Текст книги "Тигр в дыму (сборник)"

Автор книги: Виктория Холт

Соавторы: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

Джеффри решил, что понимает. Он ощущал прилив вдохновения.

– А человек, которого вы зовете Бригадиром, был у вас, что ли, сержантом?

– Так точно, сэр, – тиддингтонец Долл не мог дольше терпеть собственно оттесненности от центра событий.

– Вы у него служили?

– Нет, сэр, – Роли снова радостно вклинился в разговор. Его отличало невозмутимое простодушие истого провинциала. – Нет. Тидди с нами не было. Тидди Бригадира в жизни не видел. Только я, Том и Билл видели Бригадира, как бы вы сказали, во плоти. Нас только трое осталось из тех, кто был с ним тогда. А Тидди – он нам просто жить помогает, понимаете?

– Я вас учу уму-разуму, чтобы вы жили как люди, вот чего, – вставил Альбинос. – Я вас из грязи тащу. Я поддерживаю в вас моральный дух, вот чего я делаю, и здравый ум, и сердце, и очень надеюсь, что нету тут такого болвана, чтобы все обгадил!

– Ну, а где этот сержант?

– Вот это мы и сами хотели бы знать, сэр! – Роли наслаждался тем, что мяч снова на его поле. – Уж скоро три года, как мы его ищем. А все Тидди удумал. Тидди говорит, все, у кого денежки заводятся, едут в Лондон развлекаться. Постой, мол, на лондонской улице, и встретишь всех своих знакомцев. Да и живем мы с этого тоже, ведь и Том имеет свой кусок, а он ни на какую другую работу не годный.

– Ну что, неправ я? – оборвал его Тидди Долл. – Вышло-то, что я прав. Мы же видели Шмотку, видели или нет?

– Это правда, – согласился Роли. – Видели мы Шмотку на Оксфорд-стрит, такой весь из себя расфуфыренный, да только потом потеряли его. Недельки эдак три назад. А сегодня опять мы его приметили и пошли за ним. Я окликнул его, а он как драпанет на вокзал! А оттуда вышел с легавыми, и они его повели в участок.

Ну и что, а мы знаем, что про нас ему нечего рассказывать, если мы ходим и не останавливаемся. Закон такой есть. Оттудова его вытурили в пять минут, а мы и сами знали, что так оно и будет. Ну, тут к нему вы и подошли, сэр, а мы тогда пошли за вами за обоими и поджидали под дверью того кабака. А он как выскочит, как рванет, прямо через нас, и Том, он уж сколько лет ничего в упор не видит, а тут раз и врубился, и припустил вдогон, как что на него наехало. А вы оба – в проезд, а мы, натурально – следом. Вас мы толком не разглядели, сэр, уж если по правде-то!

– Да ну, не скажи, – с воодушевлением запротестовал Тидди. – Заметили мы джентльмена, как же! Мы как его заприметили, так и порешили, что он и есть Бригадир, в натуре!

– Ас капралом-то что случилось?

– Том его шандарахнул по ошибке. – Роли посмотрел на брата.

Рослый юноша стоял позади всех, и в его тяжелом взгляде не было ни малейшего проблеска. Он хранил выражение угрюмое и в то же время отсутствующее, и не было никакой возможности разобрать, понимает ли он о чем речь.

– Том шандарахнул его, – повторил Роли, – по ошибке. Том у нас все еще силен, только силы своей не кажет. А тут Тидди подоспел, и мы завалили вас, сэр. И тогда Тидди снова занялся Шмоткой.

Наступило недолгое молчание, вызванное главным образом смущением самих оркестрантов, понявших, что они напали совсем не на того, на кого охотились.

– А ты пришел и стал смеяться, Тидди, и сказал, мол, дашь ему задаточек, – неожиданно вставил цимбалист. – Вот ты чего сказал, Тидди. И ты сам придумал запихнуть этого незнакомого пижона в коляску!

Тидди Долл снова надел очки. Их черные круги придавали ему вид таинственный: большая часть производимого им впечатления значительности достигалась благодаря этой, наполовину скрывающей лицо маски.

– У него носом юшка пошла, он нюни и распустил, – проговорил с отвращением Альбинос, – я только врезал ему чуток, чтобы в чувство привести и делом заняться. Я-то думал, мы Бригадира словили!

– Не думал ты так, Тидди, нет, не думал, потому как я тебе же говорил, это не Бригадир! – страстно произнес Роли своим безобразным ртом.

– Тидди думал, мы словили того офицера, – высокий пронзительный голос и последовавшее хихиканье принадлежали горбуну.

Замечание оказалось, по-видимому, столь верным, что все буквально застыли. В течение целой секунды Джеффри наблюдал немую сцену, как бы запечатленную на полотне. Первым заговорил Том, младший брат, как всегда неожиданно. Он медленно поднял голову и уставился на гостя, причем взгляд его постепенно делался все более осмысленным.

– Майор Элджинбродд, – произнес он с медлительной саффолкской интонацией. – Вот вы кто такой!

– Нет, это не он, – запротестовал потрясенный Роли. – Ты, парень, все перепутал. Майор Элджинбродд был пониже и потемнее. А к тому же его, бедолаги, уже нет на свете, уж кому-кому, а тебе это известно!

Младший покачал головой.

– Не похож он, и говорит не так, а все равно, это он самый и есть.

– Поди, Том, посиди, – Роли подвел брата к ящику из-под мыла. – Чудной он. Иногда просто здорово чудной, – старший продолжал объяснения через плечо. – Майор Элджинбродд попал на мину вместе с Томом. На побережье в Нормандии, через четыре месяца после того дела. Потом мы получили отпуск, а Бригадир со Шмоткой ушли в самоволку, их с нами тогда не было. От майора только мокрое место осталось, а Тома почти и не задело, так по крайней мере мы думали, пока не оказалось, что бедняга малость в уме повредился. Никому Том ничего не рассказывал, никому, мне только – как-то ночью, через пару лет после того, как мы вернулись на гражданку.

Джеффри поднял голову и ринулся сквозь обступившую его кучку оборванцев. Забыв о настоящем, он вновь погрузился в мир цвета хаки, пропахший потом и бензином.

– Том, – обратился он голосом властным и проникновенным, – соберись с мыслями, дружище. Майор Элджинбродд мертв?

Парень неуклюже поднялся на ноги. Казалось, глыба саффолкской земли, многострадальной и вечной, вздыбилась сама собой.

– Я и то так думал, сэр, – мягкая напевность интонации восточного побережья сглаживала чудовищность дикции, как волна обкатывает гальку. – Я видел, он пошел. А потом глядь, его рука, да и полголовы – и мимо… А как вас-то послушал, так и непонятно, вроде как вы и есть он, а тело-то вроде как другое. Нешто вы не он?

– Нет. Моя фамилия Ливетт. Я – другой майор.

– Это вы так только говорите, сэр, – произнес он смиренно, но убежденно, и уселся снова. Его брат явно смутился и казалось, вот-вот рассердится.

– Да не связывайтесь вы с ним, – запричитал он, – он-то теперь совсем дурной, Том-то наш, теперь вот ведь оно как! А раньше – раньше-то нет! Смолоду так он вообще был умница, Том. Лодка у нас своя была. Ну, отцова, то есть. То-то нас и выбрали, сэр, понимаете? Почему Бригадир на нас на обоих глаз и положил. Бригадир, он себе компанию сколачивал, в рейд идти!

– Заткнись, слышь, малый, а ну заткнись! – неистово предостерег Тидди Долл. – Больно нужна джентльмену твоя история, вместе с твоим братцем. Язык у тебя, Роли, это твое наказание. А джентльмену, ему и без тебя найдется о чем подумать, в его-то положении.

Угроза звучала достаточно откровенно, и Джеффри, резко повернувшись, холодно глянул в темные стекла очков.

– Это не о тебе ли мне думать, Долл?

Альбинос смотрел на него совершенно спокойно. У обоих было бесспорное преимущество над остальными – они понимали друг друга с полуслова. Позиции уже относительно прояснились. В таком городе, как Лондон, на таком острове, как Британия, где полиция, хотя и с некоторыми оговорками, все же имеет существенную власть, перевес все же на стороне пленника, если только он сам это понимает. Джеффри знал, что если уж они не убили его, когда он был без сознания, имея эту редкую возможность, значит, рано или поздно его отпустят на свободу. А поскольку он не из тех, кто боится драки, а напротив, из тех, кто дает сдачи, многое становится в зависимость от того, пожалуется он в полицию или нет. В первом случае судьба оркестра предрешена.

Однако чем славятся тиддингтонцы, так это хитростью.

– Есть такие джентльмены, что не хотят прослыть, хотя бы и по ошибке, дружком некоторых, кому он и не дружок совсем, чтобы через такое дело не замараться, – изрек Долл без особой надежды.

– А есть такие джентльмены, которым это совершенно безразлично, – произнес Джеффри, – но, – добавил он осторожно, – они как правило разумные люди и не делают другим плохо, если те к ним нормально относятся и отвечают на их вопросы.

Долл ухмыльнулся. Ему понравилось это косвенное предложение. Он не удержался, чтобы не взглянуть на остальных, еще встревоженных и сбитых с толку.

Джеффри опять повернулся к Роли.

– Как же назывался рейд, о котором вы говорите?

– Да никак он не назывался, сэр, это был секрет.

– За четыре месяца до высадки войск?

– Да, сэр.

– На побережье Нормандии?

– Точно не знаю, сэр. Нас спервоначалу везли на субмарине, а после пересадили в лодку. Мы с Томом и правили. А скал там было ну просто без счету, мы близко даже не подходили, а к дому тому и Билл тоже не пошел. Билл, он на берегу сидел с фонарем, чтобы сигналить, ежели чего. Мы все там задубели от холода, а Билл в морскую траву зарылся.

Джеффри взглянул на человека в лохмотьях, того самого, что на улице пользовался костылями, а дома вполне обходился без них, и поразился тому, что тот улыбается. В его глазах, обведенных грязными кругами, вспыхивают веселые огоньки. Он ничего не добавлял к рассказу, но вспоминал пережитое с явным удовольствием. То был миг высочайшей, предельной опасности, он переживал ее почти экстатически. И у Джеффри промелькнула мысль, что Бригадир, кто бы он ни был, подобрал себе команду довольно удачно, чтобы не сказать – абсолютно точно.

– А кто остальные?

– Да Шмотка, Бригадир и майор.

– Шмотка, он в самый-то дом не пошел. Снизу остался. Они знали, что тот фриц, за которым мы ходили, машину свою сам водит, так что шофера-то вроде как быть не должно. А если кто и заявится, думали, так разве мотоциклист какой с депешей. А с собой у нас ни единого ствола. Нельзя, не разрешили, надо, говорят, чтобы все было тихо.

– А за кем вы ходили? Роли покачал головой.

– Я сам не слышал никогда. Шмотка говорил, генерал какой-то, что ли, а Бригадир, он мне так сказал, да и Том, что будто шпион это.

– Понятно. И думали, что он войдет в тот дом один?

– Ну. Они порешили, что там у него краля. Дом-то сам маленький на отшибе. Там море и скалы с одной стороны, а с другой – местная дорога. Ну, и решили, что там он ее и спрятал.

Джеффри кивнул. Картина рисовалась ясней ясного. Всему рассказанному он верил. В те месяцы ожидания, накануне великого наступления, по всему французскому побережью происходили самые странные вещи. Пять рядовых и офицер – в то время столь небольшими силами вполне допустимо было рискнуть ради крупного выигрыша, чтобы устранить опасную фигуру.

Он очнулся от воспоминаний. Голос Роли продолжал бубнить, делаясь все тише и тише по ходу повествования.

– Бригадир, он обделал все первый сорт, а мы подтвердили, и про женщину, хотя про нее-то Бригадир ни гугу. Ножик он больно любит, вот чего, уж я тут и не сомневаюсь даже.

Это была первая фраза, сказанная со смаком, она слетела, дребезжа, с его неповоротливого языка.

Джеффри глянул на него и снова подумал, что его первоначальная догадка верна – что именно Роли, а не его брат ударил тогда Шмотку. В следующий миг собеседник сам это косвенно подтвердил.

– Шмотка-то болтал, дескать, Бригадир на курорте, ну, в тюряге, по-вашему, сэр, но сбрехал он, как обычно, Джек, он ушлый. Если его бы даже сцапали, то долго бы не удержали. Мы знаем это, и еще мы кой-чего тоже знаем. Что захапал он сокровище и живет себе на славу, з дружки его верные знай мостовые утюжат, вот почему мы его все ищем и ищем!

Тидди Долл, уже давно делавший отчаянные знаки, дал наконец волю своему исступлению.

– Ну что, протрепался! – взорвался он, сопровождая фразу потоком бранной лексики, из коей эксперты сумели бы восстановить все его прошлое, как гражданское, так и военное. – Как хлебало раззявил, так сам себя и сожрал. Теперь ты все как есть выболтал!

Джеффри не реагировал. История обретала очертания. Элджинбродд, который в этот момент стал ему милее, чем когда-либо прежде, вот-вот должен был, бедняга, выйти за ее пределы, но в таком случае Шмот-кино перевоплощение в него делалось еще менее объяснимым. Он снова принялся за Роли.

– Майор Элджинбродд пошел к этому дому на берегу, я правильно понимаю?

– Ну, ясно. Бригадиру-то майор зачем понадобился – чтобы тише к дому подобраться! Дом-то майоров!

– Ты хочешь сказать, он там жил?

– А то нет, сэр! Жил там, еще мальчишкой. Место там старинное, навроде такого маленького замка. Им бы ни в жисть так тихо по скалам не пройти, не знай они дороги. Для чего его и взяли. А то бы и ходить незачем!

– Что сталось с семьей майора? Бывший рыбак был, казалось, озадачен.

– Чтой-то не припомню, чтобы у него была семья, кроме одной старушки, бабки его. Она уехала, а фрицы оставили все как было. А потом тот шпион, ну, за которым мы ходили, поселил там свою кралю, но сокровища они не нашли. Оно все еще было там, так что майор, он пошел глянуть, как там оно.

Легкое изменение интонации на слове «сокровище», не ускользнуло от Джеффри, не лишенного некоторого опыта боевых действий и определенных представлений насчет «сокровища», не имеющего владельца и его предположительной стоимости. Окинув взглядом собравшуюся в этом подземелье разношерстную компанию, он подумал, что вот она, вся их история, прямо перед ним. На всех лицах сквозила торжественная сосредоточенность и алчность. Сокровище. Древнее слово, вновь явившее свою магическую власть. Оно соединило всех их вместе так, как не могло бы соединить ничто иное, и поддерживало, одновременно высасывая из них силы.

И более всех оно зачаровало Долла. Уже самый факт, что еще одни уши услышали эту великую тайну, терзал его. Он был скроен из того материала, из которого получаются величайшие дураки, – простофиля-деревенщина, снедаемый комплексом собственной неполноценности, он со всею страстью возмечтал сделаться властелином города, где улицы вымощены золотом. И вот он почти что властелин, и вот-вот ступит на эти мостовые. И ни за что на свете не поверит, что на самом деле они вовсе не из золота, покуда не пощупает их своими руками. Особенные знаки таились во всем, на что бы ни падал его взгляд: в роскошных машинах, в разряженных женщинах, в шорохе автомобильных шин. Золотое сокровище. Сокровище – не просто предмет сладостных грез, но нечто большее.

Все это Джеффри уловил, хоть и не представлял себе всей глубины его иллюзий.

– Стало быть, сержант вам про эту штуковину все выложил? – добродушно пошутил он.

Ирония была уловлена и немедленно вызвала взрыв негодования. Даже при желании он не смог бы разъярить эту компанию сильнее. Сокровище – это святыня, единственное на свете, во что они верили. Омерзительный и злобный ропот прокатился по сборищу оборванцев, как сдержанное рычание.

– Бригадир много не расскажет. Больно высоко летает! – Роли говорил с горечью. – Но знать про него он знает все. Он точно знал, что оно там, и я вам ручаюсь, он за ним туда двинул, как только узнал, что майор подорвался.

– И теперь живет себе не тужит, и всего у него завались, и машин, и вина, и пикулей, – вырвалось у Тидди Долла, начисто забывшего о какой бы то ни было уместности. – Это же видно хоть по тому, как прифрантился его дружочек Шмотка. Уж это-то, доложу вам, верняк.

– А я думал, ты его не разглядел, Тидди.

– Ну ясно, разглядел. Разглядел, когда мы только погнались за ним, – Альбинос, проговорившись, пытался теперь замять скользкую тему и перевести разговор на что-нибудь другое. – А сувениры? Вы про сувениры-то не забудьте. Так что понятно, чего стоит самое-то сокровище, если всем хватило по сладкому кусочку!

Поколебавшись, Роли подошел к брату и, посовещавшись с ним, шепотом, вернулся со свертком, упакованным в тряпье.

– Майор Элджинбродд дал каждому из нас по сувениру, – объяснил он Джеффри. – Он их вынес оттуда в карманах. Нам-то всем в конце концов пришлось с ними расстаться, а Том свой все бережет. Да и как не беречь? Дорогой ведь! Жалко продавать-то. Да Том, он никому не даст и пальцем до него дотронуться!

В полной тишине Роли разворачивал сверток. Казалось, он вот-вот продемонстрирует собравшимся по меньшей мере святые мощи. Под тряпьем оказался обрывок пестрого носового платка, а под ним – сильно мятый лоскут замасленного шелка. Последним покровом была серебряная бумажка из-под табака. Роли старательно расправлял ее пальцами, такими же черными, как его лохмотья. И наконец показал ее содержимое Джеффри. То была старинная миниатюра, великолепно выполненный по дереву портрет молодого человека в пышном каштановом парике. Даже не будучи знатоком, Джеффри смог понять, что перед ним превосходная работа, по-видимому, подлинник. Указанный способ хранения принес ей мало пользы. Грунтовка пошла уже мелкими трещинками, а краска начала шелушиться.

– Она еще и в рамочке была. Чистого золота, с разноцветными стеклышками. Один малый с Уодворт-роуд дал за нее семь фунтов десять шиллингов.

– Это еще когда меня с вами не было, – в бешенстве добавил Долл. – Тебя же надули. Сегодня-то и соверен стоит тридцать пять шиллингов.

– А Билл за свою музыкальную шкатулку двенадцать фунтов получил, – поспешил поделиться дополнительной информацией Роли. – Там золотая птичка в клетке. Повернешь ее – она и поет.

– Сам-то ты за свою коробочку получил только пять, – отрезал Долл. – Ты сколько раз мне сам-то говорил. Но твоя-то с картинкой была, вроде той штуки.

Увлекательное повествование оказалось прервано самым неожиданным для Джеффри образом. В дальнем конце комнаты с потолка свесилась свернутая газета и, медленно кружась, опустилась на пол. Подвал проходил на глубине нескольких футов под уличной мостовой, и ливневая решетка в ней служила почтовым ящиком.

– Ночной выпуск! – бодро выкрикнул цимбалист, устремившись по кирпичам пола за газетой.

– Собачьи гонки, – изрек Тидди с презрением. – Шесть пенсов, как ни крути, псу под хвост. Ишь чего выдумал! Только деньги переводим. Ладненько, сэр, так как вы насчет этой нашей ошибочки?

Джеффри наконец оторвался от миниатюры, и Роли снова бережно завернул ее мусоля хрупкую вещицу грязными, но благоговейными пальцами.

– Так как вы говорите звали того сержанта? – проигнорировав вопрос Тидди Долла, Джеффри тем не менее уже собирал свое имущество с поверхности чайного ящика.

– Джек Хэкетт, – ответил Роли. – По крайней мере в армии его так звали. А уж какое имя ему дали при рождении, не ведаю. У них, у таких-то, имен хватает.

– Спорим, теперь он никакой не Хэкетт, – вставил с презрением Долл.

– Он теперь лорд. Может, знаете такого, сэр? Может, это ваш хороший знакомый, а просто вы его истории не знаете? Вы ее услышите, уж будьте уверены, когда мы за ним придем. Так что вы надумали предпринять, сэр?

– Предпринять?

– Насчет нашей ошибочки-то.

– Забыть, – интеллигентный и властный голос словно вынес вердикт. Долл поверил этому слову, как не поверил бы иной подписи под документом, даже будь здоров чьей подписи.

Но на этом представление еще не заканчивалось. Джеффри догадался, что от него напряженно ждут ультиматума, и продолжил:

– Но если только я хоть раз услышу о чем-либо подобном, если ты, Долл, сделаешь хоть одну такую глупость, тогда я, разумеется, буду считать себя вправе говорить. Понял?

– Понял, сэр, – лихо, по-военному отчеканил Альбинос, щелкнув каблуками.

Оба покуда не вполне осознавали реальность. В этот миг никто не смотрел на цимбалиста. А тот сидел на ящике, поднеся газету к самым глазам и читая по складам колонку экстренных сообщений, набранных в подборку на последней странице. И его перепуганный богохульный вопль заставил всех вздрогнуть.

– Субчика нашли убитым в проезде Памп. Это Шмотка. То есть жмурик – это он и есть!

– Враки, – Тидди Долл прыжками пересек комнату и впился глазами в криво набранную строчку внизу колонки.

– Это ты устроил, Тидди, – Роли позеленел, остальные сгрудились вокруг него, отшатнувшись от Дол-ла. – Это сделал ты, когда возвращался к нему. Ты еще сказал, что дашь ему задаточек.

Могучие лапищи Альбиноса скомкали газету. Его мозг работал куда быстрее, чем у остальных. К тому же Долл превосходил их наглостью.

– А ну заткнитесь! – рявкнул он. – Уж коли это с ним сделал кто из нас, то стало быть, сделали мы все, такой закон. – Он свирепо обернулся и указал на Джеффри. – И с этим тоже!

Джеффри опоздал. Между ним и лестницей уже встало восемь человек.

– Не будьте идиотами! – выкрикнул он. – Не валяйте дурака! Соберитесь все вместе. Если это правда, у вас одна надежда – заявить в полицию прямо сейчас, немедленно. Это – ваш последний шанс.

– Чтоб вас черти съели! – рев Тидди заполнил все помещение, и набычившись, он пошел в атаку.

Глава 7

Процентщица

А на другом конце города, в доме на Сент-Питерсгейт-сквер происходил тревожный допрос, один из наиболее тяжелых, в котором приходилось участвовать сержанту Пайкоту, и он был уже склонен согласиться, что шеф знал, что делает, разрешив «старому попу» поступать по своему разумению.

Теперь сержант молча уселся в кожаное кресло в углу кабинета в доме каноника, деликатно спрятав блокнот, а про себя отметил, что будь у полиции права, равные тем, что присвоили себе штатские, жизнь стала бы куда проще.

Каноник Эйврил был незнаком с процедурой судопроизводства и не считал, что обязан следовать ей в собственном доме. Но несмотря на всю свою кажущуюся непрактичность в деле дознания истины, как пришлось признать и Пайкоту, равных он не имел.

Они продвигались вперед стремительно, со скоростью пламени, пожирающего дом. Каноник начал с самых близких и любимых, и Мэг Элджинбродд подверглась такому дознанию, что сержант был уже даже не удовлетворен, а сконфужен. Такую же процедуру претерпели Сэм Драммок и его ненаглядная и страшно перепуганная женушка. Потом разбудили мисс Уорбертон, вызвали ее из соседнего маленького приходского домика и тоже допросили, глубоко шокировав. И лишь после того, как мистер Уильям Тэлизмен, церковный сторож, явил все свое безответное простодушие, и супруга его Мэри предстала пред письменным столом каноника, дело наконец сдвинулось с мертвой точки.

Дядюшка Хьюберт очистил стол, смахнув все лежавшее на нем в объемистую плетеную корзину с крышкой, помещавшуюся под столом, очевидно, как раз на такой случай. Спортивная куртка, в которой погиб Шмотка, сложенная таким образом, чтобы скрыть наиболее заметные пятна крови, лежала на потрепанной кожаной поверхности стола. Очки каноника были вздеты на широкий лоб, и неумолимый взгляд ничем не прикрытых глаз придавал его добродушному лицу жесткое выражение.

– Об этом мне только что говорил ваш муж, – втолковывал он, полностью игнорируя процедуру дознания. – Уилл утверждает, будто он совершенно уверен, что видел, как вы заворачивали эту куртку в упаковочную бумагу на кухонном столе, примерно с месяц тому назад. Не надо плакать, я же не разберу, что вы говорите. И не лгите мне больше. Вранье отнимает в современном мире значительно больше времени, чем все остальное, вместе взятое. Вспомните, как всем надоели нацисты!

Миссис Тэлизмен была пухленькая, тщательно причесанная и затянутая дама, с несколько наивным тщеславием, сквозящим в чертах ее лица. Вся ее жизнь состояла в бесконечной заботе о канонике, муже и внучке, и поэтому она считала себя чуточку лучше других. Она нянчилась с этим стариком, сидящим теперь напротив нее, словно с больным ребенком, и морщинка от утюга на его рубашке пронзала ее сердце, словно свидетельство ее личного греха. Грязная ступенька на черной лестнице или провисшая занавеска в окне первого этажа могли терзать ее совесть неделю кряду. А однажды она даже влепила пощечину водителю фургона из магазина, который в простоте душевной изрек, что, мол, времена не те и люди церкви уже не на том счету, что раньше.

– Да, это я сделала! – воскликнула она наконец, совершенно раздавленная. – Это я. Я взяла эту старую куртку и отдала ее.

– Так, – каноник раздраженно вздохнул. – Почему же вы не сказали об этом раньше, глупышка, вместо того, чтобы упираться, дескать, вы знать ничего не знаете? Вы хоть спросили у меня или у Мэг, прежде чем ее отдавать? Что-то я не припоминаю, чтобы меня спрашивали.

Сержанту Пайкоту было совершенно ясно, что никому в этом доме и в голову не придет спрашивать разрешения каноника, чтобы отдать что-либо из вещей. Он почувствовал глубокую симпатию к этой респектабельной пожилой дурочке.

Из-за рыданий та не могла отвечать, и Эйврил продолжал:

– Это же так неразумно – отдавать что-либо, тебе самому не принадлежащее, – произнес он. – Теперь это сделалось просто всеобщей манией. Но мне-то совершенно очевидно, что добро, творимое вами для одного, вполне перечеркивается той досадой, которую вы при этом вызываете у другого. Это небрежность мышления, Мэри, небрежность и недальновидность, и от этого всем только хуже. Сперва добудь трудом то, что потом раздашь. Кому вы ее отдали? Какому-нибудь нищему на улице?

Она колебалась, и блик искушения мелькнул в ее покрасневших глазах. В глазах каноника сверкнула ответная вспышка. Пайкоту пришлось признать себя побежденным – старик, казалось, прямо-таки чуял издалека любое вранье.

– А-а, вижу. Значит, это кто-то из ваших знакомых. Итак, кто же?

Миссис Тэлизмен беспомощно ткнулась лицом в ладони.

– Я отдала ее миссис Кэш.

– Миссис Кэш?

Пайкот, услышав, сразу же понял, что это признание. Эйврил откинулся на спинку кресла, полуоткрыв рот, со взглядом понимающим и, как показалось сержанту, растерянным. Внезапно он поднялся и выглянул за дверь.

– Дот! – крикнул он.

– Да, каноник! – высокий приятный голос мисс Уорбертон струился вниз с этажа Мэг. – Иду!

Пайкот ожидал ее появления не без досады. Слушания с ее участием уже имели место, и эта дамочка оказалась, мягко говоря, не в его вкусе. Впрочем, выяснилось, что и канонику ее присутствие тут не требуется, и он продолжал выкрикивать в дверь свои указания.

– Будьте любезны, сходите, пожалуйста, за миссис Кэш!

– Но она, по-видимому, уже в постели, Хьюберт!

Новый поток рыданий миссис Тэлизмен отвлек дядюшку Хьюберта, и он замахал рукой на злополучную Мэри, чтобы хоть как-то их утишить.

– Что такое, Дот?

– Она, по-видимому, уже в постели, дорогой мой! – голос приближался, и уже можно было расслышать стук ее каблучков по ступенькам лестницы.

– Ну так вытащите ее оттуда! – каноника, казалось, возмутило, что подобный вариант не пришел ей самой в голову. – Скажите ей, что умыться она может, но пусть не возится с прической. Можно ведь надеть чепчик. Премного благодарен, Дот.

И, тактично и вежливо завершив разговор, он плотно закрыл дверь в тот самый момент, когда леди уже входила в холл.

– Итак, Мэри, – произнес он, усаживаясь снова, – подумайте надо всем этим хорошенько и не расстраивайтесь больше, чем нужно. Успокойтесь, прошу вас, дорогая моя девочка. Выдержка. Выдержка во всем. Вы сами предложили эту куртку миссис Кэш или это она ее попросила?

– Я, – ох, я и не знаю, сэр!

К изумлению сержанта старик был готов ей поверить.

– А-а, – произнес он, – да, понимаю я. А она сказала, зачем эта вещь ей? Нет. Нет, она и не стала бы говорить. Забудьте, что я сказал. Глупость с моей стороны. Но послушайте, а миссис Элджинбродд не показывала вам какую-нибудь из тех фотографий, что получила по почте?

– Майора? Показывала, сэр. И я сказала, что не понимаю, как это так можно утверждать наверняка.

– А неужели вы не узнали спортивную куртку на том человеке на снимке?

– Да я как-то не думала. Ах, так вот как оно сработано! Господи, мне такое и в голову не приходило.

– Но почему же, Мэри? Я понимаю, если бы это не пришло в мою голову!

– Не знаю, может быть, потому, что снимки не цветные. А цвет как раз и придает этой куртке что-то такое особенное, а на снимке этого не видно.

– Понятно. Теперь ступайте, сделайте себе чашку чаю, садитесь тут на кухне и пейте его, и не уходите оттуда, пока я вас не позову. Вы поняли?

– Да, сэр. Я поняла. Только – ох, каноник Эйврил, если миссис Кэш…

– Ступайте! – тоном, не допускающим возражений, произнес дядюшка Хьюберт и, вынув приходской бланк из корзины, принялся на нем что-то писать своим аккуратным почерком.

И было совершенно ясно, что это – приказ об увольнении, не подлежащий обжалованию. Миссис Тэлизмен жестом, означающим полное смирение, вновь извлекла свой носовой платок и, плача, покинула кабинет.

– Сомневаюсь я, что вы сумеете найти другую такую экономку, в наши-то дни, – вырвалось у Пайкота. Эта бескорыстная тирания уже начинала его раздражать. Он чувствовал, что обязан как-то вразумить пожилого чудака. Иначе выходит нечестно. Нечестно со стороны полиции.

– Разумеется, мне не стоило бы выгонять ее, я и сам об этом подумал. Но как странно, что это так поразило вас, мой дорогой друг. Без этой женщины я умру через шесть месяцев. Ведь она спасает меня каждый январь, когда обостряется мой бронхит, – дядюшка Хьюберт рассказывал об этом откровенно и с юмором. – Но она – сноб, – продолжал он. – Совершенно кошмарный сноб. Ну до чего же много на нашем пути разных ловушек, правда же? Вы не обращали на это внимания? Видимо, нам надлежит быть чем-то вроде эдакого человека-змеи в балагане или чуда без костей, как их называют, чтобы падать и падать в них абсолютно всеми мыслимыми способами. И это достойно всяческого удивления.

Пайкот не отвечал. Его румяное лицо хранило отсутствующее выражение. Ему как-то не верилось, что пожилой господин говорил искренне, поскольку за людьми «этого класса» такого обычно не водится. И это известно каждому полицейскому их участка. Все-таки старик со странностями. В плане психологии. Именно что с заскоком. Теперь эта миссис Кэш, чье имя заставило старика замереть и которую канонику совершенно не хочется обсуждать со своей экономкой. Знать бы, что между ними такое было. Любопытно поглядеть на леди.

Его желание оказалось удовлетворено почти немедленно. Послышался скрип отворившейся двери холла и оживленное щебетание мисс Уорбертон.

– Проходите, миссис Кэш, прошу вас проходите. Пожалуйста, вот сюда. Там такой чудный толстенький полисмен, – ох, Господи, надеюсь, он меня сейчас не слышит! – так что каноник вас не съест. Ах, как вам было у себя там хорошо! Но мне, увы, велено вас привести, ну, понимаете, в чем бы вы ни были, хоть бы и вообще без ничего. Ну проходите же.

Дверь кабинета распахнулась, и мисс Уорбертон вошла. Она была типичной добропорядочной англичанкой средних лет, имевшей несчастье сложиться как личность в то время, когда писком моды были бесшабашные и беззаботные сумасброды из эксцентрических комедий. Воспитание ее было настолько поверхностным, а характер – настолько выраженным, что спустя тридцать лет впечатление она производила слегка ошарашивающее, как если бы незамужняя тетушка из эдвардианского театра в один прекрасный день перестала следить за своими манерами и впала в раскованную веселость. И тем не менее она на всю жизнь осталась такой – очень женственной, очень честной, крайне упорной, простодушной до неуправляемости, – и почти всегда правой.