Текст книги "Тайный брак"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
Он и свершился всего через две недели после обручения. Третьего июня 1420 года я стала женой Генриха V и королевой Англии. Мне еще не исполнилось девятнадцати лет.
Церемония происходила все в той же приходской церкви в Труа. Думаю, жители этого городка вряд ли когда-либо еще станут свидетелями такого великолепного зрелища.
Король Генрих V дал понять, что он является истинным королем Франции, и предпринял все возможное, показав свое могущество и размах.
Как этот сильный и бывалый воин относился внимательно и нежно ко мне! Это помогало легче переносить унижение, выпавшее на долю моей страны, и я благодарна Богу и супругу, что они поддержали меня в этот час.
Я не могла не гордиться своим Генрихом, хотя его триумф означал позор моей Франции.
Мать осталась довольна мной. Ее мало заботила судьба и честь страны, волновало только собственное благополучие, она с удовольствием принимала участие в торжествах, совершенно не беспокоясь по поводу того, какую цену пришлось за это уплатить.
Она всячески пыталась очаровать Генриха, прибегая к открытой лести и к всевозможным женским уловкам, до коих была мастерица, и я чувствовала, она готова пойти на что угодно, лишь бы завоевать его благосклонность, которую можно бы обратить себе на пользу.
После официальной церемонии мы сидели бок о бок с Генрихом и отдыхали. Он обращался ко мне на своем англизированном французском, я отвечала на забавном английском, и оба мы были довольны и счастливы.
Я обещала ему исправить свое произношение и научиться говорить так, как он, а не как учили меня мои учителя.
– Тебе не нужно особенно исправлять его, – отвечал Генрих. – Твой английский звучит очаровательно, Кейт… Я буду звать тебя Кейт. Так говорят англичане. И вообще, – добавил он, – прошу тебя не меняться ни в чем.
Я покраснела и опустила голову, потому что после этих слов он при всех поцеловал меня прямо в губы.
– Мне не достает изящных манер, – снова заговорил он. – Но я горжусь, что я настоящий воин и что большая часть моей жизни прошла на полях сражений рядом с солдатами. Возможно, поэтому я несколько груб и прямолинеен, зато честен. Да, Кейт, я честен и говорю то, что думаю. И если ты хотела, чтобы я стал другим, то, увы…
Он махнул рукой с выражением шутливого отчаяния.
– Я вовсе не хочу, чтобы вы изменились, – ответила я, и он, рассмеявшись, поцеловал мне руки. Генрих горячо заверил меня, что во мне есть все, о чем он мечтал для своей невесты и жены, и это он понял сразу, как только впервые увидел меня.
Я хотела спросить его, зачем же тогда нужно было так откладывать наш брак, но, разумеется, промолчала. Я понимала, как в нем сильны черты настоящего государя, короля, властителя. И что всю Францию он желал так же сильно, если не больше, как меня.
Но я быстро отбросила эти мысли. К чему они? Ведь я стала новобрачной, и, естественно, меня интересовало и волновало совсем иное.
Как бы то ни было, унылая повседневность осталась позади. Я вступала в новую жизнь.
Глава 5
КОРОЛЕВА АНГЛИИ
Архиепископ Санса благословил брачную постель и вознес молитву Богу, чтобы она была плодоносящей. Наступил момент, о котором я много думала. Никто и никогда не рассказывал мне о том, что меня ожидает и что ожидается от меня в первую ночь. Отношения моей сестры Изабеллы с королем Англии Ричардом не успели превратиться в истинно супружеские. А когда позднее она вышла замуж за сына герцога Орлеанского, то ничего не рассказывала мне об интимной стороне брака. От матери я тоже ничего не слышала. Мать относилась к той редкой породе женщин, которая, наверное, с родительским молоком впитала все греховные соблазны и уже в колыбели знала все тайное об отношениях мужчины и женщины. Мне же, совершенно не подготовленной, мерещилось насилие. И как мне вести себя в этом случае, ведь я стала женой?
Все произошло так, как мне и не снилось. Генрих оказался нежным, чутким и все понимающим. Моя невинность и неопытность не только не раздражали его, но, напротив, распаляли и вызывали чуть насмешливое удовольствие.
В середине ночи к нам в спальню заявилась депутация придворных – они принесли вино и суп, дабы поддержать наши угасающие силы на остальную часть ночи.
Когда они наконец ушли, Генрих снова заключил меня в объятия.
– Как они нас не вовремя прервали, – сказал он со смехом. – Извини, Кейт, я не стал им противиться. Ведь эта черная страна внезапно сделалась моей, и я не могу не считаться с ее обычаями. Я знаю, у меня много врагов, и я не хочу заводить новых. Однако те, кто только что приходили, непохожи на недругов. Не правда ли? Они казались вполне дружелюбными. – Я рассмеялась вместе с ним, а он продолжал: – Впрочем, не знаю, кто из этих улыбавшихся придворных уже составляет против меня заговор и крепко держится за рукоятку кинжала, желая вонзить его мне в спину.
Я вздрогнула и еще крепче прижалась к нему.
– Не бойся, милая Кейт, – он нежно поцеловал меня в губы. – Знай, я из тех людей, которые умеют позаботиться и о себе, и о тех, кто им дорог. Со мной ты будешь в безопасности. Так что ничего не страшись… – Он снова рассмеялся. – Я уважаю обычаи другой страны, но скажи, зачем нам сейчас вино и суп? Разве у нас нет более важных дел, чем скучная еда и питье?
Я тоже не могла не рассмеяться. Я чувствовала себя самой счастливой принцессой на свете и, хотя хорошо понимала, в каком положении моя страна, не могла ни на мгновение забыть, что именно ее поражение стало причиной моего счастья. Теперь я уже не только французская принцесса, но и королева Англии.
Наступило утро. Мы прервали наш недолгий ошеломивший меня неизведанными ощущениями пост и обратили внимание на суп и вино. Как же мы проголодались! Однако Генрих то и дело наклонялся, чтобы вновь и вновь целовать меня. Тело мое горело от прикосновения его требовательных губ. Я была вся зацелована, и мне хотелось, чтобы это продолжалось всегда.
– Как ты? – лаская меня, спрашивал он с легкой улыбкой. – Как чувствуешь себя, став моей женой? Я тебе не сделал больно? Должен сказать, ты на лету схватываешь уроки страсти.
– Милорд, – отвечала я, пряча пылающее лицо у него на груди – я безмерно счастлива.
– Вот это я и хочу слышать всю нашу жизнь, – говорил он. – Если, конечно, ты говоришь правду.
– Это истинная правда, милорд.
– Тогда я тоже счастливейший из смертных… Сегодня, Кейт, мы устроим празднество. Так полагается. Хотя, по правде сказать, я считаю все эти торжества пустой тратой времени. Лучше оставаться нам с тобой в постели и заниматься постижением неба…
Я, смеясь, согласилась.
О, как чудесно быть рядом с ним! Я чувствовала, что многое уже знаю о нем, и, главное, самое самое сокровенное, но еще больше мне предстоит узнать – и это безмерно радовало, и очень хотелось жить.
В то утро я встретилась с двумя его братьями и сразу прониклась к ним теплыми чувствами, потому что увидела, как оба они обожают Генриха.
Старшего из них звали Томас, герцог Кларенс, того, кто помоложе, Хамфри, герцог Глостер. И тот, и другой – молодые и привлекательные, но мой Генрих оказался несравненно лучше! Томас выглядел хрупким, не совсем здоровым. Зато Хамфри – полон жизненных сил. И очень красив – в этом он был совершенно убежден сам и не считал нужным скрывать свою уверенность.
Впоследствии Генрих немного рассказывал мне о своих братьях.
– Надеюсь, со временем ты узнаешь их получше, – говорил он. – Но они еще и мои хорошие друзья. По крайней мере, в настоящее время.
Я заверила его, что это сразу видно по тому, как они относятся к нему, как гордятся им.
Он радостно улыбнулся, услыхав мои слова. Ему стало приятно, что я заметила отношение братьев к нему, а те не считают нужным таить свои чувства.
– Еще у меня третий брат, – сказал он, – Джон, герцог Бедфорд. Он моложе Томаса, но старше Хамфри, нашего юного красавца.
Уловив скрытую иронию и горечь в его тоне, я поняла, что изящный, очаровательный младший брат вызывает некоторое беспокойство у Генриха, и подумала, что должна быть осторожна с этим человеком. Какое-то горькое предчувствие кольнуло сердце, но тревога была мимолетной.
Но вообще-то у меня не оставалось ни времени, ни желания думать о чем-либо неприятном, сомнительном или беспокойном. Мое замужество длилось всего один день, и я надеялась, что впереди меня ждет радостная безоблачная жизнь, полная впечатлений и наслаждений, и что пройдет еще очень много времени, прежде чем я смогу сказать, что знаю Генриха, а до того каждый день и каждую ночь мне предстоит познавать и открывать все новые возможности наших душ и тел. Все больше влюбляться в моего мужа, такого удивительного.
Мои радужные мечты померкли уже во время пиршества, которое началось в середине дня.
Мы сидели с Генрихом в главном зале на помосте, наслаждаясь музыкой. Меня радовало, что он, как и я, любил ее слушать. Он даже умел играть на арфе и обещал показать мне свое умение. Я тоже училась игре на музыкальных инструментах и предвкушала, как мы будем играть и петь дуэтом.
Один из его придворных, приблизившись к нам, заметил, как хорош сегодняшний праздник и главным образом его повод, с чем Генрих охотно согласился.
– Нужно так отметить это событие, милорд, – предложил придворный, – чтобы французы не скоро забыли о нем.
– Для меня оно в любом случае незабываемо, – ответил Генрих.
– Но хорошо бы сделать его еще более запоминающимся, – настаивал придворный.
– Что вы предлагаете? – спросил мой муж.
– В первую очередь устроить турнир. Чтобы мы смогли показать французам наше умение.
Генрих некоторое время молчал. Потом произнес спокойно:
– Завтра нам предстоит осада Санса.
– Милорд! – воскликнул придворный. – Так скоро!
– Это не скоро. Это поздно. И там вы сможете не в игре, а в сражении проявить все свое умение… Не думаю, что сопротивление будет серьезным, – добавил он. – Но все равно не могу предаваться утехам, даже связанным с моей женитьбой, в ущерб главному делу.
Придворный поклонился и ушел, пораженный словами короля.
– Это действительно так? – спросила я у Генриха. – Вы собираетесь завтра же отправиться воевать?
– Да, – ответил он. – Я решил начать битву за Санс.
– Но… – робко возразила я, – это так быстро после…
– Война не ждет, Кейт, – сказал он. – Но и там ты все равно будешь со мной. В моих мыслях. Мы будем вместе. И ничего не бойся. Я не оставлю тебя и при первой возможности окажусь рядом, чтобы любить и утешать…
Он с чувственной нежностью глядел на меня, и все протесты и возражения застряли в горле, потому что я понимала: ничто не в силах заставить его изменить принятое решение.
Итак, через два дня после нашей свадьбы мой супруг был готов продолжить военные действия, чтобы подавить остатки сопротивления в стране, которую победил.
Что ж, я вышла замуж за воина, за того, кто привык побеждать. И нужно понять и принять то, что для него также важно. Конечно, он любит меня… по-своему. Но ничто на свете не помешает ему воевать, когда он сочтет это необходимым. Военные победы… жена… В какой последовательности существуют в его душе эти понятия?
И еще мне хотелось бы знать: кого он полюбил во мне – просто девушку Кейт или французскую принцессу?.. И полюбил ли?
Отчего уже на второй день после брачной ночи мысли его обратились к войне?
Таким образом, вскоре я, еще не опомнившись от бурных ночей, оказалась одна. Мой Генрих надел доспехи, сел на коня и отбыл. Правда, не очень далеко.
Перед самым отъездом он сказал:
– Я пробуду там недолго. Битва за Санс займет совсем немного времени. Вскоре вернусь к тебе.
– А потом? – спросила я. Он молчал, вопросительно подняв брови. – А потом, – повторила я, – будет опять война?
Он крепко сжал меня в объятиях, затем поцеловал долгим поцелуем.
– Ты жена воина, Кейт. А воин следует по дорогам войны и военной судьбы…
Не оглядываясь, он вышел вместе с братом, герцогом Бедфордом.
Я находилась с матерью неподалеку от Санса.
Признаюсь, меня не слишком радовало ее присутствие, хотя теперь она относилась ко мне не так небрежно, как прежде. Изменилась и ее манера общения со мной. Она перестала мне приказывать. Видимо, королева Англии значила для нее несколько больше, чем просто дочь и французская принцесса. Хорошо это или нет, но я чувствовала некоторое удовлетворение от мысли, что стала сейчас выше по рангу. Мать осталась женой почти уже отстраненного от власти монарха, я – женой победителя.
Мать по-прежнему много времени проводила, возлежа на софе со своими собачками и неумеренно поедая сладости, что уже сказывалось на ее фигуре – она полнела. Интересно, есть ли у нее сейчас любовники и сколько их в одно время? Этого я не знала, но в одном была уверена: страсть к интригам у нее не угасла.
Мне показалось, прошла целая вечность, прежде чем город Санс сдался на милость победителя, на самом же деле война длилась всего шесть дней. Потом Генрих приехал и мы снова любили друг друга. Я думала, он вернется утомленный ратными подвигами, однако он был полон страсти и сил.
Мы провели бурную, но короткую ночь, и я поняла, что все его мысли уже на новом поле битвы, планы которой он сразу же с утра начал разрабатывать со своими военачальниками. Он сказал, что на очереди у них следующий город – Монтюро, недалеко от Парижа. Они должны окружить Париж, прежде чем начать его штурм.
– …Монтюро сейчас в руках арманьяков, – говорил Генрих. – И молодой герцог Бургундский, Филипп, горит желанием принять участие в битве за этот город. Он все еще носит траур по своему убиенному отцу и полон решимости отомстить убийцам. Готов поклясться, при жизни родителя он вряд ли проявлял к нему такое внимание. Но Бог с ним. Молодому человеку не терпится выхватить города из-под власти арманьяков… Дадим ему это сделать… Я же хочу, дорогая, чтобы ты вместе с твоей матерью переехала в Брей-сюр-Сен. Там я смогу чаще навещать тебя.
– Мне бы очень хотелось этого, – сказала я.
– И я желаю того же. Так что начинай готовиться. Но до этого состоится наше триумфальное вступление в Санс.
– Я должна присутствовать?
– Конечно. Разве ты не королева Англии?..
Я часто думала, и тогда и потом, и теперь, когда пишу эти строки, как нелепо, как страшно, что я, принадлежа к побежденному королевскому роду Валуа, въеду в сдавшийся противнику город в роли победительницы. Но Генрих дал мне понять, что теперь я должна быть с ним, а не со своей семьей. Он убедил меня, приучил к этой мысли, не сказав почти ни одного слова по этому поводу.
Архиепископ Санса, тот самый, что освящал наше бракосочетание, ввел нас в город. Он радовался победе английского короля, потому что арманьяки изгнали его ранее из города, а король Генрих восстановил во всех правах.
Под звуки величественного гимна мы вошли в огромный кафедральный собор, где Генрих обратился к архиепископу:
«Недавно, милорд архиепископ, вы вручили мне супругу. Сейчас я возвращаю вам ваш сан и ваше достояние – этот собор».
Несмотря ни на что, день оказался для меня счастливым. Если бы только не продолжалась война, с которой связаны все помыслы Генриха! Я видела, как погружен он в разработку военных планов, как после каждой победы думает о новой, после каждого взятого города – о следующем.
Мы с матерью переехали в Брей-сюр-Сен, где ожидали исхода битвы за город Монтюро, в результатах которого никто не сомневался. Мой отец, в последние дни он чувствовал себя немного лучше, присоединился к нам.
Как приятно и в то же время грустно видеть его – короля и уже не короля, чей титул любезно разрешил ему сохранить мой муж, король Англии, но чьи права на корону уже, в сущности, безвозвратно утеряны. Он лишился и власти, и чести своей. Все решения принимал мой супруг, и после смерти отца он становился полноправным властителем Франции.
Но как же мой брат Шарль, наследник престола? О, ему, бедняге, приходилось хуже всех из нашей семьи – ведь он уже приготовился стать королем. И, лишь слегка отведав вкуса власти, вынужден лишиться ее, да еще так унизительно.
Самое неприятное для меня то, что сейчас он находился среди наших врагов. Помимо того, дурной совет убить герцога Бургундского, которому Шарль последовал, сделал его имя ненавистным для большинства людей Франции…
Мой отец пребывал в крайне упадническом состоянии духа, что явилось следствием недавнего приступа безумия, а также всего происходящего в стране, зато мать была готова к новым интригам. Она почти все время находилась со мной, считая своим долгом, но уже не командирским тоном, а мягко поучать меня, следить за каждым шагом. Однако у меня не возникало ни малейшего желания следовать ее советам, ибо, как уже признавалась раньше, не испытывала к ней ни любви, ни доверия, да и весь опыт ее жизни недостоин ни подражания, ни тем более зависти. Я вежливо выслушивала ее – и только. Поступать же впредь я решила так, как посоветует мой Генрих, как подскажет мне собственное сердце.
Какими долгими казались мне дни в его отсутствие! Их однообразие скрашивали английские придворные, пожелавшие выразить чувство почтения своей новой королеве. Но эти визиты больше радовали мать, нежели меня. Она по-прежнему держала себя как могущественная правительница, от воли которой зависят судьбы страны и подданных, забывая, что у нее не осталось уже ни того, ни другого и что потери произошли не без ее участия. Я же не могла не испытывать чувства жалости и сожаления, что все так произошло.
О, если бы в свое время сторонники бургундцев и арманьяков не оказались столь упрямы, столь мстительны и коварны! Тогда Франция не погрязла бы в гражданской войне, не стала бы похожей на английскую провинцию. Поэтому чувство жалости к матери меркло у меня по сравнению с состраданием к моей стране…
И все же я была тогда счастливой. А такой человек, на мой взгляд, зачастую более остро сочувствует тем, кто несчастлив или только воображает себя таким…
Вместе с английскими придворными к нам прибыла моя новая родственница, герцогиня Маргарет Кларенс, жена родного брата Генриха, оказавшаяся приятной доброжелательной женщиной, поведавшей мне многое об английском королевском дворе, о том, как менялся он с приходом каждого нового повелителя.
– При короле Ричарде II, – рассказывала она, – двор был более утонченным и изысканным. Так мне передавали. Но он становился все проще и скромнее с каждой сменой монарха… Отец нынешнего короля, – продолжала Маргарет, – страдал от угрызений совести: он ведь сверг с престола Ричарда II, а потом по его наущению короля умертвили в темнице. Генриха IV преследовали кошмары.
– От моей сестры Изабеллы, – сказала я, – мне кое-что известно о том, что тогда произошло.
– А, наша маленькая королева. Я слышала, она была прелестным ребенком.
– И очень любила Ричарда. Дети тоже умеют любить.
– Конечно…
– Как вы думаете, Маргарет, – спросила я, желая продолжить разговор о любви, – англичане смогут почувствовать ко мне любовь?
– Не сомневаюсь в этом, миледи.
– Но я же француженка. Из враждебной страны.
– Люди не станут так думать, – отвечала леди Кларенс. – Вы жена короля, а король у нас – идол. Особенно когда возвращается победителем. Увидите, как они будут встречать его, как приветствовать и одобрять все, что он делает. В том числе его женитьбу.
– Хорошо бы, если так, – сказала я.
Она с милой улыбкой взглянула на меня.
– У вас будет много друзей в нашей стране. И я первая.
Я схватила ее руку и молча сжала в своей.
А как-то раз она рассказала мне о своем детстве. В ее семье тоже не обошлось без трагедии, и мы могли посочувствовать друг другу.
Через три года после смерти их отца ее старший брат, ему исполнилось двадцать пять лет, был обезглавлен по обвинению в предательстве; его голову выставили на Лондонском мосту для всеобщего обозрения.
– Но почему? – спросила я, вспомнив о судьбе Луи Босредона, одного из многочисленных любовников матери. – Что он такого сделал?
– Ах, это все из-за отца вашего Генриха, нашего свекра. Когда тот взошел на престол, мой брат остался верным королю Ричарду. – Она глубоко вздохнула. – Если бы победил Ричард, то Генрих IV остался бы без головы. А так… Мой брат встал во главе отряда и отдал себя в распоряжение маленькой королевы.
– О, я вспомнила! – воскликнула я. – Сестра рассказывала об этом. Ее тогда обманули. Заверили, что Ричард жив и на свободе.
– Брат тоже поверил этому, – сказала Маргарет. – Потому что ему показали, правда, издали, человека, похожего на короля Ричарда. Но его нагло обманули. А потом брата схватили, когда он даже не мог оказать сопротивления, и обезглавили…
Наша беседа с Маргарет всколыхнула во мне воспоминания о сестре Изабелле, о ее трогательной исповеди о любви к Ричарду.
Позднее я тоже рассказала леди Кларенс о моем собственном детстве, о сестре Мишель, ныне супруге юного герцога Филиппа Бургундского, союзника Англии; о другой сестре – Мари, посвятившей свою жизнь Богу и оставшейся в монастыре.
Как хорошо, что у меня появилась подруга, кому я могу поверять свои мысли. С ней легче коротать дни в ожидании моего Генриха, она давала мне возможность реже видеться с матерью.
Осада Монтюро продолжалась. Жители города оказывали ожесточенное сопротивление. Возможно, отчасти оттого, что именно в их городе произошло недавнее убийство герцога Бургундского и они знали: вместе с англичанами осаду города ведут сторонники бургундцев, ведомые молодым герцогом, сыном убиенного, и, значит, пощады ждать не приходится.
Битва затянулась, хотя никто не сомневался в ее исходе: Монтюро неминуемо должен пасть к ногам короля Генриха, как и прочие города, как вся Франция.
Будучи прирожденным солдатом, мой супруг не отличался ни жестокостью, ни мстительностью. Он желал победы, но не отмщения; убивал лишь при крайней необходимости, а не всех, кто попадал под руку или в плен. Он умел быть милостивым и великодушным к врагам, а со своими собственными воинами он делил все тяготы и невзгоды, выпадавшие на их долю. Это ставило его в ряды величайших полководцев своего времени и вызывало беззаветную любовь всех солдат, готовность следовать за ним, куда бы он ни позвал.
Благодаря мужеству и благородству короля Генриха побежденный город избежал резни и мародерства, хотя сторонники герцога Бургундского горели беспощадностью мщения.
Генрих мне потом рассказывал, что молодой герцог Филипп разыграл в Монтюро спектакль. Облачившись в траурные одежды, он посетил место захоронения своего отца, того закопали, как простого нищего. Филипп велел покрыть этот клочок земли огромным саваном и зажечь повсюду свечи. В их свете он дал торжественную клятву найти убийц отца и отдать под суд, и этому обещал посвятить свою жизнь и все свое достояние.
– Все выглядело довольно выразительно, впечатляюще, ничего не скажешь, – говорил Генрих, – но, насколько я наслышан, при жизни отца этот юноша не оказывал ему достаточного внимания. Кроме того, зачем забывать, что его родитель тоже повинен в заговоре и подстрекательстве к убийству беззащитного человека – своего родственника, герцога Орлеанского…
Я поведала супругу, как счастлива, что обрела добрую наперсницу в лице жены его брата, и он порадовался за меня.
– Она хорошая женщина, – согласился он со мной, – а Кларенс хороший брат и друг. Я не скрываю, что люблю его больше всех своих родных, хотя многие, возможно, считают Бедфорда более достойным человеком. Но ведь мы не всегда любим других за их достоинства. Сердцу не прикажешь. Наш мир, как и наши чувства, весьма странно устроен.
– Мне кажется, – сказала я, – Маргарет очень страдает, что так редко видит мужа.
– Он солдат, – коротко ответил Генрих. – Как и остальные из нас.
– Как стало бы жить чудесно на земле, если бы все войны сразу окончились! – воскликнула я.
Он добродушно рассмеялся, но я видела, что согласиться со мной он не может. В его глазах вспыхивали мысли о новых сражениях, его взор горел пламенем недавней победы. Я снова с печалью ощутила, что, невзирая на нежность и любовь, которые он испытывал ко мне, его наивысшей страстью всегда оставалась возможность помериться силой с противником и добиться во что бы то ни стало победы над ним. Любопытно посмотреть, подумалось мне, что делал бы он в мире, где нет войн. Каким бы он тогда стал?
Но такого мира, я понимала это уже тогда, быть на земле не могло.
Сразу после взятия Монтюро король Генрих двинул свою армию на Мелун. Он все ближе подбирался к Парижу.
Меня с отцом и матерью и с небольшим количеством прислуги он разместил неподалеку от своего военного лагеря.
Я не могла не удивляться тому, с какой заботой и добротой он относился к моим родителям. Это трогало меня до глубины души. Со стороны никому бы и в голову не могло прийти, что мой отец – король, потерпевший поражение, а Генрих – победитель. Отцу он уделял самое нежное внимание, следил, чтобы тот ни в чем не нуждался.
Выбрав для нас помещение, он сказал мне:
– Жилище расположено так, что твой отец не будет слышать шум битвы. Не хочу, чтобы эти звуки лишний раз расстраивали его. Зато я смогу чаще наведываться к тебе, потому что Мелун не так далеко отсюда. Еще он сказал: – Я знаю, твоего отца успокаивает музыка, а потому велел привезти сюда музыкантов…
Мне оставалось лишь восхищаться вниманием и добросердечностью этого прошедшего воду, огонь и медные трубы воина.
Мелун пал, и осталась следующая цель короля Генриха – Париж, сдавшийся победителю без сопротивления.
Не без душевного содрогания думала я о том, как войду в нашу столицу бок о бок с ее завоевателем.
Генрих, видимо, тоже ощущал некоторое беспокойство, ожидая проявлений враждебности в этом огромном городе, а потому решил войти туда первым, чтобы принять на себя возможные всплески недовольства и погасить их к нашему появлению.
И вот мы с матерью въехали в Париж. Мое сердце клокотало в горле, так боялась я встречи со своим побежденным народом. Однако вино рекой текло по улицам из бочек и водосточных труб, а от приветственных восторженных криков хотелось прикрыть уши.
Какое облегчение я почувствовала! Народ не испытывал ко мне ни капли ненависти за то, что я оказалась в стане завоевателя. Напротив, выказывал любовь, и вполне искреннюю, а не выросшую из страха и опасений, я видела это.
В Париже мы встретили и провели счастливое Рождество. Теперь, я надеялась, наконец-то наступил конец вражде, как внутренней, так и внешней. А что еще можно желать для обеих наших стран?
Набравшись смелости, я заговорила об этом с Генрихом и поняла, как несбыточны мои надежды.
– Франция принадлежит теперь мне, – сказал он. – И, что для меня не менее радостно, ты, французская принцесса, стала королевой Англии. Однако пойми, моя маленькая Кейт: удержать завоеванное тяжело. Потребуются для этого еще большие усилия. Завоевать – это важно, но еще важней – не отдать…
И все же дни Рождества прошли весело, беззаботно. Мы веселились, пели, танцевали и вместе с Генрихом, дуэтом, играли на арфе.
О, если б подобные дни могли длиться дольше!
Но так, увы, не бывает…
Моя новая подруга Маргарет сообщила мне, что, как ей стало известно, жители Англии проявляют беспокойство: им не нравится, что король надолго забросил их и проводит время вдалеке от родной земли. Победа – это, конечно, неплохо, говорили они, и, когда победители вернутся, их встретят с должным почетом, но все-таки Генрих в первую очередь король Англии, об этом не нужно забывать…
– Все эти вести пришли прямо из Лондона, – говорила Маргарет. – Там сейчас Хамфри Глостер, ему Генрих поручил править страной. Мой Кларенс, а также герцог Бедфорд, как ты знаешь, находятся здесь, с королем. – Она помолчала, потом продолжила не очень уверенно: – Хамфри… Он непохож на остальных братьев. Главное для него – кутежи и женщины. Хотя он ученый человек, – добавила она поспешно. – И весьма привлекателен. Но слишком, пожалуй, тщеславен и непомерно высокого о себе мнения. По-моему, он немного завидует Генриху, хотя и не отрицает его достоинств. В общем, он всю жизнь страдает от того, что родился не старшим, а младшим сыном, и…
Она прервала себя. Я закончила ее невысказанную мысль:
– Это звучит несколько угрожающе.
Маргарет пожала плечами.
– Ну что ты, – она старалась говорить небрежным тоном, – просто нужно за ним хорошенько наблюдать… И останавливать, когда он чересчур забывается.
Из Англии все чаще приходили различные сообщения. Генрих запирался у себя в кабинете и внимательно читал их, призывая к себе ближайших советников.
Прошло немного времени, и в один из вечеров, когда мы были совершенно одни, он обнял меня и спросил:
– Тебе нравится путешествовать по морю? Не боишься? – Я с удивлением воззрилась на него, а он продолжал: – Сейчас, зимой, Пролив бывает не очень-то гостеприимен, но необходимо его пересечь во что бы то ни стало.
– Вы хотите сказать… – пробормотала я, – в Англию?
Он кивнул.
– Да. И весьма скоро.
Все у него происходило «скоро»: он терпеть не мог откладывать что-то на потом. Если решил что-либо, то сразу приступал к осуществлению.
– Я должен вернуться на остров, – сказал он. – Мое отсутствие оказалось чересчур долгим. Здесь я сделал все, что мог и хотел. Все-таки главная моя забота и ответственность – Англия…
– А Франция?
– Я назначу твою мать временным правителем.
– Мою мать?! – воскликнула я.
– Думаю, она сможет защитить наши интересы.
Я снова не смогла сдержать удивления, и он стал объяснять мне:
– Дело в том, что наши и ее интересы сейчас совпадают. А кроме всего, она будет править номинально. Я оставлю здесь своего брата Джона. Он станет наблюдать за всем.
– Но ведь моя мать… – пробормотала я, не осмеливаясь продолжить, иначе мне пришлось бы плохо о ней отозваться.
Я все-таки не могла понять решения Генриха. Он ведь знал, как любит моя мать всяческие интриги и как легко умеет переходить из одного лагеря в другой. Она по натуре предательница.
– Милая Кейт, – сказал он спокойно и серьезно, – ты должна понимать, что завоеватели никогда еще не пользовались любовью у тех, кого завоевали. С ними считаются, их терпят лишь постольку, поскольку боятся, как бы они не причинили еще большего несчастья. Поэтому с побежденным народом нужно себя вести осторожно. Его унижает уже сама победа над ним. Мудрый завоеватель должен облегчить, а не усугублять участь побежденного народа. Следуя этому правилу, я и решил назначить твою мать регентом, а Джона – тем, кто будет негласно руководить регентом и, значит, осуществлять власть.
– Вы доверяете Джону?
Он неодобрительно взглянул на меня.
– Вполне. Мне повезло с моими братьями. Томас… дорогой Томас… Я люблю его. И Джона тоже… И Хамфри…
– Который остался вместо вас в Англии?
– Да… Он самый молодой… – Генрих широко улыбнулся. – Бывает порой вспыльчив, не очень управляем… Любит предаваться забавам.
