Текст книги "Седьмая девственница"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

6

Неприятные эпизоды можно забыть на много дней, недель или даже месяцев, а потом вдруг какое-то событие оживит их в памяти со всей бередящей душу ясностью. Я была из тех, кто всегда может найти оправдания своим грехам и заставить себя смотреть на них как на истину. Но истина подобна призраку, который будет преследовать вас всю жизнь и внезапно явится, когда вы этого не ждете, напоминая, что в какие бы нарядные обертки вы ни заворачивали истину, они могут мгновенно слететь от одного неосторожного движения.

Я сидела за своим бюро, планируя званый обед вечером этого дня. Должны были приехать Фиддеры. Они хотели обсудить какие-то дела с Джонни. Ему это было не по душе, но он не мог не пригласить их. Я отлично знала, что Джонни и дела – понятия малосовместимые.

Трудно было не согласиться, что дела в имении велись не столь умело, как в то время, когда Джастин был в аббатстве. Я знала, что если Джонни получал письма, которые считал неприятными, он бросал их в ящик стола и старался о них забыть. С разных сторон шли жалобы. Фермеры говорили, что при сэре Джастине делалось то-то и то-то, чего не делалось теперь. Ремонт жилищ не производился; а то, что Джонни готов был пообещать все, о чем просили, делу не могло помочь, ибо выполнять свои обещания он не собирался. Сначала он имел у людей большой успех; теперь же они знали, что верить ему нельзя.

Прошло уже два года с тех пор, как Джастин уехал. Сейчас он был в Италии и писал редко. Я все время ждала, что однажды придет письмо Меллиоре, в котором он позовет ее к себе.

Когда вы сильно кого-то обидели, ваши чувства по отношению к этому человеку не могут не измениться. Временами я почти ненавидела Меллиору, на самом деле я ненавидела себя, но так как человеку моего склада это всегда трудно, единственный выход для него – ненавидеть того, кто заставил вас ненавидеть самого себя. Когда я бывала в таком настроении, то старалась быть с ней помягче. Она будет няней и гувернанткой Карлиона, пока тот не достигнет школьного возраста, но я настояла, чтобы с ней обращались как с членом семьи, сажали ее за стол и даже приглашали на званые обеды; люди знали ее скорее как мисс Мартин, дочь покойного священника, чем как няню и гувернантку в аббатстве. Я приучила Карлиона называть ее тетя Меллиора. Я старалась делать для Меллиоры чуть ли не все, что могла.

Она изменилась: выглядела старше, стала спокойнее. Как ни странно, но в то время как я становилась все более броской, она, казалось, становилась совсем бесцветной. Свои чудные светлые волосы она заплетала в гладкие косы и укладывала вокруг головы; мои же были тщательно завиты в длинные локоны, чтобы не потерять даже малой доли красоты. Она носила неяркий серый и черный цвета, которые очень шли к ее белой коже. Я редко носила черное; оно мне не шло, а когда все же надевала, то всегда добавляла к нему что-нибудь яркое – алое или моего любимого нефритового цвета. Вечерние платья у меня были из алого шифона и шелка цвета нефрита; иногда я носила бледно-лиловое или сочетание темно-синего с преобладанием розового.

Теперь я была хозяйкой в аббатстве; стоять у меня на пути было некому, и за два года после отъезда Джастина я упрочила свое положение. Неприязненное отношение Джастина значительно помогло мне. Я почти верила, что Хаггети и миссис Роулт порой надолго забывали, что я ни по происхождению, ни но воспитанию не была предназначена для той роли, с которой теперь так успешно справляюсь.

В прошлом году тихо, во сне, умерла леди Сент-Ларнстон, так что в аббатстве были еще одни похороны. Но как они отличались от похорон Джудит! Старая леди закончила свою жизнь так же тихо, спокойно и пристойно, как и прожила ее.

После ее смерти мое положение еще более укрепилось…

В дверь постучали.

– Войдите, – сказала я с должным оттенком властности – не высокомерно, не снисходительно, а просто естественно отдавая приказание. Вошли миссис Роулт и миссис Солт.

– Так что, мэм, как насчет сегодняшнего обеда, – сказала миссис Солт.

– Я думала об этом.

Я посмотрела на них с видом человека, знающего себе цену, – белая рука на столе, пальцы легко держат ручку: мое обручальное кольцо, а сверху квадратный изумруд – кольцо Сент-Ларнстонов, которое леди Сент-Ларнстон отдала мне после того, как уехал Джастин. На ногах у меня были черные кожаные туфли, которые видны из-под края моего розовато-лилового халата, окаймленного атласными лентами; волосы собраны в пучок на макушке – простоев элегантное утреннее одеяние благородной леди.

– На первое – прозрачный бульон, миссис Солт. Затем, я думаю, камбала под каким-нибудь соусом – это я оставляю на ваше усмотрение. Куропатка… или цыпленок… и ростбиф. Обед должен быть скромным, потому что я знаю от миссис Феддер, что мистера Феддера немного беспокоит его пищеварение.

– Не удивительно, мэм, – сказала миссис Роулт. – Это все эти разговоры о шахте. Не то чтоб я думала, что им есть о чем волноваться, этим Феддерам. Небось, все это время набивали себе карманы. Но не слышали ли вы, мэм, правда это, что их шахту закрывают?

– Я ничего не слышала, – сказала я холодно и обратилась к миссис Солт: – Суфле, я думаю, и давайте сделаем яблочный пирог с кремом.

– Очень хорошо, мэм, – сказала миссис Солт.

Миссис Роулт вставила:

– И Хаггети спрашивал насчет вин, мэм.

– Насчет вин ему следует обратиться к мистеру Сент-Ларнстону, – ответила я.

– Но, мэм… – начала миссис Роулт.

Я наклонила голову. В это утро они были чересчур разговорчивыми. В большинстве случаев мне удавалось ставить их на место.

Я надменно наклонила голову и взяла ручку. Они переглянулись и, пробормотав: «Спасибо, мэм!» – вышли; я слышала, как они что-то тихо, шепотом говорили за дверью.

Я нахмурилась. Мне показалось, что их любопытные пальцы открыли дверцу шкафа, которую я предпочитала держать закрытой Что там Джонни однажды сказал насчет скелетов в шкафу, Джастина и Меллиоры? Что ж, я готова была признать, что у меня есть свои скелеты.

Я постаралась отогнать от себя воспоминания об этих двух физиономиях, взяв ручку и начав просматривать счет за прошлый месяц, который Хаггети по моему указанию положил мне на стол несколько дней назад. Опять стук в дверь.

– Войдите.

На сей раз это был Хаггети собственной персоной.

Проклятые воспоминания! Мне вспомнилось, как его нога касалась моей под столом; вспомнился тот огонек в его глазах, который означал: «Мы должны понять друг друга. Я только валяю дурака с миссис Роулт, а на самом-то деле мне нравишься ты».

Я возненавидела его, вспомнив это; но мне нужно было заставить себя смотреть на него просто как на дворецкого, весьма недурного, если только закрыть глаза на его недостатки – слишком вольное обращение с женской прислугой, кое-какие взятки от поставщиков, небольшие поправки в счетах, которые всегда выходили в его пользу. Слабости такого рода могут быть у любого дворецкого.

– Да, Хаггети? – я продолжала писать.

Он кашлянул.

– Э-э, мэм… э-э…

Теперь я должна на него посмотреть. На его лице не было непочтительности, одно лишь замешательство. Я терпеливо ждала.

– Это насчет вина, мэм.

– На сегодняшний вечер, да. С этим вопросом вам нужно обратиться к мистеру Сент-Ларнстону.

– Э-э… мэм. На сегодня-то нам хватит, мэм, а вот после…

Я взглянула на него с изумлением.

– Почему же вы не проследили, чтобы в погребе был запас:

– Мэм. Торговец, мэм… он требует уплаты. Я почувствовала, что у меня кровь приливает к щекам.

– Это уже слишком, – сказала я.

– Нет, мэм. Там много чего не оплачено… и…

– Лучше покажите-ка мне счет, Хаггети.

На его лице появилась улыбка облегчения.

– Ну, мэм, я, как говорится, это предвидел. Вот он. Если б, мэм, вы его оплатили, то все было бы в порядке, это уж точно.

Я не стала смотреть бумагу, которую он мне отдал, и сказала:

– Это довольно дерзко с его стороны. Наверное, нам следует сменить виноторговца.

Хаггети пошарил и достал еще один счет.

– Ну, мэм, их у нас, так сказать, два… и с обеими та же басня.

В аббатстве всегда было традицией, что винными счетами занимается хозяин дома. Хотя я и следила за другими расходами, после отъезда Джастина заботы о погребе были поделены между Хаггети и Джонни.

– Я прослежу, чтобы мистер Сент-Ларнстон немедленно занялся счетом, – сказала я и добавила: – Не думаю, что он будет доволен этими торговцами. Может быть, придется найти других. Но нельзя допустить, чтоб погреб был пуст. Вам следовало дать мне знать об этом гораздо раньше.

Лицо Хаггети сморщилось, как будто он собирался заплакать.

– Мэм, я говорил мистеру Джонни… мистеру Сент-Ларнстону… чуть не десять раз.

– Хорошо, Хаггети, я понимаю. Он просто забыл об этом. Я вижу, что вы не виноваты.

Хаггети вышел, и я сразу же просмотрела счета виноторговцев. К своему ужасу я увидела, что обоим мы задолжали общим счетом где-то пятьсот фунтов.

Пятьсот фунтов! Неудивительно, что они отказались продолжать поставки, пока мы не заплатим. Как мог Джонни быть таким беспечным?

Внезапно меня охватил страх. Что делал Джонни с теми деньгами, которые составляли доход от имения? У меня были свои деньги, из которых я оплачивала хозяйственные счета и покупала то, что мне нужно. Почему Джонни так часто ездил в Плимут – гораздо чаще, чем ранее ездил сэр Джастин? Почему от жителей поместья постоянно поступали жалобы?

Пришла пора поговорить с Джонни.

Это был нелегкий день.

Я тщательно спрятала винные счета, но не могла забыть о них. Эти цифры все время плясали у меня перед глазами, а я думала о своей жизни с Джонни.

Что мы знали друг о друге? Он все так же обожал и желал меня, не с такой огненной страстью, как в начале, не с той готовностью забыть обо всем, которая заставила его, рискуя вызвать неудовольствие семьи, жениться на мне, но физическая страсть оставалась. Он по-прежнему считал меня непохожей на других женщин. Он не раз говорил мне об этом. «Какие это другие женщины?» – спросила я Джонни однажды. «Все остальные женщины в мире», – ответил он. А мне это было не настолько интересно, чтобы продолжать расспросы. Я всегда чувствовала, что должна вознаградить Джонни за свое положение, за осуществление мечты – за все, что он дал мне. И самое дорогое, что он мне дал, – это Карлион, мой милый сыночек, который благодаря Джонни был Сент-Ларнстоном и когда-нибудь мог стать сэром Карлионом. Я должна быть благодарна за это. Я всегда об этом помнила и старалась отплатить ему, став такой женой, которая ему нужна. Мне казалось, что это мне удавалось. Я делила с ним ложе, я вела его хозяйство; он мог гордиться мною, когда люди забывали о моем происхождении, которое, подобно тени, становилось видимым в ясные солнечные дни, но чаще всего глаз не мозолило. Я никогда не задавала вопросов о его жизни. Я подозревала, что у него могут быть другие женщины. Все Сент-Ларнстоны – за исключением Джастина – были таковы: таким был его отец и дед его, сыгравший свою роковую роль в жизни моей бабушки.

Сам Джонни мог жить своей жизнью, но дела имения – это то, чем он не мог распоряжаться по своему усмотрению. Если у него были долги, я обязана знать об этом.

Я вдруг ясно осознала, насколько я была беспечна. Имение Сент-Ларнстонов было важно в первую очередь потому, что в один прекрасный день оно станет собственностью Карлиона.

Что мне доводилось слышать о тех тревожных днях многолетней давности, когда аббатство и все его земли чуть не перешли в другие руки?

Тогда на лугу близ Шести Девственниц было найдено месторождение олова, и это олово решило судьбу семьи. Я помнила, как на свадьбе Джо велись разговоры о нашей шахте. Наверное, я смогу поговорить с Джонни. Я должна узнать, остались ли винные счета неоплаченными по небрежности или же по каким-то другим, более серьезным причинам.

Эти цифры продолжали плясать у меня перед глазами, не давая вернуться к былой самоуспокоенности. Слишком уж я была довольна своей жизнью. В последний год ее течение было слишком гладким. Я даже начала верить, что Меллиора смирилась со своей участью и уже не тоскует по Джастину; пару раз я слышала, как она смеется – так же, как в те времена, когда мы обе жили в доме священника.

Раньше все шло в соответствии с моими планами. Я примирилась с отсутствием у Джо честолюбия; бабушка перебралась из своего дома и теперь жила у Поллентов. Я знала, что такое положение устраивало всех, и все же мне было немного грустно, потому что ей приходится жить вместе с Джо, а не со мной. Бабушка с ее зельями, травами и корнуэльским акцентом, впрочем, никогда бы не чувствовала себя уютно в аббатстве; но у Поллентов ей было очень хорошо. Джо там возился со своими лекарствами для животных, а бабушка продолжала свое занятие. Вроде так и надо. Но это было не совсем то, чего бы мне хотелось для нее, и мне часто бывало грустно, когда я ее там навещала. Разговаривая с ней, я понимала, что наши отношения не изменились, и я ей так же дорога – а она мне, – как и была всегда.

Да, действительно, я была слишком уж самодовольна; нельзя мне и дальше оставаться в неведении относительно нашего финансового положения. Я отложила бумаги и закрыла стол. Пойду в детскую к Карлиону, который всегда служил мне утешением. Он быстро рос и был хорошо развит для своих лет. Он был ничуть не похож ни на Джонни, ни на меня; я часто диву давалась, что у нас может быть такой ребенок. Он уже умел читать, и Меллиора говорила, что он научился практически сам; его попытки рисовать казались мне изумительными; и у него был собственный маленький пони, потому что я хотела, чтобы он с ранних лет привыкал к верховой езде. Я никогда не позволяла ему ездить верхом без меня – никому другому я не доверяла, даже Меллиоре, – и сама водила его пони на поводу вокруг луга.

У него была врожденная склонность к этому занятию, и он быстро освоился в седле.

Была у него только одна черта характера, которую я хотела бы изменить. Его очень легко было довести до слез, если он считал, что кому-то или чему-то причиняют боль. Годом раньше был один случай, когда в очень жаркую погоду он пришел ко мне с плачем, потому что в земле оказалась трещина, и он подумал, что она сломалась. «Бедненькая, бедненькая земелька! Полечи ее, мама», – говорил он, весь в слезах, словно считал меня каким-то всемогущим существом. То же самое было и с животными – мышью в мышеловке, мертвым зайцем, которого он увидел висящим в кухне, котом, пораненным в драке. Он сильно страдал, потому что у него было слишком нежное сердце, и я частенько боялась, что, когда вырастет, сын будет слишком ранимым.

В то утро я спешила в детскую, зная, что Меллиора собирает его на прогулку, и надеясь пойти с ними.

Бывая с Карлионом, я отрешалась от всех страхов и забот. Я распахнула дверь в детскую. Она была пуста. Еще когда была жива старая леди Сент-Ларнстон, я велела заново отделать эту комнату, и за то время, пока шла работа, мы с ней очень сдружились. Мы вместе выбирали обои – чудесные обои, бело-голубые, разрисованные ивами. Все было бело-голубым: белый рисунок на голубых занавесках, голубой ковер. Комната была залита солнечным светом, но там не было ни малейшего, следа Карлиона или Меллиоры.

– Где вы? – позвала я.

Мой взгляд упал на диван у окна, где сидела Сонечка. Я никогда не могла смотреть на нее без содрогания и как-то сказала Карлиону:

– Это же игрушка для малышей. Ты хочешь ее оставить у себя? Давай найдем какие-нибудь игрушки для больших мальчиков.

Он решительно отобрал ее у меня; лицо его сморщилось от огорчения; по-моему, он воображал, что игрушка могла услышать мои слова и обидеться.

– Это Сонечка, – с достоинством сказал он и, открыв дверцу шкафа, положил ее туда, словно боялся за ее безопасность.

Сейчас я взяла ее в руки. Порванная материя была аккуратно зашита Меллиорой. Но шов был виден и походил на шрам. Если бы только она знала…

Это было неприятное утро, потому что слишком многое из того, что должно быть забыто, возвращалось, поглядывая на меня с ухмылкой.

Я положила Сонечку обратно на диван и открыла дверь в смежную комнату, где Карлион обычно ел.

И столкнулась лицом к лицу с Меллиорой.

– Ты его не видела? – спросила она, и я заметила, что она сильно встревожена.

– Кого?

– Карлиона. Он с тобой?

– Нет…

– Тогда где же он?

Мы в испуге уставились друг на друга, и во мне возникло то ощущение слабости, оцепенения и отчаянья, которое охватывает меня при одной мысли, что с Карлионом может произойти что-то дурное.

– Я была уверена, что он с тобой, – сказала она.

– Ты хочешь сказать… что его здесь нет?

– Я разыскиваю его уже десять минут.

– Давно ты обнаружила, что его нет?

– Я оставила его здесь… после завтрака. Он рисовал своего пони…

– Нужно срочно его найти, – приказала я. – Он должен быть где-то здесь.

Я зашагала вслед за ней. Мне хотелось отругать ее, обвинить в беспечности. А все потому, что вид игрушечного слоненка на диване у окна живо напомнил мне, какое зло я когда-то ей причинила.

Я громко позвала:

– Карлион! Ты где?

Она тоже стала громко звать его; и вскоре мы убедились, что около детской его нет.

Теперь меня в самом деле охватил ужасный, леденящий душу страх. Карлион исчез. Вскоре его поисками занимались уже все в доме. Надо заглянуть в каждый укромный уголок аббатства, спросить каждого слугу. Но я не могла положиться на то, что они будут искать как следует. Я должна искать сама, поэтому пошла по всему дому, по всем комнатам, крича сыну, чтобы он вышел, если прячется, умоляя его больше не путать меня.

Я перебрала в уме все, что могло с ним случиться. Я представляла себе, как его затоптали насмерть скачущие лошади, что он украден цыганами, что он попался в капкан, изувечен как бедный Джо. Наконец я очутилась в старой части дома, где когда-то жили монахини, предаваясь размышлениям и молитвам, и почти физически ощутила, что меня охватывает отчаяние, что я наедине со своим горем. Тогда в душу мне закралось страшное подозрение, что с моим ребенком приключилось что-то ужасное. Мне казалось, что на меня снизошел дух монахини, она как бы воплотилась во мне, и ее печаль стала моей печалью; я поняла, что если я потеряю сына, то останусь словно замурованной в своем горе, которое будет таким же незыблемым, как каменные стены.

Я с трудом пыталась освободиться от злых чар, которые словно опутали меня.

– Нет, – громко закричала я. – Карлион, сынок мой! Где ты? Выходи, где ты там прячешься, не пугай меня!

Выбежав из дома, я встретила Меллиору и с надеждой взглянула на нее, но та покачала головой.

– В доме его нет, – сказала она.

Мы занялись поисками вокруг дома, окликая его по имени.

Возле конюшни я увидела Полора.

– Аи, маленький хозяин потерялся? – спросил он.

– Вы видели его? – требовательно спросила я.

– Да, с час назад, мэм. Мы с ним говорили об ихнем пони. Ночью он был заболевши, вот это самое я и рассказывал.

– Он расстроился?

– Так ведь, мэм, он всегда любил своего пони-то. Разговаривал с ним. Не горюй, говорю, он вскорости поправится. Тогда он пошел обратно домой, я еще поглядел.

– И с тех пор вы его не видели?

– Нет, мэм. С тех пор я его не видал.

В поисках должны принять участие все, приказала я. Бросить все дела. Надо найти моего сына. Мы уже установили, что в доме его нет; он не может быть далеко, потому что всего час назад Полор видел его на конюшне.

Не могу передать, что я пережила за время поисков. Много раз надежда появлялась и вновь исчезала. У меня было ощущение, будто я несколько лет провела под пыткой. Я винила во всем Меллиору. Разве не она должна была смотреть за ним? Если с ним что-нибудь случится, думала я, я с лихвой расплачусь за все, что причинила Меллиоре.

Она была бледной, измученной, я никогда не видела ее такой несчастной с тех пор, как уехал Джастин. Я напоминала себе, что она любит Карлиона; я всегда знала, что мое горе будет и ее горем. Мы делили наши беды… Кроме одного случая, когда ее поражение обернулось моей победой.

Я увидела Джонни, въезжающего на лошади в конюшню, и окликнула его.

– Какого черта?.. – начал он.

– Карлион потерялся.

– Потерялся? Где?

– Если бы мы знали где, он бы не потерялся.

Горе мое было так велико, что мне необходимо было хоть часть его обратить в гнев. Слова вылетали сами по себе, и я ничего не могла с ними поделать.

– Я боюсь, – сказала я.

– Он тут где-нибудь играет.

– Мы обыскали весь дом и все вокруг… – я дико огляделась вокруг себя и увидела отблеск солнца на Девственницах.

И тут внезапный страх охватил меня. На днях я показала ему эти камни; он ими заинтересовался. «Не подходи близко к старой шахте, Карлион. Обещай мне». Он с готовностью пообещал, а он не такой ребенок, чтобы нарушить слово. А что, если как раз мои рассказы и пробудили любопытство; что, если он настолько заинтересовался, что не смог устоять перед искушением исследовать шахту, что, если он забыл про свое обещание? В конце концов, ведь он был еще совсем малыш.

Я повернулась к Джонни и вцепилась в его руку.

– Джонни, – сказала я, – что, если он пошел к шахте..

Никогда я не видела Джонни таким испуганным и сразу смягчилась. Бывали минуты, когда я упрекала его за то, что он не проявляет должного интереса к нашему сыну. Господи, подумала я, он так же испугался, как и я.

– Нет, – сказал Джонни, – нет!

– Но если он пошел…

– Там есть предупредительная надпись…

– Он мог ее не прочесть. Или, если прочел, это могло лишь привлечь его интерес.

Мы с ошалелым видом уставились друг на друга. Потом я сказала:

– Мы должны узнать. Придется кому-то спуститься.

– Спуститься в шахту? Ты с ума сошла… Керенса!

– Но он может быть там…

– Это безумие.

– Может, именно в эту минуту он лежит там, раненный.

– Если бы он упал туда, то разбился бы насмерть.

– Джонни!

– Это безумная идея. Его там нет. Он где-то играет. Он в доме… Он…

– Мы должны обыскать шахту. Нельзя терять времени. Сейчас же… сейчас же…

– Керенса!

Я оттолкнула его и побежала к конюшне. Я позову Полора и кого-нибудь из слуг. Они должны приготовиться немедленно. Теперь этот ужас не давал мне покоя. Карлион упал в шурф старой шахты. Я ясно представляла себе, как он там лежит и боится, если не потерял сознания, а если потерял, то это еще ужаснее.

– Полор! – позвала я. – Полор!

Тут я услышала топот копыт, и во двор конюшни въехала верхом на лошади моя невестка Эсси.

Я едва взглянула на нее. В данной ситуации мне было не до нее. Но она кричала мне:

– Ой, Керенса, Джо велел мне быстрей ехать и сказать вам, потому что вы уж точно будете волноваться. Карлион-то, он у своего дяди.

Я чуть не упала в обморок от облегчения.

– Он минут пятнадцать, как пришел. Все чего-то лепетал про то, что дядя Джо нужен его пони. Джо велел сейчас же скакать и сказать вам, где он есть, Он сказал, что иначе вас от беспокойства удар хватит.

Джонни стоял со мной рядом.

– Ох, Джонни! – вскрикнула я, потому что видела, что он счастлив не меньше, чем я.

Я бросилась к нему в объятия, и мы крепко прижались друг к другу.

Никогда я не чувствовала себя такой близкой мужу, как в этот момент.

Уже через час Джо привез Карлиона обратно в аббатство. Карлион стоял в двуколке рядом с Джо; тот разрешил ему держать вместе с ним вожжи, так что Карлиону казалось, что он сам правит двуколкой. Я редко видела его таким счастливым.

Джо тоже был счастлив. Он любил детей и очень хотел иметь собственного сына; пока же не было никаких признаков, что Эсси собирается произвести его на свет.

– Мама! – позвал Карлион, как только увидел меня. – Дядя Джо приехал лечить Карпони.

Карпони – это было имя, которое он придумал для своего пони, образованное от слов «Карлион» и «пони». Он придумывал свои особые имена для всего, что любил.

Я стояла около двуколки, смотрела на него, и душа моя была полна благодарности за то, что я вижу его живым и невредимым. Я едва могла сдержать слезы.

Джо понял, что я чувствую.

– Я послал Эсси сразу, как только мальчик пришел, – ласково сказал он, – зная, что ты будешь переживать.

– Спасибо, Джо, – живо ответила я.

– Ты уже настоящий маленький мужчина… сам правил моей двуколкой. Ну, а что дальше?

– Сам правил двуколкой, – радостно повторил Карлион. – Теперь пойдем лечить Карпони, дядя Джо.

– Да, по-моему надо пойти посмотреть, что там с этим маленьким пони.

Карлион сказал:

– Мы его быстро вылечим, да, дядя Джо?

– Это уж наверняка.

Между ними был дух товарищества, что меня тревожило. Я вовсе не хотела, чтобы будущий сэр Карлион водил слишком тесную дружбу с ветеринаром. Он должен признавать его как своего дядю, это правда, но им не следует встречаться слишком часто. Если бы Джо был врачом, все было бы по-другому.

Я забрала Карлиона из двуколки и взяла на руки.

– Дорогой мой, – сказала я, – в следующий раз никуда не уходи, не сказав нам.

Счастливое выражение исчезло с его лица. Должно быть, Джо говорил ему, как: я беспокоилась. Он обвил руками мою шею и тихо сказал:

– В следующий раз скажу.

Как он мил! Мне неприятно было видеть, что он так дружен с Джо, и в то же время я была рада. Ведь это мой родной брат, который был когда-то мне очень дорог – да и сейчас тоже, хотя я и разочаровалась в нем.

Я смотрела, как Джо идет на конюшню. Его хромота всегда заставляла меня смягчаться по отношению к нему, постоянно напоминая мне о той ночи, когда Ким принес его к нам в дом; так или иначе душа у меня болела, но не о прошлом. Разве могла я после всех моих успехов хотеть вернуться назад? Было только страстное желание узнать, что теперь делает Ким.

Джо осмотрел пони.

– Не так уж у него и плохи дела, по-моему.

Джо задумчиво почесал в голове.

– По-моему тоже, не так уж у него и плохи дела, – повторил Карлион, почесав затылок.

– Ничего такого, что нам было бы не по силам. Карлион улыбнулся. Глаза его с обожанием смотрели на дядю Джо.

Обед в тот вечер вряд ли удался. За весь день я так и не смогла поговорить с Джонни о счетах за вино и вспомнила о них, когда мы уже сидели за столом.

Феддеры были не очень интересной парой. Джеймсу Феддеру было под шестьдесят, а его жена на несколько лет моложе. У меня не было с ними ничего общего.

Меллиора ужинала с нами, хотя я и не пригласила лишнего мужчину, ибо Феддеры были у нас из-за того, что Джеймс хотел поговорить с Джонни о делах. После обеда мужчины остались за столом, чтобы поговорить за портвейном.

Я обрадовалась, когда Меллиора, миссис Феддер и я смогли уйти в гостиную, хотя мне этот вечер казался очень нудным, и я обрадовалась еще больше, когда Феддерам пришло время уезжать.

День был утомительный; сначала эта неожиданность со счетами, потом исчезновение Карлиона и в завершение всего обед, который нисколько не воодушевлял.

В спальне я решила заговорить с мужем о счетах.

Он выглядит усталым, подумала я, но дело нельзя дольше откладывать: это слишком важно.

– Хаггети меня встревожил, Джонни, – начала я. – Сегодня он предъявил два счета от винных торговцев. Говорит, они больше не будут поставлять нам вино, пока их счета не будут оплачены.

Джонни пожал плечами.

– Это… это оскорбление, – сказала я.

Он зевнул, показывая безразличие, которого, как я подозревала, он вовсе не испытывал.

– Моя дорогая Керенса, такие люди, как мы, не чувствуют себя обязанными оплачивать счета, как только их предъявят.

– Значит, такие люди, как ты, привыкли, что торговцы отказывают им в поставках?

– Ты преувеличиваешь.

– Я знаю это непосредственно от самого Хаггети. Такого не случалось, когда здесь был Джастин.

– Когда здесь был Джастин, случались всякие вещи, которых не случается теперь. Например, жены загадочно падали с лестницы и разбивались насмерть.

Он менял тему; я сама любила этот способ оправдываться, когда чувствовала за собой вину. Точно так же делал и он.

– Счета нужно оплатить, Джонни.

– Чем?

– Деньгами.

Он пожал плечами.

– Найди их, и я оплачу счета.

– Мы не сможем принимать гостей, если не будем угощать их вином.

– Хаггети должен найти кого-нибудь, кто будет нам делать поставки.

– Чтобы счетов стало еще больше?

– У тебя мышление деревенской девчонки. Керенса.

– Я этому рада, если это означает привычку платить по счетам.

– Ох, не говори ты мне о деньгах.

– Джонни, скажи мне откровенно: у нас что, затруднения… финансовые затруднения?

– Ну, с деньгами всегда были проблемы.

– Неужели? И при Джастине были?

– При Джастине все было организовано просто идеально. Он был таким умным во всех отношениях!.. Только ум его и доконал.

– Джонни, я хочу знать все.

– Все знать – значит простить, – с готовностью процитировал он.

– У нас нет денег?

– Да!

– И что ты предпринимаешь по этому поводу?

– Молюсь и надеюсь на чудо.

– Джонни, насколько плохи наши дела?

– Не знаю.

– Но мы выпутаемся?

– Мы всегда выпутывались.

– Мне нужно разобраться со всеми этими делами… в ближайшее время.

– В ближайшее время?

Внезапно мне в голову пришла одна мысль.

– Ты не просил денег у Феддеров?

Он рассмеялся:

– Ты попала пальцем в небо, милая женушка. Феддер ищет какого-нибудь доброго друга, который пришел бы ему на помощь. Сегодня он ошибся адресом.

– Он хотел взять у тебя взаймы?

Джонни кивнул.

– И что ты сказал?

– О, я дал ему пустой чек и предложил не стесняться.

В банке у нас так много денег, что я не пожалею каких-нибудь нескольких тысяч.

– Джонни… нет, ты серьезно.

– А серьезно, Керенса, я сказал ему, что сам на мели. Шахта Феддера истощается в любом случае. Поддерживать ее и пытаться не стоит.

– Шахта, – сказала я. – Ну конечно же, шахта!

Он уставился на меня.

– Я знаю, нам это не понравится, но если это единственный выход… и если там есть олово, как люди говорят..

Он сжал губы; глаза его сверкали.

– Что ты такое мелешь, – спросил он.

– Но если это единственный выход… – начала я.

Он оборвал меня.

– Ты… – сказал он так тихо, что я едва расслышала. – Ты мне предлагаешь такое! Ты что это вообразила? – Он взял меня за плечи и грубо встряхнул. – Кто ты такая, чтобы считать, что можешь хозяйничать в аббатстве?

На мгновение глаза его стали такими жестокими, что я подумала, он меня ненавидит.

– Открыть шахту! – продолжал он. – Когда ты не хуже меня знаешь…

Он поднял руку; он был так зол, что я решила, будто он собирается меня ударить.

Затем он резко отвернулся.

Он лежал на одном краю кровати, я на другом.

Я знала, что он не спал до самого утра. Это был странный, беспокойный день, его события не выходили у меня из головы. Я видела миссис Роулт и миссис Солт, стоящих передо мной; Хаггети с винными счетами; Карлиона, едущего рядом с Джо, держащего в пухлых милых пальчиках вожжи, и я видела Джонни с белым от гнева лицом.

Скверный день, думала я. День, когда разбудили духов, день, когда открыли шкафы и вынули старые скелеты, которые лучше было бы не тревожить.