Текст книги "Тигр в дыму (сборник)"

Автор книги: Виктория Холт

Соавторы: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

– Вот, вы сразу ухватили самую суть! – она в ответ изумленно улыбнулась. – Именно что необычный. В таком, понимаете ли, добротном темном пальто, в черной шляпе, и воротничок белый выглядывал. Ну, совершенно не тутошний!

– То есть, он был в вечернем костюме, – Люк что-то черкнул в журнале. – Почему бы с этого не начать?

– Потому что раньше я про другое думала, – терпеливо и кротко объяснила она. – А как только этот вот джентльмен сказал про Крамб-стрит, я и поняла, почему мне тогда показалось, что тот господин только что с поезда. У него был темно-синий галстук с двумя полосочками, одна серебристая, а другая, далеко от нее, красно-коричневая, а между ними какой-то цветок, из него птичья головка выглядывает, малюсенькая!

– Как-как вы говорите? – затаил дыхание Кэмпион. – Любопытно, очень любопытно, – он перегнулся через весь стол и написал на клочке промокательной бумаги «Галстук клуба Феникс Регби. Джеффри Ливетт?»

Люк на мгновение уставился на эти каракули, а потом, подняв голову, устремил выразительный взгляд на своего приятеля.

– Бегство! – проговорил он негромко. – Помните, вам показалось, что вы его тут видели днем?

Мистер Кэмпион выглядел глубоко несчастным.

– Разве это доказывает… – начал он.

– Господи, да нет, конечно. Это не доказывает, что там не был король Фарух, но предполагать мы можем. Хэлло, Энди, что там? – последняя реплика адресовалась наклонившемуся над его плечом секретарю, чье круглое лицо вдохновенно сияло.

– Согласно распоряжению, мы обследовали личные вещи убитого, и вот что оказалось в его бумажнике. Обратите внимание на штемпель, сэр!

Люк взял у него вскрытый конверт, адресованный Дж. Ливетту, эсквайру, в Парфенон-клуб. На обороте был приписан адрес офиса и телефон. Необычайно четкий штемпель с сегодняшним числом свидетельствовал, что еще утром письмо было на почте.

Люк указал на карандашную приписку:

– Это – его почерк?

– Боюсь, что да. И разумеется, адрес его собственного офиса.

Некоторое время оба молчали, не сводя глаз друг с друга, наконец Люк высказался:

– Зачем же ему было давать свой адрес, а потом гнаться за ним… Такая версия не выдерживает критики. Если бы он хотел потолковать с этим молодым человеком…

– Ну что, помогла я? – энергично вмешалась миссис Голли. – Я, значит…

Люк обернулся к ней – и замер. Дверь за ее спиной отворилась, и высокая скорбная фигура тихо вступила в кабинет.

Заместитель комиссара полиции, Станислос Оутс, шеф Скотленд-Ярда, носил свой титул, как носил все остальное – весьма уныло. С тех пор, как Кэмпион впервые его увидел, а это случилось более двадцати лет тому назад, мистер Оутс практически не изменился, сохраняя все тот же понурый и болезненный вид. Разве что неожиданно округлился в талии, и все так же кисло взирал на грешный мир из-под обвислых полей шляпы, – но впрочем, на Кэмпиона, как на старого знакомого, он посмотрел несколько теплее, и кивнув стоящему навытяжку Люку, прошел вперед, протягивая руку.

– Хэлло, Кэмпион, я так и подумал, что встречу вас тут. Погодка в самый раз для подобных неприятностей, не правда ли?

Высокое звание обладает, как известно, рядом магических свойств: детектив Слени переместил миссис Голли в помещение уголовной полиции, так что дама не успела и рта раскрыть. Гэллоуэй исчез в нише, где помещался его стол, так что не прошло и нескольких секунд, как трое, непосредственно занятые этим делом, остались наедине.

Оутс снял свой старомодный плащ-дождевик и, аккуратно сложив, повесил на спинку стула.

– Суперинтендант Йео привязан к телефону, ко всем своим телефонам, – произнес он, на миг остановив холодный взгляд на лице Люка, – так что я предпочел ускользнуть и повидаться с вами, Чарльз.

У него был печальный голос и манера растягивать слова, как у старого учителя.

– У вас тут, видимо, результатов даже больше, чем вам самим кажется. Уже что-то удалось?

Люк отбарабанил ему все наиболее существенные подробности при минимально возможном количестве жестов и с четкостью, к которой его долго приучали. Заместитель комиссара внимал, время от времени благосклонно кивая, словно слушая хорошо вызубренный урок. Выслушав до конца, Оутс поднял конверт и перевернул его:

– Гм!

– Он, видимо, ждал Шмотку тут на улице, – задумчиво заметил Кэмпион, – мог, скажем, следить за входом в участок из фойе гостиницы напротив. А когда мы Шмотку отпустили, он, должно быть, пошел следом, завел того в первую попавшуюся пивную, где попытался вытянуть из этого молодого человека все, что тот знает, – но не сумел, дал адрес своего офиса, ну а потом что?

– А потом Шмотка сдрейфил, – вклинился Люк, – потому что не принадлежал себе, – то есть, работал на кого-то другого, и как только появился шанс, удрал. Ливетт ринулся за ним, но задержался, чтобы оплатить счет, – а это, кстати, доказывает, что он был вполне в своем уме, – и потерял малого из виду, поскольку Шмотка сделал круг и свернул в проезд Памп. Куда ему удалось добежать – известно. Но вот что с Ливеттом? И где он теперь?

– Ваш суперинтендант тоже хотел бы это знать, потому что именно по этому поводу ему названивают три четверти всех влиятельных людей этого скверного города, – с кислой улыбкой заявил Оутс. – Мистер Ливетт запланировал на сегодня этакий классический элитный вечер, сперва телефонные звонки по всему свету, потом выступление на банкете, а потом, уже у себя на квартире – деловая беседа с одним из членов правительства Франции. Никто из этих знакомых не может его отыскать, и все они желают знать, почему этого не можем сделать мы, – он посмотрел на настольные часы. – Однако здорово же он опаздывает, а вроде бы такой аккуратист!

Мистер Кэмпион соскользнул со стола, на котором сидел все это время, покачивая ногой и засунув руки в карманы.

– Медицинское заключение предполагает, что Шмотку били ногами, – вставил он. – Я как-то не представляю себе Ливетта за этим занятием.

Старик Оутс вопросительно глянул на него:

– А вы его вообще убийцей представляете, мистер Кэмпион?

– Откровенно говоря, нет.

– Но, с другой-то стороны, вы могли бы раньше представить, чтобы он мог вот так сорвать все свои деловые встречи? Встречи важные, все до единой?

– Это странно, – Кэмпион нахмурился. – На мой взгляд, Джеффри принадлежит к числу эдаких положительных, респектабельных молодых людей. Из породы уравновешенных, тех, кто мыслит здраво и не рискует.

– Большинство людей именно так и считает, – землистое лицо заместителя комиссара чуть сморщилось в слабом подобии улыбки, выражающей удовлетворенность собственным высказыванием. – Но он-то не таков, и вы это знаете. Я о нем кое-что слышал. Он – владелец «Подшипников Ливетта» и еще парочки небольших, но солидных фирм, так что человек он весьма состоятельный. Правда, теперь у нас в стране, как известно, богатых не любят, а у нас если чего не полюбят, от того норовят поскорее избавиться. Сегодня я навел кое-какие справки, и оказалось вот что. Вернувшись с войны, Ливетт обнаружил, что после того, как он рассчитается со всеми, у кого, по его представлению, имеются основания для претензий к нему или к его семье и имуществу, – в том числе когда он обеспечит своих пенсионеров, – на жизнь ему остается, за вычетом налогов, тридцать семь фунтов пять шиллингов в год. Он мог либо пойти на махинации, прибегнув к помощи целой армии бухгалтеров, знающих лазейки в законе, либо играть на бирже. Он предпочел второе, и в течение двух с половиной лет не было биржевого игрока крупнее по эту сторону Атлантики. Он увеличил свое состояние вчетверо, и тогда остановился.

Бледное лицо мистера Кэмпиона не выразило удивления.

– Я слышал об этом, но слыхал также и о том, что его имя безупречно.

– Разумеется, – Оутс закипал. – Я ничего такого и не говорил. Он не сделал ничего незаконного или предосудительного. Игра – это единственное, за что не привлекают к ответственности. Это вам не работа, за которую и наказать могут. Биржевая игра – занятие респектабельное. У меня у самого два шиллинга в неделю уходят на ставки. Надо думать о старости. На мою пенсию не продержишься. Я говорю это только к тому, что этот парень, Ливетт, вовсе не чурается риска. Он как раз не из тех, кто боится рисковать! Больше двух лет непрерывного риска! Если ты привык рисковать – это на всю жизнь. Ты опустил свои подъемные мосты, и твоя крепость отныне уязвима!

Чарльз Люк нервничал. Бугры мускулов на его спине ходили под пиджаком, покуда он безостановочно мерил комнату шагами.

– Шмотка был не один, – угрюмо произнес он. – Что-то угрожало ему и на вокзале, и здесь. Но боялся он не меня, и не Ливетта. Невероятно, чтобы он работал на Ливетта, хотя мне поначалу именно так казалось – тогда зачем Ливетту было давать ему свой адрес? А Джеффри, видимо, дал ему свой адрес именно в той пивной: конверт совсем как новенький. Еще вчера вечером письмо было на почте.

– Вот потому-то я и примчался сюда! – заместитель комиссара засунул руку в карман. – Вы уже видели сегодняшний вечерний экстренный выпуск новостей, Чарльз?

Люк остановился как вкопанный, наморщив лоб.

– Нет, сэр. Боюсь, я никак не мог его видеть: я как вернулся вечером, так только этим делом и занимаюсь.

Оутс сделал плавный успокаивающий жест рукой.

– Не переживайте, мой мальчик. Весьма возможно, в прессу это еще не попало. Иногда сначала все-таки докладывают мне, а уж потом газетчикам. По недосмотру, что ли! – он был мрачновато-весел. – Представляете, Кэмпион, какая у нас в Центре теперь умопомрачительная техника – телепринтеры, радары всякие, кругом разноцветные лампочки. А случись перебой с электричеством – и вся наша хваленая полицейская система выйдет из строя! Так вот, я надел шляпу и отправился сюда лично, потому что заключенный по фамилии Хейвок, совершил побег из тюрьмы Скраббс.

Люк испустил глубокий вздох и удовлетворенно улыбнулся:

– А-а, Хейвок! Ведь этот человек проходил по тому же делу, что и Шмотка. Оба участвовали в ограблении. Вот оно что. Я все ждал, когда же появится какая-нибудь зацепка!

Оутс молчал. Вынув из кармана два листочка голубой бумаги, он был занят тем, что сличал их. Вид у него был неописуемо озабоченный, очки съехали на самый кончик острого носа:

– Весьма неутешительно, – мрачно произнес он. – Ваши люди подобрали тело Шмотки Моррисона в шесть сорок две, насколько я понимаю. Но в шесть сорок пять Джек Хейвок еще только осуществлял задуманный побег совсем в другом конце Лондона. А точнее – убивал другого своего знакомого – то есть, я полагаю, что тот уже скончался. В рапорте, полученном мной перед самым выходом, говорилось «в крайне тяжелом состоянии».

Раздражение Чарли Люка нарастало. Он продолжал понуро стоять, бренча мелочью в кармане.

– Подонки! Что это они все разом о себе возомнили?

– Что они боги, – спокойно ответил Оутс. – Эдакие сверхсущества с крылышками на пятках и с молнией в каждой руке. Уж не полагаете ли вы, что нахлебавшись баланды и после посмотревшись в зеркало, они избавятся от своих иллюзий? Так не бывает, и вы это знаете не хуже моего, Чарльз. Но вот кое-чего вы не знаете. Я ради этого к вам сюда и притащился, извазю-кав чудный лимузин, предоставленный мне заботами Совета Полиции, дабы потрепанность моего гардероба не наносила ущерба престижу моей должности.

Он замолчал, и Кэмпион, удивленно наблюдавший за своим давним знакомым, понял, что шеф Скотленд-Ярда находится в несвойственном ему состоянии – в замешательстве. Казалось, у старика на уме нечто, о чем ему как-то неловко рассказывать.

Заместитель комиссара откинулся на спинку жесткого кресла и вытянул вперед ноги.

– Я получил оба рапорта одновременно, а потом порасспросил суперинтенданта Йео, что тут у вас приключилось сегодня со Шмоткой, подумал и решил, что надо бы мне к вам лично зайти. Хейвок, ну как же, помню я Хейвока. Его уже ищут, и есть надежды, что часа за два – за три поймают, но уж если нет – тогда, полагаю, вы сможете наткнуться на его следы даже тут, в своей вотчине, и вот почему мне стоит с вами заранее о нем поговорить. И вы, Чарльз, и Кэмпион были за границей, когда мы его упекли в последний раз, и вы всю историю проглядели. А проглядели вы совершенный феномен! – он повторил, уже чуть тише, – совершенный феномен!

Мистер Кэмпион осознавал, что уже загипнотизирован. Оутс явно вышел за рамки своего обычного амплуа. Никто на свете не говорил с большей страстью и дотошностью о том, сколь неразумно создавать легенду вокруг имени какого бы то ни было преступника. Таково было его кредо, и старик проповедовал его, не щадя сил. По его теории, всякий уголовник – непременно полоумный, и потому всякий полицейский, выказывающий в адрес правонарушителя нечто большее, нежели добродушное презрение, 1рзе Гасго оказывается немногим умнее. Теперешний подход – это что-то новенькое.

Оутс уловил его взгляд и выдержал его спокойно, чтобы не сказать – равнодушно.

– Хейвок поистине злодей, – помолчав, продолжал он, – в моей практике мне таких попалось только трое. Один – Харрис, отравитель, другой – субъект по кличке Тиме, о котором вы, надо думать, даже и не слыхали, и вот этот тип, Хейвок. Одно время мне казалось, что к тому же классу относится и Хэй, но когда я встретился и потолковал с ним, то понял: нет. Просто он – с явными отклонениями. Неразвитость ощущений. А тут речь совершенно о другом. Этого не описать, но увидев, вы сразу поймете о чем я, если только он оставит вам время. Это как повстречаться со Смертью. Даже если вы с ней прежде не виделись, вы тем не менее узнаете, кто перед вами! – он рассмеялся, как бы про себя и над собой. – Я-то знаю, о чем говорю, – добавил он, и Кэмпион, не помнивший случая, чтобы было иначе, уже склонялся к тому, чтобы поверить.

Чарли Люк, знакомый с шефом не столь близко, постарался перевести беседу в более конкретное русло:

– Вы считаете, что он – прирожденный убийца, сэр?

– О да! – тяжелые веки чуть приподнялись, и холодноватый взгляд старого полицейского на мгновение остановился на подчиненном. – Он убивает, если ему так хочется. Но не от случая к случаю, как ваши гангстеры. Этот точно знает, что делает. Для простого уголовника он мыслит слишком уж здраво. Возьмем его последнюю гастроль. Если сэр Конрад Белфри уже мертв…

Кэмпион выпрямился.

– К. X. И. Белфри?

– Именно, именно. Известный врач. Сегодня в полседьмого вечера Хейвок задушил его и удрал по пожарной лестнице, так что конвойный, сидевший за дверью приемной, в холле – кстати, полностью в нарушение установленных правил, – не услышал ни звука!

– Боже милостивый! Где же это произошло, сэр? Не в самой же тюрьме Скраббс, по-видимому? – Люк изобразил тюремную решетку.

– Нет. В приемной, на втором этаже, на Уимпол-стрит. Белфри уже месяц кряду донимал власти, чтобы заполучить Хейвока к себе в клинику для исследования, – Оутс, говоря, наклонялся все ниже. – Это вам дает приблизительное представление о личности Хейвока. Свое право высунуть кончик носа из тюрьмы этот человек завоевал ценой трех лет железной самодисциплины, и ставлю пять фунтов, что он сделал все в точности так, как однажды задумал. Убийство сэра Конрада было спланировано Хейвоком прежде, чем он узнал о самом существовании доктора с таким именем. После вынесения приговора Хейвока сперва отправили в Челмсфорд, но его поведение там оказалось столь буйным, что его перевели в Паркхерст. Рассчитывать сбежать оттуда может только кретин – кругом вода. И с некоторого времени стало казаться, что он решил зарабатывать себе билетик в одну из этих новомодных тюрем открытого типа, только вот его послужной список такого права не давал.

– Тогда он якобы заболел, и его увезли в тюремный госпиталь в Скраббсе, так я понимаю, сэр? – Люк не удержался от соблазна перескочить через отдельные подробности рассказа, который его успел увлечь.

Оутс как будто и не слышал. Он спокойно изучал собственные записи на обороте полицейского бланка.

– Вы недооцениваете его, мой мальчик, – сказал он. – Не ожидал от вас. Заболеть-то он заболел, но весьма оригинальной болезнью. Три года назад у него открылся – где это у меня – ага, вот, – синдром компульсивного расстройства на почве числа тринадцать! – он поднял глаза, поймал взгляд Люка и довольно рассмеялся. – Вот именно. Симуляция была настолько безнадежно глупая и жалкая, что в конце концов помогла ему удрать! А во всем, кроме этой своей «странности» он сделался идеальным заключенным, и в течение первого года, года, прошу заметить, его болезнь практически никак не проявлялась, ведь он тщательно разыгрывал не только симптомы, но и прогрессирование болезни. Так, ему становилось плохо каждое тринадцатое число каждого месяца, а потом он стал заболевать и двадцать пятого, потому что в словах «двадцать пятое» тринадцать букв. Поняв, что цифры номера его камеры в сумме дают тринадцать, он объявил голодовку, покуда его не перевели в другую. Он всегда был вежлив, всегда за все извинялся и всем поведением давал понять, что стесняется своей причуды, – объяснял, что, мол, понимает как это глупо, но ничего не может с собой поделать. Естественно, идея быстро распространилась, как это обычно бывает в тюрьмах, и возникла угроза развития массовой истерии. Тут-то врачи за него и взялись. Насколько я понимаю, этот бзик довольно известный, – он вопросительно поглядел на Кэмпиона.

– Да, я что-то подобное слышал.

Подвижные губы Люка беззвучно шевелились, словно произнося что-то вроде «разрази меня Бог».

А тем временем заместитель комиссара продолжал как ни в чем не бывало:

– Еще восемнадцать месяцев он положил на то, чтобы добиться перевода в Скраббс, где есть психиатрическое отделение. Там он предстал перед экспертами – к тому времени все выглядело, разумеется, вполне правдоподобно, во всяком случае, они оставили его у себя, а малый оказался вдруг таким понятливым и покладистым, что сделался всеобщим любимцем. Сэр Конрад, разумеется, не имел к этому отделению никакого отношения, но его любимый ученик работал там консультантом. Около месяца назад учитель заглянул проведать его и ему продемонстрировали пациентов. Хейвок произвел на доктора впечатление, и сэр Конрад решил во что бы то ни стало залучить этого малого к себе на Уимпол-стрит, чтобы испробовать на нем выписанный из Америки прибор под названием «Тестер ассоциативной моторности».

Взгляд Люка устремился на обладателя роговых очков, треугольники бровей поднялись вопросительно. Мистер Кэмпион, смутившись оттого, что обнаружил себя знатоком в области столь подозрительной для его друзей, опять кивнул.

– Я вижу, старший инспектор решил, что либо мы спятили, либо он сам, – беззлобно констатировал Оутс. – Я вам всего лишь излагаю факты. Сэр Конрад в конце концов добился своего. Они стенку лбом прошибут, такие люди. Сегодня в седьмом часу вечера ему доставили Хейвока на машине. Его сопровождали двое конвоиров, как это предусмотрено тюремным распорядком, но один из них остался внизу, а ко второму Хейвок не был пристегнут наручником. Некоторое время этот второй конвойный тоже находился в приемной, но Хейвок так старался помочь доктору, а присутствие охранника его настолько явно сковывало, что старик Белфри в конце концов уговорил того посидеть за дверью. Конец же истории именно такой, как вы подумали. Двери в таких особняках хорошего дерева, не пропускают ни звука. К тому времени, как злополучный констебль стал нервничать и решился-таки заглянуть в приемную, все уже было кончено. Белфри лежал на полу, окно настежь, а Хейвок исчез. Кэмпион нахмурился.

– Вы всерьез считаете, что все это планировалось заранее?

– Я готов в этом поклясться, – ответил Оутс. – И не удивлюсь, если он даже заранее наметил для побега именно ноябрь, когда вероятны туманы вроде теперешнего.

Чарли Люк широким жестом отбросил прочь все свое недоверие: он в буквальном смысле слова умывал руки.

– По-видимому, этот Хейвок в некотором роде обаятелен, сэр? – спросил наконец инспектор, одаряя собеседников неотразимой улыбкой, словно облекшись в одеяние искреннего, непосредственного очарования. Как-то бессознательно он выпятил свой поджарый живот и, казалось, вот-вот разразится песенкой из какого-нибудь мюзикла.

Оутс с мрачным интересом наблюдал за его метаморфозой:

– Нет, – сказал он. – Ничего подобного.

Люк тотчас же погас.

– Хотел бы я его увидеть.

Оутс задумался.

– Я бы хотел увидеть его мертвым, – произнес он наконец с доверительностью человека бывалого, и в его устах эти слова прозвучали достаточно весомо.

Мистер Кэмпион ощутил некоторый холодок между лопаток, а Люк, чей профессионализм оказался так уязвлен, был попросту огорошен и чувствовал себя крайне неловко.

Во время возникшей паузы, тихонько извиняясь, вошел сержант. Люк взглянул в открытую дверь позади него, ведущую в помещение уголовной полиции. Некий молодой человек с мрачным лицом, одетый с аккуратной небрежностью современного клерка, стоял там, крепко сжимая свой плащ-дождевик и сложенную вчетверо газету. Он ожидал у стола, глядя через плечо на спину сержанта и мужественно сдерживаемая, но жестокая обида явственно читалась на его лице.

– Кто это? – от старательно пониженного голоса Люка стены все же чуть вибрировали. – Зять Шмотки Моррисона? Нет. Не вижу никакой необходимости с ним беседовать. Что? А, газеты? Ладно, постараемся. А с оглаской ничего не попишешь. Такое дело, – и он знаком выпроводил своего подчиненного, но его место словно бы занял вернувшийся Шмотка Моррисон и стоящие за ним проблемы.

– Респектабельные родственнички? – поинтересовался старик Оутс. – Забавно, но у многих таковые имеются. Его сестра, надо полагать, ждет ребенка? Они всегда так, – он полез в карман за трубкой. – Ладно, Люк, кое в чем мы все-таки продвинулись, вы понимаете. Думаю, Хейвок во всей этой истории наверняка как-то замешан. Именно Хейвока так боялся Шмотка, непонятно только, каким образом тот ухитрился его убить. В это время он физически не мог этого сделать, даже если бы знал, где найти Шмотку, что тоже сомнительно.

Люк не отвечал, а Кэмпион, успевший уже изучить нрав старшего инспектора, заметил, как дернулась у того нижняя губа. Несмотря на все почтение к Оутсу Чарли Люк все еще относился к Джеку Хейвоку несколько скептически.

Тем временем события обретали все больший драматизм. Полицейский участок, как и всякое иное учреждение, состоит из живых людей, и волна человеческого ужаса, порожденного насилием, докатившись до стен здания на Крамб-стрит, распространялась по всем его этажам по тому же самому закону электродинамики, по какому она позже достигнет всех газетных редакций страны. Первым ударом волны явилась сцена в приемном холле, где плотно сбитый дежурный сержант коротал время за чтением великосветского журнала в тот миг, когда в участок влетел пожилой джентльмен без шляпы и воротничка, заикающийся от потрясения и ужаса. Оттуда информация хлынула по внутренним телефонам и вниз по бетонным коридорам, набирая силу и скорость, покуда не докатилась до маленького кабинета Люка через несколько секунд после того, как умолк Оутс. Срочное телефонное сообщение было принято и доложено секретарем, после чего ни один из троих, вообще-то понимающих в свидетельских показаниях едва ли не больше всех в столице, не подтвердил бы под присягой, что новость не проорали ему в уши:

– Ужасная беда произошла только что у Холлоуэя и Батлера, сэр. Гроув-роуд, тридцать семь. Кто-то вломился в контору и взломал офис на втором этаже. Кризи, сторож, живущий там постоянно, был в это время на первом этаже и разговаривал с одним из наших, с молодым детективом Коулменом, и должно быть, что-то услыхал, так что оба поднялись наверх, оставив парализованную старуху одну. Они все мертвы, сэр, и женщина тоже. По словам свидетеля, зарезаны. Все в крови. Это рассказал мистер Хэммонд, их давний служащий, он живет там один в мансарде. Он улучил момент, спустился по лестнице и прибежал сюда, что с его стороны было вполне разумно. А убийца сбежал через палисадник позади дома, выходящий на проезд Памп.

В доли секунды, предшествовавшие оперативным действиям старшего инспектора – звонкам в дактилоскопическую картотеку, полицейскому хирургу округа, фотографам, в судебную лабораторию и в прочие подразделения, составляющие все вместе следственную машинерию, Кэмпион увидел своего нового знакомого таким, каким запомнил навсегда. Детектив Коулмен был одним из тех, на кого Люк возлагал самые большие надежды. Парень нравился ему своим рвением, и шеф его особо опекал. Давая это поручение, ставшее последним, старший инспектор хотел тем самым поощрить молодого полисмена.

Услыхав о гибели Коулмена, Люк не произнес ни слова, но испустил яростный рык и на мгновение замер, отставив руку вперед, будто отгораживаясь от ужасной вести, не желая ее воспринимать. Пожалуй, никому из великих актеров не удалось выразить трагический миг более скупыми и выразительными средствами. Он весь казался вспышкой пламени, концентрацией горя. Спустя мгновение он уже отдавал распоряжения четким и ровным голосом, не подозревая, что уже выдал себя.

Что касается реакции самого мистера Кэмпиона на это известие, то ее скорее можно было бы определить как живой интерес.

– Холлоуэй и Батлер были поверенными Элджинбродда, – произнес он. – Мэг упомянула их третьего дня. Я сам ходил к ним и беседовал с главой фирмы, неким мистером Фредериком Смитом. Мы пытались раздобыть более или менее приличную фотографию Мартина, но они так и не смогли нам помочь, – его глаза встретились с глазами Люка. – Куртка Элджинбродда, адвокаты Элджинбродда…

– И преемник Элджинбродда, клянусь Богом, – воскликнул Люк, впавший от потрясения в некоторое кощунство. – И все еще никаких известий о Ливетте.

Оутс за это время наведывался в отделение уголовной полиции, куда уже стекались первые сообщения от детективов, прибывших к месту разыгравшейся драмы. Теперь он вернулся, на его болезненно-бледных щеках проступил румянец, а глаза горели мрачным огнем.

– Чисто сработано, опытной рукой. У всех троих перерезана яремная вена выше ключицы. Чувствуется профессионал. В каждом случае жертву застали врасплох. Дайте мне наряд полиции, Люк. И скажите Бобу Уоллису, что он только зря время тратит на выяснение контактов. Здесь побывал Хейвок.

Глава 5

Братец Долл

А тем временем, несколькими часами раньше, когда Джеффри Ливетт, отойдя от полицейского участка примерно ярдов тридцать по темной улице, заговорил со Шмоткой Моррисоном и убедил его заглянуть в «Перья» простейшим способом – схватив собеседника под руку и втащив его в двери заведения, – по крайней мере одной заботой у него уже стало меньше: этот человек, кто бы он ни был, мужем Мэг не мог быть никогда.

Весь нынешний день казался Джеффри сплошным кошмаром, а последние два часа вовсе нестерпимыми. Опыта слежки у него не было никакого, а по природе он скорее был склонен к действию, нежели к наблюдению за событиями. Не подозревал он прежде и того, что способен на подобную ревность. Последнее открытие смутило его, словно бы наложив некие внешние ограничения на его поступки и ввергнув его самого в жалкое состояние нерешительности. Подчиняясь внутреннему импульсу, он отпустил такси и последовал было за Мэг, держась на некотором расстоянии, поскольку хотел своими глазами увидеть того, кто угрожает его счастью, но о причине, заставившей его отказаться от первоначального намерения, он не признался бы и под страхом смерти.

В результате он обнаружил, что шатается вокруг сумрачного здания полицейского участка на Крамб-стрит, как мальчишка под окнами своего соперника, боясь быть замеченным. Он бы дорого дал, чтобы знать, что происходит там, внутри, мучаясь не столько любопытством, сколько тревогой, – вдруг там допустят какую-то нелепую, но роковую ошибку. Но более всего он желал лично удостовериться, что Элджинбродд не воскрес из мертвых.

Поэтому, едва Шмотка проворно сбежал с крыльца и пустился прочь по улице. Джеффри охватила жажда действия. Он поспешил вдогонку за незнакомцем, натыкаясь на прохожих, оступаясь на осклизлых булыжниках, и ухватил его в тот момент, когда какая-то дама с уймой разных свертков преградила Шмотке путь, притиснув его к витрине магазина. Джеффри поймал убегавшего за локоть.

– Послушайте…

Незнакомец попробовал вырваться, но, поняв тщетность своей попытки, заскулил:

– Вы не можете, вы не сделаете этого. Я сегодня весь день на ковре, и они же меня выпустили, фараоны же выпустили меня!

Этот голос, этот жаргон, да и самый облик незнакомца успокоили преследователя. Впрочем, облегчение Джеффри проявилось своеобразно: его хватка сделалась еще сильнее.

– Отлично. Может, я смогу вам помочь. Во всяком случае, мне нужно с вами поговорить. Пошли…

Рев уличного оркестра, грянувший где-то совсем рядом, у них за спиной, казалось, лишил Шмотку последних признаков жизни. Весь дрожа, бедняга еще некоторое время пытался сопротивляться и наконец сдался.

Джеффри, подталкивая Шмотку сзади, направил его по улице ко входу в ближайшую гостиницу. Маленький бар сразу у входа был совершенно пустым и сумрачным из-за тумана, однако шум там стоял изрядный. По радио из-за стеклянной перегородки, отделявшей бар от ресторанного зала, громко транслировалась какая-то остросюжетная постановка, женщина за стойкой что-то настойчиво втолковывала невидимому собеседнику, а с улицы все громче доносилась какофония приближающегося оркестра.

Джеффри пристально поглядел в ничего не выражающие черные глаза незнакомца.

– Слушайте меня, – произнес он отчетливо, – и запоминайте все, что я вам сейчас скажу. Оно того стоит.

Этот прием с различными степенями изысканности он успел испробовать на большом количестве людей, и тот редко его подводил. И сейчас не без удовольствия он заметил искорку интереса, – слабого, но несомненного. Тогда рука его начала разжиматься; обмякший было незнакомец стоял на ногах уже значительно тверже.

Едва барменша, ни на минуту не умолкая, двинулась вдоль стойки в их сторону, Джеффри торопливо сделал заказ. Она и обслужила их, ни на миг не прервав своего словесного потока, адресованного, видимо, слушателю этого оравшего за стеклянной перегородкой приемника. Ливетт вытащил из кармана карандаш и бумажник, все еще не спуская глаз со своего пленника, следившего за его манипуляциями затравленным взглядом загнанного зверька, и наконец, шагнувшего вперед, нервно облизываясь.

Теперь уличный оркестр подошел уже к самой двери, и шум от него стоял такой, что невозможно было расслышать собственного голоса. Ливетт черкнул карандашом на обороте какого-то конверта и протянул его Шмотке, который не без опаски взял конверт в руки и прочел. Подняв глаза, он увидел, что его собеседник извлекает из бумажника банкноту и словно бы внимательно изучает ее. Помедлив, этот джентльмен тоже поднял взгляд.