Текст книги "Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография"
Автор книги: Виктор Конецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
Все вопросы, поднятые А. И. Солженицыным в его письме на имя IV Съезда советских писателей, есть корневые и главные вопросы нашей литературы, а значит, и нашего народа, нашей страны. Время их решения назрело с беспощадной исторической необходимостью. Никто никогда не простит делегатам съезда, если они опять уйдут от сложности этих вопросов в кусты.
Член Ревизионной комиссии Правления СП РСФСР,
член Правления Ленинградского отделения СП РСФСР
В. Конецкий
20 мая 1967 года
Дорогой Виктор, я не ответил Вам сразу, а потом уже хотел дождаться хоть какого-то «завершения» сюжета и тогда написать. Вашу просьбу [11]11
В. Конецкий просил А. М. Борщаговского передать свое письмо в президиум Съезда писателей.
[Закрыть]выполнить буквально я не мог. Никто не собирался дать мне слово на съезде – его не дали очень многим делегатам съезда из числа тех, кто мог бы отважиться на серьезный разговор о литературе и о нашей жизни, кто мог бы выступить вполне самостоятельно и независимо. Об этом Вы, конечно, теперь уже знаете и имеете представление об уровне и характере съезда.
Насколько мне стало известно, тот, кому Вы послали первый экземпляр своего письма [12]12
К. А. Федин, первый секретарь Союза писателей СССР.
[Закрыть], не передал его, потому мне пришлось передать в секретариат съезда, вполне официально, свой экземпляр. Я это сделал на следующий день после того, как получил письмо от Вас. В президиум съезда его передал член секретариата съезда – Сережа Крутилин. Демократический уровень съезда дошел до того, что просто попасть в президиум было невозможно, поскольку вход в помещение президиума… охранялся. Нужно было подолгу вертеться вблизи входа, дожидаясь кого-нибудь из членов президиума.
Вы уже знаете, что писем было очень много, писем такого характера, как Ваше. К чести писателей-москвичей нужно сказать, что очень многие из них нашли возможность выразить свое отношение и к письму Солженицына, и к его драматической судьбе, быть может более драматической для литературы, чем для него самого. Некоторые заживо приписавшиеся к классике литераторы не понимают, что они останутся в литературной хронике века не как создатели худосочных произведений, а как гонители великого таланта.
Теперь сюжет, кажется, доигран. Все еще сохраняется в тайне, но известно, что был большой секретариат, с приглашением и Александра Исаевича, с заботливым ограждением его от… сквозняков, но без малейшего желания оградить его писательские, гражданские и человеческие права. Напротив, письмо его квалифицируется как враждебная вылазка, как клевета, вместо того чтобы увидеть в нем крик души и мужество, настоящее мужество, к которому мы, пожалуй, и не привыкли. Против осуждения письма голосовали только двое – Симонов и Салынский, да и Твардовского просто не было. Возможно, что мы вскоре прочитаем даже официальное, на манер министерских, уведомление обо всем этом трагическом деле. Тогда будет поставлена и бюрократическая точка.
Вот все, что я могу написать Вам по этому поводу, а еще поблагодарить Вас за то, что Вы написали свое письмо, за то, что Вы в нем написали, и за доверие ко мне.
Крепко жму руку.
Ваш Александр Михайлович Борщаговский
17 июня 1967 года
7
В. Конецкий – Г. Долматовская [13]13Виктора Конецкого и Галину Долматовскую, начинающую журналистку «Литературной газеты», познакомил в 1961 году Юрий Казаков. Знакомство переросло в дружбу на всю жизнь. В ту пору, когда Виктор Конецкий уже был болен, Галина Долматовская подарила ему ксерокопии его писем. Конецкий своим письмам обрадовался, читал вслух, хохотал и досказывал подробности, стоявшие за строчками. В ответ Галина попросила свою часть переписки, и Виктор ее ошеломил: «Я давно их сдал в рукописный отдел Пушкинского дома, в надежде, что ты станешь знаменитой и окажется, что это лучшие из твоих творений, теперь придется и эти сдать – для полноты картины». Сдать в архив свои письма Конецкий не успел, и теперь они публикуются с разрешения Галины Евгеньевны, ныне она режиссер документальных фильмов («Иван Мозжухин, или Дитя карнавала», «Женщина на мавзолее» и др.), доктор искусствоведения.
[Закрыть]
Переписка (1966–1971)
Галя!
Слово и дело! 15 июля в 10 часов состоится суд между мной и журналом «Нева». Из-за «Соленого льда». Они мне его завернули, я напечатал в «Знамени». Они попросили какую-нибудь рукопись вместо этой. Я не дал. Они попросили назад аванс. Я не отдал. Теперь будет интересный суд, которому я хочу дать возможно большую огласку, если, конечно, это удастся.
«Нева», ее главный редактор А. Ф. Попов – бездарь и трус; завпрозой – китайский переводчик Кривцов – сейчас в центре негодований Ленинградского отделения Союза. Рубка будет идти на самой принципиальной основе – о произволе редакций, об авторском праве и т. д. Мой актив в том, что «Соленый лед» вышел у вас в Москве в издат. лит. на ин. языках, в журнале «Произведения и мнения» (на французском). Наш Альфонс [14]14
Рассказ В. Конецкого «Невезучий Альфонс», напечатанный в «Литературной газете» (1965. 1 янв.), вызвал критику «читателей в погонах» и разгромную статью «Странные ассоциации Виктора Конецкого» (Коммунист Вооруженных сил. 1965. № 21).
[Закрыть]разгуливает по США, ибо он напечатан в «Совьет Лайф» на англ. 1 000 000 экз. Издателем «Совьет лайф» является совет, правительство. Обо всем этом «Нева», конечно, не знает. А я достану журналы только в суде.
Бери командировку и приезжай. Объясни, что дело идет о литературном процессе, а они не так часты. Или махни без командировки. Деньги есть. Авось материал будет интересный. А если нет и дело в этой инстанции я проиграю, то на нет и суда нет. Может быть, кто-нибудь из «Недели» заинтересуется? Там, кажется, ребята свежие.
Я был очень удручен твоим письмом и свиданием с Васей Аксеновым. Совсем вы затухли. Скоро морфий колоть начнете. Но что мне с вами делать-то? Я сам на дне.
Короче говоря, приезжай. И во всяком случае напиши, получила ли это письмо.
В. Конецкий
7.07.66
Витя, привет!
Только сегодня, то бишь 11 июля, обнаружила твое письмо. Все это проходит не по моей епархии. Побежала в отдел литературы к Женьке Сидорову, он критик, к тому же юрист по образованию. Он загорелся ехать. Пошла к начальству (Комарову – отв. секретарь), он тоже загорелся. Я ему предложила это в нашу спорную полосу, чтобы после суда дать две-три статьи о правах автора и редакции, издательства и т. п. Комаров (т. к. дело связано с «Невой») решил посоветоваться с Чаком (А. Б. Чаковский – главный редактор «Литературной газеты». – Т. А.),но Чака не застал и поговорил с Тертеряном (заместитель главного редактора «Литературной газеты». – Т. А.).Этот, помня историю с «Альфонсом», не хочет ввязываться. И все-таки я договорилась с Комаровым, очень заинтересовавшимся этим делом, чтобы он попросил Половникова (зав. корпунктом «Литературной газеты» в Ленинграде. – Т.А.) походить на суд. Ему передадут официально, и ты тоже позвони ему. Может быть, удастся дать реплику. Вот пока все, что смогла. Если начальство одумается в хорошем смысле – пришлю телеграмму…
Обязательно встреться с Половниковым до суда, подробно изложи ему суть дела, чтобы он был в курсе. Информируй меня тоже.
Пиши! И желаю удачи.
Галя
11.07.66
Галя, любовь моя! Когда ты испускала вопль о помощи, я рулил вдоль Адриатического моря по горной дороге или смотрел стриптиз. 3 сентября я в роли спецкора убываю в Архангельск, а потом в Арктику на «Воровском», который первый раз в истории тащит туристов к белым медведям. Я очень надеюсь, что ничего с тобой серьезного не произошло. Вот если бы я с тобой когда-нибудь согрешил, то от твоей телеграммы уехал бы даже не в Арктику, а в Антарктиду.
Мужчины-грешники боятся таких телеграмм больше, чем медведей любых раскрасок. Суд я с блеском выиграл, но никто, конечно, ко мне и близко не подошел – боятся портить отношения с главным редактором Поповым. Целую лапу! Привет всем!
Виктор Конецкий
30.08.66
Витя! Каждое лето у меня возникает одно и то же законное желание – послать тебя в командировку. Сейчас могу предложить всякие роскошные города – Тбилиси, Ереван и т. д.
Тема тоже легкая и приятная – по следам очерков Кольцова. Да! Забыла тебе сообщить, что я вернулась в отдел внутренней жизни. Очень прошу тебя – срочно телеграфируй, куда и когда тебе можно позвонить. Я тебе все толком объясню, насчет командировки и вообще.
Жду!
Видела у В. Каверина твою книжку. Видела у В. Катаева твое письмо.
А простому советскому человеку фиг?
Г. Долматовская
6.07.67
Ну и подружки у меня!
Ужас!
Они даже не знают, что я еще не сдал отделу внутр. жизни материал за командировку в Арктику ровно год назад! И ваш бухг. арестовал и до сих пор держит мой гонорар за рассказ в «Лит. России» (500 р.!). Рассказ («Профессор Сейс и судьба Альфы Ориона». – Т. А.)был напечатан в новогоднем номере! Сволочи. Суки. Сейчас я уже кончаю статейку, которая называется «Как я не написал статью для «Литературной газеты»» (объяснит, записка бухгалтеру). И вышлю эту статейку тебе, дорогая и любимая моя. И ты будешь вертеться как угорь на льду, ибо в статейке много правды-матки и издевательств над «Литгазом». И тебе придется ее печатать. Или платить мне огромную неустойку.
Зачем мне ехать в Еревань? Ты совсем сошла с остатков ума! Я – штурман дальнего плавания. Я шесть раз пересек Атлантический океан только что. И скоро опять уйду в моря, чтобы отвезти нашим дорогим в полном смысле этого слова друзьям-арабам танки, которые наконец сокрушат евреев и втиснут их своими гусеницами в священную землю Синая. А ты посылаешь меня в Тбилиси, чтобы там покупал лавровый лист и продавал его в Ленинграде! Ты совсем сошла с ума!
Жди статью, а лучше возьми командировочку и прикати на денек. Я сейчас чистый, тихий, трезвый, элегантный и все время сижу дома и жду, когда меня вызовут на соответствующую комиссию, чтобы оформиться на постоянную, работу в Балтийское пароходство. А статью под таким названием я действительно заканчиваю, ибо арест гонорара потряс меня до корней. Там у вас лежит еще мой рассказ. Называется «Старинная морская история». Выясни его судьбу. И если его зарезали, то отдай чужими руками в «Лит. Россию». Вообще, я написал кучу всякой записочно-очерковой ерунды, но мне лень идти к машинистке. Приезжай, мы разберем все бумажки, и я снабжу тебя материалом на десять номеров. Будем печатать «с продолжением».
Привет!
Виктор Конецкий
09.07.67
Вить!
Новости у тебя такие (а может, ты уже знаешь?). Вчера я гуляла с председателем иностранной комиссии Союза Чернявским. Говорили что-то о литературе. Ну, у каждого свое хобби. У меня Битов и Конецкий. Тут он и сообщил, что ты должен ехать в Чехословакию, но в Чехословакию не поедешь, а, наоборот, в Париж. Тут я стала пытать его каленым железом, не путает ли чего по пьяному делу. Нет, не путает. Пришло приглашение тебе. И они (Союз) уже послали туда ответ, что ты, мол, это можешь сделать в октябре. Представляешь, Париж в октябре? С ума сойти! С тобою поедут еще Марцинкявичус и Братунь. Тьфу-тьфу, не сглазить. И ты пока молчи из суеверия (хотя бы моего).
Теперь менее приятные новости. Наш главбух выслал тебе деньги, но за командировку вычел и отдавать не хочет никак. «Старинную морскую историю» «Лит. Россия» печатать не хочет. Что делать? Может, забрать и передать в морской клуб «Недели»? Без твоего разрешения я не рискнула это сделать.
Я вовсю ремонтируюсь. Купила проклятые обои и ванну. В редакции полно работы, но эта суетня меня устраивает пока, чтобы в голову чепуха не лезла. Сейчас собрала Майкины (писательница М. Ганина. – Т. А.)рассказы за год, попытаюсь пропихнуть в «Знамя» заметочку. Вить, а Вить! Бери свои бумажки и приезжай. В Переделкине тихо очень, хорошо. Телеграмму дай. Я пыль смахну и печку истоплю. Чтоб пахло печкой.
Ну, привет тебе, и маме передай тоже. Приезжай скорей, не ленись.
Г. Долматовская
7.08.67
Здравствуй, мой личный Бунин, по-моему, ты захандрил, что значит «радоваться ничему не можешь»? С ума сошел! Ты написал прелестный опус («Соленый лед». – Т. А.),нет, серьезно, мне нравится, и не только мне. Но как его напечатать? Все в ужасе от твоего горького юмора. Я не хочу, чтобы они показывали его начальству, оно умрет, но не это меня огорчает. Боюсь, настучит. Потерпи немного. Побудь тихим. Переделкино тебя ждет, если грибов к 1-му не будет, куплю на рынке и насажу. Старушку, конечно, можешь себе найти для интересу, но жить изволь у меня. Я тебя буду выдерживать, как старое вино, если не для Парижа, то для плавания. Твои попутчики, говорят, ничего. Юстинаса Марцинкявичуса, до его производства в секретари, я знала как порядочного, скромного, сдержанного человека и отличного поэта. Лет 5 не видела, но, по слухам, он не изменился. Второго не знаю, но говорят о нем неплохо.
Рощин уже давно не работает, а, наоборот, пьет. Рассказ пока не забрала (не было этих людей), но сделаю в понедельник. «Лит. Россия» просит, чтобы ты прислал еще парочку рассказов из «Соленого льда», они хотят дать тебя массированным ударом [15]15
Главы из книги «Соленый лед» были опубликованы в «Литературной России» 15 декабря 1967.
[Закрыть]. Обещали телеграфировать тебе.
Приезжай скорей, как всегда, буду тебе рада, комаров в Переделкине нет, коров тоже, людей тоже.
Жду! Привет маме.
Катаев (Г. Д.)
17.08.67
Галь!
Париж накрылся даже раньше, нежели я думал. Якобы инкомиссия не успевает оформить наши документы. Переносится на декабрь. Все это, конечно, какая-то ложь.
Девятнадцатого я лечу в Чехию, если еще чего-нибудь не случится.
Ввиду этих изменений я чувствую себя сидящим между тринадцатью стульев. Вероятно, я выберусь в Москву и Переделкино числа десятого. Прости, если тебе мои изменения приносят какие-нибудь хлопоты. Я надеюсь, что это не так.
Держи хвост пистолетом и пиши о Болгарии. Привет!
Виктор
P. S. Статью можешь пускать к начальству. 85 р. дарить никому не буду. Пущай расплачиваются.
1967
НЕ УБИЙ!
Сегодня я собирался покинуть берега Невы на «Стреле», но друзья повезли билет сдавать, пью горячее молоко, ибо совершил путешествие на яхте в Петродворец, где мы нормально сели на камни, с которых слезали целую ночь, и я простудил глотку, так как не пил по причине данной себе клятвы спиртного. Полечу третьего-четвертого. Даже если буду еще хныкать простуженной глоткой. А если я вечером прилечу? Куда мне деваться? Из Шереметьева возят в Переделкино таксеры? А ты можешь за мой счет прикатить в Шереметьево и меня встретить? А куда тебе дать телеграмму о моем прибытии? На газету накануне? А музыка будет на перроне?
Ответь открыткой или потраться на письмо-телеграмму, как только облобызаешь эти строки. И вообще, берегись. Я человек опасный. От цитрамона и аспирина у меня речевое недержание.
Прощай!
Виктор Конецкий
10.08.67
Вить!
Я, как всегда, ничего не поняла. Ты же должен был 19-го уже ласкать древние камни Пражского кремля, а ты сидишь где-то в районе Петродворца. Опять отменилось? Или переносится? Я, конечно же, прикачу в Шереметьево со слезами радости на глазах, упаду тебе на грудь, чтобы наконец успокоить московских сплетников и дать им ответ на мучающий их вопрос: «С кем вы, мадам?»
Одного опасаюсь, что аккурат в эти дни я буду сидеть на мешках в аэропорту где-то между Владивостоком и Иркутском. Числа 27-го я должна лететь туда выступать по телевидению. Полечу всего на неделю. Но боюсь, как бы погода не поломала мои планы. Дай мне четкий план твоих действий. Куда летишь сначала, куда потом? Чтобы я смогла подстроиться и, может, что-нибудь переиграть.
С Дальним Востоком все вероятно, но, конечно, неточно. Буду тебя информировать телеграфом о планах начальства в отношении меня и дальневосточного телевидения.
А вообще, что-нибудь придумаю. Только изложи все четко.
Статью мы сдали твою, но начальство ее завернуло. «Лит. Россия» просит еще небольшие рассказики, штуки две.
Может, на время болезни переедешь к какой-нибудь даме, чтобы она за тобой ходила и имела телефон? Я б звонила. По-моему, неплохо придумала?
Привезла из славного города Мурома корзину белых, крепких, прямо хрустящих грибов и все хранила их к твоему приезду. Сегодня с горечью (они уже подпортились) съела последние.
Жду сообщений и указаний и тебя лично…
Уже написала и про Муром, никому не нравится (мне тоже), но, может, напечатают.
Пиши скорей и подробней.
Г. Д.
20.08.67
Витька, хоть ты пьяница и ругатель, все равно рада, что соленые льдины движутся. «Булонь» я прочла только сегодня в газете («Литературная Россия». – Т. А.),и мне, конечно, больше всего понравился маленький такой кусочек про всякие сладкие ветры «сюэ». Хорошо, но мало. А «В шторм и в штиль» я перечитала с великим удовольствием. Очень чисто, очень искренне, очень грустно. Здорово. Только жалко Гумилева. Напиши, пожалуйста, про Париж, т. е. не про Париж, а про себя в Париже, так же щемяще. Не мне напиши, понятно, а в «Соленый лед». Считай это пожеланием читателя или как редактор руководит литпроцессом. Ну, живи пока.
Как у тебя с дальними морями?
Г. Д.
15.12.67
Ах ты, господи, до чего же хорошо ты написал! Прочла, и захотелось перечитать снова, и захотелось залезть куда-нибудь и писать – так всегда бывает от хорошей литературы.
Что же такое с тобой случилось, что ты вот пишешь все лучше и лучше? Влюбился несчастливо или одинок ужасно – только в таких состояниях можно так хорошо писать. Счастье делает нас бездумными. Ну, словом, дай тебе бог всего, только пиши, радостно нам от этого.
Ты хвалишься, что у тебя есть еще пять глав. Хочу почитать. Ну, конечно, тебе плевать на эти бабские восторги. Тебя интересует мнение администрации. Ал-р ибн Иванович Смирнов-Черкезов (с которым я ездила на Дальний) человек суровый, несентиментальный и даже иной раз грубый – взял тебя до того, как я читала.
Утром вхожу, спрашиваю: «Ну как?» Он: «Мура». Я: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». – «Шучу, – говорит, – хотел посмотреть на вашу сердитую физиономию. Прекрасно это. Он умница, Конецкий, умница и замечательный писатель. Зрелый. Не то что все ваши мальчики. Кое-что они (т. е. редколлегия), конечно, там выскребут, но они будут кретинами, если не напечатают это немедленно».
Он уже сбегал к Теру, Кривицкому (Е. А. Кривицкий – зам. главного редактора «Литературной газеты». – Т. А.)и Горбунову (В. А. Горбунов – ответственный секретарь «Литературной газеты». – Т. А.)и сказал им все слова, пытаясь запихнуть это прямо в текущий новогодний номер. Те встретили его вальяжно, неохота ломать номер. Тер сказал, отдайте Долматовской, пусть она с ним работает.
Пока все. Продолжение в следующем году.
Вася (писатель В. П. Аксенов. – Т. А.)очень сокрушался, что не повидал тебя. Они едут в Малеевку на Новый год с Алехой. Я иду с философами и социологами в Дом кино, до и после с ними же на дачу. Они жутко умные и милые люди. Живу сардинкой – нет ни единого человеческого взгляда. Будь счастлив в Новом году и всякие добрые слова передай матери.
Г. Д.
24.12.67
Дорогая Г. Д.!
Благодарю тебя на добрых словах и смиренно принимаю твои сумасшедшие восторги. Объяснить их возможно только тем, что ты безнадежно в меня влюбилась. Я тебе сочувствую в таком случае. Но помнишь ли ты – вечно пьяная женщина – об условиях, на которых я дал рукопись в «Литературку»?
1. Никаких изменений без меня.
2. Указать, что это глава из книги путевых заметок штурмана дальнего плавания «Соленый лед».
3. И что главы эти будут печататься в журнале «Звезда». Последнее: вы терпеть не можете указывать, но из «Звезды» уже вылетели все рассказы, которые напечатала «Лит. Россия», т. к. я им не говорил о необходимости сноски и они ее не сделали. И я потерял рублей триста.
4. Ты должна поставить высшее свое начальство в известность о том, что у Конецкого удержали 85 р. командировочных, хотя он сдал материал «Как я не написал статью об арктическом туризме». И еще давал кучу разных рассказов, но мне ни разу никогда «Литературка» не ответила письменно и вообще официально. Пусть самое высокое начальство об этом знает. Если 85 р. мне не вернет бухгалтер, я напишу на всех вас настоящий фельетон и напечатаю его в «Крокодиле» – так и скажи всем Терам, замам и помам. И пускай они врежут бухгалтеру под его старую задницу за бандитизм.
Я надеюсь, что философы и социологи удовлетворили тебя в новогоднюю ночь целиком и полностью. (В смысле, как ты понимаешь, умных разговоров.) Я был в Новый год совершенно один. Сидел у телевизора и выпил пол-литра водки и 750 гр. сухого вина. После чего я стал рычать: скрипеть зубами и изображать из себя гибрид тигра и змеи. Заметив это, я понял, что пора ложиться спать, и лег, забыв постелить простыни.
Привет всем!
Виктор Конецкий
02.01.68
Дорогой пропойца, который даже Новый год меряет на граммы! Мышиная возня с твоим прелестным опусом (настаиваю на этом) продолжается. Эпиграф мы, конечно, снимем. И это не единственное, наверное. Со «Звездой» ищем какую-нибудь обтекаемую формулировку, ибо отрывков мы не печатаем. Найдем, не сомневайся. Свои восьмидесятипятирублевые отношения с руководством выясняй без меня, дабы твоя гениальная догадка насчет моих больших чувств не осенила и руководство. Боюсь, что тогда оно с меньшим доверием будет относиться к моей восторженной оценке твоего творчества.
Любовь моя – чувство застарелое и непроходящее, как мой антиквариат. Тем более что на расстоянии любить тебя гораздо приятней и полезней, нежели вблизи. А вот матушка моя, та расточает неимоверные восторги по поводу твоей писательской и человеческой личности. Радость общения она, видать, получает. Мой дом, говорит, его дом. Так что приезжай прямо к ней, минуя меня. Новый год прошел чудно, как давно уже у меня не было. Два дня накануне мы колбасились в Переделкине. А в Доме кино я даже не заметила, как досидела до 6.30 утра. Навещали Майку в ЦДЛ. Мы с ней являли дивное зрелище. Она – в платье, значительно длиннее нормы (до полу попросту), я – значительно короче нормы (до пупка то есть).
По прошествии нескольких дней Майка обвинила меня в том, что я из ревности и зависти обдала ее небесно-голубое платье интенсивно-красным вином. Полил-то ее совсем другой человек, завидев свою жену, но я, как хороший товарищ, молчу и таскаюсь с ее платьем по чисткам, вывожу пятна. Продолжаю поиски Данелии, чтобы выполнить твое поручение с ножом [16]16
Нож был послан Г. Данелии в подарок к Новому году.
[Закрыть]. Уже на подступах.
Сообщи, как с тобою связаться, чтобы согласовать все газетные дела. Когда будешь в Москве?
P. S. Спасибо, что не забываешь писать «лично» на конверте. Береги имя честной девушки.
Катаев (Г. Д.)
8.01.68
Дорогая Галя!
Давай так: делу – время, потехе – час.
Будем серьезными.
«Ночные вахты» я уродовать не буду [17]17
Очередные главы из книги «Соленый лед» в «Литературной газете» опубликованы не были.
[Закрыть]. Никаких эпиграфов снято не будет [18]18
Речь об эпиграфах: «Кто над морем не философствовал?» (В. Маяковский); «Мы ослеплены заманчивым зрелищем подводных сокровищ, но главное богатство океана – не материальные ресурсы, а вдохновение и радость, которые можно черпать из него бесконечно». (Капитан Кусто).
[Закрыть]. От этих эпиграфов кремлевские звезды не упадут, и нечего лезть туда, куда должна лезть сама цензура или какие-либо высшие начальники. Пускай они снимают своим карандашом и делают свои купюры.
У меня возникает опасение, что ваши заботы о проходимости «внизу» пора несколько приподнять.
Я получил поздравительную открытку от Смирнова-Черкезова со словами о том, что «ваш превосходный очерк надеюсь напечатать в ближайшее время».
Если эпиграф ты решила снимать, я напишу ему о том, что печатать очерк не буду. И я его действительно печатать не буду, ибо он состоит из размышлений, а строгать без особого вреда можно все, кроме человеческих мыслей. Когда строгают мысли, они превращаются в ублюдков, как это только что произошло со мной в «Вопросах литературы» [19]19
В тексте В. Конецкого (Вопросы литературы. 1968. № 3) было снято цензурой упоминание об А. И. Солженицыне.
[Закрыть].
Я весь клокочу от ненависти к тебе как к средоточию всего зла на земле. Я взорву дом, в котором ты обставляешь квартиру, вместе со всеми твоими соседями. Я разорву платье на самом твоем пупке, если оно такое короткое, – это меня не остановит. Твой голый пупок то есть.
Немедленно сообщи, надо ли мне писать Смирнову письмо в том духе, в котором пишу сейчас тебе, или это будет перебеганием твоей служебной дороги и уроном твоему престижу.
Ты в этом случае должна быть львом и шакалом одновременно.
С ядовитым укусом – В. Конецкий
В отношении того, что «кусков» вы не печатаете. Мой очерк – кусок?! А Богомолов в последнем номере что? Сами вы все куски!
«Высотное здание» можете заменить. «Фаустпатрон» – это 0,75 литра «плодоовощного» вина. «33» – портвейн насыпается «долгоиграющая пластинка». Кладбище можно заменить «могилой». Все.
В. К.
11.01.68
Витюш, ты, видимо, меня не понял. Отнесем это к бестолковости моего изложения. То, что снято, снято после начальственных карандашей. Я лично не тронула там до этого и запятой. Кроме того, я пренебрегла значительной частью этих карандашных пометок. Эпиграф таким образом остался наполовину, а общий урон составляет строк 12–15. Согласись, что на 23 страницы не так много. Никто ничего без твоей визы печатать не собирается. Я попросила набрать его, чтобы послать тебе гранку на визу. И еще – мне нужны сноски, откуда что, ибо моей эрудиции явно недостаточно. Когда будет гранка, я подчеркну те места, где обрывается мое образование (их будет немало), и ты пометишь: том такой-то, страница, издание и т. д.
Сделай все тщательно, это действительно важно, а то недосказанное поснимает бурю проверки.
Письмо Смирнову не повредит (мне, во всяком случае), но лучше ты напишешь его в качестве приложения к гранке. Так солиднее. Серьезно. Грузин (Данелия. – Т. А.)был у меня и давно уже сделал себе харакири твоим кинжалом.
Ответь наконец, когда ты уходишь вплавь?! Меня это интересует, на сей раз с деловой точки зрения. В смысле прохождения материала. А то уж очень ты меня запугал.
Что касается твоей ненависти, она меня радует – все-таки проявление чувств.
Не взрывай дом, он еще пригодится многим товарищам. И даже, робко надеюсь, с периферии. Из Ленинграда, стало быть.
Не злобься, не клокочи, жизнь прекрасна. Когда приедешь? Я тебе станцую и спою – словом, буду веселить изо всех сил.
Ой, засыпаю. Пиши.
Г. Д.
15.01.68
Ну вот что. После моих унизительных бесед с секретариатом насчет набора (у них новое постановление – набирать только после читки и замечаний всех главных) мне опять попалось на глаза твое письмо. И я пришла в ярость. Если ты считаешь, что я «лезу» не туда и что Смирнов-Черкезов и прочие начальники могут отнестись к «Вахтам» бережнее, чем я, – вари бульон с ними. Мне все равно, чей опус идет – твой, Битова, Ставского или Гранина. Если он идет через меня – я сражаюсь с редактором за каждое авторское слово отчаянней, чем если б это было мое собственное. И учти, что с каждым автором я вожусь со всем своим темпераментом, независимо от своих симпатий и антипатий – только потому, что это МОЙ автор. И еще никогда никому из них вреда не принесла. Коли это тебя не устраивает, считай мое вчерашнее письмо плодом размягчения мозгов после староновогодних ночных бдений, пиши Смирнову-Черкезову и т. д., а я пойду к черту «как средоточение всего зла на Земле». И вообще, злиться и обижаться на меня – очень легко, тут кому ума и изобретательности недоставало. У тебя были и более изощренные предшественники. Можешь считать, что мне изменило природное чувство юмора. Я действительно очень огорчена, вся здешняя мышиная возня мне смертельно надоела. Привет.
Г. Д.
16.01.68
Уважаемая Галина Евгеньевна!
Итак, я бил Вас сапогом в живот, у меня были еще более изощренные предшественники, топтать Вас дело безопасное, легкое и т. д. Я было хотел тебя действительно отлупцевать за всю эту истерику, но потом счел это ниже своего достоинства.
В следующий раз будешь «следить за бестолковостью изложения». Разве можно писать: «Эпиграф мы, конечно, снимем». Есть «мы» и есть «они» – это разные местоимения. В наш век употреблять их следует с определенной определенностью. За все оскорбления требую от Вас удовлетворения. Напишите мне покаянное, мяукающее письмо. И если на нем не будет следов слез, то я его и читать не буду.
Член СП РСФСР Виктор Конецкий
20.01.68
Дорогой мой член СП РСФСР, считая, что поссорилась с тобой на всю жизнь, я, как честный человек, решила выполнить все обязательства перед тобой и в ту минуту, когда наш грозный главбух неосторожно заявил, что я самая горячо любимая им женщина, воспользовалась этим заявлением. Я сказала ему, что за любовь надо платить, а потому он должен вернуть деньги тебе и еще одному моему автору. На следующий же день он сообщил, что ты через несколько дней получишь 78 р. 00 коп. Они еще не перевели, но в феврале переведут. Потом я пошла потерлась своей (бритой) щекой о (небритую) щеку Чернецкого (Л. Г. Чернецкий – зам. ответственного секретаря «Литературной газеты». – Т. А.),и он заслал тебя в набор пока с очень малыми купюрами. Потом я пошла поцеловалась с наборщицами, и тебя набрали к утру. Словом, сделала все, что могла, и залезла в бутылку на всю жизнь. Но тут пришло твое письмо, и я обрадовалась случаю из нее вылезти, а еще больше разрешению поплакаться.
Повою, ладно? Неймется мне. 1. Две статьи начала – по полстраницы, и ни с места. 2. В газете какие-то склоки. Лично мне удалось остаться в стороне, но атмосфера тоже действует. 3. Очной аспирантуры в Институте истории искусств в этом году не будет. Придется попробовать поступить в заочную. Если я вдруг (!!!) сдам экзамен, то как я вытяну заочный год (потом, если буду хорошо учиться, переведут) при своей газетной работе? А терять год не хочется. Да и как-то вдруг остро я почувствовала, что мне здорово не хватает образования.
Пиши.
Г. Д.
Февраль 1968
Витя! Все очень плохо. Чак снял с того номера со скандалом. Сказал: вчера Булгаков, сегодня на целую полосу Конецкого, это же акция! Нас всех разгонят. Но Тер собирается дать тем не менее, поскольку Чак в одиночестве, но когда он отойдет… Ужасно расстроена. Насчет остального тоже пока ничего не слышно. В воскресенье буду говорить с Прудковым (О. Н. Прудков – член редколлегии «Литературной газеты», редактор иностранного отдела. – Т. А.).
Есть еще идеи на этот счет. Вернусь числа 23-го (если уеду) и сразу напишу.
Г. Д.
Февраль 1968
Галь!
А я думал, ты сердишься на меня за откупоренный французский коньяк. Ты его выдерживала-выдерживала, а я – хам и плебс – его откушал. Хорошо мне было его кушать. И закусывать хорошими сигаретами. И листать занятные журнальчики. Галь, когда у тебя почерк испортился? Пошла бы ты, пока он такой стабильный, работать в аптеку. Удивительное у тебя в душе спокойствие, если ты хранишь такой почерк.
6 мая я у тебя был. Гия Данелия поднимался к Баскакову, а я ломал-ломал его «Москвич» внизу, потом поднялся к тебе, хотя и знал, что тебя там, конечно, нет. На всякий случай поднялся. В щели поглядел. Хорошие у тебя щели, большие. Через три дня мать беру домой из больницы и превращусь окончательно и навсегда в санитарку. Весело мне.
Спасибо тебе за добрые слова и память. У меня даже глаза защипало – не вру. Помощи пока не надо. Если нужно что будет – обращусь сразу.
Целую тебя, Галя. Ты хорошая девочка.
В. К.
Май 1968
Витька, сволочь, пропащая душа!
Куда ты делся? Сразу о деле: если ты не передумал насчет Вьетнама, то садись и пиши письмо В. Кожевникову (главный редактор журнала «Знамя». – Т. А): так, мол, и так, штурман, окончил то-то… плавал там-то… не можете ли вы отправить меня во Вьетнам, привезу столько-то листов для «Знамени». Очень хочу… Словом, напиши все данные о себе подробно. Я ездила с ним на теплоходе в Горький, сказала ему о твоем страстном желании. Он в принципе согласен. Сказал: «Если он не передумал, пусть мне напишет». На мой разговор можешь не ссылаться, письмо официальное, так будет солиднее. Честно, он очень ухватился за эту идею.
Теперь второе. Не вышла или скоро выходит у тебя какая-нибудь книга? Например, «Соленый лед». Ответь СРОЧНО. У нас новая рубрика: «Что стоит за книгой» – я бы быстро сделала. Ответь срочно, т. к., м. б., я в среду (10 июля) улечу в Париж, а оттуда в Испанию. Как всегда, вернее, как никогда, все вилами по воде, но вдруг. Волнуюсь безумно. Сам знаешь, всю жизнь мечтала попасть в Испанию. Да! Я сдала два кандидатских минимума для поступления в аспирантуру – по английскому и по истории философии. Получила оба «отлично». Устала страшно. Купила еще одну кровать, на сей раз красного дерева – из Аничкова дворца, говорят. Может, врут, а может, она там в дворницкой стояла. Никого, кроме Васи (Аксенова. – Т. А.),не видела, ничего не знаю. Познакомилась в Горьком с Василем Быковым. Просидели с ним целый вечер над одной нефтяной рекой. До чего же хороший человек. Умница. Прелесть. Единственный там был человек.
