Текст книги "Любимицы королевы"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
Поделив гроши, вырученные за мебель, трое Хиллов покинули дом, где умерли их родители, и отправились устраивать свою судьбу: Джон в школу, Алиса в Кэмпден Хауз, где размещалось хозяйство герцога Глостера, а Эбигейл, после грустного прощания с братом и сестрой, к дилижансу до Сент-Олбанса.
Поездка была сопряжена с неудобствами и страхом. Некоторые участки дороги пользовались дурной славой из-за разбойников. У кучера имелось ружье, только против отчаянных людей проку от него было мало.
Озабоченная своим будущим, Эбигейл не думала о дорожных опасностях. Девочку беспокоило, какие обязанности лягут на ее плечи в Сент-Олбансе: хоть леди Мальборо и намекала, что она станет членом семьи, ей в это не верилось. Она знала, что у Черчиллов пятеро детей, что две их старшие дочери, Генриетта и Анна, превосходят ее возрастом, Элизабет, третья дочь, года на два помладше, Джон, единственный сын, на три, а Мэри на четыре года моложе Эбигейл. «Чем может быть тринадцатилетняя девочка полезна для такой семьи?» – спрашивала она себя, понимая, что ее берут в дом как бедную родственницу, от которой будут ждать какой-то пользы.
Леди Мальборо наверняка ездит в Сент-Олбанс из Лондона совершенно иначе! Эбигейл представлялось, что ее сопровождают вооруженные верховые охранники и слуги, обеспеченные всем необходимым на случай поломки кареты. А впереди скачут лакеи, оповещающие всех о приближении знатной особы. Они одеты в ливреи с гербом графа Мальборо, на головах у них красивые шапочки, в руках длинные жезлы, время от времени эти люди останавливаются и взбадривают себя вином, налитым в верхние полые внутри концы жезлов. Да, леди Мальборо явно путешествует совсем не так, как ее бедная родственница!
«Не дает мне покоя положение этой дамы, – подумала Эбигейл. – Это глупо, я никогда не смогу сравняться с ней и вынуждена буду благодарить ее всякий раз, когда она вспомнит о моем существовании. А вспоминать обо мне графиня будет лишь в тех случаях, когда я ей понадоблюсь».
Потом девочка утешилась мыслью, что леди Мальборо будет находиться при дворе, и ей придется иметь дело с детьми примерно своего возраста.
Сойдя с дилижанса в Сент-Олбансе, Эбигейл обнаружила, что ее никто не встречает, однако найти дорогу оказалось нетрудно, так как все знали дом, построенный графом Мальборо на месте Холиуэлл-хауза, некогда принадлежавшего Дженнингсам. Он до сих пор назывался Холиуэлл.
Скудные пожитки были нетяжелыми, и Эбигейл Хилл тихо, скромно явилась в свой новый дом.
Приняли Эбигейл именно так, как она и ожидала.
Слуги недоумевали, кто это приехал. Эбигейл была членом семьи, но самого презираемого свойства – бедной родственницей. Одежда ее – та, в которой трудно было признать обноски леди Элизабет – была ветхой и заштопанной. Очень бедная родственница! Приставить ее к полезному делу в детской велела леди Мальборо, и те, кто распоряжался слугами, постарались обставить это самым унизительным образом.
Эбигейл полагалось присутствовать на уроках с другими детьми – леди Мальборо не могла допустить, чтобы ее родственница оставалась необразованной. Особого почтения к образованию графиня не питала – дети ее должны были научиться вести себя, как подобает дворянам, уметь в высшей степени любезно держаться при дворе, когда им придет время находиться там. Но латынь и греческий, история и литература! «Вот еще! – заявляла леди Мальборо. – Не говорите мне о книгах! Я знаю мужчин и женщин, их характеры и судьбы, для меня этого вполне достаточно!» Иностранные языки? Возможно, их стоит немного знать, так как ко двору приезжают иностранцы. Вот арифметика ее детям нужна: деньги имеют большое значение, и познания в этой области необходимы.
Дети леди Мальборо, как и предполагала Эбигейл, находясь на этой академической диете, росли такими же практичными, как их мать.
Все они были красивы, унаследовав от матери волосы, главный предмет ее гордости. Казалось, кое-кому из них перешла и ее надменность. Генриетте, старшей из всех, определенно. Эта черта характера проявлялась, несмотря на возраст, и у девятилетней Мэри. Анна отличалась более мягкой натурой, она была спокойной и, хотя несколько чуждалась Эбигейл, не пыталась ее запугивать. Будучи на год младше Генриетты, казалась более зрелой, чем старшая сестра. Элизабет была младше Анны на три года, она пыталась подражать старшей сестре, однако временами у нее прорывалась несдержанность. Десятилетний Джон походил больше на Анну. Единственный мальчик, он был любимцем семьи, слуги утверждали, что он пошел в отца, а не в мать.
Эбигейл отвели маленькую комнатушку под чердаком. Девочка сочла, что ей пошли навстречу, не поселив вместе со служанками. Едва она вошла туда и взглянула в крошечное окошко на окрестности, то сразу же ощутила покой, правда, оказался он непродолжительным. К ней поднялась маленькая Мэри.
– Стало быть, ты наша кузина, – сказала она.
– Я кузина вашей матери.
– Значит, ты не наша?
– Почему же, мы родственницы.
– Странно! – пробормотала Мэри, наморщив лоб. Потом спросила: – А как ты собираешься быть полезной?
– Посмотрю, что от меня будет требоваться.
– Но полезной ты будешь, потому что так сказала мама.
– Мэри, ты где? – послышался голос Генриетты. – Наверху, у Эбигейл Хилл?
Генриетта поднялась на чердак и принялась рыться в разложенных пожитках Эбигейл.
– Это все твои вещи? – Губы ее насмешливо искривились, в точности, как у матери. – О, да ведь это старое платье Элизабет. Оно тебе впору? Тощая ты, Эбигейл Хилл, кожа да кости. А почему тебя поселили под чердаком?
Она оглядела комнатушку и, сморщив чуть вздернутый нос, надменно фыркнула. Эбигейл на миг подумала, что Генриетта видит в ней члена семьи и недовольна, что ее отправили на чердак, где обычно селят слуг.
– Думаю, – продолжала Генриетта, – тебе нужно жить поближе к нам. Внизу есть небольшая каморка. Мы ею пользуемся как туалетной комнатой, но ничего, для тебя она сойдет. Тогда ты сможешь помогать нам одеваться.
Эбигейл поняла, что стать полезной будет нетрудно. Ей покажут как. Хоть она и родственница, в этом доме ей придется отрабатывать своей хлеб.
«Горек он будет», – подумала девочка, но ничем не выдала этой мысли, ничем не выказала, что ей не нравится Генриетта Черчилл. Держалась скромно, тихо, покорно, как и полагается бедной родственнице. Даже Генриетта не могла бы к ней придраться.
Эбигейл заняла свое место в этой семье. Ходила с девочками на занятия, гувернантка смотрела на нее свысока и даже заявила, что не нанималась учить таких. К учебе она относилась серьезнее, чем дети Черчиллов, но за усердие ее не хвалили. Эбигейл и не ждала похвал, выражала всем своим видом признательность. Возможно, эта жизнь была все же предпочтительней службы у леди Риверс. Как-никак, она получала здесь какое-то образование, что никогда не бывает лишним. К тому же, поскольку оскорбления в доме родственников сносить труднее, чем там, где ты просто служанка, это закаляло ее стойкость. Никаких претензий она не предъявляла, кротко смирялась со своим приниженным положением подле пышно разодетых родственниц. Те были шумными – она тихой, те были внешне привлекательны – она неприметная. У нее почти не было надежды улучшить свое положение, а те лучились отражением родительского честолюбия. Эбигейл догадывалась, что леди Мальборо, говорившая так откровенно перед какими-то Хиллами, держится в своей семье еще более открыто. По манере ее речи можно было решить, что она не менее влиятельна, чем король, если не более; и детей ее, разумеется, ждут высокие титулы и должности при дворе.
Вскоре Эбигейл стала ощущать в доме какую-то необычную атмосферу. То было нетерпение, ожидание больших событий. Честолюбивые надежды придавали ей некое своеобразие. Дети постоянно говорили о том, что будут делать, когда… Когда что? Когда Анна взойдет на престол и станет править по указке их матери, когда их отец обретет полную власть над армией. Им это представлялось неизбежным, однако Эбигейл, чья семья если и не богатая, то вполне обеспеченная, впала в бедность, полагала, что цыплят следует считать по осени.
Вскоре Эбигейл приспособилась к своему месту в этой семье. Анна говорила, что она ненавязчива, как шкаф или стол. Никто не замечал ее присутствия, пока никому ничего не требовалось.
Иногда девочке представлялось, что жизнь ее так и покатится по этой колее. Она была сыта, знала, что связана родством с графиней Мальборо, но свободы у нее было меньше, чем у кухарки, горничной или гувернантки. Неужели никогда ничего не изменится?
Однажды Эбигейл решила, что так продолжаться не может. Вместе с остальными девочками, выполнявшими наказ леди Мальборо, она шила одежду для бедняков. Каждой следовало изготовить бесформенное одеяние из сурового полотна, а потом приниматься за отделку. Дочери Черчиллов вообще не любили рукоделья, ни грубой работы, ни тонкой. Эбигейл старательно работала иглой и завершила шитье раньше остальных.
– Слушай, Эбигейл, доделай за меня этот противный шов. Мне надоело.
Распорядилась так Генриетта – по возрасту уже взрослая девушка. Несколько капризная, томящаяся спокойной жизнью в Сент-Олбансе, вечно думающая о том, что может принести следующая неделя.
– Не будь я собой, знаете, кем хотела бы стать? – спросила она.
– Кем? – поинтересовалась Анна.
Генриетта потянулась.
– Актрисой.
Анна и Элизабет рассмеялись, а Эбигейл склонилась над работой, показывая всем своим видом, что не участвует в разговоре.
– Такой, как Анна Брейсгердл, – продолжала Генриетта.
– Откуда ты знаешь о подобных людях? – спросила Элизабет.
– Держу уши открытыми, дурочка! Знаешь, что кое-кто из наших слуг, бывая в Лондоне, ходит в театр?
– Странно, они ходят, а мы нет, – задумчиво произнесла младшая.
– Театры существуют для простонародья, – заметила Анна.
– Ничуть не бывало, – злобно возразила Генриетта. – Королева Мария бывала в театре, и король Карл, и Яков тоже. Вильгельм – нет, потому что ненавидит все смешное, забавное. То, что он король, тут ни при чем.
– Голландское Чудовище! – со смехом произнесла Элизабет.
«Значит, леди Мальборо пренебрежительно отзывается о короле при детях», – подумала Эбигейл и вновь удивилась, что столь легкомысленная, вульгарная женщина добилась такого положения при дворе.
– Королева Мария ездила на пьесу Драйдена, – продолжала Генриетта. – Я читала ее. Называется она «Испанский монах». При некоторых репликах королева краснела.
– Почему? – спросила Элизабет.
– Молчи, ты ничего не понимаешь. А я хотела бы стать актрисой вроде Беттертон или Брейсгердл. Особенно нравятся мне пьесы Конгрива «Старый холостяк» и «Двойная игра». Драйден называет его величайшим из современных драматургов. О, как бы мне хотелось играть на сцене.
– Мама тебе ни за что не позволит, – сказала Элизабет.
– Да она просто шутит, – ответила ей Анна.
– Ничего не шучу. Я хотела бы исполнять главные роли. Конечно, красавиц… особенно порочных. А король и титулованные дворяне приходили бы смотреть на меня.
– Возможно, кто-то из них захотел бы взять тебя в любовницы.
– Анна!
– А что, с актрисами именно это и случается. И если ты, Генриетта Черчилл, думаешь, что мама могла бы это допустить, значит, не в своем уме.
– Нет, я знаю, что этому не бывать, но… жалею об этом.
Анна вдруг вспомнила об Эбигейл.
– Сидишь… и, как всегда, молча слушаешь. Что скажешь? Хотела бы ты стать актрисой?
Генриетта громко расхохоталась. Мысль о том, что Эбигейл Хилл очаровывает на сцене королей и королев, что титулованные дворяне влюбляются в нее, была действительно смешной.
Элизабет покатывалась от смеха. Анна не могла сдержать улыбки. Генриетта продолжала хохотать. Только Эбигейл Хилл сидела молча, с невозмутимым видом работая иглой.
Однако под внешним спокойствием таилась неприязнь к этой семье, постоянно становящаяся все сильнее.
Да, хлеб в Сент-Олбансе для нее был определенно горек.
Когда вернулся граф, в доме наступили перемены. Эбигейл догадалась, что он попал в немилость из-за причастности к заговору: как обычно, то был план вернуть Якова Второго, бежавшего во Францию, когда Вильгельм и Мария захватили его трон.
Сэра Джона Фенвика обезглавили на Тауэр-Хилле, а Мальборо счел разумным держаться в тени. И поэтому приехал домой.
– Теперь, – заметила кухарка, – нам нужно быть поэкономней, а то он будет интересоваться стоимостью начинки в пироге, спрашивать, почему мы не положили меньше мяса и больше теста, поскольку одно дороже другого.
– Такого прижимистого лорда я еще не видел, – заметил грум. – Трясется над каждым пенни. Не позволяет зажечь фонарей, пока полностью не стемнеет.
Казалось, так оно и есть. Лакей говорил, что у графа всего три камзола, и малейшую прореху на них приходится тут же зашивать, чтобы продлить срок носки. В Лондоне граф предпочитал пройти несколько миль пешком по грязи, чем потратиться на извозчика; и самое поразительное, секретари говорили, что он не ставит точки над «i», поскольку не хочет напрасно расходовать чернила.
Эбигейл подумала, что граф не захочет предоставить ей стол и кров, если она не будет отрабатывать издержки. Это будет больший убыток, чем свеча или капля чернил.
Поэтому, познакомясь с графом, девочка удивилась. Он был высок, очень хорошо сложен и необычайно красив; волосы его были светлыми, почти того же цвета, что у Сары, глаза поразительно голубыми, черты лица точеными; оно постоянно хранило сдержанное выражение, несвойственное остальным членам семьи. Едва увидев этого человека, Эбигейл поняла, почему Сара, казалось бы, неспособная любить никого, кроме себя, так предана ему, почему пресловутая леди Кэстлмейн стала его любовницей, рискуя порвать отношения с королем. Возможно, существовали и более красивые мужчины, однако Эбигейл была уверена, что никто из них не обладал таким обаянием. Джон Черчилл любезно разговаривал с самым последним слугой, при этом казалось, что держаться по-иному он просто не способен. В его внешности не было и намека на скупость, о которой Эбигейл столько слышала. Правда, вскоре она убедилась, что эти слухи соответствуют истине.
С Эбигейл он держался доброжелательно, даже покровительственно: всегда замечал ее, спрашивал, нравится ли ей здесь, будто его это в самом деле заботило. Девочка, не уступавшая ему сдержанностью, ощущала его обаяние и вместе с тем оставалась совершенно отчужденной. Ей казалось, она неспособна идеализировать кого бы то ни было. Возможно, после перенесенных тягот главной необходимостью у нее стало обезопасить себя, и покуда она не почувствует, что надежно устроилась в жизни – а кто в меняющемся мире мог это чувствовать? – будет руководствоваться одним лишь этим мотивом.
И все же приятно было обнаружить, что граф так непохож на остальных членов семьи. Если он и считал Эбигейл лишним ртом, то никоим образом не выказывал этого. Как отличался его светлость от своей супруги!
Граф даже привез девочке вести о брате и сестре.
– Твой братишка уйдет из школы, ему подыскали место пажа у принца Датского – мужа принцессы Анны, – сказал он ей.
– Это очень приятная новость, – ответила, потупясь, девочка. «Счастливчик Джон!» – подумала она и на миг испытала жгучую зависть, сравнив жизнь бедной родственницы с возможностями, доставшимися брату и сестре.
– Он мечтает об армии, – продолжал граф. – Раз парнишка хочет быть солдатом, значит, должен им стать – из таких и получаются лучшие воины. Обещаю, что, когда он станет постарше, я возьму его в армию, это будет в моих силах.
– Вы очень добры, милорд.
– Мальчик – кузен моей жены, я сделаю для него все, что смогу. Однако ему придется потерпеть, по возрасту он пока что годится только для армии герцога Глостера. В бой твоему братишке надо идти не с деревянной шпагой, так ведь? Да, кстати, твоя сестра просила передать, что очень довольна своей работой, надеется, ты тоже.
Граф улыбнулся так обаятельно, что Эбигейл ответила – да, довольна.
Девочка радовалась, что находится в этом доме, хотя тут рано гасили свечи и старались экономить на всем. Ей казалось странным, что человек, который, по словам его жены, является гением и способен занимать высочайшую должность в стране, заботится о расходе свечей. Но она принимала это как странность великого человека и была довольна его присутствием.
Граф пробыл дома меньше недели, когда прискакал курьер с сообщением, что едет графиня Мальборо.
Сара Черчилл ворвалась в дом, будто ураган – как некогда Алиса характеризовала ее появление. Кастрюли и сковородки блистали чистотой, мебель тоже; с кухни доносились вкусные запахи. Граф так обрадовался предстоящей встрече с женой, что не поскупился на расходы. Эбигейл смотрела из окна, как он шел ей навстречу, как взял жену за руку, не подходя вплотную, словно желая получше рассмотреть ее, а потом надолго заключил в объятия. Шляпа леди Мальборо оказалась смятой. Что она скажет? Но графиня как будто ничуть не огорчилась. Эбигейл с удивлением заметила, что они оба смеются, она ни разу не видела, чтобы леди Мальборо смотрела с такой любовью на кого-то, и даже не могла предположить, что она на это способна.
Они вошли в дом, и Эбигейл тут же услышала ее громкий голос:
– А где моя семья? Почему меня никто не приветствует?
Все, разумеется, были на месте. Никому не могло прийти в голову вызвать недовольство графини.
Об Эбигейл Хилл леди Мальборо не спрашивала, и девочка поняла, что она забыла о ее существовании.
Счастливее всего леди Мальборо бывала в обществе мужа. Она любила интриги, но чтобы вести их, требовалось жить при дворе принцессы Анны, и хотя граф не мог добиться подобающей славы, находясь, по ее выражению, «в руках у жены», эти краткие приезды в Сент-Олбанс к мужу и семье были в жизни Сары Черчилл самыми радостными периодами.
На сей раз графиня приехала не ради удовольствия. Цель приезда она могла обсудить только с мужем, уединясь с ним в спальне.
Графиня сидела перед зеркалом, распустив по плечам волосы, которые так нравились ее супругу.
– Дорогой мой Маль, – сказала она, – это ожидание надоело мне до смерти. Как думаешь, долго он еще проживет?
– Этот вопрос, любовь моя, мы задаем себе уже очень давно.
– Хмм? Иногда я думаю, что он живет только назло нам.
Мальборо рассмеялся.
– Дорогая, вряд ли можно рассчитывать, что он умрет нам в угоду.
– Его смерть обрадовала бы не только нас. Хоть бы он вернулся к себе в Голландию. Мы бы вполне обошлись без него. Я рассчитывала, что к этому времени корона будет на голове моей толстой, глупой Морли.
– Тише!
– Ерунда, Маль. Нас никто не может услышать, а если б и услышали, то не посмели бы болтать о том, что я говорю.
– Враги могут оказаться повсюду.
– И у нас в доме? Дорогой мой, здесь мы в полной безопасности. Теперь я хочу поговорить о деле. Когда наступит великий день, мы должны быть готовы, не так ли? Дорогой мой Маль, ты – гений. Я это знаю. Сама я могу делать с Морли все, что захочу. Однако у нас есть неприятели, и, по-моему, пора выстраивать против них оборону.
– Кажется, моя дорогая Сара становится военачальником.
– Послушай, даже взойдя на трон, моя толстая подруга не станет всесильной. Она будет окружена министрами. Время абсолютной монархии прошло. Нам нужны друзья, Маль, очень нужны.
– Сара, милая, не думаю, что нас с тобой очень любят. Полностью я могу доверять только одному человеку. Этот человек – ты.
– Господи, Маль, мы с тобой едины, и ничто на свете не изменит этого. Но друзья нам понадобятся. Согласен?
– Друзья всегда полезны.
– Полезны? Они необходимы.
– Где же мы их найдем?
– Привяжем к себе.
– Как?
– Иногда мне кажется, что самый блестящий на свете воин слаб в стратегии.
– Слава Богу, у него есть жена, способная возместить этот недочет.
– Шутки в сторону. Ты забыл, что наши дочери достигли брачного возраста?
– Брачного? Да ведь Генриетте…
– Шестнадцать, Маль. Она вполне созрела для брака.
– Нет еще, нет.
– Ты такой же, как все отцы. Они готовы вечно считать дочерей детьми, дабы создавать у себя иллюзию юности.
Граф улыбнулся.
– Хорошо, за кого ты хочешь выдать Генриетту?
– У Годолфина есть сын, Френсис.
Мальборо уставился на супругу.
– Ну? – спросила Сара. – Какие возражения могут быть у вас, милорд, против этого союза? Годолфин – один из умнейших людей в стране. Он – сила сам по себе, как и ты, дорогой Маль; но вместе… Понимаешь, о чем я? – О союзе между Черчиллами и Годолфинами.
– Да, и можно ли прочнее, чем браком, скрепить этот союз? Внуки Годолфина будут и нашими внуками. Мы станем одной семьей, а не двумя. Разве это плохо?
– Ты забыла об одном.
– О чем же?
– Помнишь, как мы решили пожениться?
– Да, и твоя семья воспротивилась. Черчиллы не видели во мне ровню. Я не забыла. У них на примете для тебя была другая.
– Вот-вот. Но никто бы меня не заставил жениться на ком-то, кроме тебя.
– Не сомневаюсь.
– Поэтому я и говорю, что ты упускаешь из виду чувства Генриетты.
– Генриетта поступит так, как ей будет велено.
– Но ведь она наша дочь.
– Ерунда! – сказала Сара. – Я не потерплю неповиновения от своих детей.
Граф взял жену за руку.
– Будь помягче, – попросил он.
– Ты учишь меня, как обращаться с моей дочерью?
– Советую, как обращаться с моей.
Графиня улыбнулась. Она обожала мужа, никто на свете, кроме него, не мог ее урезонить.
– Итак? – спросила леди Мальборо.
– Мы пригласим сюда Френсиса с отцом. И не станем заговаривать о браке, пока не увидим, что молодой человек и Генриетта нравятся друг другу.
– Романтическая чушь! – сказала Сара.
Но согласилась.
Сара давно приглядывалась к Сидни Годолфину, так как считала, что с ним лучше пребывать в дружбе, чем во вражде. Годолфины были знатным корнуэльским родом, Сидни пользовался расположением Карла Второго, который резюмировал свое отношение к нему одной выразительной фразой: «Он никогда не стоит ни поперек дороги, ни в стороне». В устах Карла это было высокой похвалой. Нередко случается, что человек, находившийся в чести у одного монарха, при следующем оказывается в немилости. Умный Годолфин не допустил, чтобы с ним это произошло. Он получил титул, когда Карл доверил ему одно из министерств. А после смерти Карла остался одним из самых доверенных министров короля Якова и получил должность казначея у королевы Марии Беатрисы. Он принадлежал к тем тори, которые дольше всех сохраняли верность Якову. Поняв, что изгнание Якова неизбежно, Сидни голосовал за регентство. Его преданность Якову оставалась непоколебимой, и, когда Мальборо, решив, что не сможет удовлетворить свое честолюбие при Вильгельме, встал на сторону «короля за проливом», между ним и Годолфином установилась связь. Как и Мальборо, Годолфин старался выказать свою дружбу Якову, притворяясь в то же время другом Вильгельма. Снедаемые честолюбием, оба выжидали, к какой стороне примкнуть. Вильгельм обладал неоспоримыми достоинствами, и казалось несомненным, что принимать нужно его сторону, однако и тот, и другой все же следили за тем, что происходит при сен-жерменском дворе, где король-изгнанник жил вместе с женой и сыном. Права последнего были в Англии предметом спора, но Людовик Четырнадцатый признавал его принцем Уэльским.
И Годолфин, и Мальборо упоминались на процессе сэра Джона Фенвика. Ни один из них не был привлечен к суду, но Годолфину пришлось подать в отставку. Таково было положение дел, когда Сару осенила мысль, что обе семьи, породнясь, могут образовать ядро правящей партии, возглавлять которую будут, разумеется, Мальборо.
Сидни в юности женился по любви. Он увлекся Маргарет Блэгг, одной из красивейших и добродетельнейших девушек при дворе. Маргарет, фрейлина Анны Хайд, герцогини Йоркской, матери принцесс Марии и Анны, принимала участие в постановке пьесы Джона Крауна «Каллиста», написанной, чтобы принцесса Мария могла, сыграв в ней роль, впервые появиться при дворе. Хотя Маргарет неохотно согласилась играть в спектакле, так как считала грехом танцы и лицедейство, ей удалось добиться успеха в роли Дианы, богини целомудрия. Сидни увидел ее на сцене и влюбился еще больше. Маргарет казалась ему необыкновенной. И впрямь, найти добродетельную девушку при дворе короля Карла было нелегко.
Годолфин часто вспоминал дни ухаживания, тайный брак, дружбу с Джоном Ивлином, писателем. Тот, признавая редкие достоинства Маргарет, любил ее, как родную дочь. Честолюбец вдруг открыл, что существует жизнь, не связанная со стремлением выделиться, с борьбой за власть, с завистью к успехам соперников. Впоследствии те дни казались ему волшебным сном. Со временем молодая чета объявила о своем браке. Он вспоминал дом в Скотланд-Ярде, неподалеку от дворца Уайтхолл, где у них родился первый ребенок.
Воскрешать в памяти те дни было неразумно; в тоске по невозвратному прошлому слишком много печали, однако ему невольно вспоминалось, как они гуляли в саду, постоянно говоря о ребенке. Затем наступил тот сентябрьский день. С тех пор сентябрьские дни всегда казались ему окрашенными печалью, как зеленая листва желтизной; листьям с высохшими краями предстояло вскоре опасть с ветвей, их растопчут или выметут, и они погибнут, как его счастье. Мог ли он тогда догадываться, что радость его вскоре исчезнет, как те красочные листья?
Френсис родился третьего сентября – это был здоровый мальчик, о котором они оба мечтали, хотя никто в этом не признавался. Каждый из них упорно твердил, что все равно, какого пола будет ребенок, чтобы другой потом не счел, будто он разочарован.
Весть о том, что родился мальчик, они оба встретили с ликованием. И два дня чувствовали себя на вершине счастья. Потом у Маргарет началась лихорадка, и через неделю после родов она умерла.
Сидни долго испытывал лишь одно желание – последовать за ней. Но продолжал жить, и место любви к жене заняло честолюбие. Главным развлечением ему служили азартные игры, и никакие проигрыши на скачках его не останавливали. Из-за этого он постоянно был в долгах. Однако политиком стал блестящим.
Джон Ивлин, опечаленный смертью Маргарет почти так же сильно, как ее муж, нашел утешение в маленьком Френсисе; Сидни радовался этому, потому что очень уважал этого писателя. Ивлин взял на себя заботу об образовании мальчика и посоветовал отцу отправить его в Итон, а затем в Кембридж. Френсису, когда Сара Черчилл обратила на него расчетливый взгляд, было восемнадцать лет.
Дочери Черчиллов презирали Эбигейл и считали ее недалекой. Однако бедная родственница была проницательна. И когда в Сент-Олбанс приехали Годолфины, ей не составило труда догадаться, для чего Сара их пригласила.
Наблюдая, как Анна и Генриетта катаются верхом с Френсисом и одним из грумов, она поняла, что молодому человеку предоставлены на выбор две девушки, однако родителям хочется, чтобы он избрал Генриетту.
«Почему?» – задалась вопросом Эбигейл. Ответ был прост. Потому что они стремятся породниться с Годолфинами как можно скорее, но Анна была еще мала.
Эбигейл полагала, что их желание осуществится, так как вызывающе кокетливая Генриетта не позволит сестре затмить себя. Она догадывалась, для чего привезли в Сент-Олбанс Френсиса, и видела в нем мягкого, слабохарактерного юношу, из которого выйдет покорный муж. Властолюбие было присуще Генриетте не меньше, чем матери. Она хотела свободы. Ее мог принести девушке брак – особенно с уступчивым человеком!
Анна, не стремившаяся выйти замуж за Френсиса Годолфина, охотно держалась на заднем плане, предоставляя сестре свободу действий.
Щедрого гостеприимства Годолфинам не оказывали. Граф Мальборо не хотел входить из-за них в расход. Сидни Годолфин был его другом – в той мере, в какой честолюбцы способны на дружбу. Они могли действовать сообща, быть полезны один другому, оба стремились к власти. Так что Годолфинов можно было склонить к браку не лакомой едой на золотой тарелке, а убеждением в пользе союза между двумя честолюбивыми семьями.
Однако после их визита Черчиллы не были уверены в успехе Генриетты.
Граф с графиней, гуляя по саду, обсуждали положение дел. До Эбигейл Хилл, посланной прополоть цветник у изгороди, донесся резкий голос леди Мальборо:
– Что скажешь, Маль?
Его ответа Эбигейл не услышала.
Сара продолжала:
– Ну что ж, если Сидни Годолфин считает Мальборо не ровней себе… – Негромкое укоризненное ворчание. – Пускай. И по-моему, Сидни Годолфин обдумывает этот вопрос очень серьезно. Он знает, что произойдет после смерти Калибана. А Калибан должен скоро умереть. Должен. Должен. Один из пажей говорил, он харкает кровью… и сильно. Как только еще держится? Может, заключил договор с дьяволом? Этому бы я нисколько не удивилась. – Пауза. – Господи, Маль! Кто может здесь меня услышать? А о нем я говорю всерьез. Что? Генриетта вроде бы увлеклась Френсисом? Тем лучше, Маль. Тем лучше.
Потом:
– Знаю. Да, мы поженились по взаимному влечению. Но этот молодой человек не ты. А Генриетта не я. Мы были другими. Ты должен это понять. – Смех. – Послушай, Джон Черчилл, я выдам Генриетту за Френсиса Годолфина, даже если придется плетью гнать ее к алтарю.
Эбигейл, продолжая прополку, думала о будущем Генриетты, вышедшей за Френсиса. Ее ждет хорошее место при дворе. Леди Мальборо позаботится об этом – и дети их будут потомками Черчиллов и Годолфинов.
Эбигейл разогнулась и приложила руку к ноющей пояснице. Как было бы интересно участвовать в устройстве государственных дел. Как увлекательно находиться при дворе, принимать решения!
Как она будет этим наслаждаться!
И рассмеялась. Вообразила себя одной из Годолфинов или Черчиллов! Будто такие возможности могут выпасть на ее долю!
Годолфины приезжали еще. Френсис и Генриетта, казалось, оправдывали надежды родителей, им явно было приятно общество друг друга.
Генриетте исполнилось семнадцать лет. Граф хотел, чтобы она слегка повременила с браком, но Саре не терпелось выдать ее замуж, и Эбигейл была уверена, что вскоре та добьется своего.
Затем произошло событие, которое можно было считать ступенькой к перемене участи Мальборо.
Король при всем недоверии к графу, очевидно, решил, что лучше привлечь его на свою сторону, чем оставлять в противниках, в своeм полуизгнании он мог тайком вынашивать какие-то опасные планы. Вильгельм знал о сближении Черчиллов и Годолфинов, поэтому счел, что ему будет спокойнее, если Мальборо получит при дворе должность, которой будет дорожить.
Девятилетнему герцогу Глостеру требовалось создать собственный двор. Анна с радостью согласилась бы видеть Мальборо наставником ее сына, так что это решение напрашивалось само собой.
Вильгельм потребовал Мальборо к себе и, когда граф поцеловал ему руку, сказал:
– Принцесса Анна одобрит ваше назначение наставником герцога Глостера, и я сам считаю, что никто лучше вас не справится с этой обязанностью.
