Текст книги "Тайный брак"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
– Как вы сами когда-то?
– Я прошел через это в юности и потому, возможно, могу понять моего милого Хамфри. Он тоже повзрослеет, как и я.
– Но для этого ему нужно, как и вам, стать королем, – сказала я, удивляясь смелости, с которой уже позволяла себе говорить со своим супругом.
– Думаю, я изменился бы в любом случае, – задумчиво ответил он. – Надеюсь, и с Хамфри произойдет то же самое.
Мне показалось, что Генрих взглянул на меня с явным одобрением. Правда, смешанным с удивлением. Видимо, ему нравилось, что я стараюсь проникнуть в то, что происходит вокруг меня, разобраться в этом, что-то ему посоветовать.
– Итак, – заключил он наш разговор, – мы едем в Англию. Но вскоре опять вернемся сюда, ты не успеешь соскучиться…
Меня взволновала предстоящая поездка в новую для меня страну. Ведь до этих пор я никогда не покидала Францию. Помимо всего прочего, меня радовала возможность уехать от матери, опеку которой я ощущала над собой и сейчас. Расставание с отцом огорчало, но в молодости печаль подобна утренней росе, а мне хотелось новых впечатлений.
Я с каждым днем все сильнее попадала под обаяние своего супруга. Любовь к нему поглощала меня, а новая жизнь, открываемая им ежедневно, влекла меня неудержимо. Я жаждала веселья и удовольствий, коих почти лишилась в родной стране, где вольно или невольно разделяла постоянную скорбь больного отца и выполняла роль марионетки, которую дергала за ниточки мать.
Наши сборы были скорыми; как я уже говорила, Генрих не любил ничего оставлять на потом. Может, следовало бы отложить отъезд до весны, что казалось разумнее, но решение пришло к нему зимой – значит, оно тут же и должно быть выполнено.
Джон, герцог Бедфорд, прибыл во главе отряда в шесть тысяч человек, чтобы сопровождать короля с супругой до порта Кале, где нам предстояло пересесть на корабль.
Мой шурин Джон понравился мне с первой же встречи. Он по характеру походил на Генриха, также умен, смел, проницателен, с тем же ясным и решительным взглядом, только темных, глаз. Как мне казалось, он понимал, что нет в нем величия натуры, как у брата, однако это его не угнетало, он не старался прыгнуть выше головы, держался естественно и просто, что только вызывало уважение.
Другой мой шурин, Хамфри, герцог Глостер, наверняка достаточно умен, но в отличие от Джона не мог пересилить себя и примириться с тем, что один из его братьев – король. Он считал себя несправедливо обойденным судьбой и не прощал этого ни судьбе, ни себе, ни коронованному брату.
Таким я представляла Хамфри по рассказам Маргарет и с сожалением могу сказать, забегая несколько вперед, – таким он оказался на самом деле.
На пути к морскому берегу мы остановились в Амьене, где меня встречала толпа местных жителей. Они принесли подарки, пожелали счастливого пути. Не могу выразить, как приятно было сознавать, что обо мне не думают плохо, а, напротив, считают, что в какой-то мере я помогла приходу мира на нашу истерзанную землю, и за это благодарят… Ничего не может быть безобразнее и страшнее войны, как бы ее ни боготворили такие мужественные и беззаветные воины, как мой Генрих!
В Кале мы сели на корабль. Не стану описывать наше плавание: мне оно показалось ужасным. Особенно в первые часы. Лучше обо всем этом быстрее забыть. Впрочем, Генрих совершенно не страдал от морской болезни, но это не означало, что он не сочувствовал мне и не переживал за меня.
В общем, я испытала непередаваемое облегчение, увидев белые скалы моей новой страны.
Как только мы сошли на берег, нас окружила огромная ликующая толпа, и во время всего пути до Лондона мы постоянно видели радостных людей, слышали их приветствия.
– Одно из первых дел, которые нам предстоят, – сказал мне Генрих, – твоя коронация. Только тогда ты станешь для всех истинной королевой…
Вскоре в Вестминстерском аббатстве это действо состоялось и, как всегда у Генриха, довольно поспешно, но тем не менее с большой торжественностью. Представляю, как ликовала бы обуреваемая тщеславием моя мать, если бы ей довелось увидеть эту церемонию. Обо мне и говорить нечего. Я была так взволнована и потрясена происходящим, что почти ничего не запомнила и не могла бы толком рассказать, как все происходило и кто там присутствовал. Кроме, конечно, архиепископа, возложившего на мою голову корону, и членов королевской семьи.
Пиршество, последовавшее за коронацией, я запомнила значительно лучше. На нем я впервые как следует рассмотрела моего третьего шурина, Хамфри, герцога Глостера, которого ранее видела лишь мельком. С непокрытой головой он стоял рядом и тоже не без интереса смотрел на меня.
Он действительно оказался хорош собой, лицо его выражало ум и решительность. Я прочитала в нем явный интерес ко мне и застывший в глазах вопрос: может ли он подчинить меня своему влиянию, и если да, то в какой степени; иначе, смогу ли я быть ему в чем-либо полезна в будущем.
Мелькнувшая прежде мысль, что с этим человеком нужно держать ухо востро и быть осмотрительной – от него можно ожидать весьма непредвиденных поступков, утвердилась. Впрочем, чего только не придет в голову, когда человек совсем молод, счастлив, да еще в таком возбужденном состоянии, как я…
Заинтересовал меня и Генри Бофорт, епископ Винчестерский. О нем я тоже слышала от Маргарет и знала, что он связан с королевской семьей через своего знаменитого отца, Джона Гонта, сына английского короля Эдуарда III. А матерью нынешнего епископа была некая Екатерина Суинфорд, с которой Джон Гонт состоял во внебрачной связи семь лет. Их дети были признаны законными только после его женитьбы, но все равно некоторые продолжали смотреть на них свысока, не забывая, что те рождены вне брака.
Таким непримиримым оставался Хамфри Глостер, что отнюдь не способствовало дружеским отношениям между ним и епископом Винчестерским.
Еще об одном из гостей на пиршестве мне хотелось узнать побольше: о короле Шотландии Джеймсе I [1]1
Джеймс I (Иаков I Стюарт) – король Шотландии. Официальные годы царствования с 1406-го по 1437-й.
[Закрыть], считавшемся пленником английской короны уже в течение семнадцати лет. С ним обходились уважительно, не забывая о титуле, но тем не менее он чувствовал себя пленником. Красивый, с хорошими манерами, он внешне ничем не отличался от других родовитых и свободных людей. Однако он оставался лишенным свободы.
Стол ломился от блюд, в основном рыбных, ибо коронация проходила в дни Великого поста. Омары, морские языки, вобла, угри, миноги, раки – вот что меняло друг друга, и единственным мясным отступлением от традиций был роскошный студень из свиных голов и говяжьих ножек, обильно политый горчицей. Глядя на это изобилие, к которому я еще не привыкла, я вспоминала голодное детство в «Отеле де Сен-Поль», когда на столе у нас часто не было обыкновенного хлеба.
Помимо яств стол украшали картины и статуэтки, доставленные специально к нашему прибытию. Так, одна из них запечатлела мою заступницу святую Екатерину, окруженную отцами церкви, в правой руке она держала свиток, на котором золотыми буквами значилось: «Госпожа королева». Другие картины и статуэтки изображали Генриха, завоевателя Франции.
И снова я чувствовала себя взволнованной и счастливой. Меня, к стыду, радовало, что я навсегда покинула свою неспокойную страну и теперь вкушаю мир и блаженство здесь, на земле Англии. Моя дорога к замужеству, начавшаяся в пламени войны, закончилась, так я считала, в мирной, благожелательной стране, где я безмятежно и счастливо проживу долгие годы рядом с любимым… Неужели все эти люди – на улицах Лондона и здесь, за пиршественным столом, – славят сейчас меня, дочь короля, утратившего корону! Неужели слагаемые трубадурами славословия и хвалебные речи, льющиеся дождем над головой моего супруга, касаются каким-то краем и меня, юной принцессы из многострадальной опозоренной страны!..
Но еще во много крат счастливей почувствовала я себя, когда осталась наконец поздно ночью наедине с моим Генрихом. Он был доволен прошедшим днем и тем, в каком настроении я пребывала и какой почет мне оказали англичане.
Мне хотелось без конца говорить с ним обо всем пережитом – снова о моем детстве, о несчастном отце, о властолюбивой матери, о том, как мне хорошо сейчас, как благодарна ему за все, за все…
Но он обнял меня, и нам стало не до разговоров.
Потом мы лежали, нежно прижавшись друг к другу, обессиленные любовью, однако мне совсем не хотелось спать. По-моему, и к нему не шел сон. Я легко притронулась к его руке.
– Ты счастлива, Кейт? – тихо спросил он.
– До безумия, – выдохнула я.
– Тогда я тоже, – сказал он.
– Как чудесно и странно, что ты вошел в мою жизнь, – проговорила я после непродолжительного молчания. – Вошел и унес меня, как на крыльях, от всего плохого и тяжелого.
– Мне захотелось так сделать, как только я увидел тебя, – сказал он. – Но сможешь ли ты быть здесь счастливой?
– Если ты будешь рядом.
Он сжал мне руку, и снова наступило молчание.
Потом я попросила:
– Расскажи мне о короле Шотландии.
– О Джеймсе? Он хороший человек.
– Мне тоже так показалось. Он пленник?
– Да, уже много лет.
– Но почему?
– Здесь ему лучше и безопасней, чем у себя на родине. Захватив Джеймса, мы спасли его от смерти. Он бы не остался в живых, отправь мы его обратно.
– Почему? – опять спросила я.
– Непримиримые родственники… Дядья, все время дравшиеся из-за трона между собой. Тебе это должно быть понятно.
– Да… мне понятно, – сказала я с печалью.
– Он тогда был совсем ребенком, – продолжал Генрих, – но его решили сделать королем. Ничего не может быть хуже для страны, чем такое решение. И вот… начались распри, смуты… Опять войны с Англией. Во время одного из сражений на море мальчика захватили в плен… Слава Богу, в моей стране король уже далеко не отрок, – снова заговорил Генрих. – И королева не в том возрасте, в каком находилась твоя милая сестра, когда приехала сюда… У нас будут дети, Кейт. Много сыновей. Как у моего отца. Ты видишь, как хорошо для страны и для короля, когда у него много братьев… Как у меня. Добрых верных братьев… Которые не восстают против своего монарха, не создают своих непримиримых партий, как ваши бургундцы и арманьяки… С нами такого не произойдет, Кейт… Не должно произойти. Наш сын станет королем Англии в спокойное время и в положенный срок… У нас он будет, Кейт, наш наследник, и совсем скоро… Верно, дорогая?
Какой волшебной была наша короткая ночь, но уже утром Генрих сказал:
– Я должен отправляться на север. Там не все спокойно. Сказывается мое долгое отсутствие в стране.
– Когда мы едем? – спросила я, понимая, что у моего любимого скоро и на сборы не останется времени.
– Сегодня же. Но ты побудешь здесь, Кейт. Так будет лучше для тебя.
– Одна? – воскликнула я.
– Это ненадолго. Поездка не займет много времени. Вскоре я снова собираюсь во Францию, необходимо пополнить ряды моей армии. А для этого нужны деньги. Много денег, Кейт. Но людей, которые их дают, надо убедить в том, что я не расходую деньги понапрасну. Следует успокоить и жителей, среди которых, как мне сообщают, начались волнения. Я встречусь с ними. Они увидят своими глазами завоевателя Франции. Люди любят тех, кто одерживает победы. Они им внимают, обожествляют и выполняют их приказы. Я потребую еще денег и еще солдат. Сам я, как ты теперь знаешь, тоже солдат…
– Но ты еще и муж, – сказала я.
Он хлопнул себя по бедру и расхохотался.
– Черт возьми, ты права! И не так давно ты убедилась в этом. И будешь убеждаться еще и еще! Каждую ночь, когда я не на войне.
Но я очень расстроилась. Все радости прошедшей ночи куда-то улетучились. Стало ясно, что Генрих не будет всегда со мной. Он солдат и бог войны, мне следует привыкнуть к мысли о долгих его отлучках и смириться с ними.
Перед тем как отправиться в путь, он пообещал мне:
– Я вернусь к празднику Пасхи. Мы проведем его вместе, Кейт…
Генрих уехал, без него мне было бы совсем одиноко, если бы не верная служанка Гиймот, а также некоторые из новообретенных друзей.
Боже, как томительно долго тянулось время до Пасхи, а она никак не наступала!..
И вот пришло Вербное воскресенье, в этот день меня повезли из Вестминстерского дворца в Виндзор.
Этот дворец мне полюбился с первого взгляда и навсегда. Меня очаровал парк вблизи него, где мы совершали долгие прогулки под сенью огромных тенистых вязов. Но меня неотступно преследовала мысль, тревожа душу: сколько времени нам с Генрихом отпущено Господом, чтобы наслаждаться всем этим благолепием? Не наступил ли скорый конец счастью?..
Пока же я ждала каждый час своего супруга, считая минуты, но он все не приезжал. Неужели там, на Севере, что-то случилось? Успокоил ли он своих подданных, убедил ли их дать ему больше денег на армию, на войну? Зачем ему новые сражения? Разве он не покорил уже всю Францию? Не посадил там Бедфорда в качестве своего наместника? Что он еще хочет? Почему не останется в Англии вместе со своим войском, со мной? Все эти вопросы без ответов приводили меня в отчаяние.
Я часами бродила по величественным залам Виндзора, а также вокруг замка, касаясь рукой серых шероховатых стен. Я знала, что король Эдуард III перестраивал его, а при короле Ричарде работы закончились; мне порой казалось, что я притрагиваюсь к тем самым камням, которых касались руки моей сестры Изабеллы, и по следам от ее ног я вхожу в конюшни или во дворы с клетками охотничьих соколов.
Наступила Великая Страстная Пятница. Этот день проводят в молитвах и сосредоточенных раздумьях. День прошел, но Генриха не было. Не приехал он и на Пасху.
– Скоро… уже скоро он будет, – утешала меня Маргарет, и я говорила за ней эти магические, повторяемые им часто слова, постепенно теряя веру и в супруга, и в его любовь ко мне.
– Почему он не едет? – твердила я с горечью. – Почему не хочет меня увидеть?
– Ты вышла замуж за солдата, – отвечала Маргарет. – Не печалься так. Отправимся лучше на прогулку…
В Виндзоре я познакомилась с дочерью Маргарет, юной красивой девушкой по имени Джейн. Я знала, что Маргарет и Кларенс женаты не так давно, и удивилась, откуда у них такая большая дочь.
– Ее отец, – объяснила мне Маргарет, – Джон Бофорт, граф Сомерсет, мой первый муж. Еще у меня три сына, но, по правде сказать, больше всего я люблю дочь. К тому же сыновья не живут со мной. Не знаю, как у вас во Франции, а у нас мальчиков из благородных семей рано забирают от матери, чтобы учить рыцарским наукам и искусствам.
Я ответила, что у нас делают то же самое, это очень грустно, и, наверное, куда более счастливы те, кто родился не в знатных или королевских семьях.
Интересовала меня и жизнь Маргарет с Кларенсом, который показался мне хорошим человеком. Хотелось знать, счастлива ли она с ним, но я стеснялась расспрашивать. Я благословляла судьбу, что послала мне в подруги такую милую женщину, как Маргарет.
Прошла Пасха, и только тогда я получила известие от Генриха. Он сообщал, что не смог приехать в Виндзор, но будет ждать меня в Лестере, куда я должна отправиться немедленно.
Я очень обрадовалась и спешно принялась готовиться к отъезду.
Снова с ним, с моим Генрихом, я забыла все свои страхи и обиды и то, что он так и не выполнил обещания, не приехал в Виндзор. Боже, как же мне было с ним хорошо!
Еще больше обрадовалась я, когда он сказал, что мне предстоит сопровождать его в поездке по стране, откровенно объяснив, зачем я нужна.
– Ты должна понять, Кейт, – говорил он, – что нам необходимы деньги. Да, опять деньги… Держать армию во Франции обходится недешево, в чем мне пришлось убедиться, к сожалению. Но это нужно, если я собираюсь надеть себе на голову французскую корону… Когда придет время, конечно. Хотелось бы, чтобы поскорей…
Он замолчал и в некотором смущении посмотрел на меня, поняв то же самое, что и я: он говорил, в сущности, о смерти моего отца.
– Извини, – взял он меня за руки. – У меня грубые солдатские манеры. Я не умею кривить душой. Я не должен так говорить, тем более что твой отец мне симпатичен.
Это прозвучало у него так искренне и подкупающе простодушно, что я не обиделась. Я уже знала, что в его характере, не стыдясь, уметь признавать свои ошибки. Если он считал себя неправым, то не отстаивал упрямо, как многие, свою позицию, а сразу же говорил о своей вине. Это располагало к нему придворных, а также солдат, отвечавших искренней преданностью.
Он притянул меня к себе, и я прильнула к его плечу.
– Пойми и ты меня, Кейт, – продолжал он. – Я знаю, ты горячо любишь отца, жалеешь его. Поверь, я тоже испытываю к нему сострадание. Он тяжело, неизлечимо болен, и сам знает это. Думаю, он не слишком цепляется за жизнь.
– Верно, – согласилась я. – Часто даже просит… требует, чтобы его убили. Это ужасно!
– Твоей стране нужны мир и успокоение, – сказал Генрих. – Но те, кто сейчас у власти, не могут этого дать. Напротив, ведут ее к полной гибели. Франция нуждается в твердой руке и трезвой голове. Я обеспечу ей и то, и другое. Однако для этого нужно, чтобы люди чувствовали силу, которая их спасет. Мою силу. Силу моего войска, которое находится сейчас на их земле. Иначе они никогда не прекратят раздоры и разорвут страну на нищие куски, а добычу, отобранную друг у друга, проедят и растранжирят.
– Поэтому ты часть добычи поторопился увезти с собой? – спросила я со смехом, указывая на себя.
Он тоже рассмеялся и еще крепче обнял меня.
– О лучшей поживе я и мечтать не мог, – признался он.
Мы отправились по стране, и я все время старалась быть с ним – слушать, как он беседует с самыми разными людьми, убеждает помочь государственной казне, объясняет, почему теперешние военные расходы так необходимы, обещает, что вскоре станет легче… Потом, когда с присоединением Франции страна станет вдвое сильнее, богаче и значительней для всего мира.
И ему верили, его понимали.
Генрих был глубоко верующим человеком. На нашем пути он возносил хвалу Господу, в каждой церкви прося у него помощи и защиты в настоящем и в будущем.
Он стоял не только за веру, но и за ее чистоту. А потому осуждал всяческие секты, различные ереси. Он рассказал об одной такой секте, члены которой называли себя лоллардами.
– Лолларды? – переспросила я. – Какое странное слово.
– Слово английское lollards. Изначально так называлась религиозная община по уходу за больными и погребению бедных. Возникла она в Нидерландах и особенно распространилась у нас в Англии. И тут запахло ересью, и пошла она от Джона Уиклифа. Этот еретик выступал против папы римского, против наших обрядов, отвергал церковь, поклонение святым мощам. Это началось еще до моего рождения, но продолжается уже при мне. Последователей его истребляют огнем и мечом. – Его черные брови сошлись на переносице: не то он просто что-то вспоминал, не то размышлял о чем-то очень горьком и безотрадном. – Одного из этой секты я знал, – снова заговорил он. – Мы были друзьями в годы моей юности… Джон Олдкасл его имя. Он стал во главе лоллардов. Меньше всего я ожидал от него такого вероотступничества. Но людям свойственно с годами меняться. Я тоже изменился, когда вступил на престол. Стал таким, как сейчас. А раньше… Ты бы не поверила, если бы знала меня раньше, что я нынешний и я прежний – один и тот же человек… Джон Олдкасл тоже стал другим. И за это его подвесили и сожгли живым.
Я в ужасе затаила дыхание, хотя слышала и раньше о подобных казнях. Но сейчас о них говорил человек, который, я понимала это, имел самое непосредственное отношение к происходившему.
– И ты?.. – пробормотала я. – Ничего… Не вступился? Генрих мрачно кивнул и опустился в кресло, устремив неподвижный взгляд в пространство. Потом встал, прошелся по комнате и только после этого вновь заговорил:
– Да, он мой самый близкий друг. Вместе мы участвовали в пирушках, в играх. Беседовали часами и обо всем поверяли один другому самое сокровенное. И не заглядывали в будущее. А оно подстерегало нас… Мог ли я подумать, что старина Джон станет еретиком, предаст истинную веру?! Сделается врагом государства…
Опять наступило молчание. Я не сводила глаз с Генриха, мне была страшновата и в то же время отрадна его исповедь. Именно отрадна, так как раскрывала еще одну черту характера моего мужа – он испытывал угрызения совести, его мучило раскаяние.
– …Но что делать… – услыхала я. – Жизнь идет своим чередом. Она продолжается. Я часто молюсь за упокоение его души. Помолись и ты со мной, Кейт.
Я ответила, что охотно сделаю это. В тот вечер я все время вспоминала наш разговор и видела, что у Генриха он тоже не выходит из головы. И еще думала вот о чем: конечно, тот человек предал веру, это ужасно, но все-таки почему такое страшное наказание? Как мог мой Генрих допустить это? Почему не остановил? Значит, он жесток и беспощаден? Да, несомненно… Но, возможно, ему и следует быть таким, иначе он не стал бы победителем, солдатским кумиром…
В ту ночь моей любви к нему, в моей страсти свил себе гнездо страх. Я лежала в темноте с открытыми глазами, и тревожные мысли роились в голове… Знаю ли я по-настоящему Генриха? И чего вообще можно ожидать от человека, способного отдать своего ближайшего друга на позорную и мучительную смерть?..
Ответов я не находила.
Я понимала, вскоре мы опять должны расстаться. Надолго ли – кто знает? Разлуки станут главной приметой нашей жизни. А потому нужно дорожить каждой минутой, проведенной с ним, и не растравлять себя понапрасну, а просто радоваться, что мы вместе, что нам хорошо и мы счастливы любить друг друга.
Примерно в эти дни я сделала для себя необыкновенное открытие, которое вытеснило все мои страхи, опасения и сомнения: во мне зарождалась новая жизнь!
Не сразу я сообщила об этом Генриху – хотела, чтобы предположения полностью подтвердились, а когда наконец сказала ему, то мы оба уже потеряли голову от радости.
– Надеюсь, – сказала я ему, отстранясь от его бурных объятий, теперь для тебя появится нечто более значительное, чем победа в сражении.
Не ответив прямо на мой выпад, он сказал так:
– Битву можно выиграть или проиграть. Тут всегда два выхода. Но для этого ребенка существует лишь одна возможность – он должен появиться на свет! И принадлежать тебе, мне… и Англии. Наш крошечный король… Мы назовем его Генрихом – по имени отца и деда. Он станет королем Англии, Генрихом VI.
– Но, пожалуйста, Генрих… – запротестовала я, улыбаясь. – Разве ты так уверен, что будет мальчик?
– Разумеется! Как же иначе? Неужели мой первый ребенок может быть кем-то еще?
– Мне кажется, он немного и мой тоже, – сказала я.
Он громко и весело рассмеялся.
– Хотелось бы, чтобы ты рожала побольше сыновей. Но если первой родится девочка… что ж, не большая беда. Зато следующим будет обязательно мальчик. И потом еще… И снова мальчик…
– Хорошо, – сказала я, – однако не все сразу. Начнем с одного.
Он подхватил меня и закружил по комнате. Потом неожиданно остановился, вспомнив о драгоценном бремени, которое я уже носила в себе, и осторожно поставил меня на пол.
– Нужно заботливо относиться к нашему сыну, – сказал он. – Никаких неосторожных движений. Ты слышишь, Кейт?..
С той поры я стала чаще замечать, что он смотрит на меня с нежной улыбкой на суровом лице, и чувствовала, как он радуется состоявшемуся браку, тому, как быстро после замужества я зачала. Я понимала: мысли его связаны с Францией, для планов рождение наследника могло бы стать немалым подспорьем. Впрочем, возможно, я ошибалась.
Он выглядел совершенно счастливым, и это его ощущение передавалось мне и заставляло забывать о всех тревогах.
Мы находились уже в Йоркшире, и Генрих собирался двинуться дальше на север. Путешествие оказалось довольно изнурительным, Генрих неоднократно взглядывал на меня с беспокойством.
Как-то ночью он сказал мне:
– Ты выглядишь утомленной. Так нельзя.
– Не больше, чем обычно, – возразила я.
– Мы должны думать о ребенке, – не согласился он. – Поэтому дальше к северу я поеду без тебя, Кейт. Мы найдем подходящее пристанище, ты останешься там и как следует отдохнешь.
– Но я хочу быть с тобой, Генрих!
– Боже благослови тебя, Кейт. Разве я не хочу того же самого? Но отдых тебе необходим. Спокойно жди меня. Я вернусь через неделю, а потом вместе поедем обратно в Лондон.
Меня огорчило его решение, но что я могла сделать? Кроме того, я узнала, что он скорее всего задержится больше, чем на неделю. Придется привыкать к его постоянным отъездам, в который раз пыталась я уговорить себя.
И все же я протестовала, зная заранее, что это ни к чему, конечно же, не приведет. Генрих не привык, чтобы его повеления оспаривались, а уж тем более не выполнялись.
Наутро мы двинулись в путь – для меня короткий, для него долгий. Меня он оставил в замке Понтифракт, том самом, о котором мне с содроганием рассказывала моя Изабелла. Это здесь ее любимый Ричард провел последние дни и встретил свою смерть, оставшуюся для всех тайной.
Когда я увидела замок, он мне показался знакомым, именно таким я и представляла его со слов сестры. Неприступная крепость на скале, окруженная высокими стенами с семью зубчатыми башнями. Висячий мост через глубокий ров был опущен. Как только мы приблизились, навстречу нам вышел смотритель замка, почтительно приветствовал и проводил в огромный зал, где все уже подготовили для приема высоких гостей.
Генрих сказал смотрителю и его жене, что я останусь в замке для отдыха, так как нахожусь «с прибылью», и он надеется, я ни в чем не буду нуждаться.
Мне нравилось, как умел он разговаривать с людьми – без всякого высокомерия, столь свойственного тем, кто много ниже его, – и по титулу, и по рождению.
Этот замок вызвал у меня гнетущее чувство. Я представляла скорбное лицо Изабеллы, последние дни ее супруга, слышала ее печальный голос. Ей так не хотелось верить в его смерть! И повинен в ней не кто иной, как отец моего Генриха… А теперь я тоже здесь, окруженная роскошью и почестями… Боже, как непредсказуема жизнь и как она непроста!.. Я не могла отрешиться от горьких мыслей.
Лежа в отведенной мне комнате, в полутьме, я, казалось, слышала сдавленные вопли о помощи тех, кто подвергался мучениям и умирал в этой мрачной крепости. В их числе и тот, кого так любила моя сестра. Мне хотелось встать и бежать отсюда куда глаза глядят… Но я лежала и старалась думать о будущем ребенке, о моей любви к Генриху, о том, что сестры уже нет в живых, а короля Ричарда если и убили здесь, то минуло с тех пор уже более двадцати лет. Как летит время!..
Я гнала от себя печальные мысли, Генрих мне наказывал: думай только о ребенке. Значит, Кейт, поменьше волнуйся и гони прочь горестные размышления.
Увы, куда легче сказать, чем выполнить. Но я старалась, видит Бог, старалась. Однако мысли мои крутились вокруг Ричарда и Изабеллы.
На второй день моего пребывания в замке я узнала, что здесь содержится герцог Шарль Орлеанский, получивший свой титул после того, как его отца убили наемники герцога Бургундского. Тот самый юный Шарль, что стал вторым мужем моей сестры Изабеллы. Нет, он здесь не гость, а узник. Я знала, что герцог попал в плен еще во время битвы при Азенкуре. Почему Генрих не посчитал нужным сказать мне об этом? Разве я лишена права знать о судьбе моих близких?..
И какое ужасное совпадение! Мороз пробежал у меня по коже. Оба мужа Изабеллы в разное время томились именно в этом замке. Один из них убит, а второй… В каком положении второй? Почему его не отпускают? Почему моя мать не просит об этом моего мужа? Неужели ей безразлична судьба своего родственника, сына ее деверя и долголетнего любовника?
Мне стало страшно. Казалось, я слышала их шаги – Ричарда, тайно убитого много лет назад, и молодого… уже не такого молодого Шарля, пребывавшего в заточении почти пять лет. Я слышала голоса… Голос Изабеллы говорил мне: «Я так и не знаю, как погиб Ричард… что они сделали с ним… Но я хочу знать…» И еще признавался этот голос: «Катрин, скажу откровенно, я счастлива сейчас с Шарлем. Он принес мне покой. Только бы не повторилась трагедия, которую я пережила!.. Только бы родился у меня здоровый ребенок…»
Днем меня не оставляла моя Гиймот, а также Маргарет Кларенс. Но одинокие ночи превратились в кошмар. Я беседовала с умершей сестрой, с уехавшим Генрихом, с самой собой. Часто вспоминала почему-то Джона Олдкасла, давнего друга Генриха, о ком он мне недавно рассказал… кого велел подвесить над костром. Старого друга, с которым вместе гуляли, грешили и, наверное, тоже, так или иначе, нарушали закон… Но одного из них сожгли, а другой…
Я спрашивала себя – в десятый, в сотый раз: открылся ли для меня Генрих? Каков он на самом деле? Да, он любит меня, я это ощущаю. Я ношу в себе его ребенка. Судя по всему, он хороший король. Удачливый воин. Но какой он человек? Без короны, без оружия… Какой?.. Этого я до конца не знала… Впрочем, можно ли вообще узнать другого человека до конца? А самого себя?.. Я часто не могла понять, кто я и что ношу в душе. Меня раздирают противоречивые чувства.
Тягостные дни, вернее, ночи, в замке Понтифракт стали для меня местом серьезных размышлений, временем взросления, попыток более глубокого познания и осмысления того, что происходило и происходит вокруг.
Мне нравилось бродить по замку, беседовать с людьми – с прислугой и воинами. Все они были почтительны и дружелюбны. Впрочем, какими еще они могли быть с супругой их обожаемого короля?.. Но всеми ли? Я подумала о тех людях на Севере, усмирять которых отправился сейчас Генрих. Усмирить и заставить платить еще большие поборы для новых военных походов…
Как-то я разговорилась с одним немолодым солдатом из охраны замка. Его печальные глаза подтолкнули меня к нему. Я спросила, давно ли он служит здесь.
– Э, миледи, – ответил он, – я и родился тут. А до меня служил мой отец. У нас это дело семейное.
– Значит, вы… – вырвалось у меня, – вы находились в замке, когда король Ричард…
Он настороженно взглянул на меня, однако кивнул утвердительно.
– Давненько это случилось, – сказал он. – Я тогда совсем мальчиком был.
– Вы не покажете мне комнаты, где находился король Ричард? – попросила я.
Он колебался, и я поторопилась прибавить:
– Моя сестра была его женой. – И уже более повелительным тоном: – Я хочу увидеть эти комнаты.
– Хорошо, миледи… – сказал он и, немного помолчав, договорил: – Вашу сестру звали у нас «наша маленькая королева». Я слышал, она очень красивая девочка.
– Да, была. Она умерла несколько лет назад.
Солдат перекрестился и пробормотал:
– Бог спаси ее душу.
– Так вы мне покажете его покои? – снова спросила я.
– Вообще-то туда не очень ходят…
– Но я должна, я хочу!
Наверняка это не разрешалось, но перед ним стояла его королева, и старый воин не осмелился ослушаться.
Мы двинулись по длинным гулким переходам и вошли наконец в маленькую мрачную комнату. Я содрогнулась.
