Текст книги "Тайный брак"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Мне осталось знать, ощущал ли он потребность в матери. И во время торжества, и вообще в жизни. Думал ли обо мне? Не превратилась ли я для него в какое-то далекое, зыбкое воспоминание о раннем детстве?
Оуэн считал, что поспешность коронации объяснялась не только положением во Франции, но и желанием многих лордов принизить значение Глостера в стране, ибо теперь тот уже не мог законно занимать роль протектора при короле.
– Но они ведь не думают, что мой сын в состоянии править страной в восьмилетнем возрасте? – спрашивала я.
– Разумеется, нет, – отвечал Оуэн. – Однако это дает им повод избавиться от Глостера. Не ты одна, моя любовь, считаешь его камнем преткновения.
– Да, и кардинал больше всех.
– О, не только он…
Нам рассказали, что и как происходило шестого ноября в Вестминстерском аббатстве. Граф Уорик ввел моего сына; тот прелестно выглядел в королевской мантии, лицо его было важным и серьезным, но немного печальным. Возможно, он просто устал от всех приготовлений, а быть может, понимал уже, какой тяжкий груз ложится на его детские плечи, и прозревал ожидавшие его тяготы и беды.
В тот день мысленно я оставалась с ним. Незадолго до коронации я написала ему, как огорчена и в какой пребываю тоске из-за того, что не могу быть рядом с ним в столь торжественный момент. Что на деле оказывалось не совсем так, потому что огорчение мое окупалось счастливыми мыслями о ребенке, ждать которого оставалось совсем недолго.
Ложь угнетала меня. Ложь, которой я вынуждена обволакивать моего старшего сына. Обманывать Глостера или кардинала для меня не было столь мучительным.
От Генриха я получила письменный ответ. Он выражал сочувствие по поводу моей затянувшейся болезни и сожалел, что я не присутствовала на его коронации, не видела его в королевском облачении.
На состоявшемся после церемонии торжественном обеде было заявлено, что в новом году король покинет Англию и отправится с визитом в свои французские владения.
В Вестминстерском аббатстве уже прошла коронация моего старшего сына, а я готовилась к предстоящим родам. Все шло, не боюсь теперь это сказать, как мы и задумали: мы сумели соблюсти тайну. Как и прежде, меня окружали верные люди. Зная, чем рискуют, они все же продолжали помогать, стараясь не думать о возможных последствиях.
Дни стали намного короче, темень вползала во дворец уже к четырем часам пополудни, зачастили снегопады.
– Это к лучшему, – говорила одна из Джоанн. – Меньше неожиданных визитеров…
И вот настала пора. Мои подруги находились все время рядом, я чувствовала себя защищенной от всех напастей.
Роды прошли еще легче, чем в прошлый раз, когда появился на свет Эдмунд. Услышав первый крик ребенка, я напрочь забыла о противозаконности своего поведения, обо всех страхах и опасностях и отдалась во власть одному лишь чувству – счастью материнства.
– Опять мальчик, – прошептала Гиймот. – Такой красавец… Здоровенький и тяжелый… Братец для маленького Эдмунда…
Потом я увидела у своей постели Оуэна с новорожденным на руках.
– Вот он каков! – сказал мне Оуэн. – Только посмотри на него. Разве не прекрасен? Ты должна гордиться, что родила такого ребенка.
– Он твой тоже, – с трудом проговорила я.
Все, все у нас не напрасно, думала я, и можно все отдать за счастье этого мига!..
Мы назвали его Джаспер.
– Джаспер из Хатфилда, – сказала я. – Брат Эдмунда из Хэдема…
Эдмунду вскоре показали нового братика, на колыбель которого он с удивлением воззрился.
– Это твой собственный брат, – объяснила я ему. – Младший. Ты будешь его опекать, хорошо? Скажи «да»…
Эдмунд серьезно кивал головкой.
– Вы будете друзьями, обещай мне. В этом трудном мире станете держаться друг друга. Хорошо, Эдмунд? Скажи «да»… Ну скажи «да»…
– Да, – лепетал он. – Да…
И весело улыбался, словно нет на свете ничего более забавного, чем заиметь собственного брата.
Глава 9
ДЕВА ПО ИМЕНИ ИОАННА
В течение нескольких недель после рождения Джаспера нас никто не тревожил. Но я знала, долго так тянуться не может: кардинал Винчестерский, он же Генри Бофорт, посетив меня здесь, в Хатфилде, дал понять, что коронации моего сына и официальному восшествию его на французский престол придается огромное значение. Мое присутствие при этом совершенно необходимо, поскольку я к тому же сестра человека, осмелившегося назвать себя королем Франции. Впрочем, чем больше я думала о создавшемся положении, тем меньше понимала, какую роль определят для меня во всем этом, и мечтала оставаться на месте с моими детьми, с Оуэном.
Однако сам он говорил мне так:
– К сожалению, не представляю, как тебе удастся избежать поездки во Францию… Да, единожды это получилось – во время коронации в Вестминстере, не вызвав подозрений, потому что кардинал сам видел, что ты нездорова. Вернее, его убедили в этом. Но если ты повторишь то же самое – объявишь о своей болезни, они, я убежден в этом, направят сюда армию врачей, чтобы узнать, какими недугами страдает королева. Согласись, это может быть опасным.
С этим я не могла спорить.
– Значит, следует ехать? – спросила я удрученно.
– Увы, любовь моя. Это намного разумнее.
– А как же ты, Оуэн?
– Думаю, в составе твоей небольшой свиты, как один из слуг, я тоже мог бы сопровождать тебя.
– Тогда я готова к путешествию. Но дети… Как же наши дети, Оуэн?
– Они должны остаться здесь.
– Как ужасно! Я не хочу… не могу расстаться с ними. Хватит того, что у меня не стало старшего сына. С другими я не расстанусь ни на день!
– Но будь благоразумна, дорогая! Их нельзя везти туда.
– Значит, и я никуда не поеду…
– Под каким предлогом?
– Плохого самочувствия.
– Дважды, боюсь, не сработает.
– Ты прав. Тогда скажу им правду! Почти всю правду. Я скажу: оставьте меня в покое. Дайте жить своей жизнью. У меня есть муж и дети. Своя семья. Делайте с этой страной все, что вам угодно. Управляйте Францией, если у вас получится. Но не пробуйте командовать мной… Я скажу им многое, кроме одного: не назову имени моего мужа. Даже под пыткой!
Оуэн взял мои руки в свои, посмотрел прямо в глаза.
– Екатерина, любовь моя, ты сама прекрасно понимаешь всю опасность и тщетность подобных слов, подобных поступков. Если ты под любым предлогом все-таки не поедешь, то вызовешь не только неудовольствие, но сильнейшие подозрения. Мы не вправе… не должны рисковать, если можно этого избежать. Необходимо поехать и показать, тебе и притворяться не надо будет, какое удовольствие и радость доставляет тебе возможность лицезреть своего сына, увенчанного короной твоей родной страны.
– Но наши с тобой дети так малы! Джаспер только-только родился… Разве не чудовищно оставить их?
– Так нужно. Бесполезно бороться с сильными мира сего. Зато потом мы вернемся к прежней спокойной жизни.
– И это говорит смелый воин!
– Я воин на поле боя, дорогая. Не в дворцовых залах.
– Да, да, знаю. Прости меня…
Я тихо плакала. Он гладил мои волосы, утешая, как маленькую девочку.
– Зато ты будешь длительное время рядом со старшим сыном. С твоим Генрихом.
– Он давно уже не мой, – говорила я сквозь слезы. – И почти не сын. Он король. Не знаю, смогу ли увидеть когда-нибудь его без мантии и короны.
– Но под этой мантией он все равно твой маленький сын. Ему захочется поговорить с тобой, прикоснуться к тебе. Ты нужна ему сейчас больше, чем этим крошкам, Эдмунду и Джасперу, с их кормилицами и няньками… А за них не волнуйся. Они останутся в хороших руках… Мужайся, дорогая. Другого выхода у нас нет…
Я понимала, он прав и мне придется расстаться с моими малютками, с Хатфилдом. Выбора у меня не было.
Я попыталась объяснить маленькому Эдмунду, как ненавистна мне мысль о том, чтобы оставить их, но я ничего не могу поделать. Он показывал всем своим видом, что хорошо понимает, о чем я говорю, и все время цеплялся за мою юбку, как бы упрашивая не покидать его.
– С тобой останется Гиймот, – говорила я, – и твой братик Джаспер.
Имя Гиймот, хорошо ему знакомое, всегда вызывало улыбку на его нежном личике.
С собой во Францию я намеревалась взять совсем небольшую свиту, в которую из близких входили бы Оуэн и одна из Джоанн. Две другие Джоанны, а также Агнесса и Гиймот оставались смотреть за детьми.
В конце февраля мой сын, король Генрих VI, после мессы в лондонском соборе Святого Павла, во время которой он испросил Божьего благословения своему путешествию, отправился в Кентербери, где должен был провести дни Пасхи.
Там я и присоединилась к нему вместе со своими приближенными.
Сначала король принял меня официально, как и полагалось, но во время этого утомительного приема я видела, что он в любую минуту готов снять с себя корону, сбросить мантию и остаться просто моим сыном, моим мальчиком.
– Я скучал без вас, – были его первые слова.
– Я тоже!..
В ту минуту я подумала о невозможном: как было бы прекрасно оказаться нам вместе – он, Генрих Ланкастер, и два его единокровных брата – Эдмунд Тюдор и Джаспер Тюдор! Одной семьей… Под одной крышей…
Я тут же горько посмеялась над собой. Что за бредовые мысли приходят в голову! И бесполезно пылать гневом в отношении графа Уорика или кардинала Винчестерского за их труды по воспитанию мальчика-короля. Они делают то, что делали их предки, соблюдая вековые традиции, – не ими установленные, которые не им нарушать или отменять. А кроме того, выполняют волю покойного короля, моего супруга. Мне стало известно: главное в этом воспитании – чтобы как можно скорее будущие монархи становились мужчинами и воинами. А это значит, детства и отрочества они почти лишены. И мне было очень жалко, что мой мальчик не наиграется вволю. Впрочем, мне бы ответили, что у меня типично женский взгляд на жизнь…
Я сказала сыну, что тоже очень скучала, но всегда думала о нем, – и это истинная правда.
– Я теперь настоящий король, да? – произнес он звонким мальчишеским голосом. – Граф Уорик говорит, что только коронация делает короля настоящим.
– Ты стал похож на своего отца, – сказала я.
– Правда? Я так хочу этого. Мне все время твердят, что я должен стать таким, как отец. «Он бы сделал так!» «Он бы не сделал так!» Только и слышу со всех сторон… Он, наверное, рос очень строгим?
– Нет, нет. Он понимал людей… старался понять… Он слыл в самом деле великим воином. И хорошим человеком.
– Как бы я хотел, чтобы он не умирал!
– Многие сожалеют, что он ушел от нас.
– Тогда мне бы сейчас не стать королем, верно?
Я печально улыбнулась. В голосе моего сына проскользнули горькие нотки. Ему так хотелось, чтобы отец был жив.
– Да, тебе пришлось бы подождать… – И я заговорила о другом. – Говорят, твоя коронация прошла восхитительно.
– Только очень долго, – ответил мой сын. – Такие длинные речи. Так много всяких обрядов.
– Но ты прекрасно справился. Я не сомневалась в тебе.
Он расцвел от удовольствия и сказал:
– Пиршество тоже продолжалось без конца, и все смотрели только на меня.
– Конечно, ты же король.
– Очень это странно быть королем. Ты понимаешь меня, матушка?
Меня глубоко тронул его доверчивый тон. Милый, далекий от меня ребенок!
– Наверное, так и должно быть, – ответила я ему.
Что могла я еще сказать?
– А почему тебя почти не видно при дворе? – спросил он. – Отчего ты совсем не выезжаешь из своего замка?
– Мне нечего делать во дворце в Лондоне, – отвечала я.
– Ты была бы ближе ко мне.
– Все равно мы почти бы не виделись, – сказала я. – Такова дворцовая жизнь.
– Но я бы…
Я прервала его:
– Скажи, Генрих, чего бы ты хотел больше всего?
Он ненадолго задумался.
– Этого все равно никто не смог бы мне дать. Хотя я и король.
– Что же именно?
– Чтобы мой отец ожил, тогда я не стал бы королем…
Славный мой, бедный мальчик! Тебя уже тяготят королевские обязанности – что же будет дальше, если корона и мантия столь тяжелы для тебя сейчас?
Мне нравилось, что в нем не окостенели человеческие чувства и он не переполнен сознанием своей королевской исключительности. Напротив, мысли о ней претили ему, так мне тогда казалось…
В Кентербери мы пробыли всю Пасхальную неделю, затем двинулись к морю, в сторону Дувра. Двадцать третьего апреля, в День святого Георгия, мы приготовились к отплытию во Францию. Готовы были к этому и десять тысяч солдат, выстроившихся на берегу в ожидании посадки на военные корабли.
Солнце стояло высоко в небе и ярко светило, дул свежий попутный ветер, когда наши суда двинулись в направлении французского порта Кале.
Таким же солнечным утром мы благополучно прибыли к берегам Франции.
Кардинал Винчестерский настоял, чтобы вначале мы отправились к собору Святого Николая, где и отслужил торжественную мессу.
Пробыв неделю в Кале, мы двинулись к Руану. Там нас должен ожидать герцог Бедфорд.
В Руане, как мне стало известно, нам предстояло задержаться на какое-то время, пока будут идти приготовления к коронации моего сына, назначенной в городе Реймсе. Мне казалось, место выбрано с умыслом, здесь недавно коронован мой брат Шарль, ставший королем Франции Карлом VII. Однако я понимала, как не права в своих подозрениях. В Реймсе издавна короновались все французские монархи. И все равно ситуация оказалась весьма напряженной и в любой момент могла развиться в достаточно неблагоприятном направлении. Тем более французы продолжали одерживать победы над англичанами – пусть небольшие, а в солдатах моего сына уже угас тот воинственный пыл, которым славились при его отце. В английском войске продолжала крепнуть неуверенность в окончательной победе; все чаще слышались разговоры о Деве Иоанне, Деве Жанне, или, как ее называли после победы французов под Орлеаном, – Орлеанской Деве.
Как могла обыкновенная женщина, совсем юная девушка, так воздействовать на людей – разрозненную враждебную толпу обратить в ярых защитников своей поруганной страны. В городах и селениях, через которые мы проезжали, нас встречали настороженные хмурые лица жителей, еще недавно таких благожелательных. Нашим солдатам приходилось все время быть начеку, чтобы не подвергнуться нападению.
Словом, земля Франции не выглядела уже такой податливой под ногами захватчиков, а жители, ее населяющие, такими безразличными или приветливыми, как раньше.
Неужели такое чудо с толпой совершила невежественная девушка? Но тогда, значит, ей несомненно помогает некая сила. Божественная сила… В чем многие убеждены.
Поверила в это и я, подобно другим суеверным людям.
Не знаю, что чувствовал кардинал Винчестерский, но я увидела, как он обеспокоен, как напряжен. И все же он, помня, что я королева-мать, относился ко мне с подчеркнутым почтением, не позволяя себе обращаться первым, пока я сама не начинала разговора.
Как-то я спросила его:
– Вы находитесь в состоянии постоянной тревоги, кардинал?
Он поднял брови, давая понять, что от него ускользнул смысл моего вопроса.
Я повторила его.
– Вам кажется, здесь произошли серьезные изменения, и это вас тревожит?
– В каком смысле изменения, миледи?
– Англичане уже не чувствуют себя триумфаторами.
Он кинул на меня молниеносный острый взгляд.
– Если вы говорите о нескольких мелких неудачах наших войск, то они большого значения не имеют.
– А падение Орлеана?
– Разумеется, лучше, если бы этого не произошло, но ведь ничего не изменилось.
– А настроение людей? Эта легенда о Деве, разлетевшаяся подобно лесному пожару по всей стране?
– Вы говорите о девице, нацепившей на себя мужскую одежду?
– Я говорю о Жанне д'Арк, монсеньор.
Снова внимательный зоркий взгляд… Зачем я разговариваю с ним об этом? Но почему нет? Я так хочу. Я ведь его королева…
– Понимаю, миледи. Народ всегда настроен на чудо. Он увидел его в этой странной девушке. И многое придумал, преувеличил…
– Но вы не станете отрицать, что она укрепила души французов и внесла смятение в сердца англичан?
– Думаю, это поправимо, миледи. Герцог Бедфорд – крепкий солдат, прекрасный военачальник. Он все вернет на свои места.
– Значит, мы можем не бояться влияния Девы на армию?
Так сказала я в конце разговора, чтобы умерить его подозрения, если ему показалось, что мои симпатии отданы французам. Тем более что, в общем, это не так… Впрочем, может быть, я ошибаюсь… Скорее всего мои симпатии – точнее, эти привязанности, даже любовь – делились между моей прежней и нынешней родинами, между Францией и Англией. Поровну ли – не знаю…
Не знаю также, какое значение на самом деле придавал кардинал облику Девы Иоанны и ее влиянию на ход военных действий и не преуменьшал ли в разговоре со мной своих опасений и тревог по этому поводу.
Во всяком случае – я уже, кажется, упоминала об этом, – когда мы проезжали через деревни, настроение жителей заметно изменилось. Никаких приветственных возгласов, хмурые настороженные взгляды – вот так встречали нас почти везде, и могу прямо сказать: на наших людей это достаточно сильно подействовало – они постоянно пребывали в подавленном состоянии… Однако, быть может, я выдаю свое собственное настроение за всеобщее.
Тем не менее приготовления к коронации моего сына шли своим ходом, и военные стычки – тоже. Между французами – сторонниками моего брата, с одной стороны, и англичанами, которых поддерживали бургундцы, – с другой.
Я мало что могла услышать о деяниях Девы Иоанны, потому что в моем окружении предпочитали как можно меньше говорить о ней, но однажды Оуэн, с кем я старалась совсем не встречаться на людях, улучив момент, рассказал мне о самых последних событиях.
– Они взяли ее в плен, – сказал он, – эту Деву.
– Они? – с удивлением переспросила я, не понимая, почему он так говорит об англичанах.
– Да, они… Бургундцы.
Из его слов я узнала, что бургундцы недавно осадили Компьен, а Дева Иоанна со своим отрядом в три-четыре сотни солдат поспешила на помощь осажденным. Она прорвалась в город и помогла многим жителям покинуть его на лодках по реке Уазе. Сама же осталась для защиты города. Но войско бургундцев под командованием графа де Люксембурга, союзника герцога Филиппа, оказалось куда многочисленнее отряда Иоанны, и Дева попала в плен. Ходили слухи, что ее предали свои же, не всем военачальникам в стане орлеанистов пришлись по душе ее победы, на фоне которых их собственные ратные дела выглядели весьма жалкими.
Как бы то ни было, Дева Иоанна (Жанна д'Арк) находилась сейчас в руках Люксембурга, и тот отправил ее в замок Болье.
– Это все равно что попасть в руки англичан? – спросила я.
– Не совсем, – ответил Оуэн. – Скорее всего граф потребует за нее выкуп. Он ведь друг бургундцев, а у тех с нами отношения разладились в последнее время.
– Бедная девушка. Что с ней теперь будет?
– Sic transit dloria mundi, как говорили древние римляне, – сказал Оуэн. – Ничего хорошего ее не ждет. Хотя она всего-навсего женщина…
– Да, так проходит слава мира, – повторила я за ним.
Кардинал Винчестерский пришел в восторг от этого известия, из чего я заключила, что он придавал куда большее значение подвигам Девы, чем старался показать.
Вскоре нам предстояло путешествие в Руан, где находился герцог Бедфорд, и я с нетерпением ждала встречи с ним.
Положение во всей Франции оставалось таким, что передвигаться нам следовало с большой осторожностью. Тем более что в нашей процессии находился сам король. Мы прибыли в Руан лишь в июле, спустя два с лишним месяца после высадки на континент.
Все это время я непрерывно думала о детях, оставшихся в Англии, тосковала по ним и была бы совсем безутешна, если бы не Оуэн, с которым мы виделись лишь тайно, урывками, но его присутствие я постоянно ощущала.
О Деве Иоанне продолжали ходить самые различные, зачастую противоречивые, слухи. Некоторые говорили, что она убежала из плена; другие добавляли, что это все так, но ее снова схватили; третьи считали и то, и другое враньем и утверждали, что она по-прежнему в руках графа Жана де Люксембурга, который требует за нее крупный выкуп… У кого? Конечно, у англичан. А что с ней будет, когда она окажется в их власти, любому понятно. Разве простят ей, что она повернула чуть не всю страну против тех, кто ее захватил да еще поставила своего короля, когда у них уже есть другой, законный?!
Но мои мысли занимали дети. Я очень волновалась за них. Не могла не думать о том, что ожидает нашу семью в ближайшем будущем. Все тайное становится со временем явным, это известно. И тогда мне, как и этой несчастной Деве, предстоит чуть ли не самое худшее. Во всяком случае, если не мне, то близким и дорогим для меня людям…
Герцог Бедфорд встретил нас в Руане. Он еще больше изменился – выглядел сильно постаревшим и изможденным. Так сказались на нем события последнего года. Но со мной он оставался так же любезен и добр, как раньше, во время наших нечастых встреч, и я не могла, по контрасту, не вспомнить о лицемерном и злобном его брате, Хамфри Глостере.
Обрадовала меня и встреча с женой Бедфорда Анной Бургундской, с которой нас связывали родственные узы. Я смутно помнила ее по годам детства и сейчас как бы заново узнавала. Это была значительная женщина – красивая, в большей степени, внутренне, что почти сразу почувствовалось. С ней я ощутила себя легко и свободно с первой же встречи; она поделилась своими тревогами. Ее крайне беспокоило состояние мужа и положение, сложившееся во Франции. И то, и другое весьма ее волновало.
– Дела тут складываются гораздо хуже, чем у нас признают, – говорила она. – То, чего добилась та, кого называют Девой, не поддается описанию. Она пробудила народ, встряхнула от спячки и вашего брата, Катрин, излечила его от безволия, заставила решиться провозгласить себя королем.
– Бедняга Шарль! Он всегда открещивался от трона.
– И другой ваш брат, Жан, помнится, тоже. Как странно – обычно за корону ведутся битвы насмерть, а тут, когда она передается по наследству, от нее отказываются подряд два брата.
– Все наше семейство странное, – сказала я печально. – Вы это знаете, Анна. И наше с вами положение тоже необычное.
– Да, – согласилась она, – мы должны быть верны и преданы новой стране… стране, которая стала злейшим врагом нашего с вами отечества. Какая несуразность! Если бы не глупая длительная ссора между Бургундским и Орлеанским домами, всего этого могло не быть. Не так ли, Катрин?
– Мой супруг Генрих все равно мечтал захватить Францию, – сказал я.
– А мой супруг, – добавила она с невеселой улыбкой, – дал клятву следовать желанию своего брата.
– Мы же с вами оказались в ловушке, Анна. Хотя ваше положение отличается от моего. Вы вышли за Джона Бедфорда по любви. Мой же брак являлся одним из пунктов договора между нашими странами.
– Но ведь вы тоже любили Генриха! Разве нет? Джон говорил мне об этом. Его любили все!
– Он из разряда тех людей, – сказала я, – кому все поклоняются. А поклонение – не всегда любовь.
Она сжала мне руку, и мне захотелось открыться ей, рассказать о том, что сама поняла, лишь встретив Оуэна. Поведать, что по-настоящему счастлива с Генрихом я никогда не была. Любовь пришла позднее, и сейчас мне ничего не надо, кроме этой моей любви… нашей любви… и чтобы нас оставили в покое…
Разумеется, я сдержала себя и не раскрыла перед Анной свою тайну.
Она, нет сомнения, умна, порядочна, участлива, но кто знает, откройся я перед ней, не ужаснет ли ее мой поступок, не посчитает ли свои долгом рассказать о моих откровениях Бедфорду, усмотрев в этом обязанность верной супруги?
И еще одно стало для меня более отчетливым в этот момент: как бы мало я ни значила в глазах людей, правящих моей новой страной, но я оставалась королевой, а из этого следовало, что мои дети от второго брака тоже обладали правами на престол. Конечно, первым и главным наследником стал Генрих, но и Эдмунд и Джаспер также; разумеется, при особых обстоятельствах… И, вполне возможно, Глостер имел в виду именно эти, особые и пока неясные ему самому, обстоятельства, когда проводил через парламент свой закон о браке, касавшийся в первую очередь меня. И руководили им при этом не столько злость или неприязнь, сколько далеко идущие собственные планы…
Анне я сказала совсем другое.
– Ваш супруг Джон и Генрих, – сказала я, – оставались не только братьями, но и большими друзьями. Так приятно бывало видеть их вместе.
– О да, они всегда защищали друг друга, – с готовностью подхватила она. – Я слышала, их отец не очень-то крепко сидел на троне, потому братья держались вместе смолоду.
– Кажется, Хамфри не совсем такой? – сказала я.
– В любой семье бывают люди, которые думают лишь о себе, – отвечала Анна. – И во всем ищут только свою выгоду.
– Да, Глостер оказался именно таким.
После недолгого молчания она сказала:
– Он доставил Джону много беспокойных часов и дней. Мой брат Филипп очень зол на Глостера. Это, к моему глубокому сожалению, отражается и на его отношении к Джону. Мне бы не хотелось, чтобы их дружба окончательно дала трещину… Ах как тяжело сейчас моему мужу! – снова помолчав, добавила она. – А тут еще эта Дева!
– Она ведь в руках Жана де Люксембурга.
– Да, и думаю, ее отдадут тому, кто больше заплатит.
– Несчастное создание!
– Она взбудоражила всю страну! Причинила столько бед.
– Англичанам, – уточнила я. – Французам она принесла надежду.
Анна посмотрела на меня с некоторым удивлением, и это окончательно убедило меня, что Англия стала для нее новой родиной. Как это, должно быть, отрадно для Бедфорда! И какая у них, видимо, гармония в отношениях. Гармония и любовь… А у меня? Конечно, тоже – но при этом им не нужно скрывать свои чувства от окружающих, жить тайной жизнью… двойной жизнью…
– Как я рада, что вы здесь, – сказала я Анне.
– Я стараюсь не расставаться с Джоном, насколько возможно, – отвечала она.
– Вам известно, – спросила я, – когда наконец состоится коронация моего Генриха?
– Насколько знаю, скоро. Джон хочет, чтобы она обязательно прошла в Реймсе. Он придает этому месту большое значение.
– Тогда отчего же мы не едем туда? Почему остаемся здесь, в Руане?
– Потому что в стране неспокойно. С каждым днем все хуже, и короля нельзя подвергать опасности.
– Но разве все настолько… я не думала.
– После того, как Дева со своим войском взяла Орлеан, обстановка весьма резко изменилась к худшему, – сказала Анна. – Французы оказывают сопротивление почти везде. Такого на моей памяти еще не бывало.
– Боже мой, как сумела простая крестьянская девушка добиться всего этого?
– Джон говорит, все дело в легенде о том, что она послана Богом. Сила не в ней самой, говорит Джон, а в мифе, которым она окружена, который создали сами люди.
– А вы, Анна, тоже так думаете? – спросила я. – Что не Бог и не она сама, а люди вылепили ее?
– Я думаю так же, как Джон, – ответила она.
Я уже поняла, что эта милая женщина смотрит на мир глазами своего мужа, говорит его словами, думает как он.
Шли дни, и я все больше жалела, что не нашла в свое время повода отказаться от поездки. Но кто же мог подумать, что она затянется так надолго? Я-то считала, мы сразу прибудем в Реймс, где пройдет коронация, и быстро возвратимся домой. Однако получилось совсем по-иному. Ох, как я досадовала на себя, что согласилась поехать!
Но могла ли я отказаться? И не навлек бы мой отказ излишние подозрения, слежку и в результате разоблачение моей тайны?.. Я содрогалась от одной мысли, что такое возможно. И не за себя больше всего я боялась, даже не за детей – что они в конце концов сделают моим малышам? – я страшилась за Оуэна. Его бы схватили первым, и пощады ему бы не было… А потому я обязана постоянно думать об опасности, вести себя спокойно, стараться ничем не возбуждать подозрений, желания вторгнуться в мою жизнь.
Насколько серьезна обстановка во Франции, я лишний раз поняла, узнав, что произошло с Джоном и Анной, выехавшими под охраной небольшого отряда солдат на охоту в ближние места. К концу того дня основная часть отряда вернулась в замок, но герцога и его жены с ними не оказалось. Воины потеряли их из виду в лесу. Поиски не дали результата: герцог Бедфорд с женой исчезли. Всех обуял ужас от предположения, что те могли попасть в плен к французам, чьи отряды теперь постоянно шныряли вблизи Руана.
К счастью, наши опасения не оправдались – Джон и Анна вскоре вернулись в замок. Но они действительно оказались отрезанными от основной группы отрядом повстанцев и не попали в плен только благодаря мужеству и смекалке Бедфорда.
Меня все это страшило и угнетало. Я боялась за юного короля, за нас всех, а кроме того, понимала, что при таком положении наше пребывание во Франции может затянуться на неопределенное время.
Оправившись от случившегося, Анна поведала мне некоторые подробности их задержки.
– … Они находились совсем близко, – говорила она. – Я слышала голоса. Хорошо, что деревья и кусты укрыли нас, а кони молчали, будто понимали опасность. Подумать только, что было, если бы они схватили Джона! Конец всему! Разве в состоянии кто-то заменить его здесь?
– Нужно предпринять все меры предосторожности, – сказала я. – Особенно на пути в Реймс.
– О, конечно! Джон это хорошо понимает. Ведь с нами маленький король. Бунтовщики наверняка нацелились захватить его.
Ее слова открыли для меня возможность того, что казалось раньше почти невероятным, и я ощутила огромное беспокойство.
– Что же они могут сделать с ним? – спросила я дрожащим голосом. – Если вправду возьмут в плен?
Анна молчала.
– Он ведь совсем ребенок, – продолжала я. – Неужели… Неужели они… если схватят… убьют его?
– Нет, – сказала Анна. – Этого сделать они не посмеют. Просто потребуют выкупа… Но не бойтесь, Катрин, им до него не добраться, Джон сделает все, чтобы не допустить этого. Он дал клятву охранять короля и верно служить ему. А словами мой муж не бросается.
– Да, знаю… Но, Боже, как я хотела бы, чтобы мы скорее оказались дома!
– Коронация должна состояться, – твердо произнесла Анна. – И только потом вы уедете.
– Еще долгая дорога до моря! – простонала я. – И когда… когда наконец произойдет коронация?
Мой вопрос остался без ответа.
Счет шел уже не на дни, а на месяцы. Мы же оставались по-прежнему в Руане. Отряды повстанцев появлялись повсюду, и Бедфорд не решался рисковать безопасностью короля. Особенно трудным представлялся путь именно в Реймс, поэтому, по словам Анны, ее супруг уже начал подумывать о том, чтобы перенести место коронации моего сына из этого города в Париж.
– В самом деле, почему не Париж? – говорила я. – Почему непременно Реймс?
– Потому, – объясняла Анна, – что там происходили коронации всех французских монархов, начиная с двенадцатого века, с короля Филиппа Августа, который отвоевал Нормандию. Вы ведь знаете это, Катрин. С тех пор народ считает, что король не может быть настоящим, если не коронован в Реймсе.
– Боюсь, – сказала я со вздохом, – моего сына он не признает своим королем, где бы тот ни был коронован.
