Текст книги "Клуб Мертвых"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

В ту минуту, когда Жак подошел, перед одним из соседних домов собралась куча людей. Все они взволнованно говорили.

– Они ее уведут! – кричала одна женщина. – И слава Богу! Ведь эта нищая подожгла дом…

– Но она сама сгорела! Говорят, что она умирает…

– Какое нам до этого дело? Она умрет так же успешно в тюрьме, как и здесь!

– В тюрьме! Скажите лучше, что надо бы помешать ей околеть своей смертью, чтобы иметь возможность отправить ее на гильотину!

– Эта тварь меня разорила!

– В тюрьму ее!

Крики гнева и яростные проклятия слышались каждую минуту все громче и настойчивее.

Вдруг воцарилось молчание.

Из дома вышли полицейский комиссар и следователь. Перед ними шли два жандарма, раздвигая толпу.

– Эта женщина не принадлежит более правосудию, – сказал комиссар. – Ее будет судить один только Бог…

Ропот неудовольствия послышался среди толпы.

– Она умерла?… Ей повезло!

Жак подошел к комиссару.

– Скажите, пожалуйста, эта женщина умерла? – спросил он, поднося руку к шляпе.

Чиновник взглянул на него с удивлением. Какая связь могла существовать между этим хорошо одетым господином и умирающей старой нищей?

– Вы не доктор ли? – спросил он в свою очередь.

– Да, – отвечал смело Жак.

– Что ж, по правде сказать, – продолжал комиссар, понижая голос, – эта несчастная так мучится, что бесчеловечно было бы арестовать ее… Я убежден, что ей остались едва ли несколько часов жизни. Впрочем, я велел присматривать за ней, и в случае, если мои предположения не оправдаются, я исполню свой долг.

– Могу я увидеть ее? – спросил Жак.

– Конечно, – сказал комиссар, – тем более, что вы доктор. Вы окажете большую услугу правосудию, если вам удастся помочь ей хотя бы немного. Я убежден, что эта женщина принадлежит к шайке преступников, которая до сих пор не попадается нам в руки… Пропустите доктора к умирающей, – прибавил он, обращаясь к жандармам.

– На втором этаже, господин, – сказал ему жандарм, указывая на лестницу.

Жак поднялся наверх. Его сердце сильно билось, однако надежда узнать что-нибудь о Дьюлуфе или дяде Жане придавала ему сил.

Толкнув полузакрытую дверь, он вошел в комнату, где лежала несчастная.

Как бы ни было велико совершенное ею преступление, наказание было слишком ужасно!

Она была чудом спасена от верной смерти. Смелые люди успели вытащить ее из-под пылающих развалин.

Она была еще жива, если можно было назвать живой бесформенную массу, от которой сама смерть, казалось, отступала с ужасом.

Она лежала на толстом слое ваты.

По странной игре случая, лицо ее пострадало менее всего. Хотя и опухшее, оно сохраняло, однако, человеческий вид. Но опаленные веки, казалось, не могли открыться. Фиолетового цвета губы были уродливо раздуты. Это было ужасно!

Увидев ее, Жак вздрогнул и должен был схватиться за стену, чтобы не упасть.

Он, превозмогая жуткое впечатление, усиливающееся еще едким запахом горелого мяса, подошел к несчастной и склонился над ней.

Она его не слышала и не видела.

Он произнес имя Дьюлуфе.

Она оставалась неподвижной. Только ее дыхание стало еще более хриплым и прерывистым…

В эту минуту Жак услышал шаги на лестнице.

Вскоре дверь отворилась и вошел жандарм в сопровождении трех женщин.

Одной из них была маркиза Фаверей, как всегда одетая в черное, с бледным, как бы изваянным из мрамора, лицом. Ее сопровождали две молодые девушки: одна с белокурыми волосами, другая – черноглазая брюнетка.

Это были Люси де Фаверей и ее подруга Полина де Соссэ, сирота, для которой маркиза была второй матерью.

Как могла попасть сюда маркиза? Лишенная всякой радости в жизни, она старалась заглушить душевные мучения, делая добро, облегчая участь страждущих.

Мы уже знаем, что она организовала общество, целью которого была беспощадная борьба со злом.

Но это было еще не все. Никогда никакая сестра милосердия не проявляла большего участия, когда нужно было, насколько это позволяли возможности, загладить последствия бедствий, так часто обрушивающихся на бедных.

Едва узнав о пожаре на улице Арси, она поспешила помочь несчастным.

Теперь она шла к «Поджигательнице», надеясь, если не облегчить ее страдания, то, по крайней мере, хотя бы дать мир ее душе.

При виде маркизы Жак вздрогнул, и им невольно овладело странное волнение.

Маркиза де Фаверей остановилась на пороге, увидя молодого человека с благородным и мужественным лицом, на которое горе и страдания наложили уже свою печать.

– Это доктор, – сказал жандарм.

Маркиза слегка наклонила голову, отвечая на поклон Жака.

Молодой человек почувствовал жгучий стыд. Сейчас эта ложь показалась ему ужасной. Он хотел признаться в обмане… но не смел.

Между тем маркиза подошла к постели несчастной и опустилась возле нее на колени.

– Нет никакой надежды? – спросила она Жака, внимательно взглянув на «Поджигательницу».

Глаза их встретились. И, странная вещь, оба невольно вздрогнули.

Действительно ли не существует голоса крови, как это считают скептики? Нет, сама жизнь доказывает обратное.

Однако они ничего не поняли. Они не могли объяснить себе причины овладевшего ими волнения.

Это было минутное чувство. Внутренний голос не кричал Жаку: «Это твоя мать! Это Мария де Мовилье!». Он не кричал маркизе: «Это твой сын! Это сын Жака де Котбеля!»

– Нет, надежды нет, – отвечал в смущении Жак.

– Но у этой несчастной есть, может быть, муж, дети? – продолжала маркиза.

– Я не знаю! – сказал Жак, не смея произнести имя Дьюлуфе.

– Смотри, мама! – сказала Люси. – Она, кажется, приходит в себя!

Действительно, лицо «Поджигательницы» нервно подергивалось. Не было ли это последним усилием жизни?

– Вы слышите меня? – спросила Мария де Фаверей… – Хотите вы чего-нибудь?… Взгляните на меня!… Говорите!…

Странную и трогательную картину представляли эти три женщины, наклонившиеся над постелью, на которой мучилась в агонии преступница.

При виде Люси, при звуке ее голоса Жак почувствовал к ней такое же непонятное влечение, какое он чувствовал к маркизе де Фаверей. Кто же были эти женщины, вид которых так смущал и волновал его?

А Полина! Какой очаровательный ребенок! Она была бледна, пытаясь преодолеть тяжкое впечатление, произведенное на нее этим потрясающим зрелищем. Услышав стон несчастной, она устремила полные слез глаза на Жака, как бы взывая к его познаниям.

Стыдясь своего бессилия, Жак опустил голову. Кровь бросилась ему в лицо.

Вдруг хриплый крик вырвался из груди умирающей.

– Сжальтесь! – крикнула она, – Пощадите!

– Что вы хотите сказать? – спросила маркиза, наклонясь над несчастной.

– Биско! – продолжала умирающая. – Нет! Нет! Я не изменила! Нет!… Не жги меня… Сжалься! На помощь!… Ко мне, Дьюлу!…

Это громко произнесенное имя вырвало Жака из задумчивости, в которую он был погружен. Он приблизился к постели умирающей, так что свет упал ему прямо на лицо.

При виде его «Поджигательница» вздрогнула, как бы пытаясь подняться.

– А? Это ты! Племянник убийцы! – бешено вскрикнула она. – Это ты, подлый разбойник!… Ты пришел узнать, умерла ли я?

– Боже мой, – воскликнул Жак. – Что означают эти ужасные слова?

– Страдание помрачает ее ум, – сказала маркиза де Фаверей, обращаясь к молодому человеку, – без сомнения, она принимает вас за кого-нибудь из знакомых ей лиц.

Но в эту минуту старуха разразилась таким пронзительным и резким смехом, что все невольно вздрогнули.

– Нет! Нет! – кричала она. – Я не ошибаюсь… Это он!… Это мальчишка дяди Жана! Да! Дядя Жан! Это он меня убил, сжег… О! Как я страдаю! Он привязал меня к постели и потом разжег огонь!… Это он, твой дядя Жан!… Это Биско! Это Волк! Волк!…

Жак чувствовал, что разум его мутится. Как! Еще раз услышал он имя дяди в сочетании с прозвищем этих низких разбойников!

– Он послал тебя посмотреть, удалось ли его злодейство?… – продолжала умирающая. – Подлец! Подлец…Ты доволен, видя как я страдаю?… О! Я горю… Берегитесь, госпожа!… У вас такой добрый вид, у вас есть дети. Берегитесь его! Это Жако… Жако, который воровал в мастерских! Жако, которого выгоняли отовсюду!… Он убьет! Убьет!… Берегитесь! Волк! Волк!

Невольный ужас овладел молодыми девушками.

Маркиза устремила на Жака испытующий взгляд. Что это была за симпатия, которая сейчас так влекла ее к нему?! Он молчал. Пораженный, уничтоженный, он склонил голову в полном отчаянии.

Действительно, последний удар жестоко поразил Жака. Эти обвинения, в которых ложь смешалась с правдой, относились к нему! Дядя Жан. Почему звался он Биско? Какая может быть связь между «Парижскими Волками» и каменщиком, которого он всегда считал честным работником?

Еще раз в его памяти мелькнула отвратительная сцена в «Зеленом Медведе». Значит, все это действительно было! Дядя Жан был в числе этих разбойников!… Даже более, он, казалось, был их предводителем!

Перед этой неразрешимой задачей, которая казалась Жаку адской машиной, колеса которой все крепче и крепче его захватывали, он сходил с ума!… Отвечать, значило подтвердить, значило принять часть того, что говорила «Поджигательница». Признать дядю Жана в то время, когда она обвиняла его, когда она называла его убийцей, палачом!…

– Эта женщина помешалась, вы правы! – с усилием произнес Жак.

Маркиза не спускала с него глаз. Какое-то отдаленное, смутное воспоминание воскресло в ее душе. Нет! Это невозможно! Этот человек не мог быть одним из тех злодеев, которых называли «Парижскими Волками»!

– Но, кто же вы! – воскликнула она, увлеченная чувством, более сильным, чем ее воля.

Нечеловеческим усилием Жак переборол слабость, которая могла его погубить, и отвечал спокойным голосом:

– Я граф де Шерлю!…

Люси вскрикнула, услышав это имя. Она знала, что граф де Шерлю был другом герцога де Белена, которого она ненавидела и который добивался ее руки… Она бросилась в объятия Полины и шепнула ей на ухо несколько слов.

Та, в свою очередь, бросила на Жака взгляд, полный презрения и ужаса.

– Зачем вы пришли сюда? – продолжала суровым тоном маркиза. – Вы ведь назвались доктором?

Жак поднял голову.

– Я не могу отвечать, – сказал он, – как и не умею лгать! Нет, я не доктор. Я проходил мимо. Любопытство, жалость привели меня сюда…

– Жалость! Это правда! – вскрикнула «Поджигательница».

– Правда! Он пришел, чтобы покончить со мной! Ну, тронь меня!… Госпожа, прошу вас, пошлите за жандармами, пусть его схватят, пусть его арестуют… Это вор, это убийца! Это Жак, Волк!…

– Милостивый государь, – сказала холодно маркиза де Фаверей, – я не знаю, может ли эта женщина лгать перед смертью. Но как бы то ни было, я не хочу проникать в эту тайну. Вы можете уйти…

– Значит, вы верите этой ужасной, безумной клевете? – воскликнул Жак, делая шаг вперед.

– Я не верю ничему, но ваше присутствие мучает эту несчастную. Вы говорили о гуманности, о сострадании! Во имя этой гуманности я умоляю вас уйти!

Жак в отчаянии оглянулся вокруг, как бы надеясь, что к нему протянется чья-либо рука помощи. Маркиза и обе молодые девушки снова склонились над постелью умирающей.

Но «Поджигательница»… Почему она его обвиняла? Он хотел бы поговорить с ней, расспросить ее… В агонии она боролась с какими-то ужасными призраками…

– Жак… убийца! – кричала она. – Кровь!… На гильотину! Волк!

– Прощайте! Я проклят! – вскрикнул Жак и бросился вон из комнаты.

Жандарм пропустил его, повинуясь полученным приказаниям, но не удержался, чтобы не заметить своему товарищу:

– Странно! У этого доктора оригинальная манера лечить больных!

– Я с удовольствием задержал бы его! – отвечал другой.

Жак ничего не слышал. Он бежал, не понимая, какой странной, даже подозрительной должна была показаться его поспешность…

Глубокое волнение, овладевшее им после сцены в доме герцога де Белена, возобновилось с новой силой.

Им овладело какое-то безумие. Он ничего не понимал. Повсюду, в доме по улице Сены, в «Зеленом Медведе», в этой комнате на улице Арси, везде его оскорбляют, везде ему бросают в лицо эти ужасные обвинения!

А между тем, что же он сделал? Какое преступление совершил он? Что это были за разбойники, к которым его причислили и прозвище которых внушало такое отвращение и страх?

На лицах молодых девушек он видел неподдельный ужас! И это было еще горше, чем оскорбления де Белена, чем унизительная фамильярность кабатчика.

– Надо с этим покончить! – повторил он себе еще раз. – Надо найти дядю Жана!

Но при этом имени дрожь пробежала по его телу.

Будучи рабочим, он жил на улице Сен-Жан, в одном из тех убогих лачуг, где гнездится нищета. Дядя Жан тоже жил там, хотя и бывал дома редко.

По крайней мере, содержатель этой ночлежки мог сказать, где его можно найти…

Но в ту минуту, когда Жак хотел свернуть в улицу Пти-Пон, он чуть не столкнулся с каким-то оборванцем, который шел ему навстречу.

При виде его незнакомец остановился.

– Куда ты идешь? – спросил он.

Жак взглянул на него. Ему казалось, что он где-то видел этого человека.

– Это вы мне говорите? – спросил он.

– Конечно, тебе… Жако!

Это был тот Волк, который был известен под кличкой «Двенадцать франков»…

– Вы меня знаете?… – спросил Жак.

– Что за вопрос? Племянник Биско?

Опять это имя!

– Биско? Кто это?

– Вот как! – вскричал с гневом «Двенадцать франков». – Да ты, я вижу, смеешься надо мной?

– Но дядя Жан? Где он? Что с ним случилось?

– Недалеко от Биско! – ответил, смеясь, Волк. – Ты прав. Лучше называть это имя! Но теперь нет времени на разговоры! Куда ты идешь?

– На улицу Сен-Жан…

– Я так и думал! Ну, малютка, счастлив ты, что меня встретил… Быть бы тебе в западне… Там поставили мышеловку!

Жак знал это слово. Значит, полиция наблюдала за посетителями ночлежки…

– Но где же найти дядю Жана? – спросил он снова.

– Ну, уж этого не знаю, поищи у себя в карманах! Может быть, он умер!

– Умер?

– Черт побери! Ему пришлось порядком понырять!

– А работы, которые он начал?

«Двенадцать франков» покатился со смеху. Слово «работы» показалось ему чрезвычайно комичным. Жак по-прежнему видел в дяде Жане только честного подрядчика.

– Работы! – хмыкнул «Двенадцать франков». – Ба! Ну, они не пропадут! Да и, между нами будь сказано, – продолжал он, понижая голос, – я не думаю, чтобы с ним в самом деле случился карачун. Это старая лисица!

В эту минуту на перекрестке показалось несколько человек.

– Ого! – сказал Волк. – Будет болтать!… Я тебе дал хороший совет, малыш! Нечего ходить домой, тебя там сцапают… Теперь удираем каждый в свою сторону. Прощай, Жако!

С этими словами «Двенадцать франков» удалился со всей возможной резвостью своих длинных ног.

Роковое кольцо все более и более сжималось вокруг Жака. Последняя надежда оставила его. Тяжелее всего для него было то, что он больше не мог утешать себя иллюзиями. Было очевидно, что дядя Жан принадлежал к какому-то таинственному обществу так же, как и Манкаль, и что сам Жак был их жертвой…

Все сразу изменило несчастному. Исчезли даже те, на которых он собирался рассчитывать при любых обстоятельствах.

Изгнанный из общества, куда он только что был введен, покинутый своими старыми друзьями, он был теперь один, без помощи и совета.

Облокотившись на парапет моста, он бессознательно смотрел на черную воду, погруженный в мрачную задумчивость.

Холод, которого он не чувствовал, пробирал его насквозь, в то же время голова его начинала кружиться, а вода неодолимо манила его в свою пучину. Сколько несчастных становятся жертвами этой таинственной, притягательной силы волн!

Мысли Жака путались… Наконец из этих галлюцинаций выросла идея, ярко сверкнувшая в его больном мозгу.

Этой идеей была смерть.

К чему жить? Что могло ждать его в будущем?

– Да, – прошептал он, – я должен умереть…

Он взглянул на Сену более спокойными глазами.

– Нет, не так, – прошептал он. – Это смерть трусов…

Он отошел от парапета и пошел вперед наудачу, разговаривая вполголоса сам с собой.

– Если бы сейчас, в той комнате, где мучалась эта несчастная, одно из этих очаровательных созданий бросило бы мне одно слово, один взгляд сострадания, мне кажется, у меня хватило бы тогда мужества жить и бороться. Они же прогнали меня! И как, однако, одна из них взволновала меня… Это странно!… Мне кажется, что уже когда-то, очень давно, над моей колыбелью наклонялась какая-то женщина, и, мне кажется, что у нее были такие же черты… Но нет, безумие! Я брежу!… А вот – действительность!…

– Мать! – продолжал он после минутного молчания. – Да! Есть дети, которые засыпают в объятиях своих матерей… а я одинок, брошен в мир нелепым случаем… Какой-то знатный господин соблаговолил однажды вспомнить, что я существую… Он думал, что это позднее признание загладит его проступок… Он бросил мне свое имя, свое состояние, как милостыню… О! Этот титул, эти деньги, – как все это кажется мне теперь смешным и ничтожным!…

Жак снова вспомнил двух девушек, которых он встретил при таких странных обстоятельствах. Как они были хороши!… Особенно одна из них поразила его. Это была Полина де Соссэ. Думая о ней, он чувствовал, что его сердце бьется как птица в силках.

– Когда я буду умирать, это будет моим последним воспоминанием, – прошептал он.

Умирать! Он спросил себя еще раз, решился ли он окончательно, и не почувствовал ни малейшего колебания. Прежде всего надо было достать оружие. Он пошел на Королевскую улицу, купил там пару пистолетов и велел зарядить их.

По требованию оружейника он назвал свое имя: граф де Шерлю! Он испытывал какое-то горькое удовольствие, называя имя, которое скоро должно было исчезнуть вместе с ним…

Положив пистолеты в карман, он направился к Булонскому лесу. Это было легендарное место самоубийств. Дикие массы деревьев еще не были тогда прорезаны прямыми аллеями. Ничего не могло быть лучше для дуэлянтов и самоубийц… Парижский шум не проникал сюда. В тени деревьев, перед лицом неба палец нажимал спуск… и все было кончено… На следующий день лесной сторож находил в чаще леса труп.

Теперь нет таких удобств. Отчаянный вид и бледность лица привлекают внимание полиции и часто рука, направляющая оружие в грудь или в висок, бывает остановлена в критическую минуту.

На парапетах теперь ставят решетки, на берегах рек всегда найдутся люди, готовые броситься вплавь при звуке падения вашего тела в воду…

В эпоху нашего рассказа дело решалось проще и легче.

В конце Елисейских полей прохожие были редки. К тому же была зима и все кутались в теплые пальто, не заботясь о выражении лиц встречных прохожих.

Жаку нравились тишина и уединение. Именно в таких условиях хотел он умереть.

Не обратив на себя ничьего внимания, он дошел до заставы Мальо и, повернув направо, очутился перед небольшим рестораном. Не евши ничего целый день, он чувствовал себя слабым. Он подумал, что в решительную минуту силы могут ему изменить. Он не чувствовал ни малейшего колебания, но боялся, что рука его дрогнет: он желал умереть, но не желал быть обезображенным.

Он вошел и заказал завтрак. Так как он хотел непременно, чтобы ему подали на открытом воздухе, то гарсон понял в чем дело. Он видел столько подобных приключений! Он было заколебался: не всегда можно быть уверенным, что клиент оплатит свой счет. Но наружность Жака внушала ему доверие. Это, вероятно, несчастный любовник… «Можно подождать до десерта и там уже подать счет», – подумал он.

Окончив завтрак, Жак расплатился и дал луидор гарсону. Тот, ввиду такой щедрости, счел своим долгом оказать ему услугу.

– Если господин хочет, чтобы ему не помешали, – сказал он, – тогда надо идти по этой тропинке, а потом свернуть налево…

– Благодарю вас, – сказал Жак и углубился в лес по указанной дороге.

Но он не обратил должного внимания на слова услужливого гарсона. Он шел слишком долго, потом повернул направо и, наконец, неожиданно вышел на дорогу.

Он отступил с испугом.

Со стороны Курбвуа мчалось элегантное ландо, запряженное кровными рысаками.

Еще минута – и экипаж должен был поравняться с Жаком.

Молодой человек не хотел больше видеть человеческого лица. Он бросился в лес и там, за деревьями, вынул из кармана пистолет, осмотрел поспешно курок, вставил капсюль…

Затем, подняв руку, приставил дуло пистолета к виску…

Но в ту минуту, когда он хотел спустить курок, ветви вокруг затрещали и чьи-то руки обвились около его шеи…

И чей-то голос произнес:

– Ты хочешь умереть? Ты?… Нет! Нет! Я тебя люблю!

20
ДВОЙНОЕ ОПЬЯНЕНИЕ

Молодой человек вскрикнул от изумления и оружие выпало из его руки…

Герцогиня Торрес сжимала его в своих объятиях, шепча:

– Я не хочу, чтобы ты умирал!

Этот голос звучал в ушах Жака как песнь надежды и любви… Ему казалось, что он грезит в смертельном бреду…

Но нет! Это была она, еще более прекрасная, чем была среди блеска роскоши и богатства.

Легкий румянец покрывал ее лицо, обыкновенно матово-бледное, и казалось, что можно было видеть, как под ее нежной, бархатной кожей текла быстрая, горячая кровь.

– Вы! Вы! – прошептал, пошатнувшись, Жак.– Ах! Зачем вы здесь! Вы делаете меня низким трусом!

Не отвечая ни слова, герцогиня увлекла его на дорогу. Он не сопротивлялся. У него не было больше воли, вся его энергия отчаяния была разбита. Он стал слабее ребенка…

Спустя минуту, не понимая сам как это случилось, он был уже в карете этой женщины, рядом с ней, и лошади быстро уносили их к Парижу…

– Трус! – прошептал Жак. – Я не сумел даже умереть!…

– Молчи! – прервала герцогиня, закрывая ему рот рукой… – Я не хочу, чтобы ты говорил о смерти! Разве я не рядом?

Он поднял голову и взглянул на нее, спрашивая себя, не мечта ли все это. Как! Это очаровательное создание, которое он видел едва ли в течение нескольких минут, мечтая о которой он провел столько бессонных ночей, эта женщина спасла его от смерти! Он ясно слышал ее слова: «Я люблю тебя!».

– Она! Любит! Разве это возможно?…

Она не прерывала его молчания. Наклонившись над ним, сжимая его руки в своих, она не спускала с него глаз, сверкавших огнем страсти. Под влиянием этого взгляда Жаку показалось, что им овладевает какое-то сверхъестественное существо…

Карета остановилась.

Жак вышел, опираясь на руку герцогини, которая поддерживала его, как ребенка.

В эту минуту произошел странный случай…

У ворот дома на каменной скамье лежал старый грязный нищий со всклокоченными волосами, закрывающими его лоб. Увидя Жака и герцогиню, он поднял голову и устремил на них неподвижный взгляд своих глубоко ввалившихся глаз.

Когда ворота затворились, раздался его пронзительный и злобный смех.

Жак вздрогнул. Его сердце сжалось от бессознательного чувства ужаса.

Он вдруг остановился.

– Пойдем! – сказала Тения.

Одну минуту он колебался. Какое-то странное, зловещее предчувствие овладело им. Но улыбка герцогини очаровывала и ободряла его… Он вошел.

Войдя в будуар, где он впервые увидел герцогиню, Жак упал на софу и закрыл лицо руками.

В течение нескольких минут, пока он был один, его мысли возвратились к трем очаровательным женщинам, которых он видел сегодня у постели несчастной умирающей. Ему казалось, что одна из них кричала ему:

– Жак! Жак! Уходи отсюда! Уходи! Еще не поздно!…

Но одновременно в его ушах звучали слова «Поджигательницы»:

– Волк! Волк! Разбойник!… Убийца!…

Он вскрикнул и вскочил, чтобы бежать, но вдруг замер в оцепенении…

Дверь распахнулась. На пороге показалась герцогиня.

Нескольких минут ей было достаточно, чтобы сменить туалет. Сейчас на ней было голубое с серебром шелковое платье, подчеркивающее ее безукоризненные формы.

На распущенные волосы, густыми волнами ниспадавшие на плечи, она набросила серебряную сеть, матовый блеск которой превосходно сочетался с синевато-черными волосами царицы любви.

Подойдя к Жаку, она усадила его на софу и опустилась возле него на колени.

– Скажи, я хороша?– шепнула она.

– Да, – прошептал он, – прекрасна, как мечта…

– Скажи мне, ты не умрешь? Я не желаю этого! Я хочу, чтобы ты жил… Слышишь?… Я хочу, чтобы ты жил! Для меня… Для меня одной!

С этими словами она привлекла его к себе. Их губы слились в поцелуе.

– Я тебя люблю!

– Я тебя люблю! – повторил Жак, как эхо.

Он уже ни о чем не думал.

Его дрожащие руки тянулись к ней, но она выскользнула из его объятий и снова опустилась перед ним на колени.

– Молчи! – сказала она. – Я не хочу ничего знать пока… Ты мне все скажешь потом… Я знаю, что ты страдаешь… Я чувствую твои муки… Забудь все! Если свет был жесток с тобой, если он тебя покинул, осталась я… Я тебя люблю! Я сделаю все для твоего счастья! Что нам до остальных?

Он слушал и им овладела страстная, безграничная любовь… Да, он забывал все. Только смотреть, только восхищаться, только обожать.

Он снова схватил в объятия это царственное тело, но она выскользнула с ловкостью кошки.

– Т-с! – сказала она с улыбкой и, подбежав к камину, позвонила.

Часть стенки мягко повернулась, открыв изящный столик.

Герцогиня пододвинула его к софе и села рядом с Жаком.

– Будем благоразумны, – сказала она с улыбкой, – прошу вас разделить со мной этот скромный ужин.

Налив в хрустальный бокал итальянского вина, желтого, как золото, и сверкающего, как солнце, она пригубила его и очаровательным жестом передала бокал Жаку.

– Пейте, – сказала она, – и узнайте мои мысли.

Он пил янтарное вино, не спуская глаз с герцогини. И в то время, как оживляющий напиток согревал его грудь, он упивался красотой этой женщины, воплотившей в себе все очарование куртизанок древности.

Она усердно угощала его и заставляла повиноваться. Когда он пытался прекратить трапезу, она принимала недовольный вид, который способен был сломить самое упорное сопротивление.

Мало-помалу вино подействовало на мозг Жака, потрясенный столькими волнениями. Но это не было опьянение, это было нечто вроде пробуждения к жизни.

Он чувствовал себя обновленным. К нему возвращались силы, желания…

Его бледное лицо порозовело, глаза заблестели.

Но вдруг гнетущая мысль мелькнула в его голове.

Герцогиня де Торрес спасла, призналась в любви…

Кому?

Она ведь не знала ничего! Она не знала, какое ужасное обвинение тяготело над ним!… Она не могла и подозревать, что в это утро герцог де Белен выгнал его, Жака, графа де Шерлю, что он велел лакеям выбросить его за дверь!

Дикий вопль вырвался из груди Жака и он с такой силой опустил бокал на стол, что он разлетелся вдребезги.

Герцогиня наполнила другой бокал и протянула его Жаку со словами:

– Я видела герцога де Белена. Я знаю все.

– Вы?! Значит, и вы меня презираете, считаете негодяем!

Она взяла его за руку.

– Я знаю все и люблю вас!

– Это невозможно… Он вам не сказал…

Герцогиня прервала его жестом.

– Я узнала от него лично все подробности отвратительной сцены, происшедшей сегодня утром…

– И после этого вы…

Герцогиня встала, подошла к Жаку сзади и, взяв его за голову обеими руками, поцеловала в лоб.

Почувствовав прикосновение рук Изабеллы, Жак откинул голову назад. Склоненное над ним лицо грешницы сияло любовью.

Жак был очарован. Он забыл все, даже то воспоминание, которое минуту назад сжало его сердце, даже тот вопрос, на который он не мог найти ответа…

В этот день он так много выстрадал, что его потрясенное сознание по-детски льнуло к ней в поисках забвения и защиты.

– Молчи! – шепнула она едва слышно.

– Твое имя?

– Забвение!

Негромкая и древняя как мир мелодия зазвучала в комнате, мелодия двух страстных голосов.

Один шептал:

– Жак! Мой Жак!…

И другой вторил:

– Я тебя люблю!