Текст книги "Клуб Мертвых"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

4
МАТИЛЬДА И МАРИЯ

Дом, о котором говорили между собой каторжники, находился на восточном склоне Оллиульских скал.

Это строение скорее заслуживало названия хижины. Оно было крыто соломой, всего в два окна, с ветхой, едва затворявшейся дверью.

А между тем в этой хижине нашла себе приют младшая дочь графа Мовилье, того самого, который только что приговорил к смерти маркиза Жака де Котбеля.

Ее печальная история может быть рассказана в двух словах.

Господин Мовилье рано остался вдовцом с двумя дочерьми – Матильдой и Марией.

Погруженный в свои честолюбивые планы, он мало заботился о воспитании детей, полагая, что самое главное будет заключаться в том, чтобы удачно выдать их замуж, причем так, чтобы эти союзы были как можно более полезны для него.

Де Мовилье мечтал сделаться министром, пэром. Его дочери должны были помочь ему в этом. Человек с черствым сердцем, он никогда не знал истинной привязанности, и его враги поговаривали шепотом, что его жена умерла с горя.

Есть любящие души, которых эгоизм убивает вернее яда.

Таким образом Матильда и Мария были предоставлены самим себе и характеры их развивались без всякого участия со стороны отца.

Де Мовилье требовал от них только почтительности. Обычные проявления родительской нежности казались ему излишней тратой времени. Он требовал только беспрекословного повиновения.

Как мы уже сказали, он был многим обязан маркизу де Котбелю. Его состояние, сильно расстроенное во время эмиграции, было поправлено только благодаря помощи отца Жака, который до самой смерти считал де Мовилье великолепным человеком и верным другом.

Умирая, де Котбель оставил двух сыновей. Один, Фредерик, был офицером. Другой, Жак – натура живая и впечатлительная – казался не созданным для жизненной борьбы.

Жак сильно беспокоил отца. Напрасно старался тот сдерживать его порывы и направлять поступки. Отцовская суровость всегда отступала перед несомненными Достоинствами горячего и восторженного сына.

Тем не менее, умирая, де Котбель умолял своего друга Мовилье наблюдать за Жаком. Он надеялся, что холодный рассудок Мовилье успокоит почти болезненную впечатлительность молодого человека.

Де Мовилье дал обещание.

И вот как он сдержал его…

Заметив в молодом человеке незаурядный ораторский талант, развитие которого обещало блестящую карьеру, де Мовилье почувствовал сильную зависть к юноше и ничего не сделал для выполнения обещания, данного его умирающему отцу.

Жак мог беспрепятственно следовать зову своего пылкого характера, пускаться на любые безрассудства.

Но когда он стал увлекаться новыми идеями – Мовилье указал ему на дверь.

Остальное известно.

Но Жак не напрасно прожил эти годы в обществе двух молодых девушек.

Матильда имела спокойный и холодный характер. Не то чтобы она походила на отца по черствости сердца, нет, но она унаследовала от матери определенное недоверие к себе и к другим. Она обожала сестру и готова была пожертвовать для нее всем, но внешне Матильда всегда была неизменно спокойна и ровна, сдерживая всякий порыв, всякое душевное излияние.

Мария, напротив, была еще совершенным ребенком. Она играла жизнью, и жизнь улыбалась ей. Когда она проходила по улице, про нее говорили: «Вот солнце Оллиуля!» Действительно, ее лицо сияло веселостью, добротой и прелестью беспечной юности.

Пришла любовь. Всякий на месте Мовилье предвидел бы это. Он ничего не хотел знать. Он вышвырнул за дверь сына своего благодетеля, как поступил бы с лакеем. Мария хотела защитить Жака, но отец оборвал ее одним словом. Он так хотел. Этого должно было быть достаточно.

Неблагоразумная суровость вызвала возмущение. Мария сделала вид, что покорилась, но это только разожгло едва зародившееся в ней чувство…

Сестра это поняла, но слишком поздно. Могла ли она предвидеть драму, не зная сама, что такое любовь?

Однажды Мария созналась, что любит Жака и что любима им. Она не раскаивалась. Жак был так добр, так благороден, так любил ее! Почему ей не любить его? Она была убеждена, что выйдет за него замуж. Стоило только отцу помириться с ним! Время шло… Жак не подозревал, что идет к своей погибели. Его идеи и убеждения были его религией, он был уверен в близком их торжестве. Все казалось ему прекрасным, волшебным сном…

Наступило пробуждение.

Жака арестовали. Мария готовилась стать матерью.

Мовилье был безжалостен. Сын маркиза де Котбеля был для него только политическим врагом. Он был заранее осужден.

Матильда решилась тогда отправиться к одной старой родственнице, жившей в Эксе, и умолить ее спасти сестру. Мадам де Сорли – так звали родственницу – согласилась на это, и было решено, что Мария проведет у нее последние месяцы беременности.

Что касается Мовилье, то у него было много других забот.

Затем Мария узнала, какой опасный поворот принял процесс Жака. До этого времени она все еще надеялась, она думала, что ее отец не забыл прошлого и что сын маркиза должен быть для него священен!

Но вдруг она поняла все. Ужасное видение предстало перед ее глазами… суд, тюрьма… эшафот!

Тогда, вне себя от ужаса, вырвавшись из объятий мадам де Сорли, желавшей удержать ее, она помчалась к сестре с отчаянным призывом:

– Спаси нас!

И теперь, убитая горем, она лежала больная в маленькой хижине, ожидая прихода сестры, отправившейся в Тулон узнать исход процесса… Сестра, которая уже знала все, не возвращалась…

Женщина, ухаживавшая за Марией, была ее кормилицей.

Мы уже знаем, что ее звали Бертрадой.

Устав после нескольких бессонных ночей, она задремала.

Мария осталась наедине со своими ужасными мыслями. Она бессознательно повторяла:

– Жак! Жак!…

Она не спускала глаз с деревянных часов, висевших на стене.

Была половина первого ночи.

Вдруг Мария вздрогнула и приподнялась на постели. Неужели ей показалось? Она будто слышала какой-то шум снаружи…

Что, если это Матильда?

Она возвращается! Все кончено. Каков приговор? Кто знает? Скорее всего, Мовилье…

– Бертрада! Бертрада! – закричала она.

Кормилица вскочила.

– Иди скорее… к дверям… Кто-то идет…

Бертрада поспешила к выходу. Дверь, скрипя, отворилась.

Раздалось два крика:

– Мария!

– Жак!

Бедняжка, не помня себя от радости, упала в объятия того, кого считала навсегда утраченным…

5
КЛЯТВА МАТЕРИ

– Жак, дорогой мой! – повторяла, рыдая, Мария.

Она отступила на шаг и глядела на него своими большими глазами, в которых светилась безграничная радость.

Жак чувствовал, что слезы застилают ему глаза, волнение и горе душили его.

Действительно, положение было ужасным.

Он понимал, какую надежду, лучше сказать – уверенность внушал Марии его приход. Раз она видела его перед собой, следовательно, считала спасенным…

А между тем с наступлением утра он должен был быть расстрелян…

Он шел к Марии, повинуясь призыву Матильды.

Он шел сказать ей: «Я хочу, чтобы ты жила. Я хочу, чтобы ты скрыла от отца наше горе и наше счастье. Так надо.

Для тебя и для нашего ребенка. Я умоляю тебя повиноваться мне».

Он не подумал о том ужасном обмане, которым будет для нее его появление. Разве могло ей прийти в голову, что ему удастся выпросить у тюремщика лишь несколько часов свободы?… Что он даст честное слово возвратиться, хотя этот возврат будет для него смертью? Он стоял неподвижно, не произнося ни слова.

Заговорить – значило убить.

Безумная радость, охватившая ее, не могла безболезненно перейти в отчаяние.

– Жак. – заговорила она наконец, – ты не поцеловал нашего ребенка.

Она подала знак кормилице. Та подняла ребенка на руки.

Мария взяла его и протянула Жаку.

При виде ребенка Жак почувствовал такое отчаянье, что едва мог сдержаться, чтобы не вскрикнуть.

Он крепко поцеловал сына, пытаясь скрыть терзавшее его горе.

– Ты будешь очень любить его, не правда ли? – говорила Мария. – Я назову его Жаком, как и тебя. О, теперь, когда ты здесь, я ничего не боюсь, я счастлива!

«Счастлива!» Это слово прозвучало для Жака ударом грома.

– Что же ты не говоришь ничего. – продолжала она,– – ведь у тебя должно быть много чего сказать мне? Говори же, говори! Кто тебя спас? Мой отец, не так ли? Мы были несправедливы к нему, он не мог погубить сына своего старинного друга…

– Мария!

Несчастный весь дрожал. О, как хотел бы он остановить на устах молодой женщины эти слова, терзавшие его!

Она же продолжала:

– Видишь ли. я всегда верила в него, несмотря на его суровость. Поэтому теперь мы не должны более иметь от него тайн, мы скажем ему все. Я знаю, что тебе это признание было бы тяжким, но я возьму его на себя. Я убеждена, что он простит нас. И как мы будем тогда счастливы! Я буду твоей женой не только перед Богом, но и перед людьми…

Жак вскрикнул. Он едва держался на ногах.

– Жак! Жак! Что с тобой?

– Мария, вооружись мужеством…

– Мужеством? К чему? Какое новое несчастье угрожает нам?

Он не отвечал.

Он говорил о мужестве, а сам чувствовал себя трусом.

Мария схватила его за руки.

– Умоляю, не терзай меня неизвестностью! Я так много вынесла за то время, когда ты был в тюрьме! Я знаю, чувствую, у меня нет больше сил страдать. Если надежда, которую ты мне подарил, должна снова исчезнуть, я умру…

– Умереть! Разве ты имеешь право умереть? Ты забываешь о нашем ребенке.

– О нашем ребенке!

Она покрыла его поцелуями.

– Это правда! И потом, к чему говорить о смерти, если ты здесь, если мы навсегда вместе!

Часы пробили два.

Время колебаний прошло. Чтобы возвратиться вовремя, Жаку надо было торопиться. Честный человек рисковал для него своей жизнью и ждал его теперь в страшных муках сомнений. А у него тоже были жена и дети…

Жак переборол свою слабость.

– Мария, – сказал он вдруг, – выслушай меня. Ты не все знаешь…

– Ты пугаешь меня!

– Моя дорогая, моя возлюбленная жена, я должен оставить тебя…

– Оставить меня? Нет, нет, я этого не хочу! Я не хочу! Ты не сделаешь этого! Во имя нашего ребенка не оставляй меня…

– Но это необходимо…

Наступило молчание. Жак призвал на помощь все свое мужество.

– Но ты спасен, не так ли?

– Да, – с усилием произнес Жак.

– Хорошо, теперь я слушаю тебя.

– Мария, поклянись мне повиноваться, о чем бы я ни просил тебя…

– Разве ты не муж мне?

– Вот истина, Мария: я был приговорен к смерти…

– Ты? Боже мой! Люди так безжалостны…

Он печально улыбнулся.

– Не говори так, Мария. На свете много добрых и великодушных людей…

Она перебила его:

– Но как же ты здесь, со мной?

Жак колебался.

– Я бежал, – сказал он наконец.

– Бежал! Значит, тебя могут снова схватить. Боже мой, это ужасно! Надо скорее бежать, ты не должен рисковать снова попасть в руки врагов!

Она протянула ему руку.

– Я понимаю. Перед отъездом ты захотел увидеть меня. Мой муж… Ты будешь спасен…

– Да. Да!…

– Тебя ждут друзья?

– Да… через несколько часов я буду на берегу… и тогда… я буду спасен!

– А я не понимала, когда ты говорил, что оставишь меня… О, теперь я упрекаю себя, что так долго задерживала тебя! Ты отправишься в Италию? Ты мне напишешь, когда будешь в безопасности, и я приеду к тебе с нашим ребенком! Это решено, не так ли?

– Да, в Италию!

Жак был бледен и едва говорил, но она не догадывалась о той буре, которая бушевала в его душе.

– Иди, Жак. Я твоя. Когда ты позовешь меня, я поспешу к тебе. Мы будем вместе. Мы забудем все прошлые невзгоды…

– Слушай, – продолжал Жак, – а главное – не пугайся. Я бегу, и ты должна знать, что меня ждет множество опасностей…

– Знаю, но я надеюсь!

– Я тоже, но, однако, должен был кое-что предпринять…

– Что? Говори, теперь я хочу, чтобы ты поскорее уходил…

Жак вынул запечатанный конверт.

– Повторяю тебе, я убежден, что со мной ничего не случится, тем не менее я написал это завещание…

– Завещание? О, не произноси этого слова!

– Однако, это необходимо. Я должен был предусмотреть все во имя нашего маленького Жака. Если случится что-нибудь непредвиденное, то это завещание утверждает права нашего ребенка на мое имя и состояние. Я понимаю, что это сделано не по форме, но в таких особых обстоятельствах оно будет иметь силу. Храни этот документ, моя дорогая жена, и, если понадобится, не колеблясь, предъяви его.

Мария хотела что-то сказать, но он жестом остановил ее.

– Это еще не все,– продолжал он. – Мне тяжело произносить это, но, тем не менее, ты должна узнать, что я услышал свой приговор из уст твоего отца.

– Это ужасно! – прошептала Мария.

– Мовилье подсказала решение его совесть. Не мне порицать его. Он поразил во мне врага всего, что является для него священным. Это его право. Но кто поручится, что его ненависть не распространится на нашего ребенка?

– Нет! Это невозможно!

– Кто знает? Обещай мне быть благоразумной и не выдавать нашей тайны.

– Но ведь я должна буду скоро приехать к тебе!

– Тем не менее, нужно держать это в тайне. Кроме того, благодаря преданным и могущественным друзьям, я надеюсь получить разрешение вернуться на родину, а если твой отец узнает о соединяющих нас узах, то его гнев может повредить мне.

– Ты прав! Я понимаю тебя!

– Ты будешь молчать? Ты клянешься мне?

– Клянусь, что буду хранить нашу тайну, пока ты сам не разрешишь мне говорить.

– Благодарю! Но мое отсутствие может продолжаться несколько недель, месяцев. Поклянись мне молчать целый год, что бы ни случилось…

– Год! Ты пугаешь меня…

– Клянись, умоляю тебя!

Мария пристально взглянула на него, как бы желая прочесть у него в сердце…

Он нашел силы улыбнуться.

– Клянусь тебе, – сказала она тогда, – что бы ни случилось, я не произнесу ни слова целый год!

Он наклонился и обнял ее.

Затем он тихонько поцеловал ребенка.

– Прощай! – сказал он.

– Не говори этого слова! – вскричала Мария. – До свиданья!

– До свиданья! – повторил Жак.

Вне себя от горя, он бросился вон.

– Боже мой! – прошептала Мария. – Сохрани его! Если он умрет, я умру тоже.

Она обняла ребенка.

Бедное маленькое существо заплакало.

Этот крик тяжело отозвался в сердце матери.

– О! Мне страшно! – едва слышным голосом прошептала она.

Неподвижно сложив руки на груди, она казалась мертвой. Страшные мучения терзали ее душу.

Пока Жак был с нею, она была уверена в будущем.

Теперь ей казалось, что она напрасно отпустила его. Что, если он не все сказал? Что, если опасность гораздо ужаснее, чем она думает?

Время шло…

По мере того, как подвигалась часовая стрелка, молодой женщиной овладевало отчаяние.

Вдруг из глубины ущелья раздался выстрел, много раз повторенный эхом.

– Бертрада! Бертрада! – закричала Мария.

Когда кормилица подбежала, она приподнялась, но снова бессильно упала на подушки.

Что случилось? Какое ужасное значение имел этот выстрел?

6
УБИЙСТВО

Мы оставили Бискара и Дьюлуфе в ту самую минуту, когда они выходили из пещеры в скалах Оллиуля.

Не объясняя ничего более, Бискар указал на уединенный дом, то есть на хижину Бертрады, как на цель их преступного путешествия.

Ущелье было узко. Они молча шли между стенами скал, которые возвышались, как громадные черные привидения.

Бискар шел впереди.

Сейчас мы узнаем, кто такой был Бискар, что же касается Дьюлуфе, то его история проста. Он был сыном бедного рыбака. Отец его утонул, мать умерла в нищете, оставив его на произвол судьбы. Он присоединился к шайке негодяев, опустошавших страну, и в возрасте семнадцати лет был пойман и приговорен к каторжным работам.

Он был отправлен на галеры в Тулон, где должен был пробыть десять лет.

В первый же год он пытался бежать, но план бегства был плохо разработан. Его схватили, и срок наказания был увеличен еще на пять лет. На следующий год он сделал новую попытку, снова повлекшую за собой только увеличение срока пребывания на галерах, который вырос таким образом до двадцати лет.

Вне себя от ярости на преследовавшую его неудачу, решившись на все, чтобы обрести свободу, применение которой он сам плохо себе представлял, Дьюлуфе задумал убить охрану и снова бежать. В это самое время на галеры явился Бискар.

Это происходило за два года до начала нашего рассказа.

Бискар был плохо принят своими товарищами по галерам. Им не понравились его манеры. Действительно, он выказывал полнейшее презрение к тем, чье отвратительное общество было навязано ему суровым правосудием.

Он, очевидно, был выше их во всех отношениях, не обладая ни их тупостью, ни невежеством, ни степенью одичания.

Говорили, что он приговорен за покушение на убийство, но никто не знал, при каких обстоятельствах это произошло.

На любопытство каторжников Бискар отвечал лишь грубостью и презрением. Тогда против него составилось нечто вроде заговора.

Старые каторжники распустили слух, что Бискар – фальшивый каторжник, шпион, подосланный полицией, чтобы выдать тайны своих товарищей.

Между преступниками подозрение быстро пускает корни и расправа не заставляет себя долго ждать. Было решено, что Бискар должен умереть.

Был брошен жребий – кому из каторжников взять на себя исполнение приговора.

Жребий пал на Дьюлуфе. Всем была известна его громадная сила, и казалось несомненным, что ему будет легко покончить с Бискаром, рост которого был невелик, а лишения и, возможно, нравственные страдания, без сомнения, ослабили его не очень-то могучий организм.

План убийства был составлен следующим образом.

Каторжники, среди которых должна была разыграться эта ужасная драма, были заключены на понтонах.

Зимой в семь часов вечера давался сигнал к молитве, а затем, по второму сигналу, среди заключенных должна была водворяться полнейшая тишина до восхода солнца.

Было решено, что убийство Бискара произойдет ровно в полночь, после обхода, который обыкновенно проводился за несколько минут до полуночи. Убийцы должны были без шума схватить Бискара и бросить за борт. Чтобы заглушить его крики, Дьюлуфе должен был держать его за горло.

Было поставлено за правило, чтобы ночью каждый каторжник занимал раз и навсегда указанное ему место, но на этот раз Дьюлуфе и его товарищам удалось пробраться к Бискару, который, ничего не подозревая, спал крепким сном.

Обход прошел.

Каторжники были неподвижны. Ничто особенно не привлекло внимания надсмотрщиков, которые спокойно удалились.

Тогда три человека вскочили с нар. Крадучись, они добрались до Бискара, не разбудив его.

Вдруг сильная рука Дьюлуфе схватила его за горло, тогда как два других каторжника овладели руками и ногами.

Бискар мгновенно проснулся и глухо захрипел, но это хрипение тут же смолкло под ужасным давлением руки Дьюлуфе.

При слабом свете луны Бискар увидел наклонившихся над ним убийц.

Как мы уже сказали, один из каторжников завернул ему назад руки, другой крепко держал ноги, тогда как Дьюлуфе душил за горло.

– Поднимайте! – бросил Дьюлуфе.

Но в эту минуту руки Бискара вдруг поднялись, как железные рычаги.

Человек, державший их, упал. Тогда Бискар, быстро поджав ноги, ударил другого в грудь так, что тот свалился, глухо застонав.

Оставался Дьюлуфе.

Бискар схватил его за руки, и тому показалось, будто его руки сжаты в железных тисках, причинявших ему страшные мучения. Пальцы Бискара давили его запястья так, что кровь капала на пол.

В эту минуту на шум прибежали надсмотрщики.

Бискар оттолкнул Дьюлуфе, который упал, точно куль с мукой.

Трое убийц пытались спрятаться.

Надсмотрщики подумали, что была ссора.

На все вопросы Бискар отвечал молчанием. Тогда всех четверых заперли в карцер.

Странная вещь – подозрения пали на Бискара и на него возвели всю вину за происшедшую сцену.

Его хотели принудить сознаться под палкой. Каторжник, которому поручено было привести этот приговор в исполнение, был главой заговора, жертвой которого чуть было не сделался Бискар, и дал себе слово выместить на нем неудачу. Количество ударов было определено – сорок.

При первом же ударе кровь выступила на спине Бискара. Он презрительно улыбнулся.

После двадцатого удара вся спина его представляла одну сплошную кровавую массу. А Бискар все улыбался.

– Довольно, – сказал тогда комиссар галер.

Ясно было, что Бискар не будет говорить. Его отправили в госпиталь, а неделю спустя он возвратился на свое прежнее место.

С этого времени отношение к нему изменилось.

Дьюлуфе испытывал все растущее уважение к необычайной силе, скрывавшейся под сравнительно слабой наружностью новичка.

Не прошло и месяца, как Бискар сделался настоящим королем галер. Ему все рассказали – и о внушенных им подозрениях, и о покушении на убийство, от которого ему удалось спастись.

Бискар не сделал ни одного упрека.

– Дети! – вот все, что он сказал.

Далее мы увидим, каким образом из этих смертельных врагов он сумел сделать преданных друзей, даже более – рабов.

Теперь возвратимся в Оллиульское ущелье.

Бискар молча шел впереди, на лице его играла злая улыбка.

Вдруг он остановился.

Вдали послышались быстрые шаги.

Бискар обернулся к Дьюлуфе.

Кто может идти в это время? – спросил он шепотом.

– Я не знаю. Ни один крестьянин не решится в такую ночь идти через это ущелье.

– Я хочу узнать, – продолжал Бискар. – Дай фонарь!

– Вот он.

– Зажжен?

– Да.

Дьюлуфе подал Бискару закрытый, гЛухой фонарь, не пропускавший ни одного луча света.

Шаги приближались.

Бискар прижался к скале, жестом приказав Дьюлуфе сделать то же самое, затем вынул из-за пояса заряженный пистолет.

Между тем Жак, так как это был он, спешил изо всех сил. В запасе у него было еще около двух часов, и он был уверен, что придет вовремя и сдержит данное им слово.

Но он чувствовал в душе такое страшное отчаяние, что торопился поскорее возвратиться: он боялся, что не устоит против искушения, несмотря на голос чести, который звал его вперед… Ведь в этой хижине, которую он только что оставил, было все его счастье, вся жизнь, все надежды…

Ему казалось, что рука его малютки удерживает его и тянет назад.

Тогда он бросился бежать.

Вдруг (в эту минуту он проходил в нескольких метрах от Бискара) прямо на лицо ему упал луч света…

Он вскрикнул от изумления.

– Он! Жак де Котбель! – воскликнул Бискар. – А! Значит, мое мщение будет полным!

– Кто это говорит? – спросил Жак.

– Я!

И, бросившись вперед, Бискар приставил ему к груди пистолет.

Раздался выстрел…

Жак упал, даже не вскрикнув.

– Теперь.– сказал Бискар, – ваша очередь, прелестная Мария де Мовилье!… После отца – сын!…

Дьюлуфе молча бросился за ним.