Текст книги "Тайный брак"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Глава 12
СНОВА АББАТСТВО БЕРМОНДСЕЙ

Стоял жаркий летний день. Мы находились в саду.

Малышка Оуэн ковылял на слабых еще ножках. Двое старших мальчиков носились взад и вперед, играя в свои непонятные для взрослых игры, и напрасно Джоанна пыталась принять в них участие – ей это не дозволялось.

Я находилась на раннем месяце беременности и чувствовала себя достаточно хорошо, а потому получала полное удовольствие от солнечного дня, от того, что вся семья здесь, мы вместе в этому густом саду, под ярким солнцем.

Внезапно сельскую тишину прорезал громкий стук копыт. Я вздрогнула. Оуэн вскочил со скамейки, на которой сидел. К нам уже бежала Гиймот. Она собрала детей и под предлогом, что хочет показать им что-то очень интересное, увела их.

Мы с Оуэном молча смотрели друг на друга. В сущности, мы уже давно готовились к тому, что кто-то внезапно нагрянет к нам. Много раз мы обсуждали такую возможность и определяли, что нужно каждому из нас делать в этих случаях. Оуэн направился в конюшню. Я пошла вслед за детьми и Гиймот к дому.

Я осталась в некотором недоумении: если пожаловала какая-то важная персона, то о ее визите должны предупредить заранее. Кто же это мог быть? Во всяком случае, осторожность не помешает.

Я вошла в дом. С Агнессой и всеми Джоаннами стояла у окна и смотрела во двор. То, что мы там увидели, наполнило мое сердце ужасом.

Примерно двадцать вооруженных всадников спешились и рассыпались по саду. Один из них о чем-то спрашивал у мальчика-конюха. Затем двое встали у входа в дом, словно охраняя его, еще несколько человек быстро двинулись в сторону конюшни.

Прошло совсем немного времени, и они показались оттуда. Я чуть не упала замертво у окна, когда увидела, что они ведут Оуэна. Он поднял голову и посмотрел вверх, на мои окна.

Больше я ждать не могла. Собрав последние силы, я сбежала по лестнице, вышла во двор. Двое стражей заступили мне дорогу.

– Я королева! – крикнула я. – Дайте пройти!

Они посторонились. Я направилась к тем, кто окружил Оуэна.

– Что здесь происходит? – спросила я резко. – Почему вы вторглись в мое жилище? В мои владения? Вы знаете, кто я?

Мужчины склонили передо мной головы.

– У нас приказ арестовать этого человека, миледи, – сказал один из них, видимо, главный, указывая на Оуэна.

– Чей приказ? Как вы посмели? Он принадлежит к моему двору.

– Он валлиец по имени Оуэн Тюдор. И не отрицает этого.

– С чего ему отрицать? Отпустите его и уходите отсюда!.. Уходите, я сказала! Вы еще пожалеете о том, что делаете!

– Прошу прощения, миледи, но нам отдан приказ об аресте, и мы выполним его.

– Убирайтесь!.. В чем его вина? Кто вам позволил?

– Его обвиняют в государственной измене, миледи.

– Что?..

Не помня себя, я бросилась к Оуэну. На его лицо было страшно смотреть – такая мука читалась на нем. Он молча покачал головой, напоминая мне об осторожности.

Я остановилась и замерла. Мы просто смотрели друг на друга. Губы его шевелились.

– Екатерина… Катрин… – прочла я по его губам. – Любовь моя… Навсегда…

– Я не позволю… – растерянно произнесла я.

Он улыбнулся, нежно и покорно.

– Я вернусь, – явственно прошептал он.

– У них нет ничего против тебя, – тихо сказала я. – Они не могут…

– Конечно, – громко ответил он. – Это ошибка.

Но оба мы знали, что никакой ошибки нет. Просто Глостер вернулся в Англию и приступил к решительным действиям.

Сколько раз мы рисовали в своем воображении, что и как может с нами случиться, готовили себя к самому худшему, но всегда в нас подспудно жила мысль, что ничего этого не должно произойти.

И вот оно произошло…

Я почувствовала, что теряю сознание. Когда я пришла в себя, то увидела рядом Агнессу и Гиймот, они поддерживали меня, терли мои похолодевшие руки.

– Нет… нет… – бормотала я.

Никогда… никогда не могла я представить, что можно испытывать такую муку… Смертельную тоску…

Издалека до меня донесся стук копыт. Это увозили Оуэна.

Увозили от меня… от детей.

Не знаю, как я жила в последующие дни. Я вздрагивала от каждого звука, надеясь, что это Оуэн, что он вернулся… Я чувствовала себя как во сне – в кошмарном сне, который перемежался полубезумными надеждами, упованиями и бездонным отчаянием.

Я не могла есть, не могла спать.

– Вы заболеете, – корила меня Гиймот.

Но ее состояние было не намного лучше моего.

«Где Оуэн? Что с ним?» – постоянно спрашивала я себя.

А еще меня беспокоили дети. Что мы должны сказать им? Что можем сказать? Эдмунд и Джаспер уже в состоянии многое понимать, они чувствуют: случилось что-то плохое. Даже Джесина понимает это. Они смотрят на меня большими испуганными глазенками…

Почему я медлю? На что надеюсь? Нужно тотчас же отправляться в Лондон к моему сыну. Он поможет. Теперь, когда нет Бедфорда, только на него вся моя надежда… С Глостером говорить бесполезно. Он не послушает меня – ни моих просьб, ни моих требований… Да, я должна увидеть Генриха!

– Гиймот, – сказала я, – помоги мне собраться. Я поеду в Лондон.

– Куда вам в таком состоянии? – всплеснула она руками. – Дорогая, дорогая моя госпожа, вам нельзя никуда ехать. Подумайте о ребенке, которого вы носите в своем чреве.

– Гиймот, как ты можешь так говорить? Они забрали у меня Оуэна, моего мужа! Я обязана ехать!

– Но вы не выдержите дороги! Я не пущу вас!.. И потом… все увидят, что вы…

– Хорошо, я напишу сыну. Спрошу, как они посмели арестовать Оуэна, словно какого-то преступника. Почему? Что он сделал?

– Миледи, вы знаете, что… Женился на вас.

– Что здесь такого? Мы любим друг друга. Кому причинили мы вред?

– Это против их закона.

– Мерзкий закон Глостера! К тому же наш брак совершен до того, как его принял парламент.

– Напишите, миледи. Напишите вашему сыну… королю. Он ведь любит вас. Он уже не маленький, он все поймет и придет на помощь.

– Да, так я и сделаю. Он – мой сын… Кого еще мне просить?..

Я села писать письмо. У меня так дрожали руки, что я с трудом держала перо.

«Генрих, – писала я, – ты должен мне помочь, мой сын… Они арестовали Оуэна Тюдора, человека, который мне дорог… Ты должен заставить их освободить его. Приди на помощь своей матери, ибо она умрет, если Оуэн не вернется…»

Нет, так нельзя. Какое-то безумное письмо… Следует изложить все ясно и понятно. Написать о том, что я выполнила свой долг перед моей и перед твоей страной, Генрих. Вышла замуж за человека, победившего Францию, и родила ему сына – тебя, мой дорогой… Так неужели теперь не имею права на счастье? Разве не справедливо мое желание? А если так, то, пожалуйста, Генрих… Если у тебя есть ко мне хоть какие-то чувства, помоги, прошу тебя. Ты можешь это сделать. Ты ведь король. Прикажи этим злым людям исправить то худое, что они сотворили, и…

Снова кто-то подъехал к дому. Я подбежала к окну, но никого не увидела.

– Гиймот! – крикнула я. – Кто там? Я знаю, это Оуэн. О, скажи мне, что вернулся Оуэн!

– Вас хотят видеть какие-то люди, миледи, – сказала Гиймот, входя в комнату.

– Оуэн с ними?

Она покачала головой.

– Они требуют немедленной встречи с вами.

– Но что им надо? Кто они?

– Я ничего не знаю, миледи.

– А где дети?

– Наверху.

– Боже, что им опять надо, этим людям?

– Они сами скажут, моя дорогая госпожа… Моя Катрин… Моя дорогая девочка. Такая беда… Такое горе…

Я спустилась вниз, где находились несколько мужчин. Таких же вооруженных, как те, кто недавно увезли Оуэна.

– Миледи… – начал один из них не очень решительно и замолчал.

– Говорите, – приказала я.

– Миледи, мы прибыли по велению короля, чтобы отвезти вас в аббатство Бермондсей.

– Бермондсей? – тупо спросила я. – Но почему… с какой стати должна я туда ехать?

– Вы едете, так сказано в приказе, на попечение тамошней настоятельницы, миледи.

– Это приказ моего сына? Я не верю вам.

Говоривший развернул пергаментный свиток и показал мне. Там, внизу, стояла подпись Генриха!

– Но я не собираюсь…

Мужчина посмотрел на меня, не скрывая сожаления во взгляде.

– Миледи, – повторил он, – согласно приказу короля мы должны немедленно препроводить вас в Бермондсей.

– А дети… – вырвалось у меня.

Мужчина не удивился: он был, видимо, подготовлен к подобному вопросу.

– В отношении детей тоже есть приказ, миледи. Их велено отправить в аббатство Беркинг.

– Но ведь это не Бермондсей… – сказала я растерянно. – А меня везут туда.

– Вы правы, миледи. Через час мы должны отправиться.

– Я никуда не поеду.

Он снова взглянул на меня с состраданием.

– Нам приказано отвезти вас, миледи.

Я ощутила полную беспомощность, поскольку поняла, что, если откажусь ехать, меня увезут силой. Такие им даны права.

– Где Оуэн Тюдор? – твердо спросила я.

Мне никто не ответил.

– Детей тоже надо готовить к отъезду, – сказал один из прибывших, повернувшись к Гиймот.

Я посмотрела на нее… В последний раз… Мы смотрели и смотрели друг на друга и ничего не говорили.

Да… я потеряла Оуэна. Я теряю своих детей… И Гиймот… И Агнессу, и трех Джоанн… Что с нами со всеми будет?.. Я потеряла всех, кто любил меня, кто помогал мне, был бескорыстно предан…

Но как они обо всем узнали? Кто нас выдал? Кто этот человек – она или он, какая разница? И зачем этот кто-то сделал это? Во имя чего? Случайно? Из чувства страха?.. Я никогда не узнаю об этом…

А прибывшие стоят и ждут. Они должны выполнить приказ. Приказ, подписанный моим сыном. Которого я родила, которого любила… И люблю…

Он тоже вынужден подчиниться им, мой мальчик… Как и я…

Меня отвезли в аббатство Бермондсей. Горе сковало меня. Я не попрощалась с детьми, чтобы не испугать их. Перед моим мысленным взором долго стояло смертельно бледное лицо Гиймот, ее глаза, полные немыслимой жалости и боли. Во всем замке царило уныние. Все уже так или иначе знали о том, что произошло.

Как мы ехали в аббатство, я не помню: весь путь стерся из памяти.

Настоятельница встретила меня с почтением. Я стала ее узницей, но узницей уважаемой. Меня поместили в просторную комнату с голыми стенами, лишь распятие висело на одной из них. На все это я не обращала внимания. Две монахини помогли мне раздеться и уложили в постель – такую я чувствовала слабость.

Я лежала посреди этой необычной обстановки, ничего вокруг не замечая, уставившись на светлую стену, и видела перед собой все время одну картину: под ярким веселым солнцем по зеленой траве уходит Оуэн в сопровождении стражников.

Мне принесли пищу, я не притронулась к ней.

День близился к концу. Наступила ночь. Вокруг стояла мертвая тишина. Я лежала без движения на простой кровати и хотела лишь одного: умереть.

Настоятельница оказалась добросердечной женщиной. Ее беспокоило мое состояние, она пыталась беседовать со мной, убеждала не отказываться от еды.

– Вам следует смириться, – говорила она.

– У меня нет мира в душе, – отвечала я.

– Бог поможет вам.

– Все, чего я хочу, чтобы мне вернули моего супруга и моих деток.

Она молчала, но я видела сочувствие на ее лице.

– Вы не хотите помолиться? – спрашивала она.

Вместо ответа я отворачивала лицо к стенке.

И опять она говорила:

– Я хочу помочь вам… – И потом: – Помолитесь со мной.

И снова я отвечала:

– Верните мне детей и мужа. Больше я ничего не хочу… Дайте право жить как обыкновенной, простой женщине – со своей семьей. Иного мне не надо… За что меня лишили всех, кого люблю, и обрекли на смерть? За что?

Добрая женщина уходила от меня почти в отчаянии. Ей нечего мне ответить.

Еще один день… Еще одна ночь…

– Вам нужно встать с постели, – говорила настоятельница. – Вы потеряете разум, если будете так себя вести…

Потеряю разум. Стану безумной… Ее слова повернули мои мысли в прошлое. Я увидела себя в мрачном «Отеле де Сен-Поль», услышала ужасный голос отца, взывающий о помощи… И еще я увидела своего сына Генриха в Руане, его безумные глаза, когда он прерывающимся голосом рассказывал мне о Деве, на которую смотрел сквозь щель в тюремной стене.

Нужно постараться успокоиться, сказала я себе. Тень безумия и так висит над нашей семьей.

Но все равно я ни о чем не могла думать, кроме как об Оуэне и о наших детях. И снова перед глазами возникал тот солнечный день… зеленая трава… А потом – топот копыт… и Оуэн под охраной стражников. И тьма.

В какой-то из этих страшных, томительных, похожих один на другой дней я подумала, что, пока я еще живу, и для того, чтобы время не тянулось так мучительно-тоскливо, нужно попытаться вспомнить свою жизнь и записать ее с помощью пера и бумаги. Тогда я снова пройду свой тернистый путь.

Настоятельница обрадовалась, что я вышла из своего состояния полной безысходности, и велела снабдить меня всем необходимым.

Я начала писать, вспоминая разных людей – их лица, слова, поступки. Старалась оценивать их и себя, разбирать, когда и как я действовала и как следовало поступить…

Я почувствовала себя несколько лучше, стали прибавляться силы. Мне никто не мешал, все дни я проводила наедине со своими мыслями и писала, писала…

Кончилось лето. Я по-прежнему ничего не знала о своих детях, об Оуэне, но, утомленная полнодневной работой ума, засыпала быстро и спала крепко.

Я написала уже все, что хотела и могла о прошлом, и перешла к дням и годам более близким, о которых думала с болью и радостью.

Время, как всегда, не стояло на месте. Близилось новое Рождество, а с ним и минута, когда я дам жизнь моему ребенку.

Одним ранним утром я проснулась в страшном испуге. Ужасная мысль колотилась в моем мозгу: мое дитя… которому еще только предстоит увидеть Божий свет… Ведь его тоже заберут!.. Так зачем же?! Зачем претерпевать муки, если я не смогу быть ему матерью… моему новому ребенку. Так же, как меня лишили права быть матерью и отняли сначала Генриха, потом всех четырех детей… Но что я могу сделать?.. Уже поздно… Через два месяца я разрешусь от бремени… Мой Бог, дай силы не обезуметь! Помоги мне умереть…

О зачем?! Зачем я живу?

Кто-то стоял возле моей постели. Я плохо различала, кто это. Меня всю поглотило ощущение боли. Боль исходила даже от стен. Ушли даже мысли об Оуэне, о детях.

Но вот она немного отступила, отпустила меня и словно пелена упала с глаз. Я увидела знакомое лицо моего духовного отца Джонаса Бойерса. Слава Богу, с ним все в порядке…

– Миледи… – сказал он.

– Джонас, я рада…

– Я пришел потому, что за мной послали.

– Где они, Джонас? Что с ними?.. Где Оуэн? Дети?

Он покачал головой.

– Вам нужен покой. У вас…

– Где мое дитя?

Он опустил голову.

– Роды оказались преждевременными, – произнес он.

– О, понимаю, – прошептала я с горечью. – Кому-то показалось недостаточным загубить мою собственную жизнь, и они сделали все, чтобы убить моего последнего ребенка. До его рождения.

– Дитя еще живет, – сказал он мягко. – Оно цепляется за жизнь. Я должен крестить его… Это девочка. Какое имя вы ей дадите?

– Маргарет.

Не знаю, почему я выбрала это имя – оно первым пришло мне в голову.

– Она будет Маргарет, – сказал он.

– Джонас?

– Да, миледи?

– Она выживет?

– Все в руках Божьих, миледи.

– Вы не покинете меня, Джонас?

– Я приду позднее. А сейчас я должен идти…

Он пришел, и я поняла, что Маргарет больше нет. Но она умерла крещеной и будет предана земле, как и положено по христианской вере.

– …Наверное, я стала совсем плоха, – сказала я Джонасу, – иначе они не послали бы за вами, верно?

– Да, миледи. Ваше состояние вызвало роды раньше времени.

– И я потеряла ребенка. Хотя…

Я не договорила, а он не настаивал на продолжении разговора.

После длительного молчания он сказал:

– Я посетил аббатство Беркинг, где ваши дети. Настоятельница там тоже хорошая женщина. Она делает для них все, что может.

– Им нужна мать, – сказала я. – Нужен отец. Как всем детям. Они скучают по Гиймот.

– Ваша служанка пытается пробиться к ним, надеется упросить настоятельницу разрешить ей смотреть за детьми.

– Дай-то Бог! А что вы знаете о других близких мне женщинах? Об Агнессе, о Джоаннах.

– Насколько мне известно, их тоже не тронули… Но Оуэн Тюдор…

– Говорите! – вскричала я. – Говорите всю правду!

– Он в Ньюгейте.

– В темнице?

Джонас склонил голову.

– Вы так много сделали для меня, Джонас! Вы рисковали…

– Хотите исповедаться, миледи? – спросил он тихо.

– Да, я должна покаяться. Последние недели я грешила против Бога – хулила за то, что он лишил меня всего, что у меня было самого дорогого.

– Давайте вместе помолимся, дочь моя.

– И еще один грех, Джонас. Вы о нем уже слышали. Мой первый муж, король… Он просил меня, чтобы наш ребенок не был рожден в Виндзоре. Но я… Что-то мешало мне уехать оттуда. А потом стало слишком поздно… Это, наверное, подсказка дьявола, отец?

Он покачал головой.

– Господь пожелал, чтобы новый король был рожден в Виндзоре, – сказал он. – Потому все так и произошло. По Его воле.

– Хорошо. Теперь помолимся вместе…

Минуло Рождество, самое горькое Рождество в моей жизни. Я вспоминала те, счастливые, праздники. Ярко горели камины в Хатфилде и Хэдеме, и Оуэн рассказывал детям занимательные истории об Уэльсе, о своих предках. И мы все так любили друг друга, так преисполнились веры в завтрашний день. Всей семьей, все вместе. В это Рождество мне трудно дышалось от неизбывной тяжести на сердце. И я ощущала постоянную слабость. Слезы струились по моим щекам. Мне было все равно.

Слабость не прошла и после Рождества. Настоятельница аббатства Бермондсей встревожилась и снова пригласила врача…

Как мне кажется, люди подчас обладают ясным предчувствием своего близкого конца. Такое ощущение не покидало и меня, и скажу совершенно честно, оно приносило мне успокоение. Я свыклась с мыслью, что в моей скромной обители мне осталось жить совсем недолго. Я понимала уже – и не скажу, что примирилась с этой мыслью, но принимала ее как должное, – что ни Оуэна, ни детей я больше никогда не увижу. И, признаюсь откровенно, странное чувство облегчения охватило меня. Я как бы со стороны смотрела на ускользающий мир и не испытывала при этом желания вновь очутиться в его жестоком круговороте…

Наступает новый, 1437 год, и я знаю, что не доживу до его конца.

Может быть, иногда думала я без всякой надежды и обиды, мой сын Генрих еще успеет навестить меня. Я знала, он продолжает любить меня, но ему не сообщают правду о моем состоянии, и, конечно же, Глостер делает все, чтобы отдалить его от матери, усилить свое влияние. Он, видимо, так и не узнает о своих трех братьях и сестре. Господи, облегчи им жизнь.

Снова ко мне допустили Джонаса Бойерса: видно, не я одна понимала, что дни мои сочтены.

Когда мы остались вдвоем, он тихо сказал:

– Оуэн на свободе.

– Свободен!

– Ему удалось бежать из тюрьмы.

– Они поймают его.

– О нет. Только не его. Уверен, он уже на пути в Уэльс. Мне передали его подлинные слова, предназначенные для вас. Вот они: «Скажите королеве, что мы снова будем вместе, что это главная цель всей моей жизни…»

Я молчала. Я не знала, что плачу, пока не ощутила на губах солоноватый привкус слез.

Никогда я не увижу Оэуна. Если он и вернется, будет уже поздно.

Все окружавшие меня тоже знали это. И все проявляли ко мне самые добрые чувства.

Я слабела с каждым днем. Я понимала, что мне так и не удалось оправиться после преждевременных родов и скоро я последую за своей не прожившей и нескольких часов дочуркой Маргарет.

Итак… я умираю. Но еще могу держать в руке перо, которым пишу эти последние строки. И мне хорошо… Да, хорошо. Я могу больше не думать о предстоящих невыносимо долгих годах без Оуэна, без детей… Когда-то мы все воссоединимся… Я знаю это.

Сегодня первый день нового года.

К нему я получила подарок. Самый прекрасный подарок – от моего сына Генриха. Он не забыл меня – теперь я знаю наверняка. Он прислал мне записную книжечку в золотом переплете, на которой изображено распятие, обрамленное жемчугом и сапфирами.

Бедный мой мальчик! Мой сирота. Ему только исполнилось пятнадцать… И ему еще предстоит пройти тяжкий путь власти. Его подарок говорит мне, что он бы помог своей матери… если бы только имел такую возможность. Но он не волен… Мой маленький король приговорил свою мать к смерти.

Я горячо помолилась за него… за моего мальчика. Пускай жизнь у него будет легкой. Пусть бремя короны не согнет его молодое тело, не загубит душу. Пусть его решения станут самостоятельными.

Заканчиваю. Больше я не могу писать. Я слишком устала, и мне отпущено так мало времени.

Я молюсь за спасение Оуэна, за счастливую жизнь моих детей и всех, кто любил меня и был мне бескорыстно предан в течение моей жизни, которая угаснет так скоро…