Текст книги "Тайный брак"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
– Скажите мне правду, – настаивала я.
– Миледи… – проговорил он, – будет чудом, если король проживет еще час или два…
– Брат… где мой брат? – услыхала я его слова.
Герцог Бедфорд, который тоже не отходил ни на шаг от постели, наклонился, взял бессильную руку Генриха.
– Я здесь, – произнес он.
– Джон, – еле слышно сказал Генрих, – ты всегда оставался хорошим братом.
– Да, мой король… Да, мой любимый брат. Я всегда верно служил Англии и тебе.
– Я знаю это, Джон… Ты единственный верный… бескорыстный. Я доверял тебе. Сейчас на тебя ложится честь удержать то, что я завоевал… И еще… Мой сын… мое дитя… Моя Кейт… Охрани их от всего худого, Джон… Она так еще молода… И мой ребенок… Мой Генрих…
Его голос прервался.
– Я сделаю все, о чем ты просишь, Генрих. Положись на меня.
Король еле заметно кивнул и прикрыл глаза. Он выглядел умиротворенным.
В молчании стояли мы около постели, и мне вспомнилось странное предсказание, которое не так давно передали с его слов: «Генрих, рожденный в Монмуте, будет царствовать мало, но сделает много…» Первая половина пророчества уже сбывалась.
Ощущение страха и глубокой потери охватили меня. Одна мысль билась во мне: скорее домой, скорее к моему сыну! К ребенку, потерявшему отца и ставшему, не достигнув еще годовалого возраста, королем Англии…
Я не пыталась уже заглядывать в будущее. Оно и так виделось туманным, таинственным, не предвещавшим ничего хорошего.
Когда я вспоминаю сейчас те дни в Венсеннском замке, меня не покидает ощущение, что я пережила какой-то длительный кошмарный сон. И я страшилась предчувствий, предсказания, так чудовищно сбывшегося.
Я не могла смириться с тем, что Генрих мертв. Ведь он казался таким жизнеспособным, жизнестойким, живучим. Для меня понятней было бы… естественней… если бы он погиб в бою. Но умереть так… почти внезапно… в постели… Трудно в это поверить…
Многое предстояло сделать английской стороне после его смерти… Устроить достойные похороны. Кроме того, следовало дать понять народу Франции, что со смертью великого завоевателя не будет ослаблено английское влияние в стране; что его братья продолжат дела короля Генриха и доведут до окончательной победы.
Интересно, как отнеслись мои родители к тому, что произошло? Без сомнения, в голове матери уже роились всевозможные замысли, один другого изощренней. Что касается моего несчастного отца, то он давно уже оставил надежду на восстановление своей королевской власти и, думаю, не согласился бы нести бремя царствования, даже если ему бы сейчас предложили. Единственное, чего он хотел, – это находиться подальше от всех воюющих и спорящих сторон. Но мой брат Шарль – вот кто, без сомнения, воспрянет духом…
Джон Бедфорд, несмотря на глубокую искреннюю скорбь по умершему брату, взял на себя все хлопоты по устройству похорон. Главным его помощником в этом оказался тот высокий рыцарь, которого я видела возле носилок с умирающим Генрихом и кто неоднократно выражал мне свое сочувствие в дни, последовавшие за кончиной моего супруга.
Я как-то сразу выделила этого человека из остальных придворных. Возможно, потому, что в его умном, открытом и привлекательном лице читались сила характера и честность. А еще мне нравилась его странноватая напевная мелодия речи. Мой собственный английский оставался весьма далек от совершенства; кроме того, я еще с трудом понимала тех, кто говорил не совсем так, как Генрих или другие, с кем я достаточно часто общалась. Оказалось, что этот мужчина родом из Уэльса; его валлийский акцент и музыкальная речь ласкали мой слух, хотя я не всегда разбирала, что именно он говорит. Тем не менее беседовать с ним, расспрашивать о том, что хотелось мне знать, для меня оказалось почему-то легче и приятней, чем с Бедфордом.
Больше всего я стремилась узнать, что происходило под Санлисом перед тем, как Генрих позволил увезти себя с поля сражения, и завела об этом разговор.
– Король, видимо, с трудом принял решение покинуть поле боя? – спросила я.
– Он с огромной неохотой пошел на это, миледи, – ответил человек из Уэльса. – До этого он всеми силами пытался бороться со своей болезнью.
– Вы хорошо знали его? – спросила я.
– Да. Вместе сражались еще при Азенкуре, но и после он не отпускал меня.
– Наверное, был о вас достаточно высокого мнения?
– Я удостоился чести быть ему полезным.
– Расскажите о нем, – попросила я. – Его любили люди… его воины, не правда ли?
– Мне кажется, миледи, ни один король до него не оказывался в таком почете у своих солдат. Думаю, никто не будет и после него. Уверен!
– Вы сами тоже питали к нему любовь?
– Как и все прочие, миледи. Таких людей я еще не знал. По-моему, это величайший воин, который когда-либо жил на земле. Все, кто имел счастье знать его, должны всю жизнь этим гордиться.
– Он был дружелюбен? Строг? Придирчив?
– Всегда добр и великодушен. Люди знали, чего ожидать от него каждую минуту… Быстрых и верных решений… доблести и абсолютной преданности общему делу. Он никогда не ставил невыполнимых задач. «Это сделать сейчас невозможно», – обычно говорил он в таких случаях. Или наоборот: «Это должно быть сделано». И тогда все знали, что и как нужно делать, заранее знали, что победа обеспечена.
– Судя по вашим словам, он само совершенство.
– Он оказался близок к совершенству, миледи, насколько к нему может быть близок смертный человек… и справедливый воин. Некоторые могут сказать, он суров. Да, это правда. Он требовал полного подчинения приказам. Так и должен поступать великий полководец, великий государь.
– Но порой я думаю… – начала я. – Порой мне слышатся вопли детей и женщин, потерявших на войне своих близких… свои очаги… Их стоны преследуют меня временами.
Он с интересом взглянул на меня и ответил:
– Да, понимаю. Вы тоже правы в этом…
– И я не могу не спрашивать себя, – продолжала я, – зачем люди ведут войны? Для чего убивают друг друга?
Его взгляд задержался на моем лице, когда он сказал:
– Король свято верил, что Франция принадлежит ему по праву. Он хотел установить в этой стране лучшее правление, чем прежде.
Он замолчал, видимо поняв, что его слова звучат, мягко говоря, не слишком лестно для моей семьи, если не прямо враждебно.
Я слегка улыбнулась ему, давая понять, что не осуждаю его горячность, и подумала с некоторым удивлением, что, как ни странно, мне хочется еще и еще расспрашивать этого человека, выслушивать его прямые и честные ответы, видеть открытое привлекательное лицо.
А еще мне хотелось услышать из его уст оправдание поступков и действий покойного Генриха – определений, которых тот сам не произнес на смертном ложе, которые не пришли ему в голову. Он ведь и не думал просить прощения у Бога за все те страдания, что по его вине испытали многие люди…
Течение моих мыслей прервалось – я услышала, как собеседник вновь заговорил:
– Миледи, король относился ко всем людям так же строго, как и к самому себе. Но ему несвойственны мстительность или злобность. Он оставался всегда милосердным. Он не разрешал своим воинам неуважительно относиться к женщинам, наказывал за воровство. Он разделял с солдатами все невзгоды их жизни и был примером бесстрашия и доблести в бою.
– Вы делаете из него настоящего героя, – сказала я.
– Он и есть герой, миледи…
Я испытала облегчение. То, что рассказывал этот человек, поддерживало во мне любовь к Генриху, несмотря на все сомнения, которые постепенно поселялись у меня в душе.
С чувством подлинной благодарности я улыбнулась ему и сказала:
– Мы разговариваем не первый раз, но я даже не знаю вашего имени.
Он поклонился.
– Меня зовут Оуэн Тюдор, миледи.
К похоронному обряду изготовили из вываренной кожи фигуру, изображавшую короля Генриха в полный рост и раскрашенную в цвета его одежд. Голову статуи украсили короной, в правой руке она держала скипетр, в левой – державу: золотой шар с крестом наверху.
Изображение поместили в карету, запряженную четверкой лошадей, и процессия тронулась в далекий путь.
Зрелище выглядело внушительным. Впереди ехали представители родовитой знати – такие, как герцог Эксетерский и граф Марч – со знаменами, на которых изображены святые. Следом – четыре сотни вооруженных людей в черных доспехах. В середине отряда находился гроб с телом Генриха. Я следовала немного позади.
Первую остановку мы сделали в Аббевиле, здесь мы отдыхали целый день и еще ночь, и все это время в храме Сент-Ивиан не прекращалась месса за спасение души усопшего.
В конце концов мы прибыли в Кале.
Со дня смерти Генриха прошло уже тогда немало времени, потому что наступило двенадцатое октября, а он умер в последние дни августа.
Затем последовало неспокойное плавание через Пролив; и как я обрадовалась, увидев перед собой белые скалы Дувра! Все это время я думала о своем ребенке. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как я видела его в последний раз. Узнает ли он меня?.. Я тут же одернула себя, поняв всю неразумность своей мысли. Конечно же, нет. Я его оставила совсем крошкой, когда мы расстались. Надеюсь, Гиймот хорошо ухаживала за ним и он совершенно здоров… Но что ожидает ребенка теперь, когда он уже стал королем? Что надумают все эти высокородные люди, стоящие близко к власти?
Никогда раньше я с такой силой не мечтала родиться в обыкновенной простой семье. Тогда я возвращалась бы к своему сыну после долгого отсутствия с куда более спокойным сердцем. Почему люди так жаждут власти, не говоря уже о короне? Ведь и то, и другое приносит столько несчастий…
Как только мы ступили на сушу, снова начались траурные церемонии.
Нас уже ожидали пятнадцать епископов и множество священников в полном облачении. Похоронная процессия двинулась к Лондону.
Пасмурным ноябрьским днем мой муж, английский король Генрих V Ланкастер, был похоронен в часовне короля Эдуарда Исповедника в Вестминстерском аббатстве.
Почти три месяца прошло со дня его смерти, но я все еще не могла привыкнуть к мысли, что Генриха больше нет со мной, что я его никогда не увижу.
Я заказала его статую. Ее изготовили из серебряных пластин, а голову из чистого серебра. Фигуру поставили на гробницу, и надпись на ней свидетельствовала о том, что этот дар от меня.
Когда похоронные торжества окончились, я сделала то, о чем мечтала все время – отправилась в Виндзор к малютке, к новому королю Англии, которому в ту пору еще не исполнилось и года.
Глава 6
ВЕРНАЯ ЛЮБОВЬ
И вот я наконец в моем любимом Виндзоре. Прошло уже больше трех месяцев со дня смерти Генриха. Меня встретили моя верная Гиймот и несколько придворных дам. Мы долго обнимали друг друга, радуясь встрече, сокрушаясь об утрате.
– Он здоров, – первые слова, сказанные Гиймот. – И ожидает вас, миледи.
Я бросилась вверх по лестнице, женщины едва поспевали за мной. Открыв одну из дверей, я увидела своего сына. Он сидел на ковре, держа в руке серебряный свисток, – таким я увидела и запомнила мое дитя после долгой разлуки. В тот момент я позабыла о смерти мужа, о своем неясном и тревожном будущем – решительно обо всем. Я подбежала к нему, опустилась на колени. Он сосредоточенно посмотрел на меня, в его взгляде я прочла удивление, любопытство, вопрос – все, что угодно, только не узнавание. И сразу к моей радости примешалась грусть: мой ребенок забыл меня, я стала ему чужой, он не понимает, кто я такая и что делаю здесь, в детской.
Я схватила его на руки.
– Генрих! – вскричала я. – Мой маленький Генрих! Я твоя мать, я вернулась к тебе…
Нахмурившись, он отстранился от меня, потом повернул головку, ища кого-то глазами, и, увидев Гиймот, сразу успокоился, протянул к ней ручки, издал радостный возглас.
Она обняла его одной рукой и произнесла, указывая на меня:
– Успокойся, мое сокровище. Это твоя мать, она вернулась к тебе, она любит тебя и хочет сама сказать об этом.
Он недоверчиво оглядел меня и снова повернулся к Гиймот. Та опустилась на стул и кивнула, чтобы я села рядом.
– Вот, – сказала она и осторожно посадила ребенка мне на колени. – Так будет хорошо. Правда, миленький?
Сама она опустилась рядом с нами на пол, но мой сын все равно тянулся к ней.
– Бедняжка, – проворковала она, – совсем не знает свою мамочку. Но ведь он такой еще маленький, верно? Как же ему запомнить? Скоро, очень скоро он все поймет. Я правильно говорю, мое сокровище?..
Она оказалась права. Минут через десять маленький Генрих уже почти признал меня. Во всяком случае, перестал дичиться и опасаться, что я могу сделать ему что-то плохое. Он понял, что мы друзья с его дорогой Гиймот, и позволил себя приласкать.
Но я не знала, сумею ли когда-нибудь занять в его душе место, равное тому, что занимала Гиймот; это печалило меня и омрачало радость встречи.
И все же мне стало так хорошо, что я снова среди своих милых служанок и подруг, с которыми так легко и просто можно говорить совершенно откровенно, не взвешивая каждое сказанное слово, не скрывая подлинных чувств.
– Надеюсь, – вырвалось у меня, – нас всех оставят в покое на какое-то время и дадут возможность пожить вдали от всяких дел и треволнений.
На что одна из моих дам, Агнесса, сказала:
– Миледи, вы теперь мать короля. Это уже не то, что просто королева. И вам решать, какими делами заниматься, а какими нет. Во всяком случае, сейчас у вас траур…
Другая дама, Джоанна Белкнап, поцеловала мне руку со словами:
– Мы так скорбели за вас, когда узнали о вашей утрате. Так хотели быть в это время рядом с вами.
– Все случилось так внезапно, – сказал я им. – Кто мог предположить, что Генрих умрет от болезни! Мне казалось… Я думала, он бессмертен… А он ушел от нас так же, как уходят все прочие люди, когда их призывает высшая сила.
Слезы хлынули из моих глаз, и Агнесса поторопилась сказать:
– Мы сделаем для вас все, миледи, чтобы вы так не страдали.
Остальные тоже заверили меня в этом, и, глядя в их добрые лица, слушая утешительные слова, я почувствовала облегчение.
– Слава Богу, у меня есть ребенок, – сказала я, но тут же страшное сомнение закралось в душу. – Вы не думаете, что у меня захотят его сразу отнять? – произнесла я с ужасом.
– Пускай только попробуют, мы все встанем на вашу защиту! – воскликнула одна из трех Джоанн.
– Но ведь он король, – сказала я печально, – а короли, как известно, собственность их страны. О, чего бы я только ни отдала, чтобы он не был королем! Когда думаю, что на эту крошечную голову опустится столь весомый предмет, как корона…
– Не говорите так, миледи! – перебила меня Агнесса. – Она прекрасно подойдет ему! Многие мужчины мечтали бы…
– Корона уже убила его отца, – сказала я. – Вернее, погоня за еще одной короной.
Мои собеседницы в изумлении воззрились на меня, а я продолжала:
– Да, да… Не смотрите так… Он погиб на войне… Из-за войны, которую сам же начал. Если бы он не отдавал всю душу ратным делам, то сейчас бы жил… с нами…
На эти слова я так и не получила ответа и поняла, что, вероятно, мне не следовало произносить их. Кроме всего, они вообще бесполезны теперь – только растравляют сердце, а мне надо думать о ребенке и о том, как дальше жить в новых обстоятельствах.
Женщины продолжали молчать, и я заговорила о другом.
– Расскажите, – попросила я, – что здесь происходило в мое отсутствие?
Собеседницы заметно оживились.
– Главная новость, – сказала Агнесса, – женитьба герцога Глостера.
– На ком же?
– На леди Жаклин Баварской.
– Но ведь она все еще замужем за герцогом Брабантским, насколько я знаю! Как же они посмели?
– Тот брак расторгнут. Так она, по крайней мере, говорит.
Антипапа будто бы сделал это, и она стала свободной.
– Но, вероятно, такой поступок все равно вызвал возмущение у многих?
– Судя по всему, ни герцога, ни леди Жаклин чужое мнение нисколько не волнует.
– Однако ее прежний муж – двоюродный брат герцога Бургундского, – сказала я. – Это может вызвать гнев у них обоих.
– Молодожены, видимо, не собираются ни на кого обращать внимания, – повторила Агнесса. – Впрочем, уже стало известно, что герцога Бедфорда привел в ярость поступок его брата. Ведь бургундцы не те люди, что потерпят вмешательство в их дела. Они тоже наверняка зарятся на владения Жаклин, не так ли?
Меня поразило, как Агнесса разбирается в подобных хитросплетениях, но я не могла не согласиться с ней и утвердительно кивнула.
– Герцог Бедфорд, – сказала Джоанна, – как я думаю, опасается, что из-за этого может потерять в бургундцах союзников… Все эти разговоры я часто слышала при дворе, – добавила она.
– Да, Жаклин и Глостер поступили безрассудно, – согласилась я после некоторого раздумья и потом спросила: – Они очень любят друг друга?
Джоанна язвительно улыбнулась:
– Что касается герцога, – ответила она, – то, как говорят, он безмерно влюблен сразу в четверых: в Эно, Зеландию, Голландию и Фрисландию.
– А Жаклин? – поинтересовалась я, тоже не сдержав улыбки.
– Жаклин влюблена в свою уверенность, в то, что ее новый супруг будет биться, как лев, за возвращение ей утерянных владений.
Я не растеряла еще тогда своей девичьей наивности, потому что спросила:
– Что же, выходит, этот брак исключительно по расчету и ни о какой любви нет речи?
На что более умудренная в жизненных делах Агнесса сказала:
– Разве не таково большинство браков на свете?
Я вспомнила обстоятельства собственного замужества и в некотором смущении опустила голову.
– Вы правы, – призналась я. – Мой брак начинался так же. Правда, не по моей вине. Но совершенно неожиданно он стал по-настоящему счастливым для меня.
– И для короля Генриха тоже, миледи, – сказала Агнесса.
– Да, мы были счастливы. Это святая правда… Когда находились вместе…
Снова слезы навернулись мне на глаза, и мои добрые собеседницы поспешили заговорить о другом.
Мы долго болтали о разных пустяках, и мне стало гораздо лучше, я почувствовала благодарность к моим все понимающим наперсницам.
Прошло не больше недели после моего возвращения в Англию, когда ко мне прибыли посланцы из Франции. Я сразу поняла, что вести, принесенные ими, снова не обрадуют, и с тревогой ожидала начала разговора.
После некоторого колебания, после того, как я попросила их сообщить о цели своего прихода, один из них заговорил.
– Мадам, речь идет о вашем отце.
– Об отце? Что с ним?
На протяжении всей моей жизни с ним связывалось столько одинаково тревожных минут, месяцев и лет, что я не сразу догадалась, о чем еще могут сообщить эти люди.
– Он умер, мадам, – услыхала я.
Я молчала. Перед глазами возник мой бедный отец, как рыдал он при нашей последней встрече. А впервые я увидела его, когда он пришел к нам в комнату для занятий. Я отчетливо видела его широко открытые безумные глаза, слышала крики о том, что он стеклянный и сейчас разлетится на мелкие осколки… А сколько раз он требовал убить его. Голоса посланцев куда-то отдалились от меня. Я видела только, как шевелились их губы. Наконец их голоса прорвались сквозь боль.
– Парижане глубоко скорбят о нем…
Я кивала, не будучи в состоянии сказать ни слова: у меня перехватило дыхание.
– Сейчас он обрел покой, мадам… – услышала я. – Покой, о котором так мечтал при жизни.
– Значит… – ко мне вернулся и голос, – значит, он умер все-таки в Париже?
– Да, ваше величество. Видели бы вы, как люди встречали его на улицах! Это согревало ему сердце. Ведь его всегда любили, даже когда… когда он не мог быть среди них. Когда находился за закрытыми дверями.
Жалость и любовь, подумала я, обычно ходят рука об руку.
– … Он лежал три дня в гробу, мадам, – доходили до меня слова посланцев, – и все, кто хотел, могли увидеть его… Это было в «Отеле де Сен-Поль», в том самом, где он… Сколько людей пришли отдать ему последний долг…
– Да, да… – бормотала я. – Конечно… Его любили… Я знаю…
– Вы бы слышали, как истово за него молились, – продолжал рассказывать один из прибывших. – Народ считал его хорошим человеком. Жалел, что такая страшная болезнь свалилась на него. Люди говорили: если бы не она, Франция стала бы совсем другой. Они просили Бога успокоить его несчастную душу, а многие плакали и уверяли друг друга, что такого доброго короля страна никогда не видела… Теперь у нас будет еще хуже, – так считают люди, они сравнивают свою судьбу с судьбой сынов Израиля, оказавшихся в вавилонском пленении… среди варваров…
Я слушала их и молчала и вдруг заметила, как у них на лицах появилось замешательство. Я поняла, они вспомнили, что я сейчас не столько дочь покойного короля Франции, сколько вдова ее покорителя, узурпатора, владыки «Нового Вавилона». Я уже не принадлежала той стране, в которой родилась.
Посланцы умолкли, не решаясь даже смотреть на меня, но я знала, что они не сказали еще и половины того, что хотели и могли бы сказать.
– Как умер мой отец? – спросила я, нарушив неловкое молчание. – Не слишком он мучился перед концом?
– Говорят, совсем нет, мадам. Он встретил смерть с благодарностью, протянув к ней руки. Ведь он так устал от жизни. Ему выпала жестокая судьба…
Да, подумала я, он все время говорил, что хочет умереть. И в самом деле так мало довелось ему познать и видеть в жизни хорошего. Годы его прошли в непрерывном ожидании новых приступов безумия, к которым прибавилась неуемная боль за поруганную Францию, за странную гибель двух сыновей, за лишение оставшегося наследника возможности утвердиться на троне!.. Он не хотел жить, зная, что на его родовой французский престол взойдет неизвестный ему человек. И им будет – о Боже, Боже! – его собственный внук, сын его родной дочери… Мой сын!..
Только сейчас я с ужасающей отчетливостью поняла, что же происходит вокруг меня… что должно произойти…
Словно откуда-то издалека доносились до меня слова стоявших передо мной мужчин.
– … Его тело отвезли на Сен-Дени, миледи. Герцог Берри держал речь у открытой гробницы… Он говорил: «Будь милосерден, Господь, к несчастной душе высокородного и великолепного Карла, короля Франции, шестого по названию…»
Я удовлетворенно кивнула: он умер королем, как и обещал ему мой Генрих, и никто, к счастью, не нарушил слова, данного моим супругом.
– А когда герцог Берри умолк, – сказал один из посланцев, глядя прямо мне в лицо, – послышались со всех сторон возгласы: «Да здравствует король Генрих! Слава ему! Слава королю Франции и Англии!..»
Меня охватила дрожь, и я поняла, что больше не в силах выносить их рассказ. Сославшись на утомление и головную боль, я попросила их удалиться, поблагодарив за горькую весть. Мне хотелось остаться наедине со своими тяжелыми мыслями. Следовало о многом подумать, многое вспомнить.
Подумалось мне и о матери. Как она там? Ее уже никто не назовет королевой Франции. Для страны это, конечно, небольшая потеря. Я не чувствовала к ней жалости, меня не волновала ее судьба. Я считала, что немалая часть вины за состояние отца, за положение Франции лежала и на этой женщине. А сейчас?.. Что же, сейчас она наверняка продолжает заниматься собой, думать только о себе – о нарядах, любимцах, любовниках… Она не пролила ни слезинки, я уверена в этом, по поводу трагической судьбы супруга и страны, в несчастьях которой повинна.
Ах, но что толку и какая польза от этих тяжких воспоминаний, печальных мыслей! Передо мной моя собственная судьба. Жизнь в новой для меня стране молодой вдовой. Впрочем, кто знает, может быть, меня решат отправить обратно во Францию? Но я ведь мать их короля – поэтому вряд ли они пойдут на такое…
Нужно постараться устремить все мысли в будущее. Думать о сыне. О том, что я могу сделать для своей новой страны. Для его страны…
Я отправилась в детскую и долго стояла там, глядя на мое спящее дитя. На Генриха VI – короля Франции и Англии.
Ко мне в Виндзор прибыл с визитом герцог Глостер.
Как же он все-таки хорош собой! Его брату Джону Бедфорду далеко до него в смысле внешности. Зато мой Генрих был, несомненно, лучше: мужественней, естественней и, конечно, добрее.
У Глостера такая же прическа, какую носил Генрих – коротко стриженные волосы, как и подобает воину. И вслед за королем многие мужчины начали стричься тоже накоротко. Это сделалось своего рода модой. Теперь, наверное, после того, как он ушел от нас, и мода изменится.
Однако в манере одеваться Хамфри Глостер совсем не походил на своего царственного брата. У Генриха в отличие от него не было повода носить такие изысканные наряды – ведь почти все время он проводил со своей армией в походах и сражениях.
Изящная голубая куртка, перехваченная в талии поясом, усыпанным драгоценностями, великолепно сидела на Хамфри. Ее рукава волнами вздымались вокруг предплечий. Длинные остроносые туфли являли тот же цвет, что и куртка.
Войдя, он остановился и некоторое время молча смотрел на меня. В его взгляде я читала смесь раздумчивости и подлинного или наигранного восхищения, с которым он, видимо, смотрел на всех женщин. Глаза его напоминали глаза Генриха, только у моего покойного супруга взор был ясным. У Хамфри уже намечались мешки под глазами – несомненно, следствие чрезмерных плотских удовольствий, в которых он себе не отказывал. Я уже знала, что по характеру и темпераменту он полностью отличался от старшего брата. Да и от остальных братьев тоже. Он любил всевозможные развлечения; вино и женщины занимали много времени в его жизни. Он считался большим любителем, ценителем изящных искусств. Однако сутью его натуры, как я начинала к тому времени понимать, и являлось непомерное тщеславие.
Джон Бедфорд куда больше походил характером на Генриха, хотя вообще-то, на мой взгляд, представлял собой довольно бледную его копию.
– Миледи королева! Моя дорогая сестра! – наконец произнес Глостер, беря мои руки и по очереди целуя их. – Какое печальное время для нас обоих… Какая утрата… Как болит сердце, как страдает оно по моей потере… и по вашей тоже.
– Вы очень добры, милорд.
– Как хотел бы я сделать что-либо, дабы умерить вашу печаль, сестра! Генрих оказался прекрасным супругом, я знаю… Чудесным братом. Нигде и никогда не будет такого, как он!
– Для меня это так, милорд, – ответила я и почти без всякой паузы добавила: – Хочу вас поздравить с браком.
– Как приятно это слышать, миледи.
– Признаюсь, я немного удивилась, узнав о нем, милорд. Все так неожиданно. Генрих и не подозревал об этом.
– Да, это произошло после его смерти.
– Герцог Бедфорд сказал…
Хамфри поднял брови, сделал рукой умоляющий жест.
– Не нужно продолжать, дорогая сестра. Я уже получил от него свою порцию упреков.
– То, что вы сделали, по-видимому, таит некую опасность, милорд? – решилась сказать я.
– Истинная любовь не боится опасностей, – галантно возразил он. – Она потешается над ними.
– Вероятно, вы правы. Однако как отнесется мой родственник, герцог Бургундский, к такому браку?
– Вне всякого сомнения, с яростью и громким неодобрением, – беспечно произнес Хамфри. – Поскольку бедняга Брабант состоит с ним в родстве и Бургундец тоже посматривал на владения Жаклин.
– Полагаю, вы дали ей обещание, что все к ней вернется?
Он с удивлением, но и с приятной улыбкой взглянул на меня и слегка наклонил голову.
– Посмотрим, что будет, – сказала он. – Не станем заглядывать далеко вперед… – Он сменил легкомысленный тон на серьезный и добавил: – Я прибыл к вам не только для того, чтобы выразить соболезнование и почтение, но и с предложением, касающимся маленького короля, вашего сына, за которым в ваше отсутствие я зорко присматривал. Вам известно об этом, миледи?
– Да, и я благодарю вас.
Что еще я могла ему сказать? И какое предложение хочет он и может мне сделать? Я не хотела подавать ему вида, что заволновалась, а потому позволила ему продолжать.
– Для меня это священная обязанность, миледи, – сказал он. – Такой чудесный ребенок. Самый значительный и многознаменательный в стране. Он поможет вам легче перенести утрату.
– Вы правы, милорд, еще раз благодарю вас за все труды.
– Считаться хотя бы временно его опекуном – большая честь и большая ответственность, миледи… Но как приятно было время от времени видеть его… Этого чудесного ребенка…
Он словно издевался надо мной – тянул разговор, не приступая к главному, ради чего пожаловал сюда.
– Видеть его, – продолжал он, – хотели бы многие люди в стране. Какую бы радость они испытали!
– Он еще слишком мал, чтобы появляться перед всеми, – сказала я.
– О нет! – возразил Глостер. – Народ должен как можно скорее увидеть его и приветствовать на улицах столицы. В этом и состоит смысл предложения, которое я имею честь передать вам. Королевский совет уже решил: именно так и следует поступить. Парламент соберется через неделю, чтобы одобрить решение.
– Мой ребенок! – воскликнула я. – На улицах! Перед толпой!
– Да, миледи. Вы проедете по Лондону с сыном на коленях. – В его голосе уже слышался приказ. – Это будет впечатляющее зрелище, – прибавил он, как бы утешая меня. – Обещаю вам.
– Но он… такой крошечный.
– Он король, – сказал Глостер тоном, не допускающим возражений. – Ему следует привыкать к вниманию толпы. И потом, таково решение совета. Думаю, миледи, вам следует начать приготовления к отъезду в Лондон.
Я смотрела на него, не в силах скрыть отчаяния. Кончились мои мирные материнские дни. Новая сила простерла надо мной свою твердую руку.
Итак, я отправилась в Лондон на встречу с парламентом и потом проехала по улицам в карете с ребенком на руках.
Наше путешествие по столице вылилось в настоящее торжество! Как нас встречали жители, высыпавшие из домов! Как все они восхищались ребенком! Приветствия и добрые пожелания в его честь не умолкали! И мой маленький Генрих блестяще вел себя. Ни разу его лицо не сморщилось от плача, чего я больше всего боялась, он только крепче вцеплялся в меня своими крошечными пальчиками. И, наверное, ему очень нравилось его блестящее одеяние из парчи и бархата, он то и дело разглаживал его на себе и радостно бормотал что-то понятное лишь ему одному.
Теперь я уверилась, он твердо знает, кто его мать, и моя верная Гиймот с некоторым сожалением признала, что так оно и есть.
Я чувствовала, люди Лондона искренне любят меня и верны мне; они благодарят за сына, который в свое время заменит им любимого короля – их героя.
Такое настроение народа сопровождало меня в тот день.
Но, увы, мы хорошо знаем, как быстро оно меняется – совершенно непредсказуемо и в противоположную сторону.
Я возвратилась в мой милый Виндзор, полная приятных ощущений от триумфальной встречи в Лондоне, в восторге от того, что сумела вызвать столь бурное проявление любви и верности со стороны простых лондонцев.
Моя печаль, связанная со смертью двух дорогих для меня людей – супруга и отца, начинала развеиваться, однако новая волна беспокойства захватывала все больше: я волновалась за судьбу сына. Все отчетливее я сознавала, как безрассудно с моей стороны рассчитывать, что ребенку разрешат долгое время находиться рядом.
