Текст книги "Тайный брак"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Однако, к моим радости и удивлению, целый год меня никто не беспокоил по этому поводу, хотя сама я ни минуты не забывала об этом, все время ожидая, что вот-вот за ним приедут и по решению совета и парламента заберут от меня.
Как я узнала позднее, тем, что меня оставили в покое, я должна быть благодарна прежде всего Глостеру. О нет, не потому, что он мечтал доставить мне радость или не хотел задеть мои материнские чувства, – вовсе нет! Он не из тех, кто думает о других, кого могут затронуть их печали и обиды. Просто его бездумная женитьба на Жаклин Баварской до того обеспокоила герцога Бедфорда и многих других высоких лиц в стране, что у них не находилось ни времени, ни желания думать о чем-либо ином.
Новый король пока еще совсем мал. Он с матерью. Ну и пускай он там пока находится, считали они, еще будет время взять его под свою опеку и начать воспитывать в нужном духе.
А пока герцог занимался своим бракосочетанием, всколыхнувшим всякие явные и подспудные силы как в Англии, так и во Франции. Ведь большинство людей до сих пор по-прежнему считали Жаклин супругой графа Брабанта, а ее новый брак – незаконным. Кроме того – что, пожалуй, самое главное, – замужество Жаклин с графом устроил и одобрил Бургундский дом, заинтересованный в том, чтобы ее богатое наследство перешло к ним и у них осталось. Глостер же своим внезапным поступком угрожал их благополучию, расстраивал планы… И, конечно, в первую очередь он, по мнению бургундцев, зарится на четыре провинции, принесенные Жаклин своему мужу Брабанту. Правда, их отобрали, но они все же остались собственностью Бургундского дома.
Бедфорд резко осудил своего безрассудного брата Хамфри, между ними вспыхнула и до сих пор тянется ссора; Бедфорд говорит, что, будь жив король Генрих, Хамфри не посмел бы совершить это. Он никогда бы не позволил ему сделать то, что неминуемо должно привести Англию к столкновению с Бургундским домом, мир и дружба с которым так нужна сейчас их стране.
Глостер нарушил союз с бургундцами и этим сослужил очень плохую службу Англии и тому делу, за которое его брат Генрих отдал свою жизнь.
Однако Хамфри, как мне стало известно, и не думал прислушиваться к словам Джона Бедфорда, а, напротив, собирался навербовать солдат и отправиться во Францию, но не для того, чтобы закрепить там завоевания короля Генриха, а чтобы начать собственную малую войну за владения Жаклин – провинции Эно, Голландию, Зеландию и Фрисландию.
В тишине королевской детской комнаты я сказала Гиймот:
– Как ни странно, мы должны благодарить Глостера…
Она подняла на меня глаза, в которых гнездились страх и предупреждение об осторожности.
– Знаю, знаю, – поспешила я успокоить ее. – Он вредит делу Англии, так все кругом говорят. Правда, тоже негромко… Но ведь признайся, моя милая, будет куда хуже, если все свое внимание они обратят на нас и нашу крошку.
Она признала, что я права.
– Меня охватывает ужас, – продолжала я, – при мысли о том часе, когда кто-то решит отобрать у меня мое дитя. Я не перенесу этого, Гиймот!
Она обняла меня и тихонько похлопала по спине, как делала когда-то, в дни моего детства, в мрачных и холодных комнатах «Отеля де Сен-Поль».
– Ну-ну, – сказала она, – ведь такого еще не случилось. Будем надеяться, что и не случится… Долго еще.
– Этому суждено быть, Гиймот, – сказала я. – Никуда от этого не уйти. Королевские дети обречены жить вдали от своих матерей, как бы счастливы они ни были, находясь вместе с ними.
– У вас будет иначе, – твердо произнесла моя милая Гиймот.
В ответ я лишь печально улыбнулась, но она пожелала продолжить свои утешения.
– Забудьте о том, что может быть в будущем, – говорила она. – Сейчас вы с ним, а он с вами, и нужно жить этой минутой и благодарить за нее Бога.
Я восприняла с благодарностью простую мудрость ее слов и постаралась сделать так, как она сказала. В самом деле маленький Генрих оставался пока со мной; герцог Хамфри Глостер по-прежнему смущал и тревожил окружающих своими амбициозными планами, и ни у кого пока не хватало сил и времени думать о местонахождении моего сына и о том, что делать с ним дальше. А заодно и со мною.
Я постаралась, чтобы каждый день стал для меня как можно длиннее и радостнее. Старалась изо всех сил, но все же, просыпаясь по утрам, со страхом, сжимающим душу, думала, что именно этот день может оказаться последним и меня навсегда разлучат с моим крошкой. Постепенно страх отпускал, я говорила себе: еще нет… не сегодня… Возможно, у меня впереди целый месяц… нет, не месяц, а год…
Наверное, из-за этих мыслей я пыталась быть… казаться самой себе и другим беспечней, беспечальней, делая усилия, изменяя своей натуре. Быть может, по этой же причине я, не вдумываясь зачем, приблизила к моему окружению человека, который привез моего больного супруга с поля боя и находился рядом в час его кончины, который, как мог, утешал меня тогда. В те страшные минуты он проявил преданность, понимание и такт.
Другими словами, я назначила того самого рыцаря с валлийским акцентом по имени Оуэн Тюдор на должность хранителя гардероба при моем дворе.
– …Мужчина хорош собой и не намного старше вас, – заметила вскоре моя Гиймот; по праву бывшей няньки и самой давней из всей прислуги она позволяла себе говорить со мной более откровенно, чем другие.
– Что же из этого? – спросила я холодно.
Она пожала плечами и, возведя глаза к потолку, проговорила:
– Вам виднее. Вы королева.
Хотела ли она этим сказать, что мне не следует приближать к себе человека в таком возрасте и с такой приятной внешностью, или, напротив, что я вправе себе это позволить – я не поняла и не стала уточнять. Я просто рассмеялась.
Быть может, я и совершила не совсем обдуманный шаг, но так мне почему-то захотелось. И главной причиной, убеждала я себя, явилось то, что я тосковала по Генриху, а этот человек лишний раз напоминал мне о нем, мог многое восстановить в памяти и рассказать из их совместной походной жизни. А еще, наверное – осознанно или нет, – я стремилась к защитнику и другу – мужчине, кому я могла бы доверять, кто сумел бы стать хоть каким-то подспорьем и утешением в ту страшную минуту, когда в детскую комнату к моему ребенку войдут малознакомые мне высокородные дамы и по решению совета и парламента заберут рожденного мной сына, дабы достойно воспитать его, а также освободить королеву, то есть меня, от несвойственных ей обязанностей.
Присутствие Оуэна при моем дворе действительно скрашивало мои дни. Он оставался таким же внимательным и отзывчивым, как прежде, вполне понимая причину моего беспокойства и настроения. Маленький Генрих быстро привык к нему и полюбил.
Меня же Генрих окончательно признал: между нами, как мне казалось, протянулась та особая, неразделимая связь, что существует между матерью и ребенком еще до его рождения, и нет силы, чтобы разорвать ее, что бы между ними потом ни происходило. У меня с моей собственной матерью, которую я успела возненавидеть, тоже, несомненно, существовала подобная связь.
Однако лишь в детской я свободно общалась с ребенком, бывала с ним наедине. В саду, где мне так хотелось поиграть с ним вдвоем под деревьями, он всегда находился под неусыпным присмотром стражи, как и полагалось, – ведь он стал уже королем.
Я старалась подольше задерживать Оуэна Тюдора возле себя, беседуя с ним. По-прежнему мне нравился его акцент, но, главное, этот человек приятно отличался от многих других. Может быть, потому, что не был чистокровным англичанином. Несомненно, он в свое время нравился и моему Генриху, иначе тот не присвоил бы ему титул личного оруженосца. Впрочем, Тюдор получил его за храбрость, проявленную в битве при Азенкуре.
Не признаваясь самой себе, я отчетливо понимала, какими бесплотными и зыбкими становились мои воспоминания о Генрихе, отдалялись от меня. Меня уже так не охватывала скорбь. Да, он был добрым супругом; мы переживали чудесные, незабываемые минуты близости, мы воистину любили друг друга. Однако – и со временем я начала понимать это все яснее – он стал для меня в большей степени легендарной, нежели реальной личностью: полководцем, солдатом, великим королем… И вполне земным также… но все же… все же…
Позднее я слышала нечто подобное и от других людей… От многих. Говорили, что самим Господом предназначен он в короли; что его беспутная юность прекрасно оттеняла то, чем он сделался потом, – и в этом тоже видели предначертание свыше… Его идеализировали, возводили в божество, и я вместе со всеми преклонялась перед ним. Но настоящая ли это любовь?
Нужно сказать, подобные мысли посещали меня не часто. Больше всего я думала сейчас не о свершившейся уже потере, а о с неизбежностью грядущей – о моем сыне.
Что касается Оуэна Тюдора, то, как я уже упоминала, беседы с ним все больше привлекали меня, и я старалась видеть его чаще.
Однажды, зайдя в небольшую комнату, где он обычно вел денежные дела и подсчеты, я застала его одного. Он немедленно встал и почтительно поклонился.
– Сядьте, Оуэн Тюдор, – сказала я.
Я тоже села возле его стола, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я заговорила первой:
– Скажите откровенно, не мучительно ли для вас, бывалого воина, заниматься этими утомительными бумажными делами?
– Мне нравится здесь, миледи, – ответил он коротко.
– Возможно, вы… так же, как и я… устали от войн?
– Для меня те дни незабываемы, миледи. Рядом с великим королем.
– Они принесли унижение и позор моей стране, – сказала я.
– Они принесли победу воинам нашего короля, вашего супруга.
– Триумф одной страны влечет горечь и боль для другой.
– Это так, миледи.
– Значит, вы не хотели бы вернуться в армию, чтобы снова сражаться с противником?
– Я много воевал, миледи. Мой король умер. Я служил самому великому и не хотел бы служить другим. С ним никто не сравнится.
– Тогда оставайтесь, – сказала я. – Возможно, когда-нибудь в будущем вы пойдете в бой рядом с новым королем – так же, как ходили с его отцом.
– Кто может знать, миледи.
– Думаю, мой супруг-король желал бы этого. Ведь он высоко ценил вас, не так ли?
– Он оказывал мне этим честь.
– Разве вы не отличились рядом с ним в битве при Азенкуре?
– Быть с ним рядом – что может быть почетней?
– Он упоминал ваше имя.
– И он изволил наградить меня. Титул личного оруженосца – что могло быть выше в ту пору? Некоторые считали, я слишком молод для подобного звания и должности, но король говорил, что качества человека важнее количества прожитых лет… О, это воистину великий король, миледи. Таких уже не будет! Уверен в этом… Никогда не забыть мне тот день, когда он спас жизнь своему брату.
– Брату? – переспросила я. – Король никогда не рассказывал мне. Какому брату?
– Герцогу Глостеру, миледи. Я находился тогда поблизости и видел все своими глазами. Еще немного, и Глостеру пришел бы конец. Отрядом противника командовал герцог Алансон. Он и поразил Глостера мечом. Тот свалился на землю, и его непременно бы убили, не поспеши к нему король Генрих. Рискуя собственной жизнью, он выбил меч из рук Алансона и отразил атаку его стражи.
– Представляю, как Глостер благодарил Генриха! – сказала я.
Оуэн промолчал, и я озадаченно спросила:
– Разве не так?
– Горделивому человеку бывает трудно признаться, что он кому-то обязан. У него это вызывает неприязнь.
Так сказал Оуэн.
– Но ведь речь шла о спасении жизни! – воскликнула я.
– Тем более. За такое трудно отблагодарить, но легко возненавидеть.
От дальнейшего разговора мой собеседник уклонился. Он был умен и куда более сметлив, чем я, поэтому старался избегать острых и небезопасных вопросов и ответов. Он преподал мне урок сдержанности.
Наши встречи наедине участились, не вызывая ни у кого лишних разговоров. Хотя, кто знает?.. Во всяком случае, мой королевский гардероб оказался достаточно велик и требовал присмотра. Никого не удивляло, если я интересовалась, как идут дела у его хранителя.
Мне по-прежнему нравился его музыкальный голос и то, с каким спокойным достоинством он умел держаться. Он гордился своими предками, чьи имена оказались для меня почти непроизносимыми. Я не могла сдержать смеха, когда он начинал перечислять их всех, и просила произносить медленно и по слогам.
И как он любил говорить об Уэльсе!
Однажды я сказала ему:
– Ваше сердце целиком там, Оуэн Тюдор, не правда ли?
Он ответил:
– Сердце мужчины зачастую остается там, где он впервые увидел свет дня, миледи. А ваше сердце?
Я уверенно покачала головой.
– Нет, Оуэн Тюдор. Мое детство полно печали и слез. В «Отеле де Сен-Поль»… Вы даже не можете себе представить! Эти холодные, продуваемые насквозь комнаты… Гиймот могла бы порассказать об этом. Она пришла к нам служить как раз в те годы. Смотрела за нами – несчастными, полуголодными, дрожащими от стужи детьми… Почему мы там оказались? Нас отправила туда наша собственная мать, живя в это же время в довольстве и роскоши со своим любовником и тратя столько денег на роскошные наряды, ароматические жидкости и домашних животных, что их почти не оставалось на ее детей. Да она и не думала о них, пока они не стали ей нужны для осуществления ее планов… А еще… Еще преследовал нас постоянный страх перед безумным человеком… моим отцом. Его часто приковывали к постели в комнате, которая…
Я резко прервала рассказ, удивленная своим взрывом откровенности. Королеве не следует так разговаривать со своим подданным.
– Забудьте все, о чем я сейчас говорила, – сказала я. – Сама не знаю, что на меня накатило… Это все ваши слова о родном доме. У меня никогда не было настоящего дома, Оуэн Тюдор, хотя я родилась в семье короля… Здесь, в Виндзоре, возле моего сына… сейчас… Здесь мой самый лучший, самый настоящий дом…
После этих слов я поднялась и вышла, слишком взволнованная, чтобы продолжать разговор. Сидя в одиночестве у себя в покоях, я недоумевала: зачем раскрыла душу нараспашку перед простым придворным, хранителем королевского гардероба?
Мне хотелось поведать моей Гиймот о случившемся, но почему-то я не смогла… Не сумела… Сама не понимаю – почему…
Интерес к Оуэну у меня возрастал, мне хотелось узнать больше о нем и его семье. Я много расспрашивала, и он довольно охотно отвечал, а я с наслаждением вслушивалась в звуки его мелодичного голоса.
– …Мой родитель, миледи, – рассказывал он, – носил имя Мередидд. Он жил на Англси – это небольшой остров у самой оконечности нашего девственного Уэльса. Отец был тем, кого у нас называют «исчйтор», и умоляю вас не спрашивать меня, что это такое и в чем заключались его обязанности, ибо ничего толкового я вам сказать не смогу. Знаю только, это связано с имуществом для государственной казны. Зато позднее он занял пост скутифера в замке епископа Бангорского, и это означало, о чем могу сообщить вам вполне достоверно, он был чем-то вроде главного дворецкого или управляющего… Тогда он и женился на моей матери, которую звали Маргарет, она была дочерью человека по имени Дафидд Фичан эп Дафидд Ллвид, и это означало, что его собственный отец, а мой прадед звался двумя последними именами.
Я не могла не рассмеяться, на что он, видно, и рассчитывал, и, поскольку он замолк, я попросила продолжить повествование.
– Мой отец Мередидд обладал свирепым нравом, – снова заговорил Оуэн Тюдор. – Стоило кому-нибудь сказать что-то ему не нравящееся, как он тут же хватался за меч. И, конечно, мало кто удивился, когда стало известно, что отец убил человека. Так просто, почти ни за что.
– О Боже!
– Увы, миледи, это произошло, но еще до моего появления на свет. После этого он бежал вместе с матерью на север Уэльса, и там, в тени нашей великой горы Сноудон я родился.
– А когда выросли, то покинули Уэльс и пошли на службу к королю Англии? – спросила я.
– Да, судьба сложилась именно так, и я благодарен ей, миледи. Вы знаете, как часто бывает – вы знакомы с одним человеком, тот знаком с другим… Через них, как по ступенькам, поднимаешься к самому приятному для тебя делу… а то и к славе… Моя бабка по отцу связана родством с великим Оуэном Глендовером, который в свое время принес много пользы Англии. Его сын вступил в армию короля Генриха, куда привел и меня.
– И с тех пор вы служили королю?
Он посмотрел на меня и честно сказал:
– Да, и до сих пор считаю, мне крайне повезло в жизни, и горжусь своей близостью к королю Генриху. О лучшей доле я не мог мечтать.
– Приятно слышать, – заметила я. – Но мне кажется, такой бывалый воин, как вы, не может все время не стремиться на поле боя. А вы сейчас здесь… – Я понимала, что повторяюсь, но мне так хотелось, чтобы он признался, что здесь он потому, что я ему не безразлична. О, эти невинные женские уловки, как далеко они могут нас завести.
– Миледи, – сказал он очень серьезно, – мне нравится здесь больше, чем где бы то ни было в целом свете! Я имел честь говорить вам об этом.
Это могло показаться грубой лестью, если бы я уже немного не знала Оуэна. Кроме того, он ведь валлиец с романтической душой, видимо, свойственной этому народу, а выбор слов у поэтов и романтиков не всегда продиктован смыслом и во многом зависит просто от красоты сочетания звуков, от их музыкальности.
Я продолжала радоваться каждой нашей встрече, предвкушая их. Они уводили мои мысли прочь от гнетущего страха потерять сына.
Снова со мной Маргарет, вдова герцога Кларенса, одного из братьев Генриха. Так приятно видеть эту милую женщину, а также ее дочь от первого брака, Джейн.
В этот раз Маргарет показалась мне куда спокойней и умиротворенней, чем в первый, когда носила траур по своему погибшему супругу. Она уже свыклась со своей вдовьей судьбой, все ее мысли обратились к дочери.
Мне бывало хорошо в их обществе, я чувствовала, что тоже излечиваюсь от потрясения, причиненного смертью Генриха, и по ночам молилась, прося Господа исцелить меня быстро и надежно.
Появился в Виндзоре и еще один гость. Хотя не знаю, правильно ли так называть человека, ставшего на долгие годы узником.
Я говорю о Джеймсе I, короле Шотландии. Он продолжал быть пленником Англии, а шотландцы по-прежнему отказывались платить выкуп за его освобождение из этой почетной ссылки.
Джеймс оказался отменным собеседником, с ним я чувствовала себя легко и просто. Почти как с Оуэном Тюдором.
Шотландец понравился мне еще два года назад, с первой минуты, как я его узнала. По мере того как у меня появилась возможность видеть его чаще, ибо он находился рядом со мной и Генрихом во время нашего торжественного въезда в Париж, я стала питать к нему самые добрые чувства. Мой супруг взял его тогда с собой во Францию в надежде, что тот сумеет убедить шотландцев, вступивших во французскую армию, выйти из нее и перейти на сторону англичан или вообще не воевать. Насколько я знаю, эта миссия Джеймса не оказалась успешной, но сам он принял участие в нескольких битвах, сражаясь бок о бок с Генрихом, совершенно забыв о старинной вражде между шотландцами и англичанами. Да и немудрено: он ведь находился в Англии к тому времени около девятнадцати лет, с девятилетнего возраста. К нему относились как к королю. Только свобода его была ограничена. Не мог он и вернуться в Шотландию. Хотя, по правде говоря, у меня создалось впечатление, что он и не очень хочет этого. Положение на границе между обеими странами оставалось почти все годы напряженным; с Джеймсом здесь хорошо обращались, свою родную страну он почти забыл, тоски по ней не ощущал; как его там встретят – не знал… К чему ему стремиться туда?
Да и в детстве, насколько я узнала из его рассказов, он воспитывался у графа Нортумберлендского, где изучал вместе с его внуком, известным впоследствии под кличкой Генри Горячая Голова, некоторые науки, и главным образом военное искусство.
Как Джеймс стал английским пленником? Он охотно поведал мне об этом.
Его старый больной отец оказался уже не в состоянии управлять Шотландией, и десятилетнему Джеймсу предстояло стать королем, а вернее, пешкой в игре сторонников различных партий. Чтобы избавить ребенка от возможных последствий междуусобной борьбы, отец решил отправить его во Францию, где тот мог находиться в сравнительной безопасности. Но корабль, на котором плыл наследник шотландского престола, захватили англичане и препроводили судно в английскую гавань. Так Джеймс стал пленником, если его можно таковым назвать, и с тех пор – уже около двадцати лет – все ожидает, что Шотландия даст за него выкуп. Но она не торопится, а сам Джеймс не спешит возвращаться в страну, которую почти не помнит и которой он вряд ли будет нужен.
Такими вот историями развлекал меня милый Джеймс довольно часто. А также охотно читал отрывки из длиннющей поэмы о своей жизни, которую не переставал писать долгие годы. Поэма казалась мне трогательной и весьма занимательной.
Я очень привыкла к Джеймсу, мне хотелось, чтобы наше совместное приятное и мирное пребывание в Виндзоре длилось как можно дольше.
И здесь, в Виндзорском замке, им суждено было встретиться и полюбить друг друга. Я говорю о Джеймсе и Джейн, дочери леди Кларенс.
Помню, мы с Джеймсом стояли у окна в моей комнате и смотрели в сад, когда Джейн появилась на дорожке.
Она подняла голову, увидела меня, Джеймса и поклонилась, слегка улыбнувшись.
– Какая прелестная девушка! – сказал Джеймс, и его горячность немного удивила меня.
– Мне тоже так кажется, – согласилась я.
– Кто она?
– Дочь герцогини Кларенс. Ее отца звали Джон Бофорт, граф Сомерсет.
– А, Бофорт…
– Да. Он первый муж герцогини. Бедная Маргарет потеряла двух мужей!
– Это очень печально, – вежливо согласился Джеймс.
Вскоре подвернулся удобный случай, и я познакомила его с Джейн, которая, судя по всему, совершенно очаровала Джеймса. Не могу сказать того же о Джейн. Впрочем, возможно, ей лучше удавалось скрывать свои чувства. Однако постепенно я стала замечать, что и она не на шутку увлечена молодым мужчиной. Они не сводили глаз друг с друга, не замечая никого вокруг.
Я поделилась своими наблюдениями с матерью Джейн.
– Мне кажется, – сказала я, – Джеймс влюбился в вашу дочь. И, если не ошибаюсь, чувства его не безответны.
– Хотела бы надеяться, что это не так, – услыхала я в ответ.
– Но почему, Маргарет? Разве Джеймс не достоин счастья? Бедняга! Столько лет в плену.
– Его темница не лишена удобств, – язвительно возразила она.
– Если Джейн выйдет за него замуж, она станет королевой Шотландии.
– Королевой без короны… Владычицей без трона.
– Когда будет заплачен выкуп, Джеймс сможет вернуться к себе на родину.
Маргарет презрительно фыркнула.
– Эти варвары-шотландцы никогда не расстанутся со своими деньгами!
– Джеймс совсем непохож на варвара, – горячо возразила я. – И рано или поздно он будет в Шотландии.
– Зачем? Он ведь стал совсем англичанином.
– Но, Маргарет… Неужели вас не радует любовь двух молодых людей? Неужели вы откажете своей дочери в том, что может составить ее счастье на всю жизнь?
– Не знаю, – сдержанно отвечала она. – Надеюсь, до этого еще дело не дошло…
Но, по моим наблюдениям, молодые люди горячо полюбили друг друга. Настоящую любовь не скроешь. И я искренне радовалась за них и завидовала им. Такого между мной и Генрихом не случилось. Он был добрым, мягким, любящим… Но не таким… О, чего бы я только ни отдала, чтобы быть любимой так, как любил Джеймс!..
Я удостоилась доверия влюбленных: оба заговорили со мной о своих чувствах.
– Мы собираемся пожениться, – твердо сказал Джеймс.
– Желаю вам самого большого счастья в мире! – ответила я.
Джейн порывисто обняла меня.
– Ничто не в силах изменить наше решение! – воскликнула она. – Никакие запреты не остановят нас!
– Желание наше быть вместе мы воплотим в жизнь, чего бы это ни стоило! – поддержал ее слова Джеймс.
– Нисколько не сомневаюсь, – сказала я, – но все же не торопитесь. Лучше, если дождетесь королевского выкупа. Надеюсь, это вскоре произойдет.
– Этого не случилось за все двадцать лет, – с горечью возразил Джеймс. – Думаете, их обрадует, что я полюбил англичанку?
– Но ведь должны они наконец вернуть себе своего короля?
– Как вы все еще наивны, Екатерина, – сказал Джеймс. – На каждого желающего моего возвращения найдется двое противников этого. Такова жизнь.
– И все-таки будем надеяться.
– Что же еще остается?..
Так проходили мои дни в Виндзоре тем летом. Я стала потом называть их золотыми, и с полным к тому основанием: те, что последовали за ними, оказались куда более тревожными и опасными.
А пока что людей, осуществлявших правление страной, по-прежнему беспокоила женитьба Хамфри Глостера на Жаклин Баварской и связанные с этим осложнения. Я же продолжала наслаждаться тем, что мой маленький сын все время со мной; с удовольствием и радостью взирала на трогательную влюбленную пару – Джеймса и Джейн, и так же радостно, как и прежде, мне было видеть во дворце Оуэна Тюдора и слышать его музыкальную речь.
Лето шло к концу. О, как я боялась, что каждый спокойно прожитый день может стать последним! С каким пристальным вниманием наблюдала за сыном! Казалось, он рос и взрослел у меня на глазах. Он уже делал первые неловкие шаги. Мы с Гиймот ставили его на пол, и он совершал сложное путешествие от протянутых заботливых рук одной из нас до других точно таких. Потом мы рукоплескали, восхищаясь его растущим умением ходить, и он повторял наши движения своими крошечными ручонками.
Я уже тогда понимала, что эти божественные моменты буду помнить, пока живу на земле.
Вести о том, что происходит за стенами Виндзора, достигали моих ушей. Я продолжала слышать о том, что конфликт между Хамфри Глостером и Бургундским домом разрастается, что герцог Бедфорд страшно недоволен своим братом. Но какие-либо подробности всех этих раздоров до меня не доходили, да я и не стремилась их узнать. Гораздо больше меня занимало то, что происходило рядом, перед моими глазами… Заботы о ребенке… Игры с ним… Любовные отношения Джеймса и Джейн… Как я завидовала радостному блеску их глаз, безмолвным беседам, которые влюбленные вели между собой взглядами!
Джеймс становился все более нетерпеливым. Он видел лишь одну цель, к которой стремился со всей страстностью, свойственной его натуре. Цель эта – сделать Джейн Бофорт своей супругой. Но кто он сейчас в Англии? Почти никто. Почетный пленник – и только.
Он делился со мной самым сокровенным:
– Мне нужно… необходимо как можно скорее вернуться на родину. У меня должен быть дом, который я предложу моей Джейн.
– Думаю, она согласится стать супругой и простого бедного узника, – ответила я шутливо, но он принял мои слова всерьез.
– Да, это так, – сказал он. – Нисколько не сомневаюсь. Мне тоже ничего не нужно, кроме ее самой.
– Такая любовь редко бывает у королей, – с невольной горечью отметила я.
Он с этим не согласился.
– Что король, что пастух, – сказал он, – оба могут любить беззаветно, всем сердцем.
– Если судить по вас, Джеймс, то действительно так, – признала я, чувствуя, как слезы подступают к горлу. Слезы благородной радостной зависти. – Как бы хотелось помочь вам! – добавила я с искренним чувством.
– У меня есть одна мысль, – сказал он, словно только и ждал моего предложения помощи.
– Откройте же ее.
Вот что он поведал мне:
– Я знаю, поведение многих моих соотечественников не отвечает интересам Англии. Раздражает англичан. Например то, что шотландцы воюют сейчас на земле Франции против английских войск.
– И что же, Джеймс, из этого следует?
– Я подумал, что мог бы пообещать англичанам отозвать своих соплеменников из Франции, если в свою очередь получу заверения, что меня отправят обратно в Шотландию.
– Вы смогли бы такое сделать? – спросила я.
– Я бы честно попытался. И, надеюсь, более удачно, чем в первый раз.
– Ну а сам вопрос о выкупе все же остается?
– Я попросил бы уменьшить сумму. Возможно, мои шотландцы тогда сумели бы заплатить.
– Полагаете, Джеймс, они пожелают увидеть вас на троне? Вы так много лет провели в Англии, что стали англичанином в большей степени, нежели шотландцем.
– Я смогу в одно мгновение вновь превратиться в шотландца! – воскликнул он.
Это меня рассмешило, и мы посмеялись вместе. Потом я спросила вполне серьезно:
– Что же вы намерены предпринять в первую очередь и чем я могла бы вам помочь?
– Прежде всего предложу отозвать всех шотландцев из Франции, – ответил он. – Думаю, им уже надоело воевать на чужой земле… Вы же молитесь за меня, Екатерина, чтобы все окончилось успешно.
– Желаю удачи, Джеймс…
Примерно неделю спустя он сказал мне торжествующе:
– Они отправили в Шотландию Томаса Мертона!
– Вашего духовника?
– Да, это надежный и верный человек.
– Я молилась за вас, Джеймс, и надеюсь, он сумеет договориться о приемлемых условиях вашего освобождения.
– Я просил его сделать все возможное… И кое-что из невозможного… Я обязан вернуться домой, Екатерина, и Джейн должна стать моей королевой! Это сейчас единственная цель моей жизни!
– Я не перестану молить Бога!
– И он ответит на ваши молитвы. Верю в это!
Я сказала задумчиво:
– Порой мне кажется, когда очень желаешь чего-то и веришь в осуществление, то оно так и получается…
Прошло несколько томительных для Джеймса месяцев, прежде чем его посланник Мертон вернулся из Шотландии. Дело сдвинулось. Вернее, почти уже завершилось счастливым исходом.
Джеймс вне себя от счастья ходил взад и вперед по комнате.
– Я верил, что все будет хорошо! – то и дело восклицал он. – Надо верить!
Джейн разделяла его радость, и мы все тоже. Мои придворные дамы, забыв о всяких правилах этикета, целовали влюбленных и друг друга и заливались неприлично громким смехом.
Вскоре Джеймс сообщил нам новые подробности.
– Слушайте все! – возгласил он. – То, что я сейчас скажу, чистая правда… Только что подписано соглашение в Йорке. Между Англией и Шотландией. Англичане предъявили большие требования, но мои дорогие соотечественники согласились на них. Они заплатят за мое освобождение сумму в размере шестидесяти тысяч марок. Однако в рассрочку на шесть лет… Как думаете, стою я таких денег?
Первой на его вопрос ответила Джейн.
– Вы стоите в десять раз больше, Джеймс! – сказала она с сияющей улыбкой.
– Она права, эта прекрасная девушка! – воскликнул Джеймс. – Конечно, – продолжал он, – сумма немалая, но мои сограждане идут на эти условия. Могу ли я понимать это иначе, чем как знак их любви и доверия ко мне? Я же сделаю все, что в моих силах, чтобы убедить шотландских воинов покинуть пределы Франции… А вот и самый главный для меня пункт договора с англичанами: в нем выражается надежда, что я возьму в жены английскую девушку благородного происхождения! Этот пункт я выполню обязательно и как можно быстрее!
Эти слова мы встретили смехом и рукоплесканиями.
Джеймс вновь заговорил с улыбкой:
