа.

– Дьюлуфе! Старина! Надо удирать! Тут рыжая!

Глухое ворчание послышалось из ямы.

– Ты храпишь, старый Кит! Смотри, не попасться бы тебе на гарпун!

– Бибе! – сказал Трюар, хватая за руку своего товарища. – Хватит! Слушай!

Шум шагов и гул голосов подступали все ближе и ближе, но было так темно, что невозможно было ничего увидеть.

Бибе неожиданно проникся состраданием. Он скользнул в яму и, положив руку на плечо Дьюлуфе, сказал ему торопливо:

– Дьюлуфе! Я тебе говорю, что рыжая близко… Ты попадешься, если не убежишь!

– А! – ответил тот, поднимая голову.

– А если тебя возьмут… кто отомстит за «Поджигательницу»?

– «Поджигательницу»?

Одним прыжком Дьюлуфе был уже на ногах.

– Ну, теперь бежим, – бросил Бибе. – Прощай, до свиданья!…

Выскочив из ямы, он присоединился к ожидавшему его Трюару и оба, бросившись ничком на землю, поползли к Мертвой реке.

Отряд полицейских, устроивших облаву, состоял из тридцати человек. Разделившись на небольшие группы, они продвигались вперед медленно, осторожно, держа ружья наготове.

Сведения, собранные на Иерусалимской улице, были точны. Стало известно, что несколько человек из шайки Волков скрывались на берегах Бьевры.

Предводитель экспедиции был одним из самых опытных и ловких агентов. Но, благодаря темноте, задача его была очень трудной, скорее, невыполнимой. Было слишком много шансов для разбойников проскользнуть незамеченными, и агент начинал уже терять надежду.

– Гром и молния! – сказал он. – Неужели мы не поймаем ни одного?…

Это было весьма вероятно, так как розыски подходили к концу, не принеся результата.

– Сюда! – раздался вдруг чей-то голос.

Полицейский бросился вперед.

Солдаты были тогда уже на берегу реки, черная вода которой резко выделялась даже во мраке.

– Кто-то сидит тут, в яме! – продолжал тот же голос.

Открыв потайной фонарь, полицейский направил луч света в яму.

Дьюлуфе стоял там молча и неподвижно…

– Сдавайся! – крикнул полицейский, направляя на него дуло пистолета. – Или я размозжу тебе голову!

Дьюлуфе, казалось, не слышал ничего.

– Выйдешь ли ты, висельник? Или ты хочешь, чтобы мы вытащили тебя по кускам? – прибавил один из полицейских.

То же молчание, та же неподвижность.

– А! Ты глух или идиот?… Эй, вы, соскочите-ка к нему да свяжите его! А вы, – продолжал агент, обращаясь к солдатам, – стреляйте, если он будет пытаться убежать!

Трое полицейских, самые сильные и мужественные, подошли к яме и смерили глазами ее глубину. Один из них прыгнул и схватил Дьюлуфе за ворот.

Но в ту же минуту тот выпрямился и, взяв за пояс полицейского, выбросил его вон из ямы. *

Бедняга упал на землю с глухим криком. Он был ранен.

– Проклятие! – крикнул агент и в бешенстве разрядил один из своих пистолетов в голову Дьюлуфе.

Колосс не пошевелился. Пуля пролетела мимо, не задев его.

– Ну, вперед! – бросил полицейский. – Нужно мне самому, что ли, идти?

Двое прыгнули в яму, но в ту же минуту один уже лежал с разбитым черепом, а другой хрипел от страшного пинка ногой в грудь.

– Стреляй! Убейте его! – крикнул полицейский, вне себя от бешенства.

Раздались выстрелы.

Но в эту минуту Дьюлуфе одним прыжком выскочил наверх и, прорвавшись сквозь ряды солдат, пустился бежать.

– Схватить его живого или мертвого! – заревел агент.

И, увлекая за собой солдат, он бросился вслед за Дьюлуфе.

Одна из пуль попала ему в плечо.

Он бежал, напрягая все силы, бормоча про себя:

– Нет! Я не хочу… Я не хочу искушения…

Что значили эти слова?

Но борьба шла к концу… Потеря крови обессилила его. Он едва ли на несколько шагов обогнал своих преследователей.

Один из них схватил его.

В эту минуту Дьюлуфе был уже на самом берегу Мертвой реки. Одним движением руки он освободился, и его противник упал в воду.

Маленький деревянный мост, прилегавший к мельнице, был переброшен в этом месте через Бьевру.

Одним прыжком Дьюлуфе был на мосту, за ним бросились солдаты и полицейские. Достигнув платформы мельницы, он наклонился и схватил одну из досок моста… Дерево затрещало под его могучими руками… Какое-то бешенство овладело им… Все полетело в воду… Сообщение было прервано.

Сообщение прервано!… Да, но также пресечен и путь к отступлению…

Дьюлуфе попытался было влезть по колесу мельницы, цепляясь за его лопасти, но руки его соскользнули и он упал в волны Мертвой реки.

Затаив дыхание, во все глаза, смотрели на реку полицейские, стараясь увидеть, как он вынырнет.

– Вот он! – закричал агент. – На этот раз он от нас не уйдет!…

Какая-то темная фигура вынырнула из воды и уцепилась за одну из свай разрушенного моста.

Раздался выстрел… затем крик отчаяния.

– Сюда! – закричал один из солдат, нашедший запасной мостик.

Все бросились к нему и, спустя минуту Дьюлуфе был схвачен… Разбитый, обессиленный, но живой.

– Свяжите его! – сказал агент. – Если он не умрет, это будет лакомый кусочек для гильотины!

23
КУТЕЖ

В эту самую ночь, почти в тот же час, в доме Соммервиля происходила сцена совершенно иного рода.

Было там так же темно, но не слышно было свиста и завываний ветра, заглушаемого ставнями и тяжелыми шторами.

Но если снаружи не проникал туда никакой шум, то в одной из комнат ясно слышался звучный, мерный храп.

Это было еще не все.

К вышеупомянутому храпу временами примешивались продолжительные и глубокие вздохи, шепот и ворчание.

– Черт побери! – послышался наконец недовольный голос. – Это должно кончиться… И как ведь храпит это животное!

Послышался шорох, затем возникла вспышка огня, и среди мрака появилась рука, державшая зажженную спичку. Вслед за тем показалась голова с волевым выражением лица, разделенного пополам огромными усами.

На голове был надет бумажный колпак, опущенный конец которого навевал мысли об упадке духа и слабости.

Эта голова в колпаке принадлежала Мюфлие.

Мюфлие напрасно жаждал сна, свойственного чистой совести, и теперь с бешенством слушал храп Кониглю, погруженного, без сомнения, в самые очаровательные грезы.

После минутного раздумья и чувствуя, вероятно, что спичка начинает жечь ему руку, Мюфлие решился зажечь свечу.

– Эй! Кониглю! Жандармы! – крикнул он басом.

О! Этих слов было вполне достаточно, чтобы смутить покой Кониглю!

Он вскочил с такой поспешностью, что его голова ударилась о спинку кровати с глухим стуком, похожим на тот, который издает голова полицейского под палкой балаганного Пьеро.

– Это не я! – раздался дрожащий возглас Кониглю.

– Э! Важно ты заспался, мой козленочек! – заметил со смехом Мюфлие.

– Как? Это ты?… Что за глупая шутка!

– Ты проснулся?

– Черт побери! У тебя голос, как труба архангела, ты разбудил бы мертвого… А я видел такой чудный сон!…

– А! Ты спишь! – сказал Мюфлие со вздохом.

– А почему же мне не спать?

– По той же самой причине, по которой не сплю я…

– Скажи-ка мне эту причину! Торопись, потому, что мне хочется спать…

– Неблагодарный! Я бужу тебя, чтобы разделить с тобой мысли, терзающие мое сердце, а ты… ты думаешь о сне!

– Да, ведь теперь ночь… Время спать.

– Спать! Увы, Кониглю! Я думаю совершенно иначе!

– Что ты думаешь?

– Я думаю, что теперь время любить!

Кониглю, ворча, нырнул под одеяло.

– Какое мне дело до этого! – пробормотал он.

– Черствая душа! Я всегда думал, что общество меня не понимает… Да и как ему понять, если даже ты не можешь оценить меня!

– Слушай, Мюфлие, еще раз говорю тебе, я хочу спать, оставь меня в покое! – сухим и суровым тоном сказал Кониглю.

Мюфлие ударил кулаком по ночному столику, который подскочил со звоном.

– Ну, нет! Я тебя не оставлю в покое, – заявил он.

– Боже мой! – простонал Кониглю.

– Право, Кониглю, мне стыдно за тебя… Ты должен меня выслушать… Я хочу, и это будет так!

– А если я не хочу…

Мюфлие схватил графин с водой и взмахнул им в направлении постели Кониглю.

Тот вздрогнул от ужаса и завопил:

– Я тебя слушаю!

– Боже! Имеешь только одного друга, половину души, как сказал один древний поэт, имя которого я теперь не помню, и этого-то друга нельзя заставить слушать!

– Но ведь я слушаю во все уши!

– Да, но скрепя сердце, с неудовольствием, и это меня очень огорчает, – продолжал Мюфлие со слезами в голосе. – Я хочу, чтобы ты слушал со вниманием, с симпатией… Я так теперь нуждаюсь в симпатии…

Кониглю пожал плечами в знак последнего протеста, сел и молча закурил трубку.

Мюфлие опустил голову и задумался… О чем он думал?

– Друг, – сказал он наконец, – есть у тебя сердце?

– Конечно!…

– Нет, я тебе не верю! Я сомневаюсь в твоих словах, Кониглю… Если бы у тебя было сердце подобное моему, ты не спал бы теперь, а страдал…

– Что ты хочешь сказать?

Кониглю был терпелив. Он уважал Мюфлие и преклонялся перед ним, как, впрочем, тот и заслуживал, но сейчас он охотнее всего снова бы заснул.

– Хочу объяснить тебе тайны человеческой природы, – продолжал безжалостный Мюфлие. – Вот уже несколько недель мы живем в этом доме, который стал некоторым образом, нашим…

– Да, и здесь хорошо… Постели великолепны… – осмелился заметить Кониглю.

– Постели, стол, обращение – не оставляют желать лучшего. Маркиз ценит нас, и мы им очень доволь…

Прерванный зевком Кониглю, Мюфлие пожал плечами.

– Но мы пленники, – продолжал он с гневом. – Мы лишены главного достояния человека… Священного наследия наших отцов… одним словом – свободы!…

– Маркиз не запрещает нам выходить…

– Это правда. Только мы воздерживаемся от этого по двум причинам… Во-первых, потому, что на улицах много разных беспокойных и неприятных личностей, которые могли бы помешать нашей прогулке… во-вторых…

– Ты не веришь в смерть Биско?

– Брр! Не произноси этого имени! Это приносит несчастье! Следовательно, мы не выходим потому, что боимся попасться в лапы этому дьяволу!

Кониглю завертелся на постели.

– Еще бы! Конечно!

– Конечно!… Но у меня есть сердце… То есть, я думаю о той, которая меня так любила… Я думаю о ее очаровательной улыбке, о ее черных волосах, блестевших от пахучей помады… Правда, у ней не хватало двух передних зубов… Но это ее нисколько не портило… Я думаю о ней!

Кониглю вздохнул.

– И я! – сказал он.

– А! И ты тоже!… Ты понял, что такие натуры, как наши, нуждаются в любви!… Как хочешь, верь или не верь, но твой друг Мюфлие вянет, как цветок без солнца… Он вянет! Вянет!

– И я! – повторил Кониглю.

– И ты тоже вянешь!… Я так и думал! Но ведь после увядания следует смерть! Если твой друг Мюфлие не любит и не любим, он умирает!…

Воцарилось красноречивое молчание.

Отчаянным жестом Мюфлие сорвал с головы колпак и бросил его на пол.

– Я хочу жить! – воскликнул он… – Я готов на все, чтобы только насладиться хотя бы одну минуту радостями любви, которые для меня то же, что роса для цветка… Слушай, Кониглю!

– Что?

– Который час?

– Недавно пробило полночь.

– Слышишь ты какой-нибудь шум?

– Нет, весь дом спит… Маркиз еще слаб и ложится рано…

– Взгляни, какая погода!

По-видимому, воспоминания, вызванные Мюфлие, совершенно разогнали сонливость его друга, так как он поспешно вскочил и, подойдя к окну, поднял шторы.

– Темно! – сказал он.

– Великолепно! Дождь?

– Нет!… Ветер.

– Луны нет?

– Ни кусочка…

– Тогда я слушаюсь голоса моего сердца и стремлюсь…

– Что? – спросил Кониглю, вздрогнув. – Что ты сказал?

– Я сказал, что ночью все кошки серы, а волки – серны… Я смеюсь теперь над полицией, да и над Биско тоже, который, верно, не ждет нас на улице, конечно, если он жив, в чем я сомневаюсь… Кинь-ка мне сапоги!

– Мюфлие! Прошу тебя! Будь благоразумнее!

– Я, кажется, просил мои сапоги.

– Вот они… Но если ты не вернешься?…

Мюфлие, начинавший натягивать упрямый сапог, остановился.

– Милостивый государь, – сказал он торжественным тоном, – так ли я расслышал…

И он произнес медленно с расстановкой:

– Если – я – не – вернусь?…

– Тогда я никогда не утешусь.

– А! Вы, значит, полагаете, господин Кониглю, что я намерен идти один, я, Мюфлие?

– Я думал… Я считал…

– Вы напрасно думали!… Я мечтаю о любви, это правда… Но я хочу также и дружбы. Друг мой, Кониглю, неужели ты меня покинешь? – произнес он трагическим голосом.

– Конечно нет, но… жандармы?

– На улицах нет жандармов в такое время!

– Но Биско?

– А! Биско!… Ну я не посоветовал бы ему попасть теперь мне в лапы… Слушай, Кониглю, доверься мне… одевайся и – марш!

– А деньги?

– У меня есть франков сорок.

– Что? Откуда ты их достал?

Мюфлие улыбнулся.

– У этих маркизов мало порядку. Тут валяются самые разные вещи… Хорошо еще, что я рядом…

– Ты обокрал маркиза?

– Ну, я только спас его от больших потерь, превращая мой карман в сберегательную кассу! Кто знает? Времена переменчивы. Быть может, настанет день, когда маркиз очень рад будет узнать, что я должен ему эту безделицу!

При этих словах Мюфлие заканчивал свой туалет.

Благодаря щедрости Арчибальда облачение друзей не оставляло желать ничего лучшего.

Кониглю последовал примеру своего товарища, хотя и скрепя сердце, и не желая раздражать его отказом.

– Хорошо, – сказал наконец Мюфлие, оглядев с довольным видом себя и Кониглю,– теперь как нам выйти отсюда?

– Через дверь, конечно!

– Гм!… А лакеи…

– Они не помешают нам выйти.

– Кониглю, слушай внимательно мои слова… Страсть не затемняет моего разума. Если маркиз узнает, что мы вышли, кто знает, может быть, по возвращении, так как я надеюсь вернуться, мы найдем двери запертыми. Со своей стороны я глубоко сожалел бы об этом гостеприимном доме. Кроме того, мы дали слово не уходить и если мы уж решаемся не сдержать данного слова, то, по крайней мере, должны скрыть этот проступок… впрочем, вполне объяснимый.

– Тогда, идем в окно!

– Да, ты прав, Кониглю! На каком мы этаже?

– На втором.

– Окно выходит в сад. Там дальше есть стена, но она нас не остановит. Итак, вперед!

– Вперед!

– За дело!… Предоставь мне действовать. Я знаю способ открывать окна без малейшего шума.

Способ действительно был хорош, так как спустя минуту окно тихо отворилось, и Мюфлие высунул голову наружу

– Пустяк! – заметил он. – Три, четыре метра, положим пять, чтобы не ошибиться. Марш вперед!

С этим словом он перелез через подоконник, повис на руках и спрыгнул на песок так легко, что «даже розовый листок не дрогнул бы!», как заметил он спрыгнувшему за ним Кониглю.

Несколько минут они стояли молча. В доме было темно и тихо.

– Я не знаю, что со мной происходит, – шепнул Кониглю. – Кажется, будто с нами должно случиться несчастье.

– Не бойся ничего, со мной не пропадешь!

Друзья подошли к стене сада.

Стена в три метра задержала их не более, чем замок шкафа.

– Уф! – сказал Мюфлие, спустившись со стены на улицу. – Кончено!

Друзья были наконец на свободе.

– Где мы? – спросил Кониглю.

– Подожди, мне надо сориентироваться. Это очень шикарный квартал, стало быть, я легко узнаю место. Я ведь видел свет…

Видя, что ориентирование Мюфлие плохо подвигается, Кониглю употребил более скорое средство, а именно: дошел до угла и прочитал название улицы.

– Улица Сент-Оноре! – сказал он, подходя снова к Мюфлие.

– Да, да! Я так и думал! Впрочем, мы были доставлены сюда при таких странных обстоятельствах, что, право, можно было ошибиться. Значит, наш хозяин живет на углу Сент-Оноре и улицы Мира! На противоположном доме висит номер 125, нам, стало быть, легко будет найти дорогу назад!

– Куда мы пойдем? – спросил Кониглю.

– Куда глаза глядят! Кто знает, может быть, богатство и любовь ждут нас в нескольких шагах отсюда? Доверимся Провидению!

И друзья направились к Королевской улице.

– Тут мало виноторговцев… – заметил Кониглю.

– Еще бы! Иначе у них не было бы клиентов! Ведь знать ложится спать рано. В начале улицы Роше есть, впрочем, кабак первого сорта…

– Не опасно ли это… Вдруг нас узнают?

– Ба! Ничего!… Может быть, мы узнаем там что-нибудь о Биско!… Смелым Бог владеет… Идем… Потом, знаешь ли. Кониглю, ведь там я встретил в первый раз мою Германе!…

Сладостная дрожь пробежала по щекам Кониглю. Он знал, что Германс и Памела были неразлучны.

Скоро Мюфлие и Кониглю исчезли в лабиринте узких кривых улиц квартала Сен-Лазар.

– Мы приближаемся! – сказал Мюфлие спустя несколько минут. – О! Как бьется мое сердце!

– У меня тоже дух захватывает.

– Как хорош пунш с киршвассером! А!… У меня просто слюнки текут!

– Ты уверен, что найдешь дорогу?

– Еще бы!

Наконец перед друзьями возникла улица Роше. Сквозь ставни жалких лачуг виднелся еще кое-где свет.

Мюфлие храбро двинулся вперед, сопровождаемый Кониглю, который с наслаждением вдыхал ночной воздух.

Полиция не заглядывала в эти закоулки. Земля была покрыта грудами мусора, среди которых струился зловонный ручей жидкой грязи.