Текст книги "Тигр в дыму (сборник)"

Автор книги: Виктория Холт

Соавторы: Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

– Вот она, каноник, – воскликнула мисс Уорбертон. – Прр-рямо из гнездышка! И сон красавицы прерван… Хотите, я останусь?

Глаза ее и все ее славное открытое лицо светилось весельем, а в изгибах тела, на котором любая одежда болталась как на вешалке, сквозила некоторая игривость.

Женщины, шедшей следом, все еще видно не было.

– Нет, Дот, не нужно! – Эйврил кивнул ей и улыбнулся. – Вы очень любезны. Большое вам спасибо. Теперь можете подняться обратно к Мэг.

– Только я предупреждаю, что хочу знать об этом все-все-все!

Эта Уорбертон и в самом деле качается на дверной ручке, заметил Пайкот с некоторой брезгливостью. Ей же лет пятьдесят будет, и как только старику хватает сил заставлять себя называть ее таким неподобающим уменьшительным имечком. Впрочем, объяснение этой странности привело бы его, возможно, в еще большее замешательство. Каноник пожаловал мисс Уорбертон сие имя отнюдь не потому, что ее звали Дороти. Ее, кстати, звали иначе. Он именовал ее Дот, потому что настаивал, что она – математик, и не может же он называть ее полностью Десятичной Точкой ^[1]. Ибо Эйврил видел в ней именно то, чем она для него и была – даром Господним, и если она зачастую ему докучала, то канонику доставало смирения, да и просто житейского опыта, чтобы не ожидать от бескорыстных даяний Всевышнего одного только меда.

– Смею вас заверить, Дот, – произнес старый священник, на этот раз мягче, – смею вас заверить, вы услышите все. Проходите, миссис Кэш.

Мисс Уорбертон отступила к двери, радостно щебеча в соответствии со своим некогда избранным амплуа, и удалилась, потеряв по пути шпильку и носовой платочек.

Миссис Кэш вошла. С ее появлением весь отточенный практическим опытом интеллект Пайкота напряженно заработал, хотя на первый взгляд в ней, казалось, не было ничего примечательного. То была дама плотная, небольшого роста, лет скорее шестидесяти, нежели пятидесяти, очень уверенная в себе и очень опрятная. Превосходное черное пальто, застегнутое на все пуговицы, возле шеи завершалось палантином из очень дорогого коричневого меха. Крупные черты, густые, тщательно уложенные локоны стального цвета и ловко сидящая на них плоская шляпка составляли как бы единое целое, так что даже и неловко говорить о каждом из его элементов по отдельности. Обеими руками, обтянутыми аккуратными перчатками, она прижимала к животу большую черную сумку. Глаза у нее были круглые, ясные и проницательные.

Внимательно поглядев на Пайкота, она отметила его для себя, небрежно и цинично, словно дверь с табличкой «Выход», и неторопливо подошла к Эйврилу.

– Добрый вечер, каноник. Вы звали меня по поводу этой жакетки?

Голос у нее тоже был ясный, уверенный, но не слишком приятный. Его тембр напоминал одновременно о пустом кувшине и о расческе с папиросной бумагой, а зубы, казавшиеся фарфоровыми, сверкали в деланной доброжелательной улыбке.

– Я присяду тут, если не возражаете?

Она придвинула к столу небольшое кресло, поместив его точно против света, если смотреть с кресла Пайкота, и погрузилась в его глубины. Ноги ее едва доставали до пола, но посадка тем не менее казалась прямой и гордой. Сержант мог хорошо видеть лишь ее шляпку, несокрушимо, как утес, вздымающуюся над спинкой кресла.

Каноник продолжал стоять, мрачно глядя на нее через стол.

– Не возражаю, – ответил он, не извинившись, что вызвал ее в столь поздний час, и наблюдавший за этой сценой Пайкот отметил с удивлением, что они, пожалуй, не столько старинные друзья, сколько давние враги. В их отношениях сквозила та фамильярность, которая приходит только с годами и похожа на теплоту, но с противоположным знаком.

– Мэри утверждает, что отдала ее вам несколько недель тому назад. Это правда?

– Ну уж нет, каноник. Я никого не хочу подводить, как вам известно, но Мэри не говорит всей правды. Я ее купила. Три фунта десять шиллингов звонкой монетой. Как видите, я не очень-то нажилась, а ведь Мэри знала, что я действую с благотворительными целями! – дама говорила оживленно и без обиняков, с демонстративной правдивостью, но ни один из мужчин не поверил ни единому ее слову.

– Итак, вы купили ее у Мэри!

– Я так вам и сказала. Я ведь все говорю как есть, верно? Ну конечно же, я была уверена, что ей-то самой эту жакетку просто-напросто отдали. За двадцать шесть лет вы узнали меня достаточно, каноник. Ведь месяц назад исполнилось ровно двадцать шесть лет с того дня, как я поселилась в одном из приходских домиков.

Каноник не шевельнулся. Пайкот заметил на его тонком лице выражение печали и сожаления и в то же время какой-то отстраненности – непонятным образом каноник ухитрился держать некое расстояние между нею и собой. Ее сообщение он не стал подвергать детальному разбору, а продолжал главную линию дознания:

– Ну, а когда вы купили ее у Мэри, что вы сделали с этой вещью?

– А это уж мое личное дело, каноник, – отвечала она с упреком, но любезно. Пайкот заметил, что ее круглые глаза смеются.

– Разумеется, – согласился Эйврил, – исключительно ваше. Но ведь вы сумеете ее опознать и тем самым нам очень поможете. Не подойдете ли вы сюда взглянуть на нее?

Пайкот удивился. Подобной жесткости от священника он не ожидал. Он повернулся, чтобы хорошенько рассмотреть лицо дамы в тот момент, когда она наконец заметит роковые пятна. Для нее они – неожиданность, отметил он, поскольку она наклонилась и машинально потянула весь сверток к себе. Когда же она подняла и расправила куртку и навстречу ей оттопырились страшные, заскорузлые от крови лацканы, ее тесно обтянутые перчатками руки едва заметно дрогнули, но всего лишь на какое-то мгновение. Выражение ее лица не изменилось. Оно оставалось все таким же любезным, ясным и благожелательным, чего, по мнению Пайкота, никак не могло бы быть с женщиной действительно ни в чем таком не замешанной, увидь она что-нибудь подобное.

– Боюсь, они уже не отойдут, – заметила она и, снова аккуратно свернув куртку, положила ее на письменный стол. Ее дребезжащий голос не дрогнул, и звучал на редкость непринужденно. – Да, это – та самая жакетка, что я купила у Мэри. Мне это незачем и отрицать, не правда ли? Вы ведь ее и сами узнали, каноник. Она валялась у вас в доме не знаю уж сколько времени, не так ли? – она издала короткий понимающий смешок.

– Полицию интересует, что вы с ней сделали, – настаивал Эйврил.

– Тогда, пожалуй, придется рассказывать, – уверенность в себе, казалось, не покидала ее ни на миг. – Мне только надо бы справиться в моей книге. Кажется, я тогда еще заметила, что она малость побита молью, и отправила ее вместе с другими вещами к мистеру Розенталю на Крамб-стрит, – миссис Кэш повернулась лицом к застывшему в охотничьей стойке Пайкоту. – Я женщина небогатая, но и я стремлюсь внести свою лепту в дело Церкви, – заявила она, улыбнувшись ему всеми своими фарфоровыми зубами. – Иногда я беру себе небольшой процент за хлопоты, но, по-моему, это разумно: если мне будет не на что жить, то чем же я смогу поделиться с ближним?

– Так вы промышляете подержанной одеждой, миссис Кэш? – уточнил сержант, на которого подобные уловки не действовали. Ему казалось, он знает, как с ней себя держать.

Глаза, столь же проницательные, как и его собственные, пристально поглядели на сержанта.

– Я творю добро понемногу всюду, где удается, – произнесла она, – и я могу показать вам по книгам, сколько я сумела пожертвовать для Миссии Обездоленных, для Общества Чарльза Уэйда, для организации «Помощь священнослужителям» и не помню для скольких еще. Все книги у меня дома. Любой может заглянуть в них, когда пожелает. Разве не так, каноник?

Вместо ответа на столь непосредственную апелляцию Эйврил понурил голову с глубоко несчастным видом. А сержант, напротив, впервые за весь вечер вдруг почувствовал себя необыкновенно легко.

– Это не ответ на мой вопрос, вам не кажется? – резонно заметил он.

Миссис Кэш расправила полу своего добротного черного пальто.

– Ну нет, я не старьевщица – вы ведь это имели в виду, молодой человек? – с достоинством произнесла она. – Вы ведь иногда в этих местах бываете. Не вас ли я видела где-то в районе Бэрроу-роуд и Эпрон-стрит? Уж вы-то должны знать, что это за район. Кварталы прекрасных домов, приходящих в упадок, и множество людей, чьи дела тоже идут под гору. Пожилые дамы, которым деньги уже нужнее, чем драгоценности, не знают, как их продать. Возможно, у них есть превосходные кружева и остатки великолепной мебели. Ну, а я не гордая. Многие годы общения с каноником научили меня смирению, и, подобно ему, я стремлюсь творить добро всюду, где смогу. Вот я и хлопочу, всем помогаю. Многим пожилым леди теперь куда нужнее одеяло на гагачьем пуху, чем какая-нибудь матушкина камея, валяющаяся в шкатулке где-нибудь в комоде. Я всюду бываю и я знаю всех. Порой я покупаю, а порой продаю. А иногда мне просто отдают вещи, из благотворительности, и я обращаю их в деньги и посылаю чек на некоторую сумму в какое-нибудь из наших обществ.

– И все это заносите в книгу, – кивнул Пайкот, широко улыбнувшись.

– И все заношу в книгу, – улыбнулась она в ответ.

– В данный момент меня интересует эта куртка.

– Да, я понимаю. Кое-кто угодил в ней в скверную историю, не так ли? Что ж, мой долг помогать всем, и вам тоже, – всем, чем сумею. Я проверю по книге.

– Я пойду с вами.

– Не вижу к тому препятствий, – она водрузила свою громоздкую сумку себе на колени. – Я уверена, что она попала к мистеру Розенталю. Его лавка как раз возле вашего нового полицейского участка. Там у него очень чистенько и уютно. Он неплохой бизнесмен!

– Да, Розенталя я знаю, – лицо Пайкота сразу как-то вытянулось. – Он тоже ведет книги.

– Разумеется, ведет. Без этого в бизнесе никак нельзя. Так вы идете?

– Погодите, – старик Эйврил, прислушивавшийся к этому обмену любезностями с нараставшим унынием, наконец позволил себе вклиниться в разговор. – Миссис Кэш, вы ведь тут у нас знаете все ходы и выходы. Вас не затруднит спуститься в кухню и позвать сюда Мэри? А сами, если не возражаете, посидите там минут десять, сержант Пайкот сам туда за вами зайдет. Договорились?

– Ну разумеется, каноник. Не думайте, кухней я не гнушаюсь. Я там провела немало часов, когда еще была жива ваша дражайшая супруга. Прекрасно, молодой человек. Вы спуститесь за мной и мы вместе пойдем ко мне. Доброй ночи, каноник. На неделе я кое-что отправлю в Фонд Восстановления Храмов, так, немножко. Мне сказали, что вы не имеете права препятствовать мне, если я желаю внести свою лепту!

Она поднялась, как-то слишком стремительно для ее телосложения, и поспешила прочь, похожая на глиняную горчичницу. Пайкот так и видел черенок ложечки, торчащей из ее шляпки.

Эйврил склонился над кипой приходских бланков, и сержант, которому было прекрасно видно все, что там написано, углядел, что рука каноника вывела изящным почерком «Встреча старост, миссис Кэш, подписка. Нет».

– Как говорится, деньги не пахнут, сэр, – ухмыльнувшись, заметил Пайкот. – И вы тем не менее полагаете, что в ваших силах как-то разделить их?

Ответ Эйврила начисто уничтожил этот снисходительно-высокопарный пассаж сержанта:

– До чего же она тривиальна, несчастная женщина, – сказал он. – Вечнозеленый лавр Сент-Питерс-гейт-сквер! Ага, Мэри, вот и вы! Не нужно стучать, заходите.

Тихонько вошедшая миссис Тэлизмен имела вид пре-плачевный. Она как утонула в слезах, так и оставалась в этих же соленых водах.

– Ох, сэр!

Эйврил запустил пальцы в свою пышную шевелюру и вновь уселся в кресло.

– Неужели она стоит всего три фунта десять шиллингов? – вопросил он. – Ну давайте, деточка, скажите что-нибудь. Вы ей задолжали три фунта?

– Ох, сэр!

– Да или нет? Только три?

– Да, сэр! Клянусь душой, сэр! Понимаете, все началось с одного фунта. В магазине появились такие славненькие белые мужские сорочки. Всего по тридцать пять шиллингов, а мой Тэлизмен такой чистюля, да мне и самой приятно, что он такой респектабельный. Ведь рубашки были такие дешевые! Пятнадцать шиллингов у меня было отложено, но я, конечно, сообразила, что по такой-то цене они не залежатся, а тут как раз миссис Кэш пришла и я это сделала. Она предложила, а я взяла. Всего один фунт!

– Остальное проценты?

– Да, сэр. Пять шиллингов в неделю. Они нарастали так быстро. Понимаете, она меня не торопила. Просто не попадалась мне на глаза, пока не сделалось два пятнадцать. И тут она принялась наведываться, а я знаю, вы не очень-то любите, когда она к нам на кухню захаживает. Я предлагала ей кой-какие вещи из моих собственных. Я Тэлизмену ничего не хотела говорить, он бы мне в жизни не простил. Я предлагала ей одеяло с моей кровати, это свадебный подарок матери Эмили, и другие вещи тоже. Честное слово, сэр, я чего только не предлагала. Но она не брала ничего кроме мужской одежды, так она сама сказала. Но черное облачение Тэлизмена ей тоже было не нужно. Потом она спросила, не отдавала ли мне мисс Мэг что-нибудь из вещей мистера Мартина и – ох, сэр!

Эйврил вздохнул.

– Ступайте, Мэри. Не делайте так больше. Я последний раз вам говорил – когда это было?

– Семь лет назад, сэр, даже почти уже восемь. Ох, сэр!

– Нет, – отрезал Эйврил. – Нет, нет, нет, больше не надо. Довольно. Подите прочь.

– Простите меня. О, пожалуйста, простите меня! Каноник беспомощно взглянул на Пайкота.

– Я предупреждал, что у вас будут неприятности, – продолжал он. – Простить я не могу, Мэри. Разве я вправе прощать грехи, деточка? До чего мы так дойдем? Но если вам угодно знать мой профессиональный взгляд на все это, то вы уже сполна хлебнули всех причитающихся вам адских мук!

– О, спасибо вам, сэр!

– Вы только Бога ради не считайте, что я вам хоть что-то пообещал, – Эйврил указал ей на дверь. – А уж если хотите действовать наверняка, то признайтесь во всем Уильяму и примите как епитимью все его попреки. Только, Мэри, не делайте этого больше никогда. Глупая пожилая женщина вроде вас потворствует дурной пожилой женщине вроде Люси Кэш!

– Двадцать пять процентов в неделю, – проговорил Пайкот, едва дверь закрылась. – Явный перебор, даже и при ее бизнесе. Ведь это ее бизнес – как я понял?

Эйврил ответил не сразу. Его руки были заложены за спину, острый подбородок задран к потолку, а глаза полузакрыты.

– Почти тридцать лет я наблюдаю, как Люси Кэш шныряет по этим улицам, – в конце концов заговорил он. – Чем больше ветшают эти дома, тем она сама делается глаже. И в то же время она словно и не меняется, все такая же, кувшинчиком. Вам не кажется, что она похожа на кувшинчик? Когда на нее ни взглянешь, она не медлит, но и не торопится. Она всегда куда-то целеустремленно направляется, всегда улыбается, всегда общительна и ровна. А эта ее огромная сумка – словно знак отличия их гильдии. Она держит ее обеими руками. Она проходит по этим большим просторным улицам, где во многих домах уже сдаются комнаты внаем – и тогда трепещут занавески на окнах, опускаются жалюзи, ключи тихонько поворачиваются в замках. Она проходит, словно мороз по коже. Воздух вокруг нее всегда чуть-чуть холоднее. Когда будете у нее дома, поглядите по сторонам. Увидите множество безделушек, каждая из которых была для кого-то дороже всех сокровищ! – он заморгал и, склонив голову, посмотрел на Пайкота большими серьезными глазами. – Как ни взгляну на них, все кажется, что это застывшие куски живой человеческой боли, вырезанные по живому! – произнес он мрачно.

Пайкот пожал плечами. Не любитель он таких разговоров. К тому же в его собственном мире подобных женщин полным-полно. Миссис Кэш, разумеется, весьма характерный экземпляр, и он предвкушал уже, как побеседует с глазу на глаз с этой старой перечницей.

– Как я понимаю, она действительно время от времени делает пожертвования, сэр?

– Я в этом уверен, – в ответе Эйврила прозвучало опасение. – Иногда ей дают вещи для продажи, чтобы пустить деньги на добрые дела. Наверное, кое-кто из жертвователей не отказался бы потом заглянуть в ее книги. И она никому не препятствует.

– Роскошная ширма! – честно признал Пайкот. – Под таким-то прикрытием она вам что хотите провернет! Немного же мы узнаем от нее. Впрочем, всякое случается. Допустим, кто-то раздобыл подержанную куртку. Неубедительно, и даже маловероятно, но доказать что-либо иное будет очень сложно. Но тем не менее, сэр, если вы закончили, то я пошел за моей голубушкой и посмотрим, что выйдет!

Он замолчал и оглянулся. Дверь приоткрылась, и мисс Уорбертон, несколько демонстративно ступая на цыпочках, прокралась в комнату.

– Удивительная вещь, Хьюберт, – сказала она, оставив всякую аффектацию, едва закрыв за собой дверь. – Я решила сразу же доложить. Сядьте, мой дорогой полисмен. Мне очень жалко, я не знаю, как вас зовут, но вы должны меня простить. Я отниму у вас секундочку или две, но вы обязательно должны меня выслушать!

Она уселась на ручку кресла, освободившегося после ухода миссис Кэш и, положив свои худые длинные ноги одну на другую, заговорила конспиративным шепотом:

– Значит, так, Джеффри еще не звонил. Мэг и Аманда ускользнули из дома в тот новый особняк. Мэг якобы там что-то забыла, но по-моему, она просто хочет его показать. Там уже закончили с отделкой. А меня оставили тут за главного. Так вот, звонила некая миссис Смит в ужасном состоянии. Бедный Сэм оказался просто бессилен – и крошка Дот, как всегда, спешит на помощь!

Она взмахнула худощавой рукой в ничего не значащем жесте, если только он не означал прощального привета всем подробностям, которые она непременно включила бы в свое повествование, будь у нее чуточку больше времени.

– Слушайте. После игры в вопросы и ответы выяснилось, что это – миссис Фредерик Смит, жена поверенного нашего Мартина, того адвоката, очень приятного господина с Гроув-роуд. Живут они в Хемпстеде, и ее мужа оторвали от партии в канасту, ради которой она специально собирала гостей, и вызвали в полицию. В его офисе, вероятно, случилось что-то страшное, что-то совершенно ужасное, такое, о чем она не могла даже рассказывать, только говорит, что там три трупа!

Она перевела дух, и ее честные глаза с невинной гордостью остановили свой взгляд на сержанте.

– Правда, поразительно, что это я вам рассказываю, но я абсолютно уверена, что вам это неизвестно.

– А почему та леди рассказала об этом именно вам, мэм? – Пайкот был заинтригован как никогда в жизни.

– Мне? – повторила мисс Уорбертон. – О, я просто настаивала на этом, понимаете, она хотела поговорить с миссис Мэг, потому что думала, что тут Альберт Кэмпион. В участок она уже звонила, но с мужем ей переговорить не удалось. В полиции ей вообще ничего не ответили, и бедняжка вся извелась от беспокойства и любопытства. Это вполне естественно, со мной на ее месте было бы то же самое. Она слышала про Альберта и подумала, что он мог бы ей помочь, но он, конечно, сейчас работает вместе с полицией, я так ей и сказала. Я ее выспросила как умела и обещала позвонить, как только что-нибудь разузнаю, и тут же пошла все вам рассказать.

Старый Эйврил глядел на нее взглядом одновременно тревожным и веселым.

– Да, – сказал он, словно потрясенный неким открытием. – Ну да, конечно же, вы и должны были так поступить.

– Но вы были заняты, – продолжала она, давая понять, что рассказ отнюдь не закончен. – Я услышала, как тут рыдает Мэри и пошла на кухню, чтобы подождать ее там. И обнаружила миссис Кэш, пьющую чай. Уж не знаю, сама она себе его заварила или нет, я спрашивать не стала.

– И что же вы ей сказали? – спросил Пайкот скорее в сердцах, чем из любопытства, но тона его мисс Уорбертон, очень довольная собой, как бы не заметила.

– Она сказала мне, что ждет вас – я, наверное, слишком выразительно посмотрела на ее чашку – а что, разве я и посмотреть не имею права? – и я сказала, что сомневаюсь, что вы станете ее сегодня вечером беспокоить, потому что я решила, что вам надо будет тотчас же вернуться в участок, если вас еще не направили в ту адвокатскую контору. Три убийства в одном доме! Им понадобятся все полицейские, какие есть, я так ей и сказала!

– Убийства? – переспросили оба в один голос.

– Насколько я поняла, – продолжала мисс Уорбертон, спокойно глядя на них, – миссис Смит говорила про убийства. Мне кажется, вас это не особенно взволновало. То ли дело миссис Кэш! На самом деле я потому и поспешила вам все это рассказать. Знаете ли, Хьюберт, что эта женщина по-настоящему разволновалась. Я вообще впервые увидела, чтобы она проявила хоть какие-то чувства, а ведь я прожила с ней дверь в дверь больше двадцати лет. Она аж подпрыгнула! – рассказчица лично изобразила легкий прыжок, чтобы нагляднее проиллюстрировать свое повествование. – Нет, мне это совсем не показалось, потому что она даже всю чашку чая выплеснула прямо на себя. Пришлось ей бежать домой переодеваться, – видно, насквозь промокла. Она сказала, что если вам нужно, то обойдите кругом и постучите. Ну, хоть это-то вас заинтересовало? Ну?

– Меня – весьма даже, мэм, весьма! – Пайкот задумался. Информация была слишком невероятной, чтобы сразу в нее поверить, но мисс Уорбертон казалось абсолютно в ней уверенной. – Я думаю, если вы не возражаете, сэр, – проговорил он, – пойду я за этой старухой, и немедленно. И заберу с собой куртку, если позволите – я не имею права без нее уйти.

Он отошел к столу и принялся заново заворачивать спортивный жакет в ту же самую коричневую упаковочную бумагу, в которой его принес. Мисс Уорбертон была совершенно сбита с толку.

– А разве вы не позвоните своему начальству? Знаете, ведь тут в доме целых три телефона!

Пайкот еле удержался от замечания, что ему обычно не нужно более одного одновременно.

– Нет, мисс, – сказал он. – Если бы я понадобился, за мной бы прислали. Но конечно, искать меня будут, и я надеюсь, вы объясните, куда я пошел. Это маленький домик тут рядом, правильно? Третий слева?

– Совершенно верно, но я все-таки провожу вас, – ответила она. – Оба наши дома построены прямо под церковной стеной. Мой – тот, что пообшарпанней, но в тумане этого не видно.

Она торопливо вытолкнула его, так что он только и успел, что кивнуть Эйврилу и схватить свой сверток, и продолжала щебетать в холле:

– Мы ждем, что вы потом к нам придете и все-все нам расскажете, или хотя бы дадите знать, если не сможете прийти. Если любопытство вульгарно, то я такая ужасно вульгарная! Я тут без предрассудков. Ну пойдемте же!

Но когда спустя несколько минут она вернулась, от дурашливости и напускного кокетства не осталось и следа.

– У миссис Кэш горит свет на чердаке, Хьюберт, – произнесла она. – Я это вижу совершенно отчетливо несмотря на туман. Ей не нужно никаких других визитеров, когда у нее там полиция.

Эйврил и сам стоял у незадернутого окна, вглядываясь в бурый таинственный мир пустынной площади.

– Вы говорите такие вещи, Дот, – воскликнул он. – Как вы можете это знать?

– А вот такой у меня бизнес, – отвечала она тихонько. – Да просто у меня есть глаза и здравый смысл, и я ими пользуюсь. Никто не приходит к Люси Кэш, когда у нее на чердаке горит свет. Это сигнал – чтобы некоторые люди держались подальше.

– Некоторые люди, – передразнил он. – Что это за люди такие?

– Бизнесмены, я полагаю, – ответила мисс Уорбертон.

Каноник некоторое время молчал, отвернувшись к окну. Неожиданно его широкие квадратные плечи вздрогнули.

– Надеюсь, вы правы, Дот, – произнес он неожиданно. – На этот раз, да будет вам известно, я надеюсь, что правы окажетесь вы.

Глава 8

Снова следы

Одной из приятнейших черт Аманды было, что она никогда не теряла того простодушного видения вещей, при котором самые дикие несуразицы человеческих эмоций воспринимаются как абсолютно нормальные, то есть спокойно и без суеты. Потому-то, когда бедняжка Мэг в расстроенных чувствах предложила ей отправиться в пол-одиннадцатого ночи с инспекцией в новый, частично уже обставленный дом, в котором собиралась поселиться после свадьбы, и куда еще даже электричество не было подведено, Аманде это показалось самой естественной и разумной поездкой на свете.

Утешало ее то, что дом стоит по крайней мере не дальше крайней «приличной улицы» по ту сторону площади, впрочем, если бы ее об этом попросили, она бы отправилась и в любой, самый дальний пригород.

Инспекция показала, что дом превосходен. Даже в лучах фонариков, стиснутых в коченеющих пальцах, он сумел явить свое неповторимое очарование. Джеффри поставил себе целью удовлетворить как собственное, несколько романтическое стремление к единению и устойчивости в этом неустойчивом мире, так и природный вкус своей невесты, и дом обрел свою исконную щеголеватую комфортабельность эпохи Регентства, хотя, пожалуй, несколько модернизированную и, вместе с тем, небывалую прежде праздничность.

Они заглянули в «Эдвардианскую» спальню, с обоями в цветочек и хонитоновским покрывалом на кровати, и в примыкающую к ней ванную в виде уютного озерца с кувшинками и, наконец, добрались до главной цели экспедиции – собственной студии Мэг на самом верху, где прежде был чердак.

Зоркий глаз Аманды уловил, что Джеффри, похоже, спланировал эту комнату с таким расчетом, чтобы ее можно было легко и быстро переделать в детскую – но теперь тут была студия, в каждой мелочи подчиненная одной только жесткой целесообразности и еще не обставленная мебелью. Большая часть хозяйства Мэг, все еще нераспакованная, лежала грудой под блеклыми стенами, куда ее сложили носильщики.

Мэг, внезапно дав волю чувствам, бросилась на колени возле одного небольшого увязанного в мешковину свертка. Она казалась совсем юной девочкой, – ползала на коленках, так что ее мягкое меховое манто волочилось за ней по пыльному полу, и старательно наклонив белокурую пушистую голову, разворачивала упаковочную ткань.

– Я решила их найти и сжечь, – проговорила она, не поднимая головы. – Я хочу это сделать сразу, раз и навсегда, сегодня ночью. Тут только письма Мартина. Вот зачем я притащила тебя сюда. Ты не против?

– Ну конечно нет! Абсолютно разумный шаг! – с расстановкой произнесла Аманда. – Рано или поздно приходит момент, когда принимаешь окончательное решение, а в таких вещах самое верное – собраться с духом и действовать сразу.

– Именно так я и решила, – Мэг вытащила из недр потрепанного итальянского кожаного чемодана шкатулку с выдвижными ящичками и вытряхнула их содержимое на лист упаковочной бумаги. – Из-за них я постоянно ощущаю какую-то смутную вину, уже много месяцев подряд, – продолжала она с той очаровательной ноткой доверчивости в голосе, которая шла ей куда больше, нежели изысканная прическа и косметика. – Я их не открывала несколько лет, но знала, что они здесь, и когда мои вещи перевозили сюда, я решила – пусть заодно и их перевозят. А нынче вечером я все думала о Джеффе, и так мне стало тоскливо, и вдруг показалось почему-то ужасно важным, чтобы они не оставались в его – то есть в нашем с ним доме – больше ни одной ночи. Думаешь, У меня истерика? Ну, может быть, но только немножко.

– Если так, то я не знаю ее причин, а ты? – Аманда уселась на ящик с книгами и, казалось, с удовольствием просидела бы так хоть всю ночь, если того потребует элементарная вежливость. – Стоит ли так переживать? А не кажется ли тебе, что это просто логическое завершение Мартина. Я хотела сказать – завершение этой всей мучительной полосы. Все шло к тому, но обстоятельства немножко его ускорили. Дохнула буря – и с ветки слетает последний листок.

– Да. Да, именно так! – с жаром подхватила Мэг. Она спешила, торопясь выговориться до конца. – Я его забыла, по крайней мере так мне казалось, а потом эти фотографии словно воскресили – не столько Мартина, сколько ощущение, что он – мой муж, и я даже толком не знала, что именно чувствую. Иногда мне начинало мерещиться, что я изменяю им обоим, а нынче вечером все как будто проявилось, и теперь для меня не существует никого, кроме Джеффа. Теперь я могу думать о Мартине отстраненно, как о любом другом человеке. Никогда прежде я этого не могла.

Аманда ничего не сказала, но лишь кивнула в темноте в знак согласия.

Когда Мэг уже опускала аккуратную связку посланий, большей частью присланных по фототелеграфу из пустыни, на коричневый лист упаковочной бумаги, оттуда выпало, блеснув, что-то тяжелое. Девушка поднесла предмет к свету.

– О, – тихонько произнесла она. – Я думаю, эту вещицу я должна сохранить. Она займет свое место среди прочих безделушек на столике в гостиной. За ней – какая-то ужасная тайна, что-то связанное с войной!

Она протянула находку Аманде. Это оказалась миниатюра, улыбающееся девичье лицо в драгоценной оправе, стоящей наверняка куда больше тех нескольких фунтов, которые дал перекупщик с Уолворт-роуд за такую же рамку от портрета юноши.

– Какая прелесть! Аманда посветила фонариком на миниатюру. – Семнадцатый век. Должно быть, оригинал, тебе не кажется?

– Возможно, – Мэг задумалась. – Ты знаешь, я как то про это даже не думала. Она поразила меня еще тогда, когда я ее получила, а потом я засунула ее куда-то и забыла. Мартин дал мне ее недели за две до того, как отбыть за море в последний раз. А до этого он уезжал куда-то, а куда, он мне сказать не мог. Помнишь те годы, Аманда? Теперь, на расстоянии, они кажутся просто безумными. Тоскливыми, неприкаянными, полными страшных тайн и ужасных догадок! – юный голос звенел в полумраке комнаты. – Мартин заявляется как-то поздно вечером, усталый и какой-то возбужденный, и вытаскивает из кармана вот эту вещицу, завернутую в грязный носовой платок. И говорит, мол, к ней вообще-то есть пара, только ее пришлось отдать, «потому что на всех не хватило». Я в ответ что-то сказала про награбленное, а он, помню, засмеялся, и меня это немножко даже шокировало, а он тут же, на одном дыхании рассказывает мне, что он-де помнит, как смотрел на нее сквозь стеклянную дверь кабинета и всегда думал, что это Нелл Гуинн, потому что она улыбалась, – и, помолчав, добавила. – Я все думала, а не мог он наведаться в Сент-Одиль во время оккупации? Невероятно – но подобные вещи случались. Ведь это на самом побережье, там вокруг море!

– Сент-Одиль? Дом его бабушки?

– Да, ей пришлось спешно покинуть его в самом начале войны. Она умерла в Ницце незадолго до того, как он сам пропал без вести. Мы, правда, узнали о ее смерти много позже.

Аманда протянула подруге миниатюру.

– А что произошло с этим домом?

– О, он стоит себе там, разграбленный, но почти не разрушенный. Мне даже пришлось как-то туда съездить и его осмотреть. Папа не смог поехать, так что отправились мы с Дот. Она мозговой трест всей нашей семьи! – Мэг рассмеялась и вздохнула. – И это было совершенно ужасно, – из-за того, что Мартин «убит предположительно», возникла масса всяких сложностей, а ты знаешь, что такое юридическая процедура во Франции. Оказывается, имеется еще какой-то сорокоюродный брат где-то в Восточной Африке. А Мартин еще больше все запутал, оставив завещание адвокатской конторе, тут у нас на Гроув-роуд, полное самых невероятных указаний. По какой-то непонятной причине он очень беспокоился о том, чтобы содержимое дома при разделе досталось мне. Само здание его мало волновало, но вот все то, что было внутри, его очень беспокоило. Смитик, ну, тот самый адвокат, рассказывал мне, что по его мнению, там, видимо, когда-то хранилось нечто весьма ценное либо нечто такое, чем дорожил сам Мартин, впрочем, не пожелавший уточнить, что это. Завещание составлено так, чтобы я могла претендовать на любую движимость, вплоть до садового инвентаря и цветочных горшков. Но разумеется, к нашему приезду все уже растащили подчистую. Мне достались крохи. Все это распродали по дешевке, и теперь сам дом, разрушаясь день ото дня, стоит и дожидается того пожилого джентльмена из Восточной Африки.