Текст книги "Тигр в дыму (сборник)"

Автор книги: Виктория Холт

Соавторы: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

На меня нашло озарение. Я любила его, об этом я знала давно, но я любила сильного и побеждающего героя, теперь мне стали известны его слабости, и я стала любить его еще больше. Но меня пугало мое чувство, потому что он нес на себе огромный груз трагедии. Что может быть хуже такой судьбы, когда приходится жить с женщиной, которую ненавидишь, и когда попадаешь в подобную ситуацию по своей беспечности? Когда такой человек, как Редверс, человек глубоких сильных страстей, любит другую женщину, ситуация становится не просто трагичной, она становится опасной.

Я определенно ощущала его страсть, пока сдерживаемую, и я подумала о Моник, безрассудной, яростной, приходящей в исступление от ревности. Одновременно меня поразила мысль, что я, простая домашняя Анна, попала в водоворот страстей. Неужели и я способна на глупость, как и другие?

Он сжал мои руки, и меня переполнила нежность, потребность защитить его… защитить нас всех, и меня, и Моник.

Я поняла в эту минуту, что в состоянии рассуждать объективно, и произнесла холодным тоном:

– Давайте поговорим спокойно. Мы не первые мужчина и женщина, оказавшиеся в подобной ситуации. Часто я думаю, что, если бы тот вечер в «Доме Королевы» произошел до вашего плавания на остров, все было бы иначе. Время оказывает сильное влияние на наши жизни. Я всегда думала об этом, когда слушала стук часов в «Доме Королевы».

Даже в такую минуту я произносила слова только ради того, чтобы что-нибудь сказать. Я пыталась выиграть время. Мне хотелось успокоить его, дать ему понять, что нам нельзя встречаться наедине.

Он привлек меня к себе, и я сказала в отчаянии:

– Нет. Мы ведем себя безрассудно. Мы должны быть осторожными.

– Анна, так будет не всегда.

Где-то вдали закричала птица. Будто кто-то насмешливо смеялся.

Он обнял меня. Его губы оказались около моих. И снова раздался насмешливый хохот.

И в ту минуту я поняла, что мне самой придется решать свое будущее, что я должна сдержать Редверса. Вероятно, мне следовало быть благодарной тете Шарлотте, ее суровому воспитанию и ее презрению, которое она выказывала тем, кто нарушал законы морали. Она словно оказалась в этом саду – не презрительная и мрачная, как бывало, а безжизненная, такая, какой я видела ее в гробу – мертвая, когда надо мной нависло подозрение в убийстве.

Нынешняя ситуация намного опасней существовавшей в «Доме Королевы», а ведь тогда меня подозревали в преступлении. А что если одним прекрасным утром я проснусь и узнаю, что Моник умерла? Что если возникнет подозрение в убийстве? И налицо будут доказательства?

Я чувствовала, что кто-то где-то предупреждает меня.

– Мне пора, – сказала я и, высвободившись, быстро пошла прочь.

– Анна, – в его голосе звучало мучительное желание, но я осмелилась лишь на то, чтобы убежать.

Я подошла к дому, меня, естественно, поджидала Сула. Наверняка она следила с балкона.

– Вам нравится ночной воздух мисс Бретт? – спросила она.

– Приятно прогуляться после жаркого дня.

– Анна, Анна, дорогая моя…

Ред. Он шагнул на крыльцо, не заметив Сулы.

– Вы тоже находите приятным ночной воздух после жаркого дня, капитан? – поинтересовалась она.

Он ответил ей холодным тоном:

– Единственное время, когда можно спокойно погулять.

Все признаки страстного любовника исчезли. Торопливо пожелав «спокойной ночи», я отправилась к себе.

Сев в кресло, я прижала руку к сердцу, оно сильно билось.

Я ликовала и тряслась от страха. Меня любили… но опасной любовью. Я не принадлежу к искательницам приключений, которые обожают опасность. Я мечтаю о тихом счастье, но я полюбила не того человека. Как было бы хорошо, если б я смогла полюбить Дика Каллума.

Я вспомнила о Суле. Интересно, расскажет она Моник о том, что видела. Она меня ненавидит. Я ощущала ее ненависть, которая возрастет еще сильнее.

Смысла ложиться в постель не было. Я не засну. Мерцали свечи. Хотела бы я знать, объявят ли мне, что я жгу слишком много свечей. Несмотря на безумные страсти, свойственные обитателям этого дома, им приходится быть экономными.

Надо лечь, тогда смогу затушить свечи. О чем я только думаю в такую минуту. Моя жизнь тает, как свеча. Познав разочарование, я должна вернуться в Англию, только не на «Безмятежной леди». Возможно, я смогу наняться гувернанткой к людям, возвращающимся обратно. В конце концов, мисс Баркер – так, кажется ее звали – нашла себе место на острове.

Я умылась холодной водой из кувшина, заплела волосы и задула свечу. И в последний раз взглянула на корабль в заливе.

Завтра в это же время его уже не будет.

На следующее утро я, как обещала, поехала на корабль навестить Дика Каллума. Когда Эдвард узнал об этом, он захотел поехать со мной, но ему пришлось остаться со своей матерью. На корабль перевозились копра, арбузы и бананы, взад-вперед плавали лодки. Меня переправили на маленькой лодке к кораблю, и я взобралась по трапу, который был спущен прямо в воду.

Дик меня ждал. Он уже был не ногах, правда, несколько потрясенный, и это не удивительно.

Увидев меня, он сильно обрадовался.

– Я знал, что вы приедете, – воскликнул он, – но раздумывал, не отправиться ли мне на берег повидаться с вами.

– Поздравляю! – заявила я.

– Так вы уже все знаете?

– Я пришла в ужас. Нельзя же быть столь неосторожным.

– Будет мне урок. Больше не стану беспечно купаться там, где полно акул.

– Значит, урок не пропал даром.

– Если бы не капитан Стреттон, мне был бы конец. Я не могла удержаться, чтобы не засиять от гордости.

– Мы оба могли погибнуть, – продолжал он, – надо было видеть, с какой скоростью он бросился ко мне и вытащил из воды.

– А как вы себя сейчас чувствуете?

– У меня все еще небольшой шок… и мне стыдно.

– Такое могло случиться с каждым.

– Давайте сядем, – предложил он, – вообще-то я должен был стоять на вахте, но Грегори говорит, что я могу отдыхать до отплытия. Я хочу с вами поговорить, Анна. Так что нам представилась прекрасная возможность. Я буду скучать по вас. Надеюсь, что и вам будет меня не хватать.

– Я буду чувствовать себя одинокой, когда буду выглядывать из окна и не видеть корабль.

– А я буду думать, как вы живете в этом доме, странном доме. Я молчала, он внимательно разглядывал меня.

– Это действительно странный дом. Вы уже поняли это. Более сломанного, обветшалого, неуютного и представить себе невозможно.

– Едва ли можно было ожидать увидеть другой замок Кредитон.

– Вы ведь станете скучать по своему дому?

– Не знаю. Я не очень-то была счастлива дома. У меня умерла тетя.

– Да, я знаю, Анна. Я пытаюсь собраться с мужеством, чтобы кое-что рассказать вам. Мне хочется рассказать об этом кому-нибудь, а вы самый важный для меня человек. Я хочу, чтоб вы знали.

Я повернулась к нему.

– Тогда скажите.

– Вам известно, что я хочу жениться на вас, но не об этом я пытаюсь сказать. Хотя сначала я хочу, чтобы вы знали, что я буду ждать вас. Впереди два месяца. Может быть, вы измените свое решение.

– Относительно чего?

– Замужества.

– Не понимаю.

– Возможно, вы и не любите меня, но вы меня и не презираете.

– Ну, конечно.

– Может наступить время, когда вы скажете себе, что двое, стремящихся к счастью, смогут построить его вместе. Страсть не всегда является основой, на которой можно построить будущее. Страсть меняется, она подобна зыбучим пескам… но взаимное влечение, здравый смысл прочны, как скала.

– Я знаю.

– И возможно, однажды…

– Кто знает? Нельзя предугадать будущее.

– А теперь мы хорошие друзья?

– Самые лучшие.

– Поэтому я должен вам сказать.

– Говорите, прошу вас, лучше высказать то, что мучит вас.

– Я ненавидел капитана.

– Знаю.

– Значит, вы догадались?

– Вы себя выдали. Вы так о нем говорили, с такой злобой.

– А теперь он спас мне жизнь. И из-за того, что я так ненавидел его, я бы предпочел, чтобы меня спас кто-нибудь другой.

– Но это сделал капитан.

– Он смелый человек, Анна. Очень романтическая фигура, правда у него есть грехи, но, по вашему разумению, они романтического свойства. Он – авантюрист, пират. Я ненавидел его за то, что он имеет то, о чем я мечтаю. Зависть. Именно это я испытываю к нему. Зависть – один из семи смертных грехов; самый отвратительный, по-моему.

– Почему вы так завидовали ему?

– Потому что, – сказал он, – я мог иметь то, что имеет он.

– Вы хотите сказать, что могли бы стать капитаном?

– Я имею в виду, что мог тоже жить в замке, я мог разделить свое детство с Рексом. Со мной, как и с капитаном, могли обращаться, как с сыном.

– Вы говорите…

– Он мой брат. Я старше его на три года. Моя мать служила в замке белошвейкой леди Кредитон. Она была очень хорошенькая, сэру Эдварду она понравилась, как и все девушки до нее. Когда я родился, сэр Эдвард дал матери содержание, чтобы ей не приходилось приходить в замок. Я получил образование, и, в свою очередь, меня подготовили к работе в компании. Но я никогда не был признан сыном сэра Эдварда, как капитан.

– Капитан знает об этом?

– Нет. Я расскажу ему.

– Думаю, он поймет вас. Я просто уверена в этом.

– Теперь я не могу относиться к нему, как раньше. Невозможно ненавидеть человека, спасшего тебе жизнь.

– Я рада… за вас и за него. У вас обоих улучшатся отношения без этой бессмысленной ненависти.

– И не забудьте, что, чтобы не случилось за эти два месяца, я вернусь. Как бы я хотел, чтобы вы плыли с нами. Мне страшно подумать, что станет с вами в этом доме.

– Но я приехала исключительно ради Эдварда.

– Два месяца, – произнес он, – небольшой срок, но многое может произойти за это время.

– Многое может произойти и за день, как вы сами и обнаружили, – напомнила я. – Не так давно вы ненавидели капитана, а теперь ваше восхищение победило вашу неприязнь. Расскажите ему об этом. Уверена, он поймет.

– Вы такого высокого мнения о нем? – проговорил он с тоской. Я не ответила, боясь поведать о своих чувствах кому бы то ни было. Когда, оставив его, я собралась возвращаться на берег, на сходнях я встретила Редверса, поджидавшего меня.

– Другой возможности поговорить наедине не будет, Анна, – обратился он ко мне. – Я написал вам.

Он сунул мне в руку письмо.

Мы стояли рядом, глядя друг на друга, но говорить не могли, поэтому я попрощалась:

– До свидания, капитан. Желаю безопасного и счастливого плавания.

И пошла вниз по сходням.

Я никак не могла дождаться, когда можно будет прочитать его письмо. Оно было коротким, но каждая его строка дышала любовью.

Анна, дорогая.

Мне следовало бы извиниться за вчерашнее, но я не хочу. Все, что я говорил… правда. Без вас мне нет счастья. Я люблю вас, Анна. Анна… ждите… Я знаю, когда-нибудь все изменится. Вспоминайте обо мне, как и я буду все время вспоминать о вас. Я люблю вас.

Редверс.

Мне следовало уничтожить письмо. Мне следовало помнить, что человек, написавший мне его, не свободен, но вместо этого я сложила его и спрятала в корсаж. Ощущая прикосновение бумаги, я испытывала радость.

Меня любили.

Ко мне зашла Чантел. Увидев меня, она удивилась.

– Что-то случилось, – отметила она. – Ты стала красивой.

– Ерунда.

Взяв меня за плечи, она потащила меня к зеркалу. Она остановилась, обнимая меня за плечи, и, вдруг расхохотавшись, повернула меня лицом к себе. Письмо выскочило и торчало из выреза моей блузки. Она выхватила его с озорным смехом.

– Отдай, Чантел, – в ужасе закричала я. Даже Чантел не должна его видеть.

Улыбаясь она отдала мне письмо. Затем вдруг помрачнела.

– Ох, Анна, – молвила она. – Будь осторожна.

Днем корабль ушел.

Эдвард расплакался. Он смотрел, как уплывает корабль, из сада, так как я решила, что на берег идти неблагоразумно. Я сказала:

– Из сада будет все хорошо видно.

Поэтому мы стояли и смотрели. Слезы медленно катились по его щекам, он плакал молча, меня это больше трогает, чем когда он ревет во все горло.

Он взял меня за руку, я крепко сжала его руку.

Я прошептала:

– Два месяца пройдут быстро. Мы будем здесь стоять и смотреть, как он возвращается.

Это немного приободрило его.

– Отмечай дни по календарю, – посоветовала я.

Ему подарили календарь на Рождество, и он каждый месяц педантично отрывал от него листки.

– Ты даже удивишься, как быстро летит время.

В сад вышла Моник, у нее были опухшие красные глаза. Я подумала, что она по-настоящему любит его. Эта мысль погребальным звоном отозвалась у меня на сердце, ведь и в любви, и в ненависти она связана с ним навеки.

Увидев нас с Эдвардом, она трагически закричала:

– Дитя мое! Дитя мое! Одни мы остались!

Она простерла к нему руки, но Эдвард отвернулся и каменным взглядом уставился перед собой. Возникла Сула, она передвигалась свойственной ей крадущейся походкой.

– Пойдем, мисси, – сказала она. – Слезами горю не поможешь. Моник немедленно начала завывать. Она схватила Эдварда за руку, но он вырвался и зарылся лицом мне в юбку, что было на него совсем не похоже. Он не любил вести себя, как ребенок.

– Я не нужна ему, – с горечью воскликнула Моник. – Ему лучше с мисс Бретт. – Она истерически захохотала. – И не только ему.

Сула обняла ее.

– Идем в дом, мисси, любимая моя. Идем.

Бросив на меня презрительный взгляд, Сула повела Моник в дом. Взгляд ее был полон злобы.

Как же она меня ненавидит! Больше, чем Моник. По-видимому, я действительно нужна Моник, так как являюсь поводом для устраивания сцен.

Мне было крайне не по себе.

После ухода корабля Моник несколько дней болела, и Чантел постоянно находилась при ней.

Я сказала Эдварду, что мы должны безотлагательно начать заниматься и, таким образом, время пойдет быстрее. Ему нравились география и история. Я обратила его внимание, главным образом, на те места, которые мы проплывали и которые были для него не просто точками на карте. Он внимательно изучил голубое пространство Тихого океана и нашел наш остров – черное пятнышко среди других черных пятнышек на площади, окрашенной в голубой цвет. Он пришел в восторг от названий других островов и все продолжал произносить их, напевая: «Тонгатапу, Нукуалофа, Острова Дружбы, Као, Фонуа-фуу». Он решил, что, когда станет моряком, объездит их все. Мы подсчитали какого приблизительно числа вернется корабль, и он обвел дату красным карандашом. Ему нравилось выражение «красный день календаря». И он решил сделать таким этот день. Чтобы не забыть, он обвел его красным.

Дом ему не нравился, не нравилась и еда. Он предпочитал проводить время со мной или с Чантел. Его мать смущала его своими пылкими ласками. Когда она его игнорировала, он чувствовал облегчение. Сула, старавшаяся изо всех сил добиться его благоволения, ему не нравилась, но Перо смешила его, и он обожал ее дразнить, старый Жак ему тоже пришелся по сердцу, тот разрешал ему лазить по экипажу и помогать ухаживать за лошадьми. Бабушку он немного побаивался, но, по крайней мере, уважал.

На острове ему нравилось, но из-за акул я боялась разрешить ему купаться. Я была рада, что с Диком произошла история, которая хорошо для него кончилась, потому что вдобавок к тому, что Дик переменил свое отношение к Редверсу, я могла приводить происшествие с ним в пример Эдварду.

Вечером, когда спадала жара, мы гуляли. Обычно мы ходили в магазинчики, походившие на хижины, и смотрели, как девушки в разноцветных длинных юбках делают из раковин бусы, браслеты и серьги. Они сидели под навесом из пальмовых листьев – Эдвард назвал его «домом без стен» – и работали до темноты, рано утром они уже были на месте. В середине дня остров пустел.

Вдоль берега стояли сараи для копры и фруктов, которые отправляли за границу, островитяне существовали за счет торговли.

– Не очень похоже на Лангмаут, – заметил Эдвард. – Когда-нибудь мы поедем домой.

Были моменты, когда жизнь наша протекала нормально. А были, когда атмосфера в доме становилась невыносимой. Обычно это происходило по ночам, когда я лежала в кровати, просто не в состоянии заснуть, думая о «Безмятежной леди». Где она теперь и вспоминает ли меня Редверс, лежа у себя в каюте. Я доставала его письмо и перечитывала. Я никак не могла найти безопасное место для него. Ни к шкафам, ни к ящикам не было ключей. Поэтому я прятала его среди своей одежды и каждый раз, приходя к себе в комнату, проверяла, на месте ли оно.

По ночам пугающе скрипели половицы. После полуночи на масляной лампе в коридоре прикручивался фитиль. Я слышала, как по коридору шлепает Сула в плетеных туфлях, которые она обычно носила. Они представляли собой соломенную подошву с перепонкой, сделанной из раскрашенной соломы. Они были очень грязными и потрепанными. Я слышала, как она останавливалась, и мне казалось, что она стоит у моей двери и что если я выскочу из кровати и распахну дверь, я столкнусь с ней нос к носу.

Зачем? Бессмысленно. Но меня не покидало ощущение, что она постоянно следит за мной.

Я без конца глядела на дату, отмеченную Эдвардом красным карандашом, и считала, что жду этого дня больше, чем он, хотя каждый раз спрашивала себя, что, кроме радости увидеть Редверса, он может мне принести.

Было бы легче, если бы Чантел меньше была занята, но она сказала, что боится надолго покидать Моник. Эта глупышка делала все, чтобы заболеть, а ей это было нетрудно.

Ее навестил врач острова. Он был очень старый и только и ждал, когда приедет новый доктор, тогда он уйдет на пенсию. Он говорил с Чантел. Потом она сказала, что он совершенно отстал от времени. И неудивительно, он жил на острове вот уже тридцать лет.

Через три дня после отплытия корабля Моник прислала за мной Эдварда. Увидев ее, я поняла, что она в опасном настроении. Она проговорила хитрым голосом:

– Вы, наверное, чувствуете себя очень одинокой, мисс Бретт.

– Нет, – осторожно ответила я.

– Вы скучаете по кораблю?

Я промолчала.

– Как странно! – продолжала она. – Вы нравитесь двоим, так? Еще и Дику Каллуму. Вы не похожи на роковую женщину… Я бы сказала, сестра Ломан больше годится на эту роль, а ведь ей не удалось поймать мистера Кредитона, правда?

Я спросила:

– Вас не интересуют успехи Эдварда?

Она расхохоталась.

– Успехи Эдварда! Я и ему не нужна. Нет. Вы не довольствуетесь капитаном. Вам нужны все. Вы даже Эдварда не желаете оставить мне.

Эдвард заволновался, и я обратилась к нему:

– Эдвард, пойдем посмотрим карты.

Эдвард с готовностью поднялся, он так же, как и я, хотел уйти. Но она начала визжать. Выглядела она ужасно, внезапно переменившись: глаза стали безумными, лицо покраснело, волосы выбились из-под ленты. Она в ярости стала оскорблять меня… слава Богу, она кричала бессвязно, мне не хотелось, чтобы Эдвард понял суть ее обвинений.

Вошла Чантел. Она знаком попросила меня удалиться, и я выбежала.

«Мне нельзя больше здесь оставаться», – твердила я себе. Ситуация невыносима. Мне надо уехать до возвращения корабля. Но как?

Я представляла, как появляется корабль. Разве я смогу уплыть с Редверсом без Чантел? Она определенно и решительно сказала, что на острове она не останется. Как только корабль вернется, она уплывет. И я должна уплыть с ней.

Но смогу ли я? Да и куда? Обратно в Англию с Редверсом? Это безумие.

Я вымыла руки и переоделась. Пришел врач. За ним послала Чантел. У Моник был страшный приступ.

Распустив волосы, я стала причесываться, дверь медленно отворилась. В отражении зеркала я увидела Сулу. Она напугала меня своим видом, я решила, что она пришла сделать что-нибудь ужасное со мной.

Как же она меня ненавидела! Она произнесла:

– Мисси Моник очень больна.

Я кивнула. Мы смотрели друг на друга, она, вяло опустив руки, я с распущенными волосами и расческой в руках. Потом она спокойно проговорила:

– Если она умрет… это вы убили ее.

– Чушь, – резко возразила я.

Она пожала плечами и повернулась, чтобы уйти. Но я окликнула ее.

– Послушайте, – решила высказаться я. – Я не позволю вам говорить со мной подобным образом. Она сама довела себя до приступа. Я тут ни при чем. И если я услышу подобное вновь, то приму меры.

Мой твердый и уверенный тон почему-то, кажется, напугал ее, так как она отпрянула и опустила глаза. Я продолжала:

– Идите и не приходите ко мне в комнату впредь без приглашения.

Она закрыла за собой дверь, и я услышала шлепанье ее плетеных сандалий.

Я взглянула в зеркало. Лицо у меня горело, а глаза сверкали. Я выглядела готовой вступить в бой. Но она ушла, и по мере того, как я смотрела на свое отражение, выражение моего лица менялось.

В глазах появился страх. Меня уже раз обвиняли в убийстве. Почему это происходит со мной опять.

Я снова загадочным образом попадаю в ту же ситуацию.

Комната приобрела страшный облик, но дом казался еще страшнее.

Два месяца. Долгие дни и ночи.

Атмосфера вокруг меня сгущалась.

Мне стало страшно.

Мы обедали вдвоем с мадам. Чантел не захотела оставить Моник одну, и ей отнесли обед на подносе.

Мадам вела себя сдержанно. Она сказала:

– Едва ли имеет смысл готовить специально для нас двоих. Нам хватит легкой закуски.

Легкой закуской оказались остатки рыбы от вчерашнего обеда – вечная рыба. Ее ловили местные рыбаки, она была самым дешевым доступным продуктом вместе с фруктами, некоторые из которых росли прямо в саду.

Меня это мало волновало. У меня не было аппетита.

В избытке на столе было лишь вино. По-видимому, его запас был большим.

Главным украшением стола служил канделябр, который так мне нравился, но свечи в нем не горели. Мадам заметила, что достаточно освещения от масляной лампы.

Вероятно, свечи на острове безумно дорогие, я начала подсчитывать цену всему. В этом доме каждый начинает этим заниматься.

Я попыталась перестать об этом думать и переключиться на мадам де Лодэ. Как же она непохожа на свою дочь. С чувством собственного достоинства, уравновешенная, единственной эксцентричной чертой ее характера являлась экономия, доводимая порой до абсурда. Одним из призраков, преследующих этот дом, была Бедность.

Она улыбнулась.

– Вы очень спокойная, мисс Бретт, – произнесла она. – Мне это нравится.

– Я рада, что кажусь такой, – ответила я.

Если бы она умела читать чужие мысли, то изменила бы свое мнение обо мне.

– Боюсь, что моя дочь сильно больна. Она сама доводит себя до приступов.

– Боюсь, что вы правы.

– Поэтому она постоянно нуждается в сиделке.

– Лучше сиделки вам не найти, – отозвалась я.

– Сестра Ломан настолько опытна, насколько и привлекательна. Я искренне согласилась с ней.

– Вы так ее любите… а она вас. Приятно иметь друга.

– Она была по-настоящему добра ко мне.

– А вы к ней?

– Нет. Боюсь, что мне не представилась возможность ей помочь. А мне бы так хотелось что-нибудь сделать для нее.

Она улыбнулась.

– Я рада, что вы приехали. Вы нужны Эдварду, а сестра Ломан нужна моей дочери. Хотела бы я знать, останетесь ли вы…

Ее глаза смотрели на меня задумчиво.

– Трудно загадывать, – уклонилась я от ответа.

– Должно быть, вам все здесь кажется непривычным.

– Да.

– Вы считаете нас… примитивными?

– Я не ожидала здесь увидеть культурный центр.

– Вероятно, вы скучаете по дому?

Я вспомнила ущелье и дома на противоположной стороне, вспомнила замок Кредитон, и старые мощеные улицы Лангмаута, а также новую часть города, которая выросла благодаря любезности сэра Эдварда, который, помимо своих любовных историй, стал миллионером и дал процветание городу. Даже служанка леди жила в доме, как леди, а белошвейка получала собственный доход, и ее сын был принят в компанию.

Мне так захотелось перенестись туда, вдохнуть холодный чистый морской воздух, увидеть доки, паруса катеров и клиперов, плывущих бок о бок с новыми современными пароходами такими, как «Безмятежная леди».

– Наверное, любой человек скучает по дому, когда находится вдали от него.

Она стала расспрашивать меня о Лангмауте и скоро перевела разговор на замок Кредитон. Ее сильно интересовали подробности жизни в замке, и она не скрывала своего восхищения леди Кредитон.

Сидеть за столом не имело смысла. Мы обе мало ели. Я с тоской поглядела на остатки рыбы, с которой увижусь завтра.

Мы перешли в салон, Перо подала нам кофе. Очевидно, сегодняшний вечер предназначался для откровенного разговора.

– Меня крайне беспокоит моя дочь, – сообщила она. – Я надеялась, что в Англии она изменится, станет более уравновешенной.

– Мне кажется, что она никогда не изменится, где бы она ни жила.

– Но в замке… с леди Кредитон… среди такого изящества…

– Замок, – объяснила я, – действительно представляет собой замок, хотя он построен сэром Эдвардом. Создается впечатление, будто он относится к нормандскому стилю, а это означает, что он огромный. Люди, живущие там, могут не встречаться друг с другом неделями. Леди Кредитон живет в своих апартаментах. Понимаете, они не живут одной семьей.

– Но она же пригласила мою дочь. Она хотела, чтобы туда привезли Эдварда.

– Да, и я думаю, что она продолжает этого хотеть. Но миссис Стреттон заболела, и доктор решил, что английский климат усугубил ее болезнь. Поэтому было решено, что ей необходимо ненадолго вернуться домой, для того, чтобы посмотреть, как она будет себя чувствовать здесь.

– Я рада, что она дома. Тут ей удобнее, и климат более подходящий. Вот… Как видите, мы очень бедны.

Мне не хотелось говорить с ней на эту тему, потому что бедность была ее навязчивой идеей, а всякая навязчивая идея наводит тоску на посторонних. Более того, я не очень-то верила, что она настолько бедна, как хочет казаться. Я оглядела мебель в комнате. С момента моего приезда я постоянно находила в доме интересные образцы.

Я сказала ей:

– Но мадам де Лодэ, у вас же много ценных вещей.

– Ценных? – переспросила она.

– Стул, на котором вы сидите, французский, восемнадцатого века. На рынке его можно прекрасно продать.

– На рынке?

– На рынке антиквариата. Понимаете, я не гувернантка по профессии. Моя тетя занималась антиквариатом и обучила меня своему ремеслу. Я разбираюсь в мебели, предметах искусства, фарфоре и так далее. Тетя умерла, а я была не в состоянии продолжать дело. У меня была депрессия, и моя подруга сестра Ломан предложила мне поменять образ жизни, вот я и приняла это место.

– Как интересно. Расскажите мне о моей мебели.

– Некоторая очень ценна. Большая часть вашей мебели французская, а французская мебель известна во всем мире благодаря своему художественному исполнению. Ни в одной другой стране не производилась столь красивая мебель. Возьмем вон тот шифоньер. Это Ризенер. Я уже осмотрела его и нашла монограмму. Возможно, вы сочтете меня чересчур любопытной, но меня так интересуют такие вещи.

– Ни в коем разе, – заверила она. – Я рада, что вы интересуетесь мебелью. Умоляю, продолжайте.

– Его прямые линии превосходны. Видите? Затейливое маркетри и короткие ножки просто идеальны. Он является примером того, как эффектно могут сочетаться простота и пышность. Я редко встречала подобный экземпляр, только в музеях.

– Вы имеете в виду, что он… стоит денег.

– Порядочной суммы, я бы сказала.

– Но кто его купит здесь?

– Мадам, покупатели со всего мира съедутся сюда ради такой мебели.

– Я крайне удивлена. Я понятия не имела.

– Я так и думала. За мебелью необходимо ухаживать… следить, чтобы в ней не завелись вредные насекомые. Ее надо полировать, вытирать с нее пыль. Время от времени проверять, в каком она состоянии. Но я увлеклась.

– Нет, нет. Полировать! Это нелегко, к тому же дорого. «Как свечи», – разозлилась я.

– Мадам, – сказала я. – Вы, несомненно, обладаете небольшим состоянием в мебели и других редких предметах.

– Что же мне делать?

– Надо сообщить об этом. Например, шифоньер. Я помню, у нас был запрос от одного человека, который искал именно такой и, наверняка, его бы удовлетворил худший, чем Ризонер. Он бы заплатил 300 долларов. Нам не удалось выполнить его заказ. Но если бы он увидел этот…

Ее глаза засияли при упоминании о деньгах.

– Мой муж привез мебель из Франции давным-давно.

– Да, большая часть мебели французская, – быстро продолжала я, потому что мне пришла в голову мысль осмотреть всю мебель и сообщить мадам, что она не так бедна, как полагает. – Я могла бы составить опись мебели. А вы пошлете список в Англию торговцам антиквариатом. Я уверена, вы получите за мебель немало денег.

– Но я не знала. Я понятия не имела, – вдруг она погрустнела. – Составить опись, – задумалась она, – это работа профессионала. Вам придется заплатить.

Главное, что ее беспокоило, это то, что придется кому-нибудь платить!

Я быстро ответила:

– Я сделаю это ради удовольствия. Пусть это будет моим хобби во время моего пребывания в доме. Мадам, мне не надо платить. Я смогу одновременно рассказать Эдварду об антиквариате, так что пренебрегать занятиями с ним я не стану. О мебели можно рассказывать на уроках истории.

– Мисс Бретт, вы самая необычная гувернантка.

– Вы хотите сказать, ненастоящая.

– Не сомневаюсь, Эдварду от вас больше пользы, чем от настоящей.

Я взволнованно обсуждала ее мебель. Два месяца теперь протекут быстро, потому что у меня будет чем заняться.

– Хотите еще кофе, мисс Бретт?

Уступка. Обычно больше одной чашки не предлагалось, остатки уносились и подогревались на следующий день.

Я согласилась. Кофе был превосходным. Его, наверняка, выращивали на острове, правда, недостаточно, чтобы экспортировать, но жителям острова его хватало.

Она стала доверительно рассказывать мне, как попала к ней мебель.

– Мой муж был из хорошей семьи, младший сын знатного рода. Он попал на остров после дуэли, на которой убил младшего члена французской королевской семьи. Ему пришлось бежать из страны. Позже его родные прислали ему мебель. У него было немного денег и это имущество. Я познакомилась с ним, и мы поженились, потом он стал заниматься сахарной плантацией, которая процветала. Из Франции ему присылали вина, тогда в доме было все по-другому. Я прожила на острове всю жизнь и никогда не уезжала отсюда. Мать моя была местной, отец эмигрировал из Англии, потому что его семья хотела избавиться от него. Он был чудесным человеком и, думаю, был бы умным, если бы не лень. Больше всего он любил посидеть на солнышке. Я была его единственной дочерью. Мы были бедны. Он тратил все деньги на напиток, который делают на острове. Этот напиток очень крепкий, он называется «гали». Вы еще услышите о нем. А когда появился Арман, мы поженились, жили здесь, принимали гостей, и богаче нас на острове мало было людей.

– На острове существует социальная жизнь?

– Существовала… и сейчас до какой-то степени существует, но теперь я не в состоянии устраивать приемы, и я не принимаю приглашения, так как не могу ответить тем же. Здесь существует колония французов, англичан и немцев. В основном они занимаются промышленностью, кроме того здесь находятся филиалы корабельных линий. Прожив какое-то время, иностранцы покидают остров. Мало кто остается здесь надолго.

Благодаря ее рассказу жизнь на острове стала более мне понятной. Странное соединение коммерции и варварства. У берега кипит работа по утрам и вечерам, а в других частях острова в пальмовых хижинах идет примитивная жизнь.