Текст книги "Любимицы королевы"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
«Надо ждать неприятностей», – подумала Анна.
Она почувствовала себя до того усталой, что закрыла глаза и отказалась от предложения умастить лоб мазями. Совершенно несчастной. Ее мальчик умер, и она непорядочно отозвалась о ближайшей в течение многих лет подруге. К тому же в присутствии Эбигейл Хилл, которая, несомненно, сочтет себя обязанной передать все, что слышала, своей кузине.
– Оставь меня, – слабым голосом произнесла принцесса.
И в одиночестве беззвучно расплакалась, отчасти из-за утраты сына, отчасти из-за утраты иллюзий.
При следующей встрече с леди Мальборо Анна ждала упоминания о собственной непорядочности. Но та вела себя так, будто ничего не случилось.
Может, выжидала удобной минуты, чтобы осыпать ее упреками? Нет! Сара, по собственному признанию, откровенна и несдержанна. Иногда она бывает не способна обуздать свои чувства, особенно гнев.
Раз Сара не упрекала ее за слова, сказанные в присутствии Эбигейл, причина тому могла быть только одна: девушка не говорила ей о них.
Очень странно! Принцесса не могла этого понять, и ее интерес к горничной с тихим голосом усилился.
– Хилл, – сказала Анна несколько дней спустя, – ты, должно быть, весьма признательна леди Мальборо.
– Конечно, мадам.
– Я слышала, она, найдя вашу семью в сильной нужде, устроила твоих братьев и сестру на хорошие места.
– Это правда, мадам.
– Раз так, ты, видимо, стараешься чем-то отплатить ей.
– Мне отплатить нечем, мадам. Могу только выразить благодарность на словах.
– Может, ты считаешь ее в некотором смысле своей госпожой?
В глазах Эбигейл появились неподдельные благоговение и почтительность.
– Мадам, – сказала она, – у меня только одна госпожа. Я не способна служить двум сразу.
Анна кивнула. И произнесла фразу, которую Эбигейл слышала уже не впервые:
– Ты милое, доброе создание.
Однако эти слова ни разу еще не звучали так проникновенно. После этого принцесса стала искать взглядом Эбигейл среди других служанок и бывала очень довольна, находя ее.
Сара, удачно выдав замуж двух старших дочерей, увлеклась политикой. Часто вместе с мужем бывала в обществе Годолфинов, обхаживала своего довольно упрямого зятя Чарльза Спенсера. У нее не было сомнений, что Анна скоро станет королевой. Вильгельм никак не мог протянуть долго. Тело его было вместилищем всяких болезней, все считали чудом, что он жив до сих пор. Но, казалось, он обрел новые силы, поскольку его злейший враг, Людовик Четырнадцатый, принялся осуществлять свой план – взять власть над всей Европой. Это стало возможным потому, что испанский трон достался его внуку, Филиппу Анжуйскому. Если б Филипп мог править независимо, это не явилось бы значительным событием, но разве король-солнце мог допустить такое? Нет, ему хотелось править через внука Испанией и вместе с тем Францией, а это значило, что баланс европейских сил нарушится в пользу французов. Вильгельм не мог этого допустить и уже готовился к выступлению против Людовика в союзе с Австрией и Голландией.
Вильгельм Оранский увереннее чувствовал себя на поле битвы, чем в зале совета, Мальборо тоже. Война явилась бы для Джона Черчилла источником воодушевления и выгоды; а Саре хотелось, чтобы он проявил в полной мере свои таланты.
Когда Вильгельм умрет – любой другой человек в его состоянии умер бы много лет назад – Анной станут управлять Мальборо, Сара позаботится об этом. С двумя влиятельными зятьями они будут успешно противостоять любым политическим врагам.
При столь блестящих перспективах Саре трудно было терпеливо сносить пустую болтовню Анны.
– Знаешь, – сказала она мужу, – я начинаю ненавидеть эту особу.
– Господи, Сара, подумай, что ты говоришь.
– Дорогой Маль, избавь меня от поучений. Разве в том, чего мы достигли, главным образом не моя заслуга?
Мальборо был вынужден это признать.
– Однако, Сара, – добавил он, – не знаю, как при твоей откровенности враги давным-давно не уничтожили нас.
– Старая Морли знает меня и принимает такой, какая я есть. Я всегда была откровенной с ней, и она не возражала. Меняться я не собираюсь. Но иногда она меня так раздражает, что я готова закричать от одного ее прикосновения. Хорошо, что мне пришло в голову отдать ей Эбигейл Хилл. Этому существу приходится сейчас исполнять самые отвратительные задачи. Похоже, она справляется с ними прекрасно, и жалоб у Анны нет. Принцесса говорит, что Эбигейл доброе создание. «Доброе, но тупое», – сказала я, а она ответила: «Тупость иногда отрадна». Но поверь, ее очень трудно выносить, особенно после смерти Глостера.
– Что ж, напоминать об осторожности тебе, видимо, ни к чему. Ты знаешь, что делаешь.
– Разве я когда-нибудь подводила тебя?
– Никогда! – заверил ее Мальборо.
Сара высказывала нарастающее раздражение Анной не только мужу, но и Эбигейл. Эта девчонка так обязана ей, считала Сара, что необязательно сдерживаться в ее присутствии.
Графиня несколько раз оскорбительно отозвалась о принцессе. Эбигейл выслушала это с обычным спокойным видом, словно ничуть не удивляясь.
Сара вела себя так, словно уже стала правительницей.
Эбигейл изумляла ее наглость. Она часто задумывалась, что испытала бы Анна, узнав, как Сара ее поносит. Леди Мальборо была склонна обращаться к принцессе с несдержанностью, принимаемой за откровенность, но серьезные оскорбления, разумеется, произносила за ее спиной.
Об этих оскорблениях Эбигейл не говорила даже Сэмюэлу Мэшему. По натуре она была скрытной, к тому же, не знала, что станется с ней, если Сара лишится расположения принцессы. А в том, что она лишится его, если Анна узнает о самых обидных словах, сказанных в ее адрес, сомнений у девушки не было.
И все же ей очень хотелось узнать, как поступит Анна, узнав, до чего Сара может быть непорядочной.
Как-то раз Эбигейл одна помогала принцессе одеться. После ссоры с сестрой, умершей шесть лет назад, Анна терпеть не могла пышных церемоний. Некоторое время она очень скромно жила в Кокпите и Беркли-хаузе, даже провела около месяца за городом в Твикенхеме, где ничем не отличалась от других, отдыхающих здесь людей. Потом Вильгельм понял, что если хочет удержать трон, то должен обращаться с Анной как с наследницей. Анна переехала в Сент-Джеймский дворец, летние месяцы проводила в Виндзорском замке, но больше не желала жить с пышностью, подобающей ее сану. И поэтому зачастую позволяла только одной из горничных помогать ей во время туалета.
Эбигейл не могла найти ее перчаток. Анна сказала:
– Вспомнила, Хилл. Я оставила их в соседней комнате. Принеси, будь добра.
Девушка немедленно повиновалась. Открыв дверь в соседнюю комнату, она увидела леди Мальборо. Та читала за столом письмо, надев по рассеянности перчатки принцессы.
На миг Эбигейл заколебалась. Она могла прикрыть дверь, тогда то, что будет сказано Сарой, принцесса не услышит, могла и оставить открытой, в таком случае ее слова будут услышаны.
Искушение было велико. Сара не может знать, что Анна находится в пределах слышимости, Анна не знает, что Сара сидит в этой комнате.
Эбигейл подержала дверь открытой, потом решилась. Не закрывая ее, она подошла к столу, где сидела ее кузина. Секунду-другую девушка не издавала ни звука, потом осторожно кашлянула.
Сара подняла взгляд.
– А, это ты, Эбигейл. До чего бесшумно крадешься. Даже испугала меня.
– Прошу прощения, леди Мальборо.
– Что тебе нужно?
– Перчатки принцессы. Вы, кажется, по ошибке надели их.
– Что? – пронзительно воскликнула Сара, глядя на свои руки в перчатках.
– По-моему, они принадлежат принцессе.
Сара сморщила нос; она видела, что Эбигейл изумленно смотрит на нее, и не смогла удержаться от соблазна показать этому смиренному существу, что ни в грош не ставит принцессу крови, что считает себя равной ей, а то и выше. Разумеется, куда до нее глупой принцессе Анне.
– Перчатки этой особы! – воскликнула она.
Эбигейл попятилась; будь Сара понаблюдательней, она бы заметила, что девушка выказывает необычное для нее волнение, но графиня сочла, что горничная восхищается той, кто может говорить так о принцессе. Ладно же, сейчас она услышит еще не то.
– Вы надели их по ошибке, леди Мальборо, – робко сказала Эбигейл.
– Значит, на мне перчатки, которых касались мерзкие руки этой дряни! – пронзительно выкрикнула Сара.
Эбигейл с трудом удержалась, чтобы не оглянуться на приоткрытую дверь. В соседней комнате невозможно было не услышать этот громкий, резкий голос.
– Забери их. Быстрей. Фу! Как отвратительно.
Девушка подобрала перчатки, которые Сара швырнула на пол, торопливо вышла и тихо закрыла дверь.
Анна сидела все там же, по ее лицу с первого взгляда можно было понять, что она слышала все, сказанное Сарой.
Эбигейл положила перчатки ей на стол. Анна не сказала ничего, но глянула в глаза горничной, и они мгновенно поняли одна другую. Сара Черчилл – непорядочная подруга принцессы, и это известно им обоим; вести разговор на эту тему было бы мучительно, однако никто из них не забудет о происшедшем; таким образом, к сближению был сделан еще один шаг.
Король очень мучился. Бремя его забот отягощали телесная немощь и нечистая совесть. Ему навсегда запомнилось письмо, пришедшее Марии утром в день их коронации. Яков писал из сен-жерменского изгнания, где жил под покровительством Людовика Четырнадцатого, что дочери, позволившей отнять корону у отца, нечего ждать от него, кроме проклятий.
Теперь Вильгельм стоял на пороге смерти, и его постоянно беспокоил вопрос о преемнике.
Поговорить на эту тему совершенно свободно он мог только с Элизабет Вильерс, ставшей благодаря ему графиней Оркнейской. Умнейшая женщина, пусть и не красавица, она была для него с первого взгляда самой очаровательной в мире. Ее живой острый ум и загадочные, слегка косящие глаза, из-за которых ей дали прозвище «Косоглазая Бетти», притягивали его и теперь не меньше, чем когда бы то ни было. Что ж, в конце концов он земной человек. Он понял это, когда вскоре после женитьбы, нарушив кальвинистские принципы, сделал ее своей любовницей. Других любовниц у него не было никогда. Мария, его супруга, казалась в сравнении с нею глупым ребенком; ему часто хотелось, чтобы Элизабет была принцессой с правом на трон, а Мария ее фрейлиной.
Мария была ему замечательной женой; он осознал это в полной мере лишь после ее смерти; однако в последнюю ночь жизни она написала письмо, где умоляла его ради спасения собственной души расстаться с любовницей. Его оно сильно расстроило; к тому же, этот документ Мария отправила на хранение епископу Кентерберийскому вместе с сопроводительной запиской, из которой и стало известно последнее ее желание. А пренебречь таким желанием было нельзя. Он перестал встречаться с Элизабет, выдал ее замуж за Джорджа Гамильтона, присвоил ему титул графа Оркнейского, и многие сочли, что это разрыв с последующей наградой за прошлые услуги. Только он не мог отвергнуть Элизабет так легко. Когда Вильгельм уезжал в Голландию, она отправлялась за ним, и отношения их возобновлялись. И поскольку в предсмертном письме Мария не просила его прекратить обсуждать с Элизабет свои проблемы, он продолжал следовать этой многолетней привычке. Изобретательность и мудрость Элизабет были для него бесценны.
Из своего кабинета Вильгельм пошел к графине Оркнейской, воспользовавшись потайной лестницей, ведущей в ее апартаменты.
Элизабет радостно встретила своего любовника. В сущности, его вряд ли можно было назвать теперь любовником, однако эта перемена в судьбе недовольства у нее не вызывала. Влияние ее не уменьшилось, престиж весьма вырос. С мужем она была счастлива и, прилагая все силы, успешно содействовала его карьере.
Графиня попросила Вильгельма присесть и поведать ей свои заботы.
– Я старею, Элизабет, – сказал он с кривой улыбкой. – И думаю, дни мои сочтены.
– Ты часто говорил то же самое, однако жив до сих пор.
– Я беспокоюсь о престолонаследии. Сына у меня, к сожалению, нет.
Графиня Оркнейская с печальным видом кивнула.
– Мысль, – продолжал он, – что моя толстая глупая свояченица станет королевой, приводит меня в ужас. Пока был жив ее умненький мальчик, существовала какая-то надежда. Его смерть – невосполнимая утрата.
– Принцесса всецело находится под влиянием графини Мальборо, – сказала Элизабет. – Если она станет королевой, править будет Сара Черчилл.
– Мне бы хотелось помешать этому. – Вильгельм задумчиво посмотрел на нее, и она поняла, что сейчас он скажет о цели своего визита.
– Я подумываю написать Якову в Сен-Жермен.
Элизабет ждала продолжения, однако король какое-то время молчал, и ей стало ясно, что решения он еще не принял.
– Хочу предложить ему усыновить Якова, его сына.
– Он ни за что на это не пойдет.
– Даже поняв, что поставлено на карту? Если мальчик приедет сюда как мой сын и примет протестантскую веру, то станет законным наследником трона.
– Замысел прекрасный, – сказала Элизабет, – но осуществить его вряд ли удастся. Во-первых, сына Яков тебе ни за что не доверит; во-вторых, друзья Анны совершат новый переворот, чтобы возвести ее на престол.
– Думаю, этот мятеж я смог бы подавить.
– Мальборо и Годолфин будут держаться заодно. К ним присоединятся Сандерленд и его сын Спенсер. Дьявольски хитрая Сара сплотила их, они образуют союз, тем более, что внуки Мальборо будут внуками Сандерленда и Годолфина.
– С Мальборо мне удавалось справляться раньше. И я снова справлюсь с ними. Надо начинать переговоры с Яковом.
– Что ж, – согласилась Элизабет, – это хороший ход. Хоть Яков определенно откажется, якобиты будут довольны.
– Если сын Якова приедет – хорошо; если нет, то, по крайней мере, я делал все, что было в моих силах. Только якобитам может не понравиться, что я хочу обратить мальчика в протестантство.
– Но даже они поймут, что англичане не примут его католиком.
– Элизабет, я считаю своим долгом добиться, чтобы они его приняли.
Она поняла и встревожилась. Вильгельма мучила совесть, и он походил на человека, стремящегося перед смертью привести свою душу и дом в порядок.
Сара не могла сдерживать гнев.
– Знаете, что задумал этот Голландский Недоносок? – возмущенно спросила она у принцессы. – Хочет лишить вас престола! Решил вызвать в Англию этого незаконнорожденного пащенка и навязать его стране! Миссис Морли, я этого не допущу. Если вы намерены лежать на кушетке, терпя подобные гнусности, то я не стану.
Анна покачала головой. После истории с перчатками она с трудом заставляла себя смотреть в лицо Саре. И холодела от ужаса при ее появлении. Ей постоянно слышался тот резкий голос, говорящий, что она дрянь. И еще Сара назвала ее руки мерзкими. Они красивы! Кроме них да еще голоса, поставленного миссис Беттертон, когда она воспитывалась вместе с Сарой, ничего красивого у нее нет. Ее прекрасные руки – мерзкие! Как это забыть? Как относиться по-прежнему к миссис Фримен? Однако Анна была не в силах упрекнуть подругу тем, что случайно услышала. И радовалась, что об этом никто не знал, кроме нее и Эбигейл Хилл; славное тихое создание никогда не выдаст секрета.
Сара продолжала:
– Разумеется, я ни за что этого не допущу. У нас был разговор на эту тему с мистером Фрименом. Он согласен со мной, что это противоречит здравому смыслу. Привезти пащенка в Англию! Да ведь если Яков действительно наследник трона, почему сейчас его занимает Вильгельм? Нет. Этому не бывать. Ни за что!
– Моя дорогая миссис Фримен очень ожесточена.
– Неизменно – из-за миссис Морли!
– Приятно узнать, что я столь дорога вам… неизменно.
Сара не только ярилась, но и тревожилась. Она насмехалась над Вильгельмом, называла его Голландским Недоноском, Калибаном, Чудовищем, но не могла не признать, что король он блестящий. Поставя перед собой цель, он стремился к ней с таким одушевлением, что неизменно добивался успеха; подобная энергия была неожиданной в столь хрупком теле. Сара была обеспокоена.
Чтобы снискать одобрение своим планам, Вильгельм поручил остроумному писателю Томасу д'Урфи сочинить несколько песен о возвращении мальчика, которого многие называли принцем Уэльским. Он никогда не забывал, какую роль сыграла старая ирландская песня «Лиллибуллеро» в ирландских битвах. Многие полагали, что она способствовала успеху не меньше, чем тактика Вильгельма. Тот век был очень восприимчив к слову. Перо одерживало верх над шпагой. Тех, кто умел поразить цель словом, требовалось привлекать на свою сторону, холить и ублажать. На улицах распевали:
Из нас, якобитов, кто мог бы представить! —
Воскликнула Джоан. – Наш добрый король
Явил свою милость теперь, завещая
Уэльскому принцу английский престол.
И раз не хотим мы войны,
То пить за Вильгельма должны.
Неудивительно, что Сара от злости скрежетала зубами. Если этот мальчишка вернется, положение Анны останется неизменным. И если он обратится в протестантство, кто станет противиться его восхождению на трон?
Однако ее страхи чудесным образом развеялись. Яков наотрез отказался отправлять любимого сына к Вильгельму.
Вильгельм с каждым днем становился все мрачнее, Сара – все радостнее.
– Отродье Стюартов! Это неслыханно! – восклицала она. – Голландец впал в детство и уже одной ногой стоит в могиле.
Все поражались, что Сару Черчилл не бросают в Тауэр. Она ежедневно позволяла себе не меньше двадцати крамольных высказываний. Король ненавидел ее, но боялся, что люди возмутятся, если он оскорбит Анну арестом ее лучшей подруги.
Сара стала слишком властной в обращении с Анной; но поскольку принцесса не возражала, все решили, что она принимает подругу такой, какая она есть. Однако Анна заметила, что ей нравилось разговаривать с Эбигейл Хилл, когда они бывали вдвоем. Оказалось, говорить самой приятнее, чем слушать, что она бывала вынуждена делать в обществе Сары. Эбигейл без настоятельной просьбы редко высказывала свое мнение, от которого, к тому же, не стоило отмахиваться. До чего же отрадно иметь возможность говорить так, будто размышляешь вслух, и слышать, как горничная вполголоса соглашается.
Эти монологи доставляли Анне все большее и большее удовольствие; она дожидалась часа, когда, оставшись наедине с Эбигейл, сможет спокойно порассуждать.
Узнав о смерти отца, Анна была рада поговорить с девушкой. Несдержанная Сара для этого не годилась, а у принцессы лежало такое бремя на совести, что требовалось перед кем-нибудь выговориться. Она оделась в траур, слегка всплакнула. Отец хотел, чтобы она уступила трон своему единокровному брату. Это огорчало ее; и хотя она не собиралась поверять свои истинные чувства горничной, ей хотелось побеседовать с девушкой; та никогда не пыталась проникнуть в ее сокровенные мысли или вынудить к какому-то признанию, о котором впоследствии можно пожалеть.
– Конечно, Хилл, – задумчиво произнесла Анна, – король приглашал сюда этого мальчика, но отец его не отпустил. Я не виню отца… ведь как жестоко Вильгельм с ним обошелся!
– Да, мадам, его нельзя винить.
– А раз он не приедет, престол наверняка достанется мне. И, надо полагать, скоро. На Вильгельма уже просто жалко смотреть… Астма у него, Хилл, просто ужасающая… то есть была б ужасающей, если б кто-то любил его, что совершенно… совершенно немыслимо. Понимаешь?
– Понимаю, мадам.
– Потом кровотечения… верховые прогулки становятся из-за них очень мучительными, зато они облегчают приступы удушья. Я не слышала, чтобы люди с кровохарканьем жили долго. А ты, Хилл?
– Ни разу, мадам.
– Однако он живет так уже много лет. Потом у него распухшие ноги. Очевидно, водянка. Доктор Рэдклифф уже поплатился за излишнюю откровенность по этому поводу. Только Вильгельм все живет. Но я знаю одно, Хилл: жить он будет не вечно, а после его смерти… тот мальчишка-католик – во Франции… трон достанется мне. Твоя госпожа станет королевой Англии. Я об этом часто думаю. Иногда боюсь, что не смогу быть хорошей королевой, потому что, к сожалению, не особенно умна. Мне очень хотелось иметь детей. Видимо, по натуре я прежде всего мать. Не могу передать тебе, Хилл, хоть ты и понимаешь меня, как никто… но все равно не поймешь, как тяжела утрата моего мальчика. Если бы все мои дети выжили, я была бы необычайно счастлива с такой большой семьей. Принц говорит, у нас еще могут быть дети. Он был бы добрым отцом. Это очень любезный, покладистый человек. И не верь тем, кто станет это отрицать. Однако временами я думаю, что раз Бог не дает мне детей, у Него есть на то причина. Вчера вечером я поняла, Хилл, что мне предначертано стать матерью своему народу. Слыша приветственные возгласы людей, я думаю, что они любят меня… больше, чем Вильгельма… хотя его они совершенно не любят. Больше, чем любили моего отца. Они видят во мне мать. Хилл, я хочу быть хорошей королевой.
– Вы будете ею, ваше высочество.
– Только, боюсь, знаний у меня маловато. Я ведь училась хуже Марии. Вечно придумывала отговорки. Зрение у меня, как ты знаешь, всегда было слабым, и я пользовалась этим, чтобы не учиться. Видимо, в детстве нас чересчур баловали. Надо было меня заставлять заниматься. Может, и сейчас еще не поздно?
– Говорят, никогда не поздно, мадам.
– Ты права, Хилл. Я немедленно начну готовиться. Примусь за историю, с этим предметом правитель должен быть знаком прежде всего. Завтра, Хилл, принеси мне книги по истории, я стану заниматься.
Эбигейл принесла. Однако Сара, увидев Анну за ними, презрительно фыркнула. Миссис Морли вовсе незачем утруждать себя. Мальборо обеспечат ее всеми нужными сведениями и советами.
Но Анна стояла на своем; прозанимавшись с неделю, она призналась Эбигейл, что все это очень скучно и вызывает у нее головную боль.
Нежные пальцы девушки, массируя лоб, приносили ей облегчение; и говорить было гораздо приятнее, чем читать.
– Иногда мне кажется, – размышляла вслух Анна, – что неразумно жить прошлым. Современные проблемы требуют современных решений. Как думаешь, Хилл, я права?
– Уверена, что правы, мадам.
– Тогда забери эти книги и принеси колоду карт. Да позови кого-нибудь мне в партнерши.
Вильгельм в задумчивости ехал по парку Буши на своем любимом Гнедом. В Лондон он выезжал лишь на заседания совета в Кенсингтонском дворце и всякий раз с удовольствием возвращался в Хэмптон. Иногда ему казалось, что жизнь в нем поддерживает лишь необходимость вести войну на материке. Временами он ощущал, что смерть очень близка. Чувствовал король себя уютно только в седле, легко дышал только за городом, но даже верховые прогулки стали утомлять его.
«Знает ли конь, что у него новый хозяин? – подумал Вильгельм. – Помнит ли человека, который раньше ездил на нем?» Гнедой принадлежал казненному за измену сэру Джону Фенвику, чье имущество было конфисковано. Самым ценным по описи оказался Гнедой, ставший любимым конем Вильгельма. Кони знают своих хозяев. Как воспринял Гнедой эту перемену? Подобные мысли редко посещали короля, это был человек здравого смысла. Однако в тот день он пребывал в задумчивости.
Фенвик был якобитом, заговорщиком, хотел поднять волнения и поднял их. В связи с ним упоминался Мальборо, и Вильгельм задавался вопросом, как глубоко был замешан граф в эту историю. Мальборо он не доверял, но не смел отправить его в изгнание.
Каким нелегким было его правление! Иногда Вильгельму казалось, что, останься он в Голландии, было б гораздо лучше. Ему вспоминались счастливые дни в родной стране, когда он успокоил Марию, обсуждал свои заботы с Элизабет Вильерс и планировал строительство прекрасных голландских дворцов. Голландцы любили своего правителя; они громко приветствовали его, когда он проезжал по улицам городов, и сравнивали с великом предком, Вильгельмом Молчаливым, спасшим их от жестокого испанца.
– Гнедой, почему я не довольствовался своим отечеством? – пробормотал король. Он часто обращался к коню, воображая, что животное ему сочувствует. – Зачем приехал в эту страну и стал ею править? Этого желания, Гнедой, я не смог подавить. Дело в том, что при моем рождении акушерка увидела три макушки, три венца, сказала она. Стал бы я иначе строить планы и заговоры, отнимать у Якова корону? У Марии такого желания не было. Как неохотно она приехала в Англию! Как защищала отца в те первые дни и как сердила меня! Если б не вера, что мне предназначено судьбой носить три короны, был бы я теперь в Голландии? Был бы счастливее, чем здесь?
Вильгельм этого не знал. Что такое счастье? Он никогда не считал, что люди имеют на него право. Это противоречило его кальвинистским воззрениям.
– Нет, Гнедой, так было предопределено. Наверняка. И разве это не утешительная теория? Свершилось то, что должно было свершиться. А раз так, мне не в чем себя упрекнуть.
«Счастье, что это? – размышлял он. – Когда я бывал счастлив? С Элизабет? Но при ней всегда испытывал чувство вины. С близкими друзьями, Бентинком и Кеппелем? С Марией?»
– Нет, Гнедой, испытать счастья мне суждено не было. Пожалуй, я больше доволен жизнью во время одиноких верховых прогулок на тебе, чем в любое другое время.
Вильгельм свернул ко дворцу. Дворец был уже виден. К архитектуре этого великолепного здания он прибавил несколько голландских деталей. Хэмптон с каждым днем становился все более голландским.
– Вперед, Гнедой! – Конь перешел на галоп.
Больше Вильгельм не помнил ничего. Придя в себя, он узнал, что Гнедой угодил копытом в кротовую нору.
Он чувствовал сильную боль, и, когда к нему пришел врач, обнаружилось, что у него сломана ключица.
Король умирал. Король поправлялся. Пребывал в Хэмптоне. Пребывал в Кенсингтоне.
Якобиты радовались и пили за крота, прорывшего нору, в которую ступил королевский конь, что стало причиной падения Вильгельма – за Джентльмена В Черном Бархате.
«Он ехал на Гнедом, – шептались люди. – Это конь сэра Джона Фенвика». И вспоминали тот день, когда сэр Джон был обезглавлен на Тауэр-хилле.
Вильгельм приговорил сэра Джона к смерти, и любимый конь казненного свершил возмездие. Это казалось символичным.
Многие наносили визиты принцессе Анне. Те, кто недавно пренебрегал ею, спешили засвидетельствовать ей свое почтение. При ней находилась Сара Черчилл, она не могла покинуть свою дорогую подругу. Эбигейл Хилл была почти изгнана: Сара, естественно, не желала делить свою госпожу с какой-то горничной.
Однако Вильгельм поправлялся. Он объявил, что всего-навсего сломал ключицу и не останется в Хэмптоне, а поедет в Кенсингтон, ему необходимо присутствовать на заседании совета.
Билль о лишении имущественных и гражданских прав Якова Стюарта, так называемого принца Уэльского, составленный после того, как отец, Яков Стюарт, запретил ему ехать в Англию, чтобы стать усыновленным Вильгельмом, еще не был подписан. Вильгельм заявил, что его необходимо провести в жизнь, иначе мальчика могут провозгласить королем. Людовик Четырнадцатый, уже признавший его принцем Уэльским, определенно пожалует ему титул короля Якова Третьего.
Приехав в Кенсингтон, Вильгельм почувствовал себя очень скверно, вправленную в Хэмптоне ключицу пришлось вправлять снова. И это было не все. Удар при падении для изнуренного болезнями тела оказался слишком сильным.
Все же Вильгельм был твердо настроен подписать Билль. Но когда перед ним положили бумагу, его скрутила такая судорога, что он никак не мог поднести перо к документу. Якобиты объявили, что Бог не позволил ему подписать документ, лишающий прав принца Уэльского.
Однако многие не хотели признавать мальчика королем. Они хотели видеть королевой Анну. Она – дочь Якова Второго и убежденная протестантка.
Вильгельм умирал. На сей раз сомнений не могло быть. Его мало кто собирался оплакивать; все обращали взоры к Сент-Джеймскому дворцу, где принцесса Анна со своей подругой Сарой Черчилл ждали вести о том, что она стала королевой Англии.
