Текст книги "Тайный брак"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
Некоторое время он молчал, затем медленно произнес:
– Могут быть большие осложнения.
– Знаю. Чего еще ждать от этих людей? Но что именно они могут предпринять?
– Для начала разлучат нас.
– Я не позволю!
– Дорогая, тебя никто не будет спрашивать.
– Но ведь речь идет о всей моей дальнейшей жизни!
– Что с того? Не будь так наивна. Ты же не простой человек, а дочь короля. Вдова короля. Это ставит тебя совсем в иное положение. Более уязвимое и опасное.
– Но почему? Ведь Генрих давно уже умер. И у меня отобрали мое дитя. Наше с ним дитя. Что еще им нужно?
Он не ответил прямо на вопрос. Просто сказал своим мелодичным голосом:
– Нужно тщательно все обдумать.
– Да, конечно, – отвечала я. – Но сначала скажи мне… я хочу услышать это от тебя… Скажи, что мы не расстанемся… что мы должны вступить в брак, Оуэн… Обязаны это сделать во имя будущего ребенка.
Он медленно склонил голову.
– Тогда, – продолжала я, – ничто не сможет испугать меня. Мы будем с ними бороться, Оуэн. С людьми, которые посмеют покуситься на наше счастье, на нашу семью. Что ты скажешь мне?
– Нужно обсудить, как все сделать, – сказал он.
Я бросилась к нему в объятия.
В эти минуты, испытывая ощущение, что мы одно целое, я верила: он, так же, как и я, считает, что сам Господь одарил нас чудом зарождающейся жизни в знак признания нашей любви. Верила: так же, как и я, Оуэн радуется этому событию, несмотря ни на что… ведь это будет наш, его и мой, ребенок, принадлежащий только нам, а не алчному государству, чьей добычей и жертвой он никогда не станет… Однако нам следует быть осторожными, осмотрительными.
– Моя любимая, – Оуэн ослабил свои объятия, – нам следует все обсудить и продумать до мелочей. Мы должны быть благоразумны, предвидеть любое развитие событий… Самое неблагоприятное… И заранее выработать способы, как действовать в том или ином случае.
Я внимательно смотрела на него. Он хмурился, это ему шло, он все равно оставался неотразим. Во всяком случае, для меня… О, как я его любила!
– Если бы только ты не была королевой! – посетовал он.
– Но я королева. Хотя этот титул ничего не значит. Он не дал мне власти, лишь превратил в высокородную пленницу. Поверь, я часто сожалею, что не родилась в простой лачуге, где жила бы бедной, но свободной от всяких обязательств.
Он ласково улыбнулся мне.
– Что ж, ничего не поделаешь. Мы не вольны выбирать, где рождаться. Но мы должны знать, как нам поступить теперь… Итак, мы собираемся жениться, невзирая ни на что. Это первое. Хотим, чтобы у нас родился ребенок. Это второе. При этом мы обязаны действовать так, чтобы никому не позволить помешать нам, испортить нашу жизнь.
– Одного ребенка они уже забрали у меня! – воскликнула я. – Больше я им не позволю такого!
– Не будем говорить о прошлом, – остановил он меня. – Сейчас надобно думать о том, что будет. – Ты – мать короля. Любой твой ребенок может считаться новым претендентом на престол.
– Но почему? Ведь их отец уже не Генрих. Их отцом будешь ты, только ты!
– Я говорю лишь о том, как могут рассуждать люди, о том, что делает наше положение вдвойне опасным. Ведь если в высшем кругу решат, что тебе следует выйти замуж, они сами подберут достойного в их глазах супруга.
– Я ни за что не соглашусь с их выбором!
Он слегка печально улыбнулся в ответ на мой возглас и продолжал:
– Я пытаюсь представить себе, как станут они рассуждать. Если, конечно, захотят это делать… Наших детей может узаконить только брак. Значит, именно против брака обратят они все свои помыслы и силы.
– Но мы должны пожениться, Оуэн! Во имя ребенка, которого я уже ношу в чреве. Никто не посмеет нас разлучить! Никогда!
Он опять грустной улыбкой ответил на мою горячность.
– Мы сделаем это, любимая. Но соблюдая все предосторожности. И ребенок не должен родиться здесь. Ни в коем случае. Это сразу станет всем известно.
– Тогда… – сказала я, – тогда давай убежим отсюда. Поедем в твой Уэльс. Мне так хочется увидеть эту страну, Оуэн. Ее леса, горы…
– Мы нигде не скроемся от них. От Совета баронов, от парламента. А если попытаемся, то лишь укрепим в них уверенность, что мы действительно опасны… Нет, не следует никуда уезжать, Екатерина. Нужно найти способ, как продолжать жить среди них, но своей… тайной жизнью.
– Здесь? У всех на виду?
– Может быть, в более тихом месте. У тебя ведь есть право выбрать какой-нибудь более скромный и удаленный от Лондона замок. Сделать надо так, чтобы это выглядело совершенно естественно… Среди твоих приближенных есть наиболее преданные тебе люди, кому ты абсолютно доверяешь?
– Да! Гиймот.
– Я так и думал.
– И еще все три Джоанны. И Агнесса… И мой духовник Джонас Бойерс.
– Прекрасно. Пускай их будет совсем немного, но самые надежные.
– Пока еще никто не знает о ребенке. Только ты…
– Продолжай хранить это в тайне… Итак, что следует сделать прежде всего – выбрать уединенное место и отправиться туда с небольшим двором.
– Но я ведь должна буду сказать об этом кому-то? Конечно, не Хамфри Глостеру.
– Разумеется.
– Епископу Винчестерскому?
– Он может что-то заподозрить.
– Тогда кому же? Герцогу Бедфорду?
– На наше счастье, он сейчас в Англии. Во Франции дела пошли худо, он приехал, чтобы обсудить их на Совете баронов…
Я не знала, что Оуэн настолько внимательно следит за развитием событий.
Он продолжал:
– Действия Глостера весьма подпортили наше положение. Бедфорд, скорее всего, не сможет увидеться с тобой, да этого нам и не надо. Но ему следует знать о твоем желании жить подальше от большого двора. Думаю, возражать он не станет.
– Все-таки я попытаюсь увидеть его, дорогой.
– Что ж, тогда не нужно откладывать. И помни, место, которое изберешь, должно быть как можно более удаленным, скромным и тихим.
– Так и сделаю… Ох, Оуэн, я уже чувствую облегчение. Только сейчас я поняла, насколько напугало меня все это.
– Успокойся, дорогая…
Мы снова прильнули друг к другу.
– Мы все одолеем, моя любимая, – прошептал он. – Верь мне и надейся на меня. И на Бога…
Глава 8
ТАЙНЫЙ БРАК
Мне всегда нравился Джон, герцог Бедфорд, один из любимых братьев Генриха. «Мой самый надежный брат», – называл его Генрих. Впрочем, возможно, Кларенса, погибшего в бою, он любил больше, однако замечал в нем недостатки, которых не видел у Джона. Кларенс был ревнив. Как и самый младший – Хамфри Глостер. Оба ревновали Генриха к старшинству, к трону, чего совершенно не проявилось в характере Джона. Он был искренне предан венценосному брату, искренне восхищался им и беззаветно любил.
Встретившись с Джоном Бедфордом после значительного перерыва, я сразу заметила, как тот изменился, как постарел. Видимо, волнения во Франции, за которую он чувствовал свою ответственность, давали себя знать.
О нем говорили, что он превосходно выполняет свои обязанности наместника – суров, решителен и при этом справедлив. В последние месяцы мой брат Шарль, который по-прежнему оставался дофином, все чаще поднимал в разных провинциях Франции восстания против английских войск, и Бедфорду, почти потерявшему поддержку бургундцев, приходилось все труднее.
Тем не менее он счел возможным во время одного из своих кратких приездов в Англию нанести мне визит по моей просьбе.
Как всегда, он оставался любезен, но в отличие от галантности его младшего брата Глостера я ощущала его искренность и подлинную доброту.
Он спросил, окончательно ли я оправилась от перенесенной потери, и я так же честно ответила, что чувствую себя намного лучше, нежели раньше.
– Тем не менее, – добавила я, – мне трудно вести жизнь при дворе.
– О да, – согласился он, – столько всяких приемов и прочих торжеств. И рядом с вами нет нашего дорогого супруга и брата. Все эти церемонии только лишний раз напоминают вам о недавней утрате, не дают забыть о ней.
– Вы очень точно описали мое состояние, милорд, – сказала я, на этот раз уже не столь правдиво и искренне.
Он вздохнул. Милый честный человек – до сих пор не мог смириться со смертью старшего брата. Гибель Кларенса он перенес, как видно, намного легче.
– Огромная трагедия… страшная… – пробормотал Бедфорд. И вас она коснулась сильнее всего.
Мы недолго помолчали.
– Вы ведете весьма беспокойную жизнь, милорд, – сказала я с участием. – Вдали от родины, от близких.
– Это верно, – ответил он. – Однако я счастлив в браке.
Я видела его жену всего один-два раза и с трудом припомнила, как та выглядит. Ее звали Анна, она приходилась родной сестрой герцогу Филиппу Бургундскому, что, вероятно, несколько облегчало деятельность Бедфорда во Франции. А впрочем, кто знает? Политика – трудная и головоломная загадка, и не только для меня…
– Очень рада за вас, милорд, – сказала я в ответ на его последние слова о браке. – И не смею злоупотреблять вашей любезностью, зная, как вы заняты все это время. Хотела лишь просить у вас совета.
– К вашим услугам, миледи.
– Я уже говорила, что жизнь при дворе весьма меня тяготит. Я предпочла бы уединение. Слишком много горьких воспоминаний бередит ум… – Он кивнул, соглашаясь со мной. Я продолжала: – Мне подумалось… Если бы я могла на время уехать подальше от королевского двора… от города. Куда-нибудь в сельскую местность. Чтобы зажить простой жизнью землевладельца.
Он слегка улыбнулся, потом серьезно спросил:
– Не усугубит ли такое одиночество ваши страдания? Не погрузитесь вы в пучину отчаяния?
Мне самой стало противно за мои хитрые речи перед этим честным, прямодушным человеком, но что могла я поделать? Ведь решалась моя судьба. И не только моя – моего возлюбленного и нашего будущего ребенка.
Кляня себя за двуличие, я ответила:
– Полагаю, мне будет интересно наблюдать за сельской жизнью. Кроме того, я возьму с собой несколько самых близких мне придворных дам… И кое-кого из прислуги и стражников… Надеюсь, спокойные, уединенные дни пойдут только на пользу и я смогу вернуться к прежней жизни обновленной и поздоровевшей.
– Вы правы, миледи, – сказал он. – Что тут можно возразить? Генрих понял бы вас лучше всех и не стал бы препятствовать. В последних своих словах он завещал именно мне заботиться о вас.
– Знаю. Он был очень добр ко мне.
– Итак, – сказал Бедфорд, – это можно считать решенным. Вы уже думали о месте, куда хотели бы удалиться?
– Я думала о поместье Хэдем.
– В Хардфордшире, если не ошибаюсь? Что ж, вполне спокойные края.
– Как раз то, что мне нужно.
– Но, быть может, какой-нибудь монастырь, миледи?
– О нет. Там как раз могут одолевать всяческие горькие мысли, от которых никуда не денешься.
– Что же, значит, остановимся на Хэдеме.
– Но если я уеду туда, – спросила я нерешительно, – могу я рассчитывать, что меня на какое-то время оставят в покое?
– Об этом я позабочусь, миледи.
– Как вы добры, милорд!
Эти слова вырвались у меня совершенно искренне.
– Я только что говорил, что Генрих завещал не оставлять вас моими заботами. Я дал ему слово и буду держать его, пока жив, миледи.
Я взяла его руку и поцеловала, а он обнял меня и коснулся губами моего лба.
– Поезжайте, дитя мое, – сказал он. – Поезжайте и отдохните от всего… от всех. Я велю, чтобы вас никто не беспокоил в вашем уединении.
– Не знаю, как благодарить вас!..
После его ухода я испытала двоякое чувство: великой радости, что начала осуществляться первая из намеченных мной и Оуэном задач, и стыда за свой обман, за ложь. Хотя это и ложь во спасение.
Теперь следовало начать подготовку к переезду. Первой, кому я сообщила об этом, стала, естественно, Гиймот.
Когда она готовила меня ко сну в тот вечер, я сказала ей:
– Мы отправляемся в Хэдем.
– О! – воскликнула она. – Как хорошо! Там, верно, будет спокойно и тихо. Но, миледи, это не вызовет никакого недовольства?
– Герцог Бедфорд одобрил мое решение. Я сумела убедить его, что для меня это совершенно необходимо.
– Необходимо? Вы ему рассказали?
Я не могла не рассмеяться.
– Гиймот, ну что ты такое говоришь? – И уж без всякого смеха добавила: – У меня будет ребенок.
– Что вы делаете? Как можно? – воскликнула она в ужасе. – Как вы скроете от всех его рождение?
– Еще не знаю. Но я хочу своего ребенка.
– Но он ведь будет…
Я поняла, о чем она говорит, а потому закончила фразу вместо нее:
– Он будет совершенно законным. Мы с Оуэном поженимся.
Она только молча качала головой. Со страхом, но без тени осуждения.
– Когда… – спросила она потом. – Когда и где?
– Если ты говоришь о ребенке, Гиймот, то в Хэдеме, куда мы вскоре отправимся. Там, в тиши лесов и полей… через семь месяцев.
Она прикрыла лицо ладонями.
– О, миледи… О, моя девочка… Что с нами со всеми будет?
– Говоря честно, сама не ведаю этого, Гиймот, – ответила я. – Но знаю одно: я собираюсь стать супругой Оуэна и хочу, чтобы наш ребенок на сей раз остался только нашим… моим… Чтобы принадлежал матери, а не стране, не короне…
– Но как же… вы… королева?
– Король умер, Гиймот. И королева я сейчас только по титулу… на словах. Я не желаю быть замешана ни в чьих политических играх. Хочу жить своей жизнью… с Оуэном, с моими детьми, если они будут.
Она смотрела на меня со слезами на глазах.
– Я чуяла, – призналась она, – чуяла, что рано или поздно это случится… Когда же мы едем в Хэдем?
– Немедленно, – сказала я. – Начинай сборы.
Три Джоанны и Агнесса встретили весть о нашем отъезде с воодушевлением. Их давно уже начали беспокоить слухи, распространявшиеся вокруг нас. Особенно после того, когда во время состязания Оуэн упал мне на колени и что-то в нашем поведении насторожило особо падких на различные сплетни и слухи. Впрочем, на этот раз ни о каких домыслах не могло быть речи – все оказалось чистой правдой.
Потому мои добрые наперсницы считали самым лучшим решением уехать в дальнее поместье, подальше от любопытных глаз, от пересудов. Когда же они узнали от меня о главной цели переезда, их решимость помочь и сочувствие удвоились. Если не утроились.
Одна из Джоанн сказала, что с особой тщательностью предстоит подобрать слуг. Только самых проверенных, самых преданных.
– Лучше пусть их будет совсем мало, – предложила она, – чем если среди них найдется предатель…
Другие тоже не оставляли меня своими добрыми советами и пожеланиями.
О, как я любила их всех! Как была им благодарна, моим верным друзьям и помощницам! Ведь они прекрасно знали, что подвергают себя огромному риску, и вместе с тем, ни минуты не колеблясь, всей душой и сердцем разделяли опасный и для них путь.
С их помощью я быстро отобрала нужных и надежных людей, вскоре мы простились с Хардфордом и наш кортеж был уже на пути к Хэдему.
Мне сразу понравилась эта старая усадьба, я чувствовала себя там счастливой, как никогда. Так мне казалось, по крайней мере.
Я жаждала, чтобы как можно скорее состоялась церемония моего вступления в брак, Оуэн хотел того же самого, но меня, помимо всего, беспокоила мысль о том, как отнесется к этому мой духовный отец Джонас Бойерс, с которым я еще не делилась своими намерениями.
Однако мои колебания не могли быть долгими, и в один из дней, вскоре после прибытия в Хэдем, я набралась смелости и обратилась к нему.
– Мой дорогой Джонас, должна вам признаться, что нахожусь в большом затруднении. У меня будет ребенок.
Он посмотрел на меня в ужасе, но не сказал ни слова.
Я продолжала:
– Мне необходимо, как вы понимаете, сочетаться браком с отцом ребенка, с человеком, которого я люблю и который любит меня… Прошу вас помочь в этом, но если для вас затруднительно… Тогда что же… Хотя, по правде говоря, не знаю, кому еще могла бы сейчас довериться так, как вам…
Он побледнел еще больше и сжал губы, по-прежнему ничего не отвечая.
– Имя этого человека Оуэн Тюдор. Мы любим друг друга, и нам нужно пожениться, чтобы ребенок не стал незаконнорожденным… Кроме вас, мне просить некого… О, я знаю, это опасно… Для меня, для Оуэна, для вас… Потому не смею приказывать, а только прошу. Решение за вами. Я отдаю себя на вашу милость.
Он медленно произнес:
– Это может считаться изменой. Предательством. Вы знаете?
– Знаю. И потому мы намерены держать наш брак в строгой тайне… Я никто в этой стране, Джонас, – продолжала я. – У меня отобрали первого ребенка… Я всего лишь прошу вас… Но если вы…
– Если брак не будет заключен, – прервал он меня, – то ваше дитя… Но если он будет заключен…
Я тоже не дала ему договорить.
– Понимаю, что прошу слишком многого, и вы вправе отказаться… Прекратим этот разговор, дорогой Джонас. Мы попробуем найти другого священника… если сумеем.
– Нельзя обращаться к чужому человеку, – сказал он решительно. – Это опасно.
– Разумеется. Но я готова на любой риск ради моего будущего ребенка.
Он в отчаянии покачал головой.
– Ваша милость хорошо понимает, что делает и к чему все это может привести?
– Вполне понимаю, Джонас, мой дорогой исповедник. Понимаю и потому искренне прошу забыть о нашем разговоре и о моей просьбе, выполнение которой опасно для всех нас. Я полностью сознаю это. Но я также знаю, что не существует закона, запрещающего женщине вступить в брак. Однажды я уже сделала это по государственным соображениям. Теперь хочу сделать то же – по любви.
Он молча выслушал мою краткую горькую исповедь и некоторое время продолжал молчать. Потом сказал, что хочет остаться один и помолиться.
Я ушла, глубоко подавленная. Конечно, я понимала: моя просьба повергла его в смятение – он ведь всего-навсего человек… И если станет известно, что он скрепил и благословил наш брак, то, вероятно, осужден он будет наравне со мной и с Оуэном… Я понимала это… И все же испытывала горечь и досаду…
На следующий день он прислал за мной слугу и попросил прийти к нему.
Я ожидала услышать подтверждение отказа, сопровождаемое объяснением, суть которого мне уже заранее известна.
Джонас Бойерс встретил меня такими словами:
– Миледи, я много думал о вашей просьбе. Я много молился. И, мне кажется, Бог указал на мои обязанности.
– Что ж, – сказала я, – поступайте, как подсказывает вам совесть. Поверьте, мое отношение к вам нисколько не изменится.
– Миледи, – продолжал он, – вы доверили мне заботиться о вашей душе, и я делал это в меру своих слабых сил. Но я не могу теперь, когда ваша душа так страждет, оставить ее без совета и помощи. А потому готов вместе с вами разделить опасность и совершить то, что полагается совершать в подобных случаях священнику.
– О, Джонас! – вскричала я, разражаясь слезами. – Спасибо… спасибо… Но вы хорошо подумали?
– Господь благословил меня. Ради ребенка… – Он положил чуть дрожащую руку мне на плечо. – И ради вас, дитя мое.
– Смогу ли я забыть то, что вы решили сделать для нас? – сказала я. – Несмотря на опасность, которой подвергаетесь?.. О, меня уже гложет совесть!
– Миледи, – отвечал он сухо, – вы должны сочетаться браком, а я обязан провести эту церемонию. Мы все будем молить Господа защитить нас, ибо в Его глазах, я убежден в этом, мы не совершили никакого греха. Напротив, грешно не поступить так, как мы собираемся… Итак, с точки зрения Неба, мы безгрешны. Однако государство может посчитать иначе. Что же, значит, наши глаза и души должны быть устремлены к Небу, а не к земле. Истинный грех – только тот, что против Бога.
Меня переполняли радость и благодарность.
– Да! – воскликнула я. – Будем молиться, чтобы Господь охранил нас, чтоб на то стала Его воля!..
И наступил тот незабываемый день, когда мы с Оуэном были объявлены мужем и женой, и произошло это в усадьбе Хэдем, в ее верхней комнате, превращенной ради этого события в часовню.
Свидетелями брачной церемонии были только самые близкие друзья, что, как и мы, хорошо понимали рискованность происходившего на их глазах, знали, во что вовлечены вместе с нами. И мы дали обет молчания – хранить все в глубочайшей тайне. В тайне, в секрете от всех – близких, дальних, хороших, плохих… От всех.
Что касается меня, я чувствовала себя слишком счастливой для того, чтобы размышлять о подстерегавших нас опасностях, и мечтала о своем еще не рожденном ребенке.
Все последующие месяцы, ожидая мое дитя, я пребывала в умиротворенном состоянии духа – мыслями только с ним. А также – с Оуэном.
Я пришла к убеждению, что нынешним своим счастьем обязана тому, что было в моей судьбе раньше, а потому ни о чем случившемся в прошлом не жалела.
Что касается настоящего или ближайшего будущего, я не могла и не хотела размышлять ни о чем плохом или страшном, отбросила я и думы об осторожности, и все мои мысли сосредоточились на нашей любви, на ребенке.
К его рождению уже вовсю шли приготовления. Гиймот, Агнесса и все три Джоанны сидели рядышком целыми днями. Беседуя о детях, они снова, как шесть с лишним лет назад, готовили крошечные одеяния, подушечки и одеяльца.
Милое мое дитя, говорила я себе, глядя на эту мирную картину, кто бы ты ни был, мальчик или девочка, я никому не отдам тебя; с тобой будут и мать, и отец, любящие, верные…
Я невольно обращалась мыслями к своему детству, вспоминала несчастного отца, тоже любящего, но бессильного воплотить свою любовь в действие… Мелькала мысль о матери… Как она сейчас? На чьей стороне? Какие плетет интриги? Или уже успокоилась и занимается только своими собачками и туалетами? А мой слабовольный брат? Продолжает мечтать о восшествии на престол? О победе над англичанами? Безнадежные мечтания… Хотя… кто знает…
Однако воспоминания о родных теперь не бередили душу, их не окрашивали никакие чувства, а потому они легко и бесследно исчезали. Я с волнением думала – нет, не о грядущих опасностях и бедах, а о том чуде, что вот-вот должно со мной произойти. А что может быть божественнее для женщины, чем рождение крошечного создания, плода ее любви, ее собственного продолжения?.. Дай Бог, чтобы все прошло благополучно…
Быстро и радостно шли и проходили блаженные, спокойные дни моего ожидания. И наконец подошла пора. Я уже знала, как это бывает, как должно быть, а потому встретила наступление родов спокойно. Знала о боли, которую испытаю, но также и о чувстве бесконечного облегчения, когда родившееся дитя прильнет к моей груди.
Верные мои друзья… Они находились все время со мной рядом… Они отыскали надежную повитуху, на молчание которой можно было положиться. Да она и не знала толком, у кого принимает роды, чей сын оказался у нее на руках.
Да, это был сын! Еще один сын. Прелестный здоровый ребенок, как две капли воды похожий на Оуэна. Так мне показалось с самого начала, с первого взгляда, и все улыбались и соглашались со мной.
Помню, я прошептала тогда, обращаясь к Гиймот:
– Мой муж рядом, ребенок у меня на руках… Ты видишь сейчас перед собой самую счастливую женщину во всей Англии.
Решено было назвать его Эдмундом. Крестил его здесь же, в Хэдеме, Джонас Бойерс. Первой его няней стала, разумеется, Гиймот, но и меня никто не отстранял от материнских обязанностей, как то случилось, когда родился мой первенец.
Маленький Эдмунд всецело мой, я никому не позволю забрать его. Во многом новые, но какие прекрасные ощущения!
Несколько недель мы пребывали в полном блаженстве – я и все окружавшие меня, – почти позабыв о мире вокруг, о том, что его треволнения и заботы неизбежно коснутся и нас. Причинят боль…
О происходившем в мире мы узнавали только из разговоров с жителями ближней деревни, куда время от времени выезжал Оуэн. Сначала они неохотно вступали с ним в беседу, но вскоре приняли почти за своего и стали достаточно откровенны.
Я же не выезжала никуда ни до родов – чтобы не была заметна беременность, ни после них, и все мои прогулки ограничивались садом, окружавшим дом.
Мы думали, как объяснить появление ребенка, и решили, что самое простое – говорить, будто он принадлежит одной из моих приближенных, которая, если до того дойдет, должна будет признать его своим. Правда, мы горячо надеялись, что такого не потребуется, но Оуэн настаивал, чтобы мы продумали и предусмотрели все мелочи, от которых зачастую может зависеть наше благополучие.
Наступил день, когда он принес нам из своей поездки за стены усадьбы весьма тревожную новость.
Стало известно, что Глостер, вновь принявший на себя после отъезда Бедфорда во Франции обязанности наместника, решил провести через парламент ряд законов, в том числе о браке.
– Такое впечатление, – сказал мне Оуэн, – словно герцог что-то подозревает, потому что в одном из этих законов упоминается твое имя. Вернее, твой титул. Хотя, конечно…
– Говори же, – взволнованно воскликнула я.
– Закон грозит ужасным наказанием тому, кто посмеет без согласия короля или Королевского совета жениться на вдовствующей королеве или любой другой высокородной женщине, владеющей землями от английской короны.
– И что это означает?
– Что никто не должен узнать о нашей тайне, дорогая, о тайной жизни королевы.
– Но если Глостер уж…
– Он не может знать о нашем браке, – перебил меня Оуэн. – В крайнем случае ему успели доложить о моем падении к тебе на колени.
– Неужели этого могло быть достаточно?..
– Для слухов и сплетен нет правил, границ и норм.
– Оуэн… Когда вот так… когда я думаю об этом, становится немыслимо страшно… особенно за тебя… Что могут сделать тебе, любимый?
– Сначала они должны меня поймать, – ответил он с легкой улыбкой.
– О, мой дорогой! Давай возьмем Эдмунда и уедем отсюда! К тебе в Уэльс… куда угодно!
– Это сразу возбудит или подтвердит их подозрения. Да и никто не позволит королеве сделать это.
– Уедем как обыкновенные люди!
Он покачал головой.
– Невозможно.
– Что же ты предлагаешь? – спросила я в отчаянии.
– Успокоиться, оставаться на месте и быть настороже. Другого выхода у нас нет сейчас, дорогая Екатерина.
После этого короткого разговора беспокойство вновь поселилось в моей душе и уже не уходило оттуда.
На несколько недель темная туча несчастья нависла над нами. Мы со дня на день ожидали громового удара, поскольку приходили к мысли, что Глостеру известно о нас, иначе он не стал бы проводить в парламенте подобный закон.
Но время шло, ничего плохого не происходило, и я постепенно успокоилась. Дни стали казаться светлее, голоса приятнее и радостнее. Я по-прежнему почти не покидала моего малыша, но находила время для шитья вместе с моими дамами и для долгих дневных бесед с Оуэном, который, как и раньше, радовал меня светлым умом, музыкальным голосом и полнотой чувств. Я стала выезжать со своими приближенными на короткие прогулки за стены усадьбы, однако помнила об осторожности и потому всегда держала Оуэна, если он бывал с нами, только на расстоянии.
Что касается Глостера, то ему, видимо, хватало своих дел и забот – так считал Оуэн. Перечислить их я могла не задумываясь: вражда с Уориком; скандальный роман с леди Элинор Кобэм; корыстный брак с Жаклин и поражение, которое он потерпел, так и не сумев завоевать принадлежащие ей земли. К этим проблемам прибавилось и то, что Жаклин окончательно развенчала его, во всеуслышание заявив, что никогда не состояла с ним в законном браке, а все свои земли считала и считает собственностью герцога Бургундского, во владение которого они могут перейти в любой момент. Словом, она смирилась и сдалась на милость сильнейшего.
Все это не усиливало обаяние распутного герцога, да и само его беспутство уже основательно поднадоело людям, и они наконец начали усматривать в нем дурной пример для подражания. Он терял былую популярность.
– Будем надеяться, – говорил мне Оуэн, – что ему по-прежнему не до нас, у него более серьезные неприятности, чем те, которые доставляем мы.
– Но верить ему все равно нельзя, – отвечала я. – Как было бы хорошо, если б он вместо Бедфорда отправился во Францию. А Джон вернулся бы сюда.
– Этого не будет, – объяснял мне Оуэн. – Глостер и так достаточно подорвал положение англичан. Никогда его не пошлют туда наместником.
– Куда угодно, лишь бы он не угрожал нам!
– Наша задача перехитрить его, дорогая. А для этого в первую очередь следует соблюдать осторожность и еще раз осторожность. О чем я не устаю напоминать.
– А я не устаю соблюдать ее, – улыбнулась я. – Но от Глостера можно ожидать всего, чего угодно.
– Я тоже, – ответил Оуэн без улыбки.
Шли дни, недели, месяцы, но ничего дурного, слава Богу, не происходило. Мы решили, что Глостер, издав закон о страшном наказании за брачный союз с особами королевского рода, успокоился, решив, что запугал уже всех осмелившихся посягнуть на мою руку, и что теперь может заняться более важными государственными делами.
Усадьба Хэдем оказалась для нас прекрасным убежищем. Сам дом был слишком мал для того, чтобы устраивать в нем балы или приемы, что тоже хорошо. Никто не тревожил нас своими визитами, и люди, как я надеялась, постепенно забывали о существовании королевы-матери, то есть о моем. Если же у кого-то и появлялись поползновения навестить меня в моем уединении, я всеми силами и под разными предлогами старалась не допускать этого.
Даже Оуэн, более осторожный и подозрительный, чем я, почти совсем успокоился.
– Глостер с головой погрузился в свару с Бофортом, – говорил он. – Теперь, когда тот принял из рук папы кардинальскую шапку, герцог не успокоится, пока не найдет способ чем-нибудь уязвить его. А Бофорт в свою очередь не останется в долгу.
– Думаю, еще больше времени и сил, – отвечала я, – займет у него новая жена. Не могу понять, зачем он женился на Элинор Кобэм? И вообще почему до сих пор ему разрешают занимать первое положение в стране?
– Меня тоже это немного удивляет, дорогая, – сказал Оуэн. – Но не забывай, он брат короля.
– Бедфорд тоже брат Генриха. О, если бы Бедфорд находился сейчас здесь!
– Ему нельзя покидать Францию, на нем держится весь хрупкий союз с ней. Если бы не его связь с Бургундским домом через брак с Анной, сестрой герцога Филиппа, нам бы не удержать твою страну в своих дружеских объятиях.
Я не без удивления услышала иронию в ответе Оуэна, чего раньше за ним не замечала; но ведь все люди меняются – мудреют или глупеют с возрастом. Однако меня мало интересовала политическая подоплека его слов.
– У них счастливый брак, – сказала я. – Они по-настоящему любят друг друга. Я рада за них. Это важнее, чем союзы со странами!
– У тебя доброе сердце, и ты великодушна, дорогая.
– Наверное, оттого, что сама счастлива… О, как прекрасно, Оуэн, что у нас хватило смелости и решимости совершить то, что мы совершили! – воскликнула я. – Подумать только: мы могли отвернуться от своего счастья! Убояться его!
– Но мы не сделали этого. И никогда не пожалеем, – сказал он.
– Никогда! Что бы ни случилось в будущем, я не променяю минуты и часы нашего счастья ни на какое спокойствие, – отвечала я.
…Шли дни, по-прежнему наполненные чувством счастья. Нет, не счастья – блаженства! Возможно, наше ощущение не оказалось бы столь острым, если подспудно, не всегда осознанно, в наших головах не жила бы мысль, что этот покой вдвоем недолговечен…
