Текст книги "Тайный брак"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Но с куда большим вниманием, не говоря об удовольствии, я следила за новобрачными. Маргарет, мать Джейн, сидела рядом.
К концу празднества я взяла ее руку и крепко сжала со словами:
– Никогда не видела более счастливой пары, чем эта!
Лицо Маргарет озарилось радостной улыбкой.
– Дай им Бог счастья, – сказала она. – Потому что это настоящая любовь…
В Хардфорде, куда я возвратилась после свадьбы, уже вовсю шли приготовления к переезду маленького короля со всем его окружением в Виндзор.
Тихий вечер, ребенок уже спал. Я молча стояла у кроватки и неотрывно смотрела на него. Гиймот подошла и встала рядом со мной.
– Скоро его не будет здесь, – прошептала я.
– Да, – ответила она тоже шепотом.
– Почему они так поступают с нами? – сказала я в отчаянии.
– Вы же давно готовились к этому, вспомните, миледи. Таковы законы жизни… – Я ничего не отвечала, и она продолжила: – По-моему, эта миссис Эстли хорошая женщина. Только чересчур напугана ответственностью, свалившейся на нее. Думаю, малютке она понравится.
– Он будет плакать и звать нас!
– Не очень долго. Детские слезы – роса. Новая обстановка, новые люди… Это отвлекает детей.
– И они забывают о своих матерях и нянях!
– О нет, нет, – горячо воскликнула Гиймот. – Если так и случится поначалу, то потом он все чаще станет думать о нас и вспоминать.
Я наклонилась и поцеловала спящего сына. Когда еще придется мне тихо входить в его спальню и смотреть на него… так, как сейчас… как делают тысячи матерей во всем мире, денно и нощно… О, зачем я родилась в семье короля!
Маргарет Кларенс тоже печалилась – радость и грусть всегда в тесном соседстве!
Она говорила мне:
– Все как будто бы так хорошо. Моя Джейн на вершине блаженства. Что еще нужно матери? Однако я не нахожу себе места.
– Но почему?
– Джейн всегда оставалась моей любимицей. Моей единственной большой любовью. Хотя и другие дети у меня хорошие, и с мужьями повезло. И вот… она уехала. Возможно, я никогда ее больше не увижу.
– Вы поедете в Шотландию, Маргарет. Это совсем недалеко отсюда. И они могут прибыть сюда ко двору, если захотят.
Но она печально качала головой.
– Все так неопределенно в нашей жизни. Ничего нельзя загадывать. Ничего нельзя знать заранее…
Я внутренне уже тогда соглашалась с ней, а позднее часто вспоминала ее незамысловатые слова, оказавшиеся пророческими.
Однако в тот момент я, конечно, пыталась ее утешить, говоря о том, как счастлива Джейн, какие озаренные вдохновением лица были у обоих новобрачных, как великолепно прошла свадьба и как прекрасно выглядела невеста.
– Знаю, знаю! – отвечала Маргарет. – Я рассуждаю как себялюбивая женщина. Но я не хочу терять своего последнего ребенка! Не хочу!.. Все мои дети разлетелись из семейного гнезда. И я завидую простой крестьянке, которая тяжело трудится всю жизнь, однако живет со всей семьей… или почти со всей… Не понимаю, почему они так завидуют нам, что даже подчас устраивают восстания и мятежи?
Я обняла ее, и она уже спокойней прошептала со слезами на глазах:
– О, простите меня, Екатерина. Я совсем забыла, что и вы так же несчастливы. И вас лишают ребенка.
– Да, Маргарет, – отвечала я, – пройдет совсем немного времени, и его увезут от меня, где вместо матери заботиться о нем будут чужие люди и слышать он будет только их речи.
Она тоже обняла меня, и мы долго плакали вместе.
Я послала за Оуэном Тюдором. Я хотела его видеть, говорить с ним. Мне казалось… я надеялась, что в эти печальные для меня дни расставания с сыном только он сможет принести мне подлинное утешение.
Он вошел в мои покои и почтительно остановился у дверей.
Я сказала ему, стараясь оставаться спокойной:
– Как вы, наверное, знаете, мы вскоре уезжаем отсюда. У маленького короля будет собственный двор. Мне тоже нужно подумать… нужно заняться…. новым гардеробом.
Язык не повиновался мне. К чему притворяться, будто я собиралась обсуждать с ним дела, связанные с покупкой новых тканей? В моих глазах стояли слезы.
Взглянув ему в лицо, я сказала:
– Оуэн, они забирают у меня… мое дитя… моего ребенка. Он останется без матери… без Гиймот.
– Миледи, – ответил он спокойно, – я слышал, что миссис Эстли умеет хорошо обращаться с детьми… Ваш сын уже видел ее и, по словам присутствовавших, отнесся к ней с доверием.
– С доверием, – улыбнулась я сквозь слезы. – Ему нужна его собственная мать. А матери… матери нужен ее сын.
Он приблизился, опустился на колено и поцеловал мне руку.
– Будьте мужественны, – сказал он.
– Я стараюсь. Но это свыше моих сил, хотя я и готовилась к этому; но к несчастью, к великой потере человек подготовиться не может. Ему не дано…
– Но пытаться нужно.
– Мой сын станет для меня чужим. Вернее, я для него.
– О нет, такого не случится. Уверяю вас, миледи.
– Его окружат незнакомые нам люди. Они станут учить его, как поскорее забыть свою мать. Мое место займут другие. Это ужасно!
– Мне кажется, – сказал он, – ребенок не может забыть ту, что его родила.
Меня тянуло продолжать свои жалобы. Хотелось стенать, сетовать перед ним… Даже было приятно.
– Я остаюсь совсем одна, Оуэн, – причитала я. – Ребенка со мной уже не будет… Король Шотландии со своей милой супругой тоже уехали… Им никто теперь не нужен… и ничто… кроме их любви…
Он взял мою руку, снова поднес к губам и не отпускал ее некоторое время.
Я продолжала говорить – в смущении… возбужденно… бессвязно.
– О, какую неподдельную зависть они у меня вызывают! Но я безмерно рада за них, хотя мне их будет не хватать. Перед ними сияющий мир, наполненный музыкой любви… Леди Маргарет очень грустит, но не может не радоваться за дочь… А епископ Винчестерский… Какие высокие слова говорил он во время бракосочетания… Сколько в нем достоинства, благородства… И все кругом так одобряли этот брак. Если бы только…
Оуэн прервал мой монолог словами, смысл которых я не сразу уяснила – настолько не ожидала услышать их от него.
– Думаю, они могли бы стать счастливыми и без всеобщего одобрения, – сказал он.
Я в недоумении посмотрела на него. Что он хочет этим сказать?
Он ответил своим взглядом на мой, и я поняла: его слова имеют тайный смысл; он желает, но не осмеливается сказать нечто другое. И еще мне стало ясно, что пора мне первой отбросить притворство, покончить с условностями и заговорить прямо и откровенно о том, чего мы оба уже давно хотим.
– Вы в самом деле полагаете так? – спросила я.
– Уверен. Что может помешать истинной любви? Вы сомневаетесь?
– Нет, – сказала я не очень уверенно. – Наверное, так. – И добавила вдруг: – Любовь всегда права.
Вспыхнула искра, от которой вот-вот возгорится огонь.
Мы стояли совсем близко друг к другу. Мы улыбались… И потом его руки обхватили меня и крепко прижали. Мы стали едины, время кануло в вечность.
Словно откуда-то издалека я услыхала его шепот:
– Как давно уже я люблю вас, Екатерина… королева Англии.
Эхом я отозвалась:
– Я тоже люблю вас, Оуэн Тюдор…
Той ночью мы стали любовниками.
Это безрассудно, опрометчиво, опасно. Сейчас, вспоминая об этом, я поражаюсь нашей смелости. А если пытаюсь объяснить самой себе, оправдаться перед собой, то выдвигаю такие доводы, как отчаяние по поводу утраты сына и то, что, как женщине, мне трудно стало одной, без мужчины… Мое тело жаждало требовательных ласковых рук, губ. Однако тут же перебиваю себя: все дело в том, и только в том, что я полюбила его. Той самой – истинной, настоящей – любовью. Мои чувства отличались от тех, что я испытывала к Генриху. Там я себя уговаривала и наконец поверила, что люблю его… Да, он мне нравился, я гордилась им, он наполнял всю мою жизнь, делая ее интересной, захватывающей, приносящей удовлетворение.
Но с Оуэном все иначе. Наша любовь вспыхнула внезапно, необдуманно, она таила угрозу и не приносила выгоды, не давала преимущества ни одному из нас. А еще она была беззаконной, но непреоборимой, неудержимой и всеохватывающей… безграничной…
Не повернуть вспять, испытав ее.
Он говорил, что полюбил меня почти сразу, как увидел. Что много раз собирался просить избавить его от должности при моем дворе, но никак не мог решиться на это.
Я слушала, с жадностью ловя каждое слово, погружаясь все глубже в свою любовь, свою страсть, которую, казалось, я никогда и не утолю.
Никогда!.. У меня умер муж. У меня отняли ребенка. Но мне никто не запретит любить и никто не отнимет у меня моего возлюбленного!..
Увы, как я была наивна!..
Впрочем, мы оба вполне сознавали опасность, нависшую над нами, угрозу, которую следовало избегать.
– Со мной рядом преданные женщины, – говорила я ему. – Они никогда не выдадут меня.
На что он отвечал:
– Ты слишком добра, моя любовь, чересчур доверчива. И думаешь, все такие же, как ты.
– Дорогой Оуэн, – убеждала я его. – Во всяком случае, я могу вполне доверять моим трем Джоаннам, а также Агнессе. Что касается Гиймот, она скорее пойдет на смерть, чем предаст меня.
– Да, их преданность я вижу давно, она радует и умиляет меня, – соглашался Оуэн.
Но в ту, первую, ночь мы мало говорили. Мы любили друг друга, и наше наслаждение было смешано с тревогой, отчего делалось еще острее, еще ненасытнее.
– Нельзя любить лишь тогда, когда это выгодно и спокойно, – сказала я в перерыве между ласками. – Любовь не для того создана. Она сильнее и глубже, если не под стать чему-то, а вопреки.
– Любимая, ты говоришь как человек, который много выстрадал, – отвечал Оуэн. – Слишком много.
– Мой дорогой, отныне нам придется делить и радости, и беды.
– Екатерина… Кейт… неужели это возможно?
– Если мой возлюбленный не из робких..
– О нет. Я доказал это в свое время на поле боя. Единственное, что меня тревожит, – как наша любовь отразится на твоей судьбе.
Я коснулась пальцами его губ.
– Молчи. Не хочу ни о чем слышать. Сегодня ночью мы вместе. Разве это не прекрасно? Мы сумели наконец сломать барьер предрассудков и открыться друг другу. Ничто не должно омрачить нашу первую ночь…
Так оно и было. Все дурное пришло позже.
В ту ночь мы познали и обрели друг друга. Об остальном мы не думали…
Глава 7
ОПАСНАЯ ЛЮБОВЬ
Я сама чувствовала, что изменилось, налилось сладкой истомой тело, блуждала по лицу улыбка. Агнесса и все три Джоанны смотрели на меня с молчаливым удивлением, а в глазах Гиймот то и дело мелькал страх.
Но никто из них ни о чем меня не спросил. Молчала и я.
Может, Джейн в своем теперешнем путешествии в Шотландию вместе с Джеймсом чувствовала такую же волшебную невесомость? Мне казалось, что я счастлива, как никогда.
Я могла думать лишь об Оуэне. Бесконечно слушать его рассказы о жизни в Уэльсе, о детстве и ранней юности. О далеком предке по имени Кадваладр, защищавшем землю валлийцев от войск английского короля Генриха II. Мне хотелось как можно больше знать об отце Оуэна – изгнаннике, отверженном, вынужденном бежать из родных мест и скрываться. В приступе ярости он убил человека, нанесшего ему оскорбление.
Все эти истории казались мне чрезвычайно романтическими, я так любила их и просила не раз повторить, наслаждаясь его красивой музыкальной речью.
Словом, меня полностью захватил Оуэн, я до конца растворилась в нем.
– Надо постараться не показывать своих чувств на людях, – не раз говорил он мне.
– Зачем же ты сам так жарко смотришь на меня при всех? – парировала я.
– Тебе это неприятно?
– Обожаю твой взгляд. Он меня всегда так волнует, что я слабею. Но ты так неосторожен… Нет, нет! – восклицала я тотчас же. – Продолжай так же смотреть на меня! Прошу тебя!
– Как же я смотрю?
– Так, словно я уже в твоих объятиях.
– Но ведь это чистая правда!..
Любовные речи… Бессвязные, бестолковые, не понятные никому, кроме двух посвященных… Маленькие любовные хитрости и ухищрения… Они входили в ритуал любви и доставляли ни с чем не сравнимое наслаждение. Жизнь внезапно повернулась ко мне своей лучшей стороной…
У меня отняли ребенка, но ко мне пришла любовь. Настоящая, хотя и опасная. Волшебная… А волшебником оказался Оуэн.
Я потеряла не все, твердила я себе, я еще смогу быть по-настоящему счастливой…
Молчание Гиймот по этому поводу казалось мне несколько странным. Она словно чего-то выжидала. Я понимала: она догадывается обо всем, знает правду, и если не одобряет, то, по крайней мере, понимает меня. Да, я не сомневалась: она осознает, как тяжела для меня разлука с ребенком, и не может осудить за то, что я попыталась – и мне удалось это! – возместить свою утрату.
Я чувствовала: недалека та минута, когда Гиймот не сможет больше хранить молчание.
Тем временем все остальное шло своим чередом. Мой двор готовился к разделу: прибывшие сюда леди Батлер и миссис Эстли усердно занимались подготовкой маленького короля к переезду в Виндзор. Мой любимый когда-то Виндзор! Я же оставалась пока в Хардфорде.
С отъездом моего сына во дворце стало намного меньше людей и суеты, что облегчало наши встречи с Оуэном. Однако дамы из моего близкого окружения с еще большим беспокойством вглядывались в меня, и я чувствовала – с их губ вот-вот сорвутся какие-то опасливые слова.
Первой, конечно же, нарушила молчание моя милая Гиймот.
Как-то она вошла ко мне в покои и молча остановилась поодаль, по ее смущенно-решительному виду я поняла, что сейчас будет сказано нечто не вполне обычное.
– Миледи, – заговорила она наконец с торжественной серьезностью, – понимаете ли вы сами, как изменились за последнее время и что это… это заметно для других?
– Изменилась? – откликнулась я невинным тоном. – В каком смысле, Гиймот?
– Ну… как сказать… вроде бы что-то с вами приключилось… необычное. Вы очень похорошели. Как-то неприлично… Но я знаю, что… – продолжала она, обретя более решительный тон, – и многие другие тоже догадываются.
– Разумеется, – сказала я. – Всем известно, что у маленького короля теперь собственный двор и другое окружение. А его мать осталась без сына. Такие перемены не могут пройти незамеченными.
– Но вы, миледи, дай вам Бог, смирились с этим, и на вашем лице нет безмерного отчаяния. Я уже сказала вам. Напротив, вы счастливы. Уж не потому ли, что…
Она замолкла.
– Почему, Гиймот? Говори же…
– Потому что нашли утешение, – выпалила она.
– Утешение? – переспросила я, задумавшись над этим словом. – О, больше, чем это, дорогая Гиймот! Хотя, как мать, я безутешна.
– Все дело в Тюдоре? – спросила она прямо.
Я утвердительно кивнула. Не хотелось притворяться перед ней, да и бесполезно. Она давно уже все поняла. Раньше всех она почувствовала, что должно случиться. Пророчица милая.
– Это очень… очень безрассудно, – проговорила она, подходя ко мне вплотную.
– Знаю.
– А вы сами думали, к чему это приведет?
Я посмотрела ей прямо в лицо, в ее милое, доброе, простодушное лицо.
– Послушай, Гиймот. Однажды я уже вышла замуж, чтобы выгодно стало другим. Теперь хочу угодить себе самой. Имею я на это право?
– Но… но ведь речь идет не о замужестве, – сказала она, по всей видимости, пораженная моими словами и той горячностью, с которой я их произнесла. – Королева не может равняться с таким…
– С таким смелым воином! – вскричала я. – Мой муж считал Оуэна одним из лучших в своем войске.
– Но вы не должны все равно…
– Я ничего не могу с собой поделать, Гиймот, – сказала я уже спокойней. – Это сильнее меня.
Она ненадолго задумалась.
– Понимаю, – вздохнула она. – Вы все время очень волновались. Из-за маленького Генриха. А тут еще леди Джейн с королем Шотландии… Вот оно и случилось, верно?.. Но теперь-то этого больше не будет… Скажите?
Мне хотелось смеяться и плакать. А еще я должна стать хозяйкой своей судьбы и самой решать, как поступить.
– Гиймот, – сказала я твердым тоном, – только я… я и Оуэн будем принимать решение, что нам делать дальше.
– Но ведь он простой хранитель гардероба.
– Он сподвижник моего покойного мужа. Его оруженосец.
– Полунищий валлийский рыцарь!
– Да, это так. Но я, королева, люблю его.
– Святая Матерь Божья! Зашло так далеко?
– Дальше некуда, Гиймот.
– Они узнают об этом!
– Кто – они?
– Герцог Бедфорд, епископ Винчестерский… Глостер… Он самый опасный из них, вы должны понимать… О, если он только узнает!.. Вы подвергаете себя страшной опасности, миледи!
– Я их не боюсь, Гиймот, – сказала я.
Но ее следующие слова повергли меня в состояние шока.
– Есть человек, который должен опасаться еще больше, чем вы, – сказала она.
– О ком ты говоришь?
– Об Оуэне Тюдоре. О ком же еще?
Я замерла от ужаса, она же совершенно права. Как могла я не подумать об этом?
– Да, – продолжала Гиймот, – они его обвинят во всем. Вас… вас в худшем случае удалят от мира. Но хранителя гардероба, который домогается королевы… Ох, даже не хочу думать о том, что они могут с ним сделать. Не дай Боже! Они обвинят его в предательстве…
Меня отрезвили речи Гиймот.
Она видела это и, мне показалось, несколько успокоилась, что сумела заставить меня задуматься.
В течение нескольких дней я избегала встреч с Оуэном. Это стало для меня нелегким, но поучительным испытанием. Я многое открыла в себе. Поняла, как невыносимо жилось бы мне, если бы не встретилась с Оуэном. Мне стало ясно и то, что любила короля Генриха лишь в своем воображении и что отношения с ним оказались лишь бледной тенью моих отношений с Оуэном.
Королевская власть, жажда военных побед и невозможность жить без них составляли суть всей жизни Генриха. Любовь же он рассматривал как приятное времяпрепровождение и заслуженную награду за ратные подвиги и прочие труды, и занимала она в его сердце далеко не первое место.
Для Оуэна же я стала всем, как и он для меня. Наша страсть оказалась всепоглощающей, мы уже не мыслили даже дышать друг без друга, а необходимость держать любовь в секрете лишь придавала большую остроту.
Разумеется, бывали минуты, когда я горько сожалела, что мы не можем жить открыто и безбоязненно, в гармонии со всем, что нас окружает, но, как я уже говорила, наши опасения, особенно в первое время, доставляли не только горечь, но и мучительное блаженство. И оба мы это полностью ощущали.
К счастью, мне дозволили посещать сына. Это, конечно, далеко не то же самое, что жить под одной крышей, но, по крайней мере, я могла видеть его, могла убедиться, что ему там неплохо. Леди Элис Батлер, домоправительница, действительно оказалась доброй и серьезной женщиной, которая с великим усердием относилась к своим обязанностям. Похоже, мальчик быстро признал ее и чувствовал себя с ней вполне хорошо.
Он радостно встречал меня, но, когда я уходила, не проявлял особой печали, что доставляло мне сильное огорчение, с одной стороны, а с другой – радовало: ему уже стало привычно и спокойно на новом месте.
Гиймот осталась тоже довольна. Генрих чувствовал себя хорошо, а это главное. Она продолжала уверять, что ребенок никогда не забудет нас. Я, увы, не могла с ней согласиться и упорно твердила, как все-таки бесчеловечно отрывать малютку от матери.
На что, не выдержав, она обронила фразу, заставившую меня прекратить жалобы.
– Если бы он оставался с нами, – заметила она, – вокруг суетилось бы куда больше людей. А нам нужен покой, не так ли?..
Несмотря на некоторую язвительность тона, я не могла не согласиться с ней, а потому, не проявив ни гнева, ни обиды, с легкой улыбкой признала ее правоту.
Оуэн, конечно, оставался в глубине души воином, солдатом. Почти вся его взрослая жизнь прошла на фоне войны с Францией. Он по-прежнему интересовался событиями, там происходившими. Его волновало, как они отразятся на положении в Англии. Оуэн не пытался заглядывать далеко вперед и строить предположения как по поводу хода войны, так и по поводу наших с ним отношений. Вернее, просто не хотел. И я тоже.
Хотя оба мы довольно отчетливо представляли, что, как только наша связь будет обнаружена, на нас свалятся страшные беды.
О браке, разумеется, не могло быть и речи; в этом случае меня бы сочли обесчещенной, а Оуэна обвинили в государственной измене. Естественно, все это не могло не беспокоить, но вспыхнувшая страсть делала тревоги малозначительными по сравнению с радостями любви.
Впрочем, Оуэн временами возвращал меня к действительности, к тому, что происходило вокруг.
– …Всегда опасно, когда страна расширяет границы, – говорил он. – Приходится думать о своих тылах. Понимаешь, дорогая? Необходимо посылать дополнительные силы для охраны, что не так уж легко. Если бы не смерть короля…
– Если бы жив был король, – возражала я, – мы не оказались бы с тобой вместе… так, как сейчас…
Он ничего не ответил. Оуэн продолжал питать любовь и почтение к своему королю и после его кончины. Думаю, длительное время он испытывал глубокую неловкость, стыд от того, что стал любовником его вдовы. Однако как только мы оказывались вместе, он, к счастью для меня, напрочь забывал об этом.
– …Говорят, герцог Бедфорд тоже отважен на поле боя, – продолжила я столь близкий Оуэну разговор о доблести Генриха и его близких.
– Я знал только одного истинного воина – Генриха V, – уверенно заявлял он. – Величайший солдат всех времен!
– Но что же будет теперь с Францией? Как ты думаешь, Оуэн?
– Думаю, герцог Глостер доставит еще немало хлопот.
Я содрогнулась при упоминании этого имени.
– Он всегда вызывал у меня опасения.
– С этого человека нельзя спускать глаз, – сказал Оуэн. – Сейчас он собирается в провинцию Эно со своим войском, чтобы защитить там права новой супруги. А значит, какое-то время его не будет в Англии.
– Хоть бы он там остался навсегда! Думаешь, ему удастся вернуть Эно? Ради ее провинций он и женился на ней! Интересно, понимает она?
– Полагаю, да. Но делает вид перед всеми и перед самой собой, что это не так. Однако куда больше зла, чем Жаклин Баварской, он причинил Англии.
– Ты говоришь о ссоре со сторонниками герцога Бургундского?
Оуэн терпеливо разъяснял мне:
– Герцог Бедфорд делал все, что в его силах, для мира с ними, а его брат разрушает союз…
– Глостер заботится только о собственной выгоде.
– Что доказывает всеми своими действиями, подвергая опасности то, что успел сделать король Генрих. Ради овладения землями Жаклин Баварской он идет на ссору с бургундцами, которая обойдется Англии куда дороже, чем цена этих несчастных владений, с которыми бургундцы, конечно же, не пожелают расстаться.
– И все-таки хорошо, если его не будет в Англии, – сказала я. – Меня уже давно не покидало чувство, что чем-то я ему неприятна. Когда моего сына оставили на его попечение, я потеряла покой. Но, слава Богу, все обошлось… Думаю, все дело в том, мой дорогой… – Я замолчала от мысли, неожиданно пришедшей мне в голову, я даже удивилась ее очевидности. – Так вот что, – продолжала я, – он всегда мечтал стать королем Англии. Только на его пути был Генрих, а теперь его нет. Кларенс тоже мертв. Остается Бедфорд… женатый на сестре герцога Бургундского, что еще больше скрепляет союз с ним. Но если Бедфорд тоже умрет, и если… – Я запнулась, однако договорила: – Если что-то случится с моим маленьким Генрихом, тогда путь к престолу будет открыт для Глостера. Тогда он станет королем Англии…
– До этого, пожалуй, не дойдет, – возразил Оуэн. – Однако он определенно подорвет союз Англии и Бургундии.
– Ох, забудем об этом, дорогой, – вздохнула я. – Глостеру, во всяком случае, сейчас не до нас с тобой… Мы обрели друг друга. Поклянись, что никогда не покинешь меня!
– По своей воле никогда!
– Значит, я могу называть себя счастливой…
В один из последующих дней меня навестил Генри Бофорт, епископ Винчестерский.
Его прибытие обеспокоило меня: неужели правда о моих отношениях с Оуэном уже вышла за рамки узкого круга, которому стала известна? Боже мой, что же тогда будет?!
С душевным трепетом шла я навстречу епископу, стараясь, чтобы он не заметил мое смятение.
Как всегда, он был изящен и любезен, держался с большим достоинством, при этом неизменно подчеркивая, какая великая честь для него нанести мне визит.
Я надеялась, что мое волнение он отнес за счет своей особы, что и для меня великая честь его посещение.
Мой муж Генрих, я помнила об этом, всегда уважительно отзывался о Бофорте, о его преданности английской короне, об уме, не забывая при этом отметить, что и свою выгоду этот блестящий родовитый человек не забывал. Хорошо относился к нему и брат Генриха, герцог Бедфорд. Исполняя волю умирающего короля, он находился сейчас во Франции в качестве регента и представлял там английскую корону.
Недавняя ссора его с Глостером подтвердила, что епископ считает себя достаточно могущественным и крепко стоящим на ногах человеком, чтобы не бояться такого сильного и опасного противника, как брат короля. Не делал Бофорт секрета и из своего отношения к недавнему браку между Глостером и Жаклин, достаточно громко осуждая герцога за последствия, к которым это может привести.
Отвечая на приветствие епископа, я заверила его, что нахожусь в добром здравии, и выразила уверенность, что он так же…
Бофорт не стал отрицать этого и после взаимного обмена любезностями перешел к делу.
Первые же его слова развеяли мои самые худшие опасения.
– Вашей милости, должно быть, уже известно о той сумятице, которую внес в наши дела за границей его светлость герцог Глостер?
– Слышала, он недавно отправился в Эно, дабы восстановить права своей жены на эту провинцию, – сдержанно ответила я.
– Жена! – фыркнул Бофорт. – У меня большие сомнения на этот счет.
– Разве папа римский не дал согласия на развод Жаклин с Брабантом?
– Брабант не принял решение папы. И многие другие – тоже. Считают, что связь Глостера с Жаклин нельзя назвать браком.
– Тем не менее, – сказала я, – он отбыл в Эно в качестве ее супруга.
– Должен с большим сожалением заметить, миледи, что поведение и действия герцога весьма опасны… Как для меня лично, так и для страны, а также для его собственного брата, герцога Бедфорда, который делает все возможное, чтобы сохранить завоевания покойного короля, вашего супруга.
– Я слышала подобные суждения, – ответила я, испытывая огромное облегчение от того, что не случилось самого страшного: час нашего разоблачения еще не наступил.
– Я делал все, что в моих силах, – говорил тем временем Бофорт, – пытаясь воспрепятствовать походу Глостера на континент. Но не добился успеха, и вражда между нами только усилилась.
Я недоумевала, зачем он рассказывает мне все это, потому что знала: в глубине души он, как и многие другие мужчины, не считает мнение женщины, даже если она королева, чем-то заслуживающим внимания.
Между тем он продолжал:
– По последним сообщениям, что у меня имеются, герцог Глостер уже захватил провинцию Эно. Граф Брабант не сумел оказать сопротивления, жители признали Глостера своим правителем.
– Значит, все обошлось мирно, – сказала я. – Это ведь хорошо.
– Но герцог Бургундский не допустит, чтобы такой захват прошел безнаказанно. Он, несомненно, поспешит на помощь своему родственнику. Вы, миледи, недооцениваете серьезность положения. Для помощи Брабанту бургундцы могут заключить союз с Орлеанским домом, с Францией. Представляете, к чему это ведет?
– К тому, что англичане лишатся союзника, – с подавленным вздохом сказала я.
Вздох мой относился к мелькнувшей у меня мысли о том, что для моей Франции это будет только к лучшему: она сумеет наконец дать настоящий отпор завоевателям и возвратить себе независимость, а своему королю – престол. В том, что подобная мысль – предательская по отношению к моей новой стране, я вполне отдавала себе отчет. Отсюда и вырвавшийся у меня вздох.
Генри Бофорт, помолчав некоторое время, заговорил вновь.
– А теперь, – сказал он, – перехожу к основной цели моего визита, миледи. Герцог Бургундский послал Глостеру вызов на одиночный бой – с целью решить таким путем спор о землях.
– Не может быть! – воскликнула я. – Такое, помнится, делал уже в свое время его отец, когда вызвал на битву моего будущего супруга.
– Видно, у них это в роду, – мрачно заметил Бофорт. – Такой древний способ решать судьбы страны. И, что удивительней всего, герцог принял вызов… Как бы то ни было, нельзя допустить, чтобы поединок состоялся. Ведь в этом случае один из соперников непременно будет убит, что в данной ситуации недопустимо. Если Глостер убьет герцога Бургундского, мстить за него будет вся Бургундия. Если, наоборот, падет Глостер, то же самое последует со стороны англичан. Словом, так или иначе, союзу и согласию между Англией и Бургундией будет положен конец. А на этом союзе держится наш успех во Франции. Вот что натворил этот Глостер! – заключил он с прорвавшейся внезапно злобой.
– Да, понимаю, – сказала я.
– Поединок нужно остановить, миледи. И вы можете способствовать этому в какой-то мере.
– Чего же вы от меня ожидаете? – спросила я. – В чем должна заключаться моя помощь?
Он ответил сразу же, не задумываясь:
– Ваша сестра замужем за Филиппом Бургундским. Он предан ей, насколько нам известно, и не пренебрегает ее мнением. Если бы она могла уговорить его отказаться от безумной затеи…
– Я уже давно не виделась с моей Мишель, – сказала я.
– Тем не менее вы остаетесь родными сестрами. Мы хотим, миледи, чтобы вы написали ей… изложив частично то, о чем я имел честь сказать вам… Думаю, это и ваше мнение. Объясните, что может последовать за поединком… Новая большая война, гибельная для наших народов.
– Вы надеетесь, великий герцог Бургундии послушает меня?
– Нет. Но, возможно, прислушается к мнению своей супруги. Ведь речь идет и о его жизни.
– Что ж, может быть…
– Мы уже просили о том же и вашу мать, – продолжал Бофорт. Он оказался весьма многоречив. – Мы готовы на все… буквально на все, чтобы предотвратить надвигающуюся угрозу. Напишите немедленно, миледи. Я возьму ваше письмо и прослежу, чтобы его отправили со специальным посланником. Сделайте это во имя благополучия вашего сына, короля Англии…
Написать письмо моей сестре Мишель оказалось для меня непростым делом: оно всколыхнуло воспоминания о нашем несчастливом детстве. Перед моими глазами вновь возникла бледная полуголодная девочка, переносившая хуже всех нас тяжкие условия жизни и полное отсутствие родительской заботы. По-моему, она всегда мерзла сильнее, чем мы, и есть хотела больше, и горевала острее остальных детей.
Я с трудом представляла ее сейчас в облике великой герцогини, возлюбленной супруги Филиппа Бургундского, который не проникся к ней недоверием и не отправил в изгнание даже после того, как наш с ней родной брат оказался замешанным в убийстве отца Филиппа.
Составляя письмо, я пыталась изгнать из мыслей образ тщедушной, дрожащей от холода и страха девочки и представить ее женщиной в расцвете красоты и молодости, той, слову которой повинуется любящий муж.
Я писала:
«Дорогая Мишель, ты сейчас герцогиня Бургундская, я – королева Англии, но мы по-прежнему помнящие друг друга родные сестры… Ты знаешь, что у меня маленький сын и что я потеряла мужа. Сделай все, чтобы тебя не постигла такая же участь – чтобы ты не лишилась своего дорогого супруга. Попытайся остановить безрассудный поединок. Убеди Филиппа, что это ничему не поможет. Умоли его не ставить на карту свою жизнь. Ты не должна остаться вдовой, как это случилось со мной…»
