Текст книги "Тайный брак"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Я всячески пыталась успокоить себя: все это ерунда, не стоящая серьезных размышлений. У Генриха проявился непонятный каприз, который натолкнулся на мое глупое упрямство. Вот и получилась вся эта неприятная история. Что же касается непонятных слов, якобы произнесенных им, то мало ли что могло почудиться этим мужчинам, когда они стояли перед королем, тем более после утомительного путешествия.
Однако все попытки уговорить и успокоить себя оказались напрасны. Чувство вины корежило мою душу, я не знала, куда деться от тревожных мыслей; они гасили мою радость, мою гордость матери, родившей сына и наследника престола.
Живи этой минутой, твердила я себе. У тебя появился маленький сын. Будущий король Генрих VI. Думай только о нем… Но тогда меня начинала терзать мысль, что это ненадолго. Вскоре моего мальчика заберут от меня, чтобы воспитывать в другом месте и в другом окружении, как положено принцам, особенно если им предстоит взойти на королевский престол. Ему постараются дать все, что только возможно… Все, кроме материнской любви… Значит, не нужно, убеждала я себя, омрачать недолгие дни пребывания с ним пустыми терзаниями. Из-за странных мелочей, не стоивших выеденного яйца.
Одним из моих преданных друзей стал в это время Джонас Бойерс, магистр философии, исполнявший должность моего духовника. Я верила ему, он располагал к себе настолько, что я могла свободно говорить с ним обо всем.
Однажды я решилась:
– У меня тяжкий груз на душе, Джонас. Может, все это чепуха, но он давит и беспокоит, и это выше моих сил.
– Тогда расскажите обо всем, – предложил он.
И я начала так:
– До того, как отправиться во Францию, король озабоченно говорил со мной о нашем будущем ребенке…
Джонас согласно кивнул.
– Знаю. Его это весьма беспокоило. Я слышал от него, как он ждет мальчика. Именно мальчика. Наследника. И я рад, что Бог услышал его молитвы.
– Но перед самым отъездом, – продолжала я, – король сказал мне, чтобы ни в коем случае ребенок не появился на свет в Виндзоре. Однако…
– Однако вы не послушали его, не так ли? – сказал Джонас.
– Я… просто не понимаю, – пролепетала я. – Вовсе не хотела делать наперекор. Но Виндзор так полюбился мне. Здесь мне так хорошо и спокойно. И я отправилась сюда, как только король уехал… И очень скучала без него… думала все время о нем, о ребенке. О будущем ребенке.
– Это естественно, миледи.
– И я… я не уехала из Виндзора, когда пришла пора родить… Намеревалась уехать, клянусь вам, но не смогла… Что-то задерживало меня.
– Но ведь вы сами хотели там быть? Вам нравилось?
– Да… да, конечно. Однако я ни на минуту не забывала о воле Генриха… Говорила себе, что вот-вот уеду… И оставалась на месте.
– Вас что-то удерживало? – спросил он.
Я задумалась.
– Да, – потом согласилась я. – Пожалуй, так.
– Король уже знает об этом?
– Один из первых вопросов, который он задал посланным к нему людям, – это где родился ребенок.
– И что произошло, когда ему сказали?
– Он произнес странные слова… Если верить тому, что мне передали… Сказал, что он, Генрих, рожденный в Монмуте, будет царствовать мало, но сделает много, Генрих же, рожденный в Виндзоре, будет править долго, но потеряет все. Отчего он так сказал?
– Вероятно, произнес какое-нибудь старинное предсказание, – ответил Джонас Бойерс после некоторого раздумья. – Быть может, до отъезда его посетили некие предчувствия, из-за чего он и не хотел, чтобы ребенок родился в Виндзоре.
– Все это загадочно, – сказала я. – И тревожно.
– Но что он имел в виду, когда говорил о своем недолгом правлении? – продолжал размышлять вслух Джонас. – Он король больших дел. Его любит народ. Он вполне здоров и должен царствовать многие годы, а уж потом… в положенное время… другой Генрих наследует его трон.
– Но все же почему… – Меня продолжала занимать и пугать эта мысль. – Почему я осталась в Виндзоре? Словно какая-то сила удерживала меня и помешала уехать, выполнить наказ моего супруга? Если б я только знала о предсказаниях… О, тогда бы ни на минуту не задержалась!
Снова Джонас ненадолго задумался и потом произнес:
– Если предположить, что оно было… это предсказание… тогда мы должны прийти к мысли и согласиться с ней, что сам Господь распорядился, чтобы все произошло именно так, а не иначе. И что вы, миледи, ничего не смогли бы сделать, даже если очень пытались, чтобы изменить то, что предначертано самим Богом.
Но я не могла принять то, о чем говорил мой друг и духовник.
– О, мне все равно необходимо было уехать из Виндзора! – продолжала я в отчаянии. – Как я могла допустить, чтобы мой сын родился там?! Чтобы он назывался Генрих Виндзорский!
В свою очередь Джонас повторил уже сказанное им.
– Чему суждено быть, того не миновать, – пытался он утешить меня. – Конечно, если бы вы заранее знали о предсказании, то поступили бы, вероятно, иначе. И Провидение, видимо, не желало, чтобы вы знали об этом… Так что постарайтесь забыть обо всех неприятностях. Быть может, все не так серьезно. Просто одна из фантазий короля.
– Он вовсе не склонен к фантазиям, – возразила я.
– У всех у нас они временами появляются, – мягко сказал он.
– Как я хотела бы понять, что все это означает! – простонала я.
– Пути Господни неисповедимы и загадочны, – отвечал Джонас. – А поступки людей подчас странны и необъяснимы. Нам же остается молиться о благополучии короля и его сына.
К этому я была готова со всем рвением, на какое способна.
Прошло некоторое время, и я успокоилась на мысли, что и в самом деле моим Генрихом обуревали какие-то мимолетные фантазии, которым не суждено сбыться, ибо все, что сейчас происходит в моей жизни, прямо противоположно любым нелепым предсказаниям. У меня сильный, отважный, любящий супруг, замечательный здоровый ребенок…
И я должна не терзаться попусту, а радоваться, что все обстоит именно так.
Крещение моего сына проходило, как подобает в королевских семьях, когда рождается наследник трона. Мне казалось странным, что награждают титулами такое крошечное создание, и я сказала об этом Гиймот, но она ничего другого и не ожидала.
Генрих еще ранее избрал в крестные отцы ребенка своего брата Джона, герцога Бедфорда, а для свершения обряда – епископа Винчестерского, Генри Бофорта. Высокая честь стать крестной матерью была оказана Жаклин Баварской, которая очень этим гордилась. Она полагала: такой выбор должен, несомненно, означать, что король Генрих благоволит к ней, а значит, она сможет рассчитывать в ближайшем будущем на его помощь в возвращении утраченных земель.
Что касается маленького Генриха, то с гордостью могу отметить, что он вел себя в течение всей церемонии на удивление спокойно, даже с немалым достоинством, и все им восхищались.
Прошло несколько месяцев, довольно безмятежных, а затем в моей жизни наметились приятные изменения, о которых я втайне мечтала: мой Генрих прислал мне повеление присоединиться к нему во Франции.
Сначала я хотела ехать туда с ребенком. Стоял уже май, и море, надеялась я, будет на этот раз спокойным, не таким, как в том феврале, когда мы с Генрихом отплыли из Франции. Но потом подумала о путешествии по суше, долгом и утомительном, и поняла, что ребенок может не выдержать долгого пути. Итак, следует оставить его в Англии.
Впрочем, напрасно я ломала голову, мучаясь, как поступить. Как я узнала позднее, Государственный совет все равно не позволил бы мне увезти сына из Англии.
Этот же совет решил, что на время нашего с Генрихом отсутствия ребенок будет находиться на попечении своего дяди Хамфри, герцога Глостера.
– Вы расстаетесь с малышкой, – утешала меня Гиймот, – зато будете рядом с вашим супругом-королем.
Я не стала говорить ей, что хотя очень соскучилась по мужу и по его ласкам, но ничто и никто не заменит мне моего ребенка. Кроме всего, я знала, что для Генриха главная забота – его армия, его военные дела, и видеть мужа мне суждено лишь урывками и не часто.
Перед самым моим отъездом ко мне пожаловал герцог Хамфри Глостер.
Чрезвычайно любезно он заверил меня, что нет причин беспокоиться о сыне – все, что необходимо, будет для него сделано. Разумеется, сам он мало что понимает в уходе за младенцами, заметил он с улыбкой, но уже назначены опытные служанки и няньки, не говоря о кормилице.
Я сказала ему, что оставлю при сыне свою верную Гиймот, и он не возражал.
Жаклин последние дни тоже стала проявлять повышенный интерес к своему крестнику, хотя я сомневалась в глубине души в искренности ее чувств. Что-то в этой женщине настораживало меня.
Кажется, впервые Жаклин и Хамфри встретились именно возле колыбели моего сына – что вполне естественно: ведь они оставались его попечителями, и кто знает, как долго придется им выполнять эти обязанности.
Мне бросилось в глаза, что они довольны знакомством. Хамфри терпеливо выслушивал жалобы Жаклин на судьбу, которые та почти сразу обрушила на него, и даже успокаивал ее.
– Моя дорогая леди, – говорил он, – понимаю, как вы страдаете, и вполне сочувствую. Ваш дядя настоящий негодяй. А ваш муж… Как он мог допустить все это?!
– Он больше мне не муж! – отвечала Жаклин. – Мы разведены. Папа римский признал наш брак недействительным.
– Папа согласился на это?
– Дал благословение.
– Тот, кого называют «антипапа»?
– Так или иначе, он оказался хорошим другом, – ответила Жаклин.
– Что ж, если так, не стану применять к нему этот титул.
Они оба рассмеялись. Прежде мне не случалось видеть Жаклин в таком веселом настроении.
Снова и снова возвращалась она к разговору об утерянных провинциях, но в голосе уже не слышалось прежнего уныния и злости. В нем появились проблески надежды.
– Я стараюсь не приходить в отчаяние, – говорила она. – Быть может, найдется еще славный и благородный рыцарь, который встанет на мою сторону.
– Что ж, – с улыбкой отвечал Хамфри, – дай Бог, чтобы этот день наступил как можно скорее…
Когда он ушел и Жаклин тоже покинула нас, я заметила в разговоре с моими дамами, что герцог говорил почти исключительно с герцогиней Баварской, совсем забыв обо мне.
– Она ему, видно, понравилась, – сказала на это Агнесса.
– Еще больше ему приглянулись ее провинции – Эно, Голландия, Зеландия и Фрисландия. Все четыре.
Это сказала одна из трех Джоанн, и мы не могли сдержать веселого смеха, после чего я продолжила сборы в далекий путь.
В середине мая я попрощалась со своим дорогим ребенком, наказав Гиймот не спускать с него глаз, и со всеми остальными служанками и наперсницами, и все уверили меня, что не надо беспокоиться: они сделают все, что в их силах, чтобы ребенку было хорошо, чтобы он оставался таким же здоровым и веселым, как при нашем расставании. То же самое обещал мне герцог Глостер.
Уезжала я с легким сердцем. Сопровождал меня Джон, герцог Бедфорд. Переезд через Пролив прошел благополучно, море не волновалось, и вскоре я уже высадилась на французском берегу, откуда вместе с Бедфордом и с войском чуть ли не в двадцать тысяч человек направилась в Венсенн под Парижем.
В лесу, неподалеку от дворца, меня встречал Генрих вместе с моими родителями.
О, какая это оказалась радостная встреча! Особенно для меня, потому что, когда он раскрыл объятия, я поняла: того, чего я так боялась, не произошло: он не сердится, что я нарушила его наказ и не уехала на время родов из Виндзора. Казалось, он вообще забыл об этом неприятном происшествии.
По щекам моего отца текли слезы, он обнимал меня, а я боялась, как бы волнение не вызвало очередного приступа неумолимо преследовавшей его болезни.
– Дочь моя… – бормотал он, давясь от рыданий. – Моя Катрин… Я так рад за тебя…
Мать, еще больше располневшая, но, как прежде, блиставшая красотой и нарядами и распространявшая вокруг одуряющие ароматы, бросилась ко мне, громко восклицая:
– О, дорогая дочь! Наконец-то мы снова вместе! Какой долгой мне показалась разлука!.. Теперь у тебя сын – как восхитительно! И как жаль, что я не могу его прижать к груди!
Никогда, злорадно подумала я, никогда я не допущу вас к своему ребенку. Вы не прижимали к груди собственных детей… Уж не говоря о том… – я внутренне содрогнулась – не говоря о том, что двух из них с вашей помощью постигла такая странная преждевременная смерть…
Тем не менее я любезно улыбалась матери в ответ на ее излияния.
Потом я ехала к месту нашего пребывания рядом с Генрихом; мы наконец остались одни, я вглядывалась в любимое лицо, оно показалось мне чересчур напряженным и нездоровым.
Я спросила, как он себя чувствует, и он ответил так:
– Со мной все в порядке, Кейт. Но солдатская жизнь нелегка, ты должна понимать. Все это время мы находились в походах и боях, и последний город Лю, который взяли, оказался крепким орешком. Не думал, что нам окажут такое сопротивление.
– Я надеялась, – сказала я со вздохом, – что война уже окончилась и наступил мир.
– Сомневаюсь, что он когда-нибудь здесь наступит, – ответил Генрих. – Эти люди… этот народ не хочет сдаваться.
– Наверное, так и должно быть, – сказала я. – Люди не хотят, чтобы их завоевывали.
– Ты права. Я продолжал бы думать о них плохо, веди они себя иначе. Но нам-то от этого не легче.
– Сопротивление не прекратится, – с тайной гордостью сказала я. – Оно будет всегда.
Генрих утвердительно кивнул. Вид у него был невеселый.
– Опять ты права. Но когда их действия направлены против меня, а не друг против друга, я должен подавлять их. И буду это делать… Однако довольно об этом. Расскажи мне о нашем сыне.
– Он чудесный! Все так полюбили его! Он уже начинает узнавать людей.
– Он крепкий… здоровый?
– Разве он не сын своего отца?
Наверное, мне не следовало так говорить – я заметила, как при этих словах лицо Генриха омрачилось. Неужели, подумала я со страхом, он не так хорошо себя чувствует, как пытается меня уверить?..
Я знала, что рано или поздно, а разговора, что я ослушалась его и не там родила нашего ребенка, не избежать. И я решилась первой:
– Прошу у тебя прощения, – сказала я, – за то, что не поступила так, как ты велел, и не уехала из Виндзора, когда подошло время родить.
– Что же тебя удержало? – спросил он, не глядя на меня.
– О, это из-за погоды, – произнесла я по возможности небрежно, подавляя желание признаться, что какое-то внутреннее чувство удерживало меня там, в Виндзорском замке.
– Ты дождалась, пока стало уже поздно! – сказал он мягко.
Я потупилась. И потом угрызения совести взяли верх, я бросилась в его объятия и зарыдала.
– Прости меня, Генрих, прости меня, – говорила я, захлебываясь от слез. – Я виновата перед тобой. Так виновата… Мне следовало уехать раньше, но я не сделала этого. Я хотела… клянусь… Но что-то мешало мне, не давало сделать.
Он гладил мои волосы, ласково целовал в лоб, глаза, мокрые от слез щеки.
– Не волнуйся, моя Кейт, – говорил он. – Я понимаю. Ты не смогла пойти против того, что сильнее тебя… Что сидело в тебе.
– Но я должна была, Генрих, – всхлипывала я. – Должна…
– Давай забудем об этом, – сказал он все так же ласково.
– Но ты запрещал мне… Ты настаивал… А я… Это испортило тебе всю радость от рождения сына. Я чувствую.
– Ты ошибаешься, Кейт… Мне не следовало быть таким прихотливым. Придавать столько значения своим капризам или… ночным кошмарам… Все будет хорошо, вот увидишь. И со мной, и с нашим сыном.
– Да, ты сделаешь так, чтобы все и всегда было хорошо. – Я уже начинала успокаиваться. – Ты смелый и сильный, и ничто и никто не совладает с тобой.
– Кроме воли Господа, – сказал он. И добавил: – Давай никогда больше не станем говорить об этом, мы теперь ничего не изменим. Лучше забыть – и будь что будет… Мы так давно не видели друг друга… Я постоянно думал о тебе, и вот ты здесь… рядом…
Я почувствовала огромное облегчение – тяжкий груз свалился с моей души. Он простил меня! Не затаил ни злости, ни обиды. И он прав: что толку в моем раскаянии. Если ему было видение или предсказание и он поверил в него, то остается лишь ожидать, как решит судьба, куда повернет. Делать же или пытаться изменить что-то – совершенно бесполезно… Если же… ему просто показалось… привиделось… тогда тем более не о чем беспокоиться.
Итак решено: забудем обо всем этом! Ничто нам не грозит… не висит над нами, пока Генрих здоров, пока он в силах оградить нас от всех бед.
Я полностью предалась радости от нашей близости с ним, которая оказалась настолько желанной, что я совсем потеряла голову. Мы наслаждались друг другом, изнемогая от страсти и накатывавшего без конца вожделения. Мы ведь так долго не виделись!
Был канун Троицы, когда верхом на лошади я въехала в Париж, следуя за Генрихом.
Как приятно и в то же время тревожно вновь вернуться и ехать по улицам моего родного города. Мысли мои унеслись к тем временам, когда я дрожала от холода в огромных пустынных комнатах «Отеля де Сен-Поль». Могла ли я тогда вообразить, что когда-нибудь буду проезжать по Парижу королевой Англии рука об руку с его завоевателем?
Я смотрела на толпы людей, приветствующих меня, и мне хотелось понять, что думают они на самом деле. Каково их истинное отношение ко мне, к Генриху. К тому, что произошло… происходит с Парижем, со всей Францией.
На мне роскошный наряд, на голове корона – как бы напоминание о том, что я стану не только английской, но и их королевой.
А законный король Франции, который в это самое время не страдал от очередного приступа безумия, тем не менее находился за мрачными стенами «Отеля де Сен-Поль» с моей матерью. Так решили, чтобы уберечь родителей от унизительной поездки по их столице рядом с победителем.
Мы с Генрихом собирались провести ночь в королевском дворце. Он видел мое подавленное состояние и старался быть внимательным и участливым.
Как только мы остались одни, он обеими руками приподнял мою голову, пристально посмотрел в глаза.
– Нынешний день для тебя очень странный, не правда ли, Кейт? – сказал он тихо.
– Да, – ответила я, – эти толпы на улицах… Я спрашивала себя: чему они радуются?… А мои родители? Кто они теперь? И кто я?
– Не нужно задавать самой себе такие вопросы, – сказал Генрих, – на них трудно или невозможно дать ответ. Ты должна знать одно: твое прошлое осталось позади. Перед тобой совсем новая жизнь. И не печалься, Кейт, за свою страну. Я сделаю для Франции больше, чем мог сделать твой отец.
– Если бы не эти его приступы… И если бы не проклятая война бургундцев с арманьяками…
– Довольно этих «если», Кейт!.. Впрочем, жизнь состоит в большей степени именно из них. Но для тебя сейчас их не должно быть… Иди ко мне… Мы вместе… Ты спрашивала о жителях Парижа? Они приветствовали мир. Радовались ему. Надеялись на него. И славили тебя, их принцессу, а теперь королеву. Они примут и меня, потому что я твой супруг.
– Что же, пускай воцарятся мир и покой, – с горечью сказала я. – Тогда я, наверное, смогу быть счастлива. И тогда мы вернемся домой, в Англию. Верно, дорогой?
– Да, к нашему сыну… Ты сказала «домой», Кейт. Значит, Англия стала тебе родной?
– Мой дом там, где мой ребенок. Там, где ты.
– Тогда сейчас у тебя целых два дома, дорогая.
– Я хотела бы соединить их в один.
– Это скоро произойдет, Кейт. Обещаю тебе…
– Обними меня еще крепче…
На следующий день, в Троицу, во дворце, в Лувре, должны были состояться большие торжества.
Генрих сказал, что нам следовало бы в такой день показаться перед народом.
– Обычно в тот праздник, – подсказала я ему, – жителям позволяли заходить во дворец, чтобы увидеть короля и всю его семью за обеденным столом.
– Значит, так и сделаем, – решил Генрих.
Во время пиршества мы с Генрихом сидели на помосте под балдахином, рядом с нами находились самые знатные люди Франции и Англии. В зал впустили жителей Парижа, они с интересом взирали на то место, где в прошлые годы находились мои отец и мать, а теперь я, увенчанная королевской короной, и подле меня незнакомый им мужчина.
О, как хотелось мне крикнуть всем: «Я не забыла вас! Мое сердце по-прежнему во Франции! Да, я вышла замуж за короля Англии, он скоро станет и вашим королем, но все это ради мира на нашей земле… Верьте мне!»
Я жаждала все это сказать, но не знала, поверят ли моим словам парижане…
А в это самое время мои родители пребывали в томительном одиночестве в «Отеле де Сен-Поль». Я представляла, каково им там – знающим, что в Лувре народ приветствует тех, кто после их смерти станет королем и королевой страны. Получалось так, что их собственная дочь только и ждет, когда они скончаются, чтобы втащить своего мужа на трон и вскочить туда самой… Как ужасно!.. И что думает обо всем этом мой брат Шарль?
Я безумно тосковала по спокойствию и тишине детской спальни, в которой все тревоги нынешнего мира видятся такими незначительными по сравнению с нежным воркованием моего ребенка.
Генрих сидел рядом, его лицо и вся фигура выражали сдержанность и достоинство, но я ощущала – или мне казалось? – как он устал, как изнурен. И крайнее беспокойство, дурные предчувствия вползали в душу, холодя сердце, и оставались там, несмотря на веселье, царившее вокруг.
Мне хотелось скорейшего окончания пиршества. Я тоже устала и мечтала о той минуте, когда мы уйдем отсюда, а оставшаяся еда будет роздана беднякам.
Этот момент в конце концов наступил.
Позднее я с удивлением узнала, что никакой раздачи пищи после нашего ухода не было. Людей просто удалили из дворца, а к недовольным подобным отступлением от давней традиции применяли силу, и дело чуть не дошло до свалки, грозящей перейти в бунт.
«Где еда? – кричали люди. – Где наша еда, которую мы всегда получали? Мало того, что у нас украли нашего короля и королеву, нас лишили даже жалких остатков пищи с королевского стола!..»
Я все не могла понять, почему так получилось, пока одна из придворных дам не сказала мне, что, насколько она слышала, это сделано по распоряжению короля Генриха.
Это меня удивило еще больше, и, улучив момент, я обратилась к супругу.
– У нас раздача еды вошла в традицию, – сказала я ему. – Что и побуждало парижан приходить во дворец по праздничным дням.
– Но у меня нет такого обычая, – сухо ответил Генрих, – и он кажется мне унизительным.
– Но здесь… – продолжала я, – все привыкли…
Он пожал плечами.
– Пускай отвыкают. Я не давал клятвы следовать любым их привычкам и потакать им.
Меня страшно удивило, почему такая странная неприязнь, граничащая со злобой? И по такому незначительному поводу?..
Все же я осмелилась возразить.
– Но люди… – сказала я. – Они не виноваты. Многие надеялись… Среди них были голодные, нищие…
Он ничего не ответил. Он сидел на постели, бледный, несмотря на загар, изможденный. Таким я его никогда раньше не видела.
Неужели он решил таким способом показать людям, кто здесь хозяин? Ведь это недостойно его! Кроме того, этим он лишний раз унизил моего отца.
Мне бы следовало прекратить разговор, но что-то подтолкнуло меня сказать:
– Такие простые, незначительные отклонения от привычного могут вызвать волнения, бунт. И потом…
– Довольно! – ответил он мне почти грубо. – Люди должны привыкать к моим правилам. Если я что-то говорю, то оно так и будет… И закончим с этим!
Так резко со мной он еще не говорил. Я не могла скрыть обиды и удивления.
В то же время я видела: с ним происходит что-то неладное. Он пугал меня, и мне еще больше захотелось очутиться сейчас рядом со своим дорогим ребенком, в милом сердцу Виндзоре.
В ту ночь сон у Генриха был тяжелым: он не открывал глаз, даже когда я уже встала, чего с ним никогда не случалось. Обычно, проснувшись, я уже не находила его в спальне.
Он по-прежнему выглядел нездоровым, я смотрела на него с нежностью: спящий, чертами лица он напоминал нашего сына. В нем проглядывала какая-то незащищенность, ранимость, чего я раньше не замечала.
Ох, Генрих, вздохнула я, зачем ты так поступаешь? Зачем ведешь такую жизнь? Эти постоянные изнуряющие битвы…
Открыв глаза, он увидел, как внимательно я смотрю на него.
– Ну и что? – попытался он изобразить улыбку. – Довольна ты тем, что видишь перед собой?
– Нет, – решительно ответила я. – По-моему, ты серьезно болен.
– Перестань. – Тень раздражения исказила его лицо. – Я чувствую себя так же, как всегда. Уже поздно, не так ли?
– Ты спал дольше, чем обычно.
Он вскочил с постели.
– Почему ты не разбудила меня?
– Я сама только-только встала.
– И занимаешься тем, что рассматриваешь меня, дабы окончательно убедиться, что мой вид тебя не устраивает.
– Тебе необходим отдых, – сказала я.
– Он нужен мне не больше, чем нож убийцы в спину! Я не могу отдыхать, Кейт, пока на этой земле не наступит мир.
– При том, как развиваются события, – сказала я с горечью, – вряд ли он когда-нибудь наступит. Ты сам говорил…
– Он придет в свое время, уверен в этом. Потому я решил…
– Новые военные планы?
– Да, но не в отношении Франции. Я решил отправиться в крестовый поход. Как мои предки.
Я воззрилась на него в крайнем удивлении. Не ослышалась ли я? О чем он толкует?
– Ты отправишься со мной, – добавил он.
Что я могла ответить? Мой ненаглядный супруг не чувствовал себя спокойно, если в руках не держал меча.
О Боже! Он никогда не станет другим…
В тот же день до меня дошли ошеломляющие вести. Мой брат Шарль движется во главе немалого войска, чтобы атаковать и разгромить армию молодого герцога Филиппа Бургундского.
Герцог продолжал оставаться союзником Генриха, поэтому тот сказал:
– Что ж, придется прийти ему на помощь. Если твой брат разгромит Филиппа, ничего хорошего не будет.
– Так уж необходимо вмешиваться? – спросила я с тревогой.
Он неодобрительно взглянул на меня и нехотя сказал:
– Я только что говорил тебе… Дофин уже одержал одну, правда, не очень значительную, победу при Бюже, когда убили моего дорогого брата Кларенса. Это вселило в наших противников надежду, чего нельзя допустить. Ее нужно загасить. Непременно. Поэтому я вынужден тотчас отправиться в поход.
– Разве ты не мог бы послать войско, а сам остаться ненадолго? – спросила я без всякой надежды.
– Остаться, когда солдаты будут сражаться! – воскликнул он. – Только женщине могло такое прийти в голову!
– Но тебе в самом деле необходимо отдохнуть! – в полном отчаянии сказала я.
– Мне? Вместо того чтобы встать во главе армии?
– Генрих… Не уезжай так поспешно. Тебе нельзя… Ты болен.
– Кейт, порой ты без умолку готова повторять одни и те же глупости.
– Да, если ты не понимаешь… не хочешь понять.
Он нетерпеливо отмахнулся, но через мгновение снова повернулся ко мне и подхватил в объятия.
– Не бойся, – сказал он с нежностью. – Я скоро вернусь, и мы будем вместе.
– Буду молиться об этом, – печально произнесла я, сердце у меня горестно защемило.
Он разрешил мне сопроводить его до Санлиса.
Однако, когда мы прибыли туда, ему показалось, что это место слишком близко к полю битвы.
– Будет лучше, – сказал он, – если ты отправишься снова в Венсенн.
– Но здесь я ближе к тебе, – возразила я.
На его лице появилось нетерпение. Последнее время он ни в чем не разрешал противоречить себе.
– Ты отправишься в Венсенн немедленно, – услышала я.
Итак, я отправилась в замок посреди Венсеннского леса, а он – в сторону Санлиса.
Спустя несколько дней из окон своих покоев я услышала шум голосов. Посмотрев вниз, я едва могла поверить глазам: несколько человек несли носилки, и на них лежал… мой Генрих!
Я поспешила во двор. То, что я увидела, повергло меня в ужас: Генрих, страшно бледный, без чувств. Я ведь чувствовала, что болезнь высасывает из него силы.
Один из тех, кто сопровождал короля, обратился ко мне. Это был высокий красивый мужчина, говоривший по-английски с легким акцентом, природу которого я не могла понять.
Он сказал:
– Королю пришлось покинуть армию. Он больше не мог находиться на поле боя.
– Да, вижу. Но что с ним? Можете вы отнести его в спальню?
– Конечно, миледи.
Генриха перенесли на кровать. Он лежал, не приходя в сознание, тяжело дыша.
Высокий мужчина сказал мне:
– Миледи, полагаю, следует послать за священником.
– О Боже! Неужели…
– Да, миледи. Король уже давно нездоров, но отказывался лечиться и покинуть войско.
Я с ужасом поняла, что предчувствие не обмануло меня: Генрих болен, тяжело болен…
Вернее сказать, он при смерти, но я не хотела, не могла произнести эти слова даже в глубине души.
Казалось немыслимым, чтобы такой сильный, такой мужественный и непобедимый человек лежал сейчас распростертый на постели, беспомощный, онемевший, с закрытыми глазами.
Я сказала чужим голосом, обращаясь все к тому же высокому мужчине:
– Этого не может быть… Мы должны вернуть его к жизни.
Он ничего не ответил, только посмотрел на меня с таким участием и печалью, что глубоко тронуло меня.
Немедленно вызвали врачей, они что-то делали, суетились, и прошло еще несколько томительных, страшных часов, прежде чем я окончательно поняла, что надежды не осталось: мой Генрих умирает.
Оказалось, Генрих какое-то время страдал от дизентерии, самой распространенной среди солдат болезни, но сейчас что-то неладное случилось у него в груди: он сильно кашлял, дышал с большим трудом, лицо его посинело от удушья.
Врачи мрачно качали головами и с безнадежностью разводили руками, показывая, что ничего не могут поделать.
Оставив армию, прискакал герцог Бедфорд. Он вместе со мной стоял в изголовье кровати, на которой лежал Генрих, и его присутствие приносило мне некоторое облегчение. Я чувствовала его искренность и знала, что этому брату Генриха могу всецело доверять.
Милый Бедфорд, он попытался утешать меня, хотя знал, как и все остальные, что состояние Генриха безнадежно.
Я находила в себе силы слегка улыбаться в ответ на его уговоры, даже сказала, что на этот раз бедный Генрих сражается с более могущественным врагом, чем обессиленные внутренними раздорами французы.
Священник не отходил от постели короля, и тот, в перерывах между приступами удушья, пытался просить прощения за совершенные грехи… Какие грехи? Может быть, за бурно проведенную юность? Или за кровь, пролитую с обеих сторон на полях сражений во Франции?… До моего слуха не доходили слова, но мне хотелось, чтобы они оказались такими.
Священник читал семь псалмов. Когда он дошел до слов: «Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем…», Генрих слегка шевельнул рукой, показывая, чтобы тот прервался.
С великим трудом, задыхаясь, он произнес громким шепотом:
– Я намеревался… когда закончу завоевание Франции… Крестовый поход в Святую Землю…
Я услышала, что он сказал, и у меня мелькнуло не ко времени: наверное, он хотел походом в Святую Землю замолить свои грехи, содеянные на земле Франции. Кровопролитие… слезы жертв…
Мучительная агония умирающего длилась, казалось мне, бесконечно. Я чувствовала, из меня тоже уходят последние силы.
Шепотом я спросила одного из врачей:
– Появилась надежда?
Он только посмотрел на меня, и в его глазах я прочитала просьбу не требовать ответа.
