Текст книги "Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография"
Автор книги: Виктор Конецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)
Когда Конецкому не работалось, он, по собственному признанию, вспоминал иногда обращенные к нему в одном из писем слова Виктора Шкловского: «Ты рассказывай нам о портах, там где-то жила Мария Магдалина, которую не забыть. Деревья ушли, люди измельчали, но память о Магдалине прекрасна. Напиши о берегах, за которыми скрываются люди… Остаются мифы не в пепле, а живые и требующие воспоминаний. То, что ты не написал, мяукает, забытое в корзинке. А сам не мяукай. Помни Марию Магдалину, которая во что-то верила и потому жива и бессмертна…»
Море и слово держали Конецкого на плаву, были его верой. И красота мира, которая вечными огнями мерцала за бортом его корабля…
Евгений Сидоров, литературный критик, в 1987 году стал ректором Литинститута, в 1992 году был назначен министром культуры России, с 1988 по 2002 год представлял Россию в ЮНЕСКО; автор книг «Время, писатель, стиль» (1978), «В поисках истины» (1983), «Теченье стихотворных дней» (1989) и др.
Март 2005
Желание побыстрее стать старше обостряется в исторические эпохи, как и желание дождаться перемен во внеисторические.
Война или революция нарезает рождения на поколения с удивительной частотой: разница в два-три года становится принципиальной: прошел всю войну, успел повоевать, не успел… Потом: помню всю войну, помню День Победы…
Как будто столь разные люди могли учиться в одной школе с первого по десятый класс, а старшие братья уже в вузе (от Александра Володина до Иосифа Бродского).
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…
Пушкин причислял себя к «военному» поколению еще в Лицее.
Виквик (в просторечии Виктор Викторович Конецкий) жаловался мне так: «А у меня никогда не было дня рождения – он всегда был у Пушкина». Имелось в виду, что он родился в тот же день, 6 июня. Я его утешал как мог: мол, не в июне, а в мае Пушкин родился (это все большевики напутали).
Думаю, что то, что он не успел попасть на фронт, было более серьезным его комплексом. Зато он участвовал (как выпускник военно-морского училища) в Параде Победы в 1945-м и очень смешно об этом рассказывал (он всегда старался «не показывать виду», то есть его и показывал). Мы оба были «дети войны»: он выпускник, а я первоклассник.
И вдруг оказались в одной писательской лодке, где разница в возрасте легко стирается успехом, то есть ревностью и завистью. Завидовать было ниже нашего достоинства, а вот ревновать мы друг друга могли. Это опять как в школе: запоминаешь старшеклассников, а младшеклассников будто и вообще нету. Конецкий был уже имя, когда я стал продвигаться с первыми своими публикациями. Зато преимущество младшеклассников в том, что они ни в грош не ставят своих непосредственных предшественников, автоматически полагая именно себя на гребне времени, мне помогло. Впрочем, это единственный шанс быть сразу первым, а не когда-нибудь потом. Конечно, я мог сомневаться в достоинствах прозы Конецкого, если ни разу его не читал, а у него уже и книга в Париже, и фильм про тигров, не говоря уже о капитанском кителе! Казалось, что он и посматривал на меня как на нерадивого матроса, недодраившего положенный ему шкот, и, если бы мог, выдал бы мне два наряда вне очереди. Но однажды эти мои подозрения пали. Смирись, гордый человек! На самом деле, гораздо приятнее поймать себя на мелочности, чем уличить товарища.
Я сдал новую книжку в ленинградский «Совпис», и наш либеральный редсовет сумел провести ее в план (две положительные рецензии почтенных авторов), но начальство решительно не хотело ее издавать и отдало на третью, разгромную, В. В. Конецкому. Не знаю даже, откуда у начальства было взяться такому изысканному психологизму: что более молодое поколение окажется суровее к еще более молодому. Во всяком случае, я так истолковал их выбор и забоялся.
Но! Рецензия оказалась крайне положительной. И книга таки вышла, в аккурат к чешским событиям 1968 года. Успела от слова «успех». «Аптекарский остров» – успех это и был. Потом долго такого не было.
И я обрел друга и хотел уже быть со старшими, а не с младшими. Может, старшие писали и не лучше, но выпивали больше. Я проходил школу. Хоть и на берегу, но у капитана.
О капитанстве Конецкого следует сказать особо. Я помню его еще в потертом кителе, это когда он надевал его по особым случаям, на писательские собрания. Мол, вы просто члены Союза, а я штурман. Выбрит как перед боем, и позументы надраены.
Вот картинка. Я в первый и единственный раз оказался делегатом съезда писателей, никого не знал, цеплялся за китель Конецкого. Все были в особом напряжении: на открытие ожидался выход Политбюро. Нам обоим было стыдно. И вот что было замечательно в том времени! Не надо было объяснять друг другу, чего стыдно. Мы сидели, естественно, в заднем ряду (была такая уловка, чтобы не вставать со всем залом в порывах единодушия). Оно не вышло. Оставалась надежда, что оно выйдет на банкет.
В Кремле я тоже оказался впервые. Я как раз задумал роман о террористе-единоличнике и неудачнике, поэтому как бы как реалист изучал реалии. Понял, что моему герою через охрану не пройти. Весь съезд столпился у бархатных барьерчиков, длинные накрытые столы терялись в перспективе, пересеченные финишным столом.
«Сейчас ты увидишь, как все это сборище оглоедов и …сосов ринется, чтобы быть поближе к президиуму», – сказал опытный Виквик (за точность его фразы ручаюсь). И он был точен: стоило вздернуться барьерчику, как начался этот спринт. Мы, естественно, оказались в торце, зато в наилучшем обществе (тоже достоинство того времени: не надо было сговариваться, чтобы оказаться в сговоре). А оно опять не вышло.
Недобрав, мы продолжили на свободе. Я рассказывал ему о ненаписанном романе, и он меня критиковал как профессиональный военный – за неточность в подборе оружия для моего террориста. «Не верю!» – восклицал он по-станиславски. «А право художника!» – отбивался я.
Кончилось это гомерическим взрывом хохота, от которого я и проснулся. Виквик в том же кителе, а я в детской кроватке, и ноги торчат сквозь решетку.
Оказывается, я привел его на квартиру брата (семья была на даче, а у меня были ключи), ему, как старшему и гостю, уступил единственное ложе, а сам рухнул в кроватку племянницы.
Так закончилась наша встреча с Политбюро. Я так и не исполнил свой бумажный террористический акт, а Виквик, будучи с фронтовых лет членом партии, подписал-таки (чуть ли не единственный в Ленинграде) письмо в поддержку письма Солженицына, порожденного тем же съездом.
Вот офицерская честь, что превыше свободолюбия!
Виквик не был свободным, а потому был способен на поступок, а не на риск.
Потертый мундир сковывал его прозу. Он требовал от нее соответствия образцам, которые считал недостижимыми: русской классики и единственного современника Юрия Казакова. Свободу Виктор Конецкий обрел, сменив потертый уже сюртук писателя на новенький мундир штурмана, то есть вернувшись на флот. Он перестал разрываться на память и текст, перестал требовать от текста надраенности, а от памяти преданности морю. Его книги продуло свежим ветром настоящего времени – таковы стали его «Соленый лед» и «Среди мифов и рифов». И его снова стало можно приревновать и даже позавидовать полноправию его формы, как внешней, так и внутренней.
Никто тогда это так не истолковал, что он вернулся в морскую профессию, чтобы сохранить верность писательскому призванию. А это было то офицерское мужество, с которым он переплывал застой и все искушения официальной карьеры, которая ему вполне предлагалась. Но он обошелся без секретарства, орденов и премий, ради того чтобы писать лучше.
P. S. Пока я тянул с этим текстом, случилось 60-летие Победы, не менее дорогое для меня, чем день рождения Пушкина. Я все-таки не могу сдержать слез, когда слышу «Вставай, страна огромная…». Я наливаю себе незаслуженные фронтовые сто грамм и звоню тому, кто меня поймет. Так я звонил в Ленинград и выпивал по телефону с Александром Володиным или Виктором Конецким в былые годы.
Их нет у меня.
Андрей Битов, писатель, автор книг «Аптекарский остров» (1968), «Пушкинский Дом» (1989), «Человек в пейзаже» (2003) и др.
Май 2005
Приложение
Через звезды к терниям
Литературный сценарий кинокомедии
Через звезды к терниям [54]54
Кинофильм по этому сценарию снят не был; под названием «Эксперимент «Летучий Голландец»» его предполагал снимать в 1990-е годы режиссер В. Геллер. В основе сценария рассказы В. Конецкого «Петр Ниточкин к вопросу о психической несовместимости» (1971) и «Жмурик и Барракуда» (1971).
«Умер режиссер Владимир Геллер. Предновогодние сумерки, в которых ныне я обретаюсь, сгустились до мрачной тьмы. Ушел еще один честный и чистый художник. Как и тысячи других талантливых людей, у нас не реализовавший и сотой доли того, что ему дал Господь. Писатель Виктор Конецкий». (Некролог памяти В. Геллера // Смена. 1993. 29 декабря.)
[Закрыть]
Наша страна – одна из самых мощных морских держав. Она обладает большим торговым флотом, на котором работает армия моряков, о тяжелой и интересной работе которых даже большинство ленинградцев, жителей портового города, знают очень мало.
Мы предлагаем сценарий комедии, действие которой будет происходить в основном на борту современного грузового теплохода, где ученые – психологи и социальные психологи – втайне от команды ставят важнейший эксперимент по изучению психологической совместимости членов экипажа. В сценарии будут и юмор, и эксцентрика, и ирония, но будут и драматические, почти трагические ситуации, потому что главная проблема его вполне серьезна: это проблема науки и морали, необходимости осторожного, бережного отношения к человеку, особенно со стороны тех, кто занимается изучением личности. Мы хотим лишний раз предупредить их: осторожно, перед вами Человек!
Есть у ворот порта здание, которое на морском жаргоне называется «Красненьким» – это Управление Балтийским пароходством.
В этом здании, в кабинете начальника пароходства, идет заседание руководителей пароходства и капитанов-наставников.
Обсуждается авария теплохода «Профессор Угрюмов», который в тропиках при хорошей видимости на полном ходу наткнулся на «летучего голландца», то есть на покинутое экипажем, но незатонувшее судно.
Капитан Фаддей Фаддеич Кукуй не ищет оправданий и только упрямо повторяет, что на мостике в момент аварии наблюдался случай массового психоза, когда трем человекам: капитану, старшему помощнику капитана Эдуарду Львовичу Саг-Сагайло и рулевому матросу Петру Ниточкину – полузатопленное судно показалось миражом, и никто из них не предпринял попытки отвернуть или сбавить ход.
Вызванные свидетелями Саг-Сагайло и Ниточкин подтверждают случившееся. Эти двое и станут нашими героями.
Руководители пароходства знают уже несколько подобных странных случаев поведения в условиях длительных рейсов и принимают решение обратиться к специалистам-ученым.
С третьим главным героем – кандидатом наук, социальным психологом Татьяной Васильевной Ивовой – мы познакомимся ранним летним утром в небольшой квартире нового дома. Деятельная, погруженная с головой в свою науку, она уходит от любимого, потому что уверена, что они психологически несовместимы и ничего путного из семейной жизни у них не выйдет. «Опыт не удался», – утверждает она, покидая искренне привязанного к ней человека.
В институте, где работает Татьяна Васильевна, идет обсуждение предстоящего эксперимента. Его цель – дать конкретные рекомендации пароходству.
Председательствует отец и наставник Татьяны Васильевны, руководитель эксперимента, профессор Ивов. Прямая аналогия – «человек – море», «человек – космос» – увлекает Ивова, позволяет видеть в предстоящей работе широкие возможности. Его конек – определение рубежа психологической несовместимости, в котором, по его мнению, скрыты причины всякого рода аномалии, в том числе и массовых психозов.
Чем чище будет произведен эксперимент, тем точнее результаты, поэтому профессор требует от присутствующего на совещании Кукуя, чтобы в рейс пошли те же люди, при которых произошла авария.
Кукуй сопротивляется. Его беспокоят Саг-Сагайло и Ниточкин.
Это странная пара. С одной стороны, они не могут друг без друга, и их привязанность напоминает отношения старшего и младшего братьев; с другой – стоит им только оказаться на одном судне, как Эдуарда Львовича начинает преследовать одна неприятность за другой. И самое страшное заключается в том, что Ниточкин не только, сам того не желая, становится прямой или косвенной причиной этих неудач, но и заранее предсказывает их, мучимый постоянными предчувствиями. Он боится своих «телепатических» способностей и старается не попадать под командование Сага.
Между прочим, Ниточкин предсказал и коллективный психоз на мостике, и столкновение, и аварию, только ему никто не поверил.
Но все это только убеждает профессора Ивова, что он нашел идеальную пару для проверки своей гипотезы.
Капитан Кукуй вынужден согласиться, но при одном жестком условии: ученые прекращают эксперимент и разводят психологически несовместимых людей перед самым опасным этапом рейса – перед подходом к ледовой кромке.
В ответ профессор требует письменного обязательства у капитана хранить эксперимент в тайне от команды.
Когда Саг-Сагайло в рейсе, Петр Ниточкин живет в его квартире. Сейчас, воспользовавшись длительным отсутствием хозяина, он затеял ремонт.
Неожиданно раньше срока Эдуард Львович возвращается, его вызвали из рейса для нового назначения.
У Пети возникает кошмарное предчувствие: ему кажется, что они опять окажутся на одном пароходе. Но Эдуард Львович не верит в предчувствие – через три дня он отбывает в новый рейс на только что вышедшем из дока «Профессоре Угрюмове», а у Ниточкина на носу выпускные экзамены в мореходке.
Но экспериментаторы задерживают отход судна, и Ниточкин вместе со штурманским дипломом получает назначение матросом на того же «Угрюмова».
В первые минуты по прибытии на борт он знакомится с молодым симпатичным судовым врачом Татьяной Васильевной Ивовой и новым камбузником, постоянно задающим странные вопросы, которого Петя тут же окрестил Диогеном. В Диогене мы узнаем одного из помощников Татьяны Васильевны, тоже кандидата наук, Всеволода Михайловича.
Эксперимент начался.
Первое время Татьяна Васильевна и Диоген работают просто методом скрытого наблюдения за подопытными. И недостатка в материале они не испытывают – почти каждый день с Ниточкиным и Саг-Сагайло что-нибудь да происходит: то Пете кажется, что старпом «погорит», и у того, действительно, при попытке высунуться в закрытое Ниточкиным окно рубки с горящей трубкой в зубах загораются волосы; то представится, что Саг перемажется в краске, простудится и потеряет фуражку – и старший помощник летит за борт от внезапно заработавшего в руках Ниточкина водонапорного шланга, а ошалевший от неожиданного совпадения Ниточкин бросит ему только что покрашенный суриком спасательный круг; то Саг-Сагайло лезет купаться в бассейн, куда тот же Ниточкин запустил живую акулу…
После каждой подобной истории Ивова тестирует старпома, а Диоген пристает с расспросами к Ниточкину и записывает на магнитофон его бред во сне. Спит же Петя очень неспокойно даже после валерьянки, ибо все происходящее кажется ему мистикой. Саг-Сагайло же видит во всем не мистику, а дурацкое стечение обстоятельств, и потому, к великому удивлению экспериментаторов, он постоянно гранитно-спокоен.
Тогда в поисках рубежа несовместимости Ивова и Всеволод Михайлович сами создают для своих объектов ситуации, которые, по их мнению, должны привести моряков в состояние белого каления.
Но это оказывается почти неразрешимой задачей: Сага спасает его огромная выдержка, а Петю – природный юмор.
«Железный моряк», «литовский князь», как зовет Саг-Сагайло команда, пробуждает в Татьяне Васильевне не просто научный интерес. Она влюбляется в старпома. Все ее попытки бороться с этим чувством, грозящим эксперименту, ни к чему не приводят.
И Саг-Сагайло, чувствуя в Татьяне Васильевне внутреннюю силу, целеустремленность, непохожесть ее на других женщин, начинает понемногу выходить из состояния внутреннего одиночества, оттаивать от своих семейных неудач – когда-то его оставила жена, не способная долго ждать моряка из рейса.
Во время вахты на капитанском мостике происходит сдержанное, только им двоим понятное объяснение. Но Петя Ниточкин чувствует все. Чувствует и, конечно, ревнует. Ему кажется, что Саг готов предать их мужскую дружбу.
Татьяне Васильевне все труднее обманывать Саг-Сагайло. Она по телефону просит у отца разрешение изменить методику наблюдения со скрытого на гласное.
Конечно, профессор Ивов категорически против. Его вообще не устраивает ни слишком спокойное течение опыта, ни странная, с его точки зрения, научная непоследовательность дочери. Он требует точного следования плану и графику эксперимента.
А влюбленная Татьяна боится потерять Эдуарда Львовича, потому что с каждым часом усугубляется и в конце концов может обнаружиться ее двойная игра. А она знает: больше всего Саг-Сагайло ненавидит в людях двуличие.
И Татьяна Васильевна решает как можно скорее закончить эксперимент.
По плану «подопытных» предстояло разлучить перед ледовой кромкой. Но Татьяна не может больше ждать и отваживается нарушить график, чтобы развести Ниточкина и Сагайло немного раньше.
Она приказывает Диогену симулировать острый приступ аппендицита для того, чтобы высадить его в ближайшем порту и вместе с ним отправить сопровождающим Ниточкина.
Может, все бы на этом и кончилось, если бы профессору Ивову как раз в это время не пришла в голову гениальная мысль: втайне от исполнителей до крайности обострить обстановку эксперимента, а заодно посадить на борт «Угрюмова» еще одного наблюдателя инкогнито.
И вот, когда Диоген по приказу Татьяны «заболевает», радист принимает спровоцированный сигнал бедствия от иностранного коллеги Ивова, сэра Дрейка, изобразившего из себя яхтсмена-одиночку, которых так много развелось сейчас в океанах.
Перед Кукуем встает дилемма: спасать тонущего или высаживать на берег умирающего.
Мало того, Саг-Сагайло, думая, что Диоген отравился испорченной пищей, идет в холодильник, чтобы проверить мясо, а Ниточкин случайно запирает артелку.
Кукуй решает, что Саг упал за борт, и разворачивает корабль на поиски старпома.
Татьяна не знает о пропаже Эдуарда Львовича, потому что по просьбе Кукуя она под конвоем двух ассистентов – буфетчицы и Ниточкина – готовится вырезать Диогену вполне здоровый аппендикс. Но на его, Диогена, счастье, Татьяне Васильевне сообщают об исчезновении Сага. И конечно, ей не до операции, не до инсценировок.
Когда же наконец полузамершего Сагайло находят, Кукуя хватает сердечный приступ, а потрясенная «гибелью» и воскресением любимого Татьяна признается Эдуарду Львовичу и в тайном наблюдении, и в провоцировании конфликтных ситуаций, то есть в своем двуличии. Это тяжкий удар для влюбленного в нее честного человека.
Одновременно по приказу пароходства Сагайло принимает командование судном. Происходит должностная передвижка штурманов. Ниточкин, у которого в кармане диплом судоводителя, становится третьим помощником.
Уже под новым командованием «Профессор Угрюмов» спасает спортсмена-одиночку. Сэр Дрейк оказался плохим яхтсменом и из отчаянного экспериментатора перешел на положение пациента Татьяны на борту «Профессора Угрюмова».
Старый капитан Кукуй, полный тяжких предчувствий, вынужден покинуть судно в первом же порту.
А рейс продолжается.
Все попытки Татьяны хоть как-то оправдаться перед Сагом, наталкиваются на его глубокое отчуждение.
Но хуже всего то, что братские отношения между Сагайло и Петей начинают в результате всех экспериментов и случайностей рейса утрачиваться. Находясь в новом служебном положении – не «старпом – матрос», а «капитан – помощник капитана», – они теряют особую доверительность, пропадает Петин «телепатический талант». Им тяжело друг с другом на мостике.
А «Профессор Угрюмов» идет в тяжелых льдах. Обстановка сложная.
Татьяна постоянно ищет любую возможность хоть как-то оправдаться перед Эдуардом Львовичем, и он, видя по-настоящему любящую и глубоко страдающую от своей вины женщину, уже готов простить ее.
Но атмосфера на судне накаляется. Нервная напряженность между Сагом, Татьяной и Ниточкиным растет и неизбежно передается экипажу. В результате во время вахты Сагайло и Ниточкина «Профессор Угрюмов» садится на камни.
Идет судебное разбирательство. В зале среди зрителей и свидетелей знакомые лица. А на скамье подсудимых – Эдуард Львович Саг-Сагайло.
На суде Татьяна, обвиняя себя и своего отца, говорит: «Теперь я знаю – в науке, которой я занимаюсь, этика и истина неразрывны. В ней не могут работать люди душевно глухие, с неразвитым моральным чувством. Они неминуемо потерпят крах и как люди, и как ученые».
Но как ни стараются Татьяна и Ниточкин оправдать капитана, Эдуарда Львовича понижают в должности.
От здания суда наши герои расходятся в разные стороны.
Саг-Сагайло уходит в море старшим помощником. На причале, спрятавшись от глаз Эдуарда Львовича, плачет Татьяна. Подошедший Ниточкин утешает ее. К нему снова вернулся дар пророчества, и он произносит очередное предвидение.
– Мне кажется, – говорит он, – что Саг в последний раз уходит в море… неженатым…
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Группа ученых-психологов, разработавших и осуществивших эксперимент
ШЕФ – пожилой мужчина, за глаза называемый Великий Инквизитор.
ИВОВ ВАСИЛИЙ НИКИФОРОВИЧ – крупный ученый-психолог львиной внешности и отец ученой дочери.
ИВОВА ТАТЬЯНА ВАСИЛЬЕВНА – дочь Василия Никифоровича, по специальности физиолог, по «судовой роли» – врач.
ВСЕВОЛОД МИХАЙЛОВИЧ – очкарик, отзывается на кличку Диоген, по «судовой роли» – камбузник, на самом деле – искусствовед, призванный к участию в эксперименте и одержимый поиском истины.
Члены экипажа теплохода «Профессор Угрюмов»
КУКУЙ ФАДДЕЙ ФАДДЕЕВИЧ – капитан, при пересечении экватора исполняет роль Нептуна.
САГ-САГАЙЛО ЭДУАРД ЛЬВОВИЧ – чиф, т. е. старший помощник капитана, имеет отменно мужскую внешность и такой же характер, потому к концу фильма становится капитаном.
НИТОЧКИН ПЕТР ИВАНОВИЧ – матрос, затем – 3-й помощник капитана, друг-враг Саг-Сагайло, чем-то неуловимо похож на клоуна.
ЛЕДЫШКИН ГРИГОРИЙ – на судне больше известен под именем Гриша Айсберг, 4-й помощник капитана.
ЗАГОРУЙКИН – «дракон», т. е. боцман.
МАРКОНИ – радист.
НОРКИНА МАРИЯ ЕФИМОВНА – старшая буфетчица, она же – в роли Старой Русалки.
СТАРШИЙ МЕХАНИК.
2-Й ШТУРМАН.
МАТРОСЫ – личности разного возраста и внешности, один из них ЦЫГАН, на празднике Нептуна исполняют роли чертей.
ЖМУРИК – кот жуткой внешности, любимец матросов. 2-Й КОТ – умеет совершать удивительные прыжки. ПОПКА – говорящий попугай Фаддея Фаддеевича Кукуя.
Эпизодически появляются
КРАНОВЩИК.
МУМУ – жена Гриши Айсберга.
ЕЛЕНА МИХАЙЛОВНА – бывшая жена Саг-Сагайло.
ВОЛОДЯ – мужчина неопределенного возраста, одетый в заграничный комбинезон, новый муж Елены Михайловны.
МАЛАЙСКИЙ МАЛЬЧИК – сирота, совершенно голенький писает на грядку с укропом.
ХРОНИКЕР – англичанин, понимает по-русски одну фразу: «Дать мине водка!»
Стая дельфинов мчится рядом с судном, с лукавым любопытством выглядывает из волн.
Нептун восседает на троне на крышке носового трюма. Борода из пеньки, трезубец – ружье для подводной охоты. Пожилая русалка, в полосатом купальнике и с чешуйчатым хвостом, с кораллами в волосах и раковиной в руках, сидит у ног морского владыки.
Изображение часто не в фокусе – идут кадры любительского фильма. Немые кадры. Их комментирует молодой «интеллигентный» человек: «Обратите внимание на свиту Нептуна. Вот этот, самый страшный морской черт – объект номер два, матрос Петр Иванович Ниточкин… Он крутит хвостом…»
На ходовом мостике спокойный и властный моряк в ослепительной тропической форме работает с секстаном.
Группа морских чертей, т. е. измазанные в тавоте, одетые в веревочные юбочки с ужасно размалеванными рожами матросы и мотористы, хищно поднимаются на мостик.
Голос комментатора: «Объект номер один – старший помощник капитана Эдуард Львович Саг-Сагайло. Он в восьмой раз пересекает экватор, и объект номер два это отлично знает. Но у Сагайлы нет «Диплома» и…»
Черти под явным лидерством объекта номер два хватают судового начальника, он пытается что-то объяснить им, но черти непреклонны. Ослепительную жертву морских традиций волокут по трапам к Нептуну и бассейну. Ниточкин хлопает по старпомовскому заду огромной печатью, сделанной из автомобильной покрышки.
Голос комментатора: «А ведь старпом может сделать из матроса мокрое место…»
Черти швыряют судового моряка в бассейн…
Женский голос: «Это предстоит и мне?»
Комментатор: «Не знаю, коллега!»
Новая лента.
Ниточкин и несколько здоровенных матросов вытаскивают на палубу штанги.
Дельфины с любопытством выглядывают из волн.
Голос комментатора: «Несмотря на явное раздражение и желание как-то отомстить, начальник попросил матроса включить его в группу тяжелых атлетов».
Ниточкин рассаживает в ряд на палубе шесть довольно хилых человек. Два самых здоровенных моряка укладывают на их шеи штанги. Пять «атлетов» сбрасывают штанги и довольно недвусмысленно грозят спортивному руководителю. Продолжает сидеть под штангой только старший помощник капитана. Глаза у него вылезают из орбит, но он штанги не скидывает.
Ниточкин и его помощники пытаются снять штангу с шеи начальника. Тот запрещает. Остальные «атлеты» стоят вокруг и наблюдают за наливающимся кровью старпомом. Приходит капитан – пожилой моряк.
Голос комментатора: «Капитан Фаддей Фаддеич Кукуй. Приказал своему помощнику вылезать из-под железа и идти обедать, но Сагайло отказался. Капитан приказал играть водяную тревогу. Тогда объект номер один…»
Сагайло поднимается со штангой на шее, выжимает ее и скидывает на палубу, штанга катится к борту и булькает в волны… Дельфины ныряют за ней.
«Вечером объекты занимаются по программе последнего курса высшего мореходного училища. Никаких стрессов или раздражения не наблюдалось».
Женский голос: «Это не мужчина, а облако в штанах!»
На экране кот жуткой внешности. Ниточкин сажает его в стиральную машину. Сагайло вытаскивает кота обратно.
Голос комментатора: «Типичное поведение моряков в условиях сенсорного голода. Это сто седьмой день рейса».
Величественный айсберг.
Нечто вроде ринга на палубе. Вокруг куча моряков с фотоаппаратами. Двух котов выпускают на ринг. Один кот начинает совершать удивительные прыжки. Кажется, что он запускает себя на космическую орбиту.
Голос комментатора: «Они решили устроить кошачий бой. Под прыгающего кота матрос Ниточкин с помощью электромеханика подложил стальной лист, на который подавался переменный ток тридцать три герца восемь ампер…»
На ринг входит Сагайло, его черные волосы развеваются на ветру, лицо сурово и непреклонно. Он ловит кота и отчитывает матросню, которая хохочет вокруг ринга. Пожилая буфетчица, которая изображала русалку, принимает кота на свои заботы.
Голос комментатора: «Объект номер один полностью поседел через два часа тридцать минут. Кот поседел тоже. Оказалось, что…»
Стоп-кадр – Эдуард Львович Саг-Сагайло в седом состоянии.
Незнакомый голос, сквозь веселый смех: «Хватит. Дайте свет».
Вспыхивает свет.
Мужчина продолжает смеяться.
– Давно, братцы, не видел такого кино, – говорит он. – Облако в штанах… А ноктюрн на флейте труб не играет?
Молодой человек ученого вида, в очках, тщательно и модно одетый – комментатор фильма. Женщина неопределенного возраста и тоже ученого вида без тени улыбки на лице. Пожилой мужчина львиной внешности, с палкой, которой тычет в направлении экрана:
– Я считаю объекты уникальным случаем физио-психологической несовместимости.
Женщина:
– Обыкновенная цепь случайностей. Этакий рок. Для кинокомедии годится. Для длительных исследований и экспериментов нет никакой основы.
Мужчина в кресле, в котором угадывается шеф всей группы. Перестает смеяться, говорит уже веско и даже жестко.
– Татьяна Васильевна, знаете, «комическое» от «космического» отличается всего одной буквой. Пожалуй, вам придется поиграть роль судового врача. И полгода, и год. Диссертация от вас не уйдет, а может, и приблизится. Теперь так. Взаимоотношения этих объектов, конечно, занятная штука. Но главное по нашему договору с пароходством: «Выработка конкретных рекомендаций по профотбору, проведение комплексных исследований в натуральных условиях, чтобы установить, за счет каких механизмов развиваются те или иные невротические реакции и нервно-психические расстройства у моряков дальнего плавания». Папенька отпустит дочку в кругосветное плавание? – спросил он мужчину с львиной внешностью.
Тот решительно стукнул палкой себе по колену. Раздался деревянный, мертвый звук.
– Если бы не это, я пошел бы в рейс сам. Я предлагаю назвать будущее исследование «Пер аспера ад астра», ибо его роль для исследования космоса мне представляется…
– Называйте как хотите, – сказал шеф. – Только не забывайте: мы пока живем на Земле. – И вдруг опять захохотал. – Кот-то! Кот как прыгал! А этот? Катушкин его фамилия?
– Нет, Ниточкин, – доложил молодой научный работник.
– А вы кем пойдете? – спросил его шеф.
– Камбузником, – доложил молодой научный работник.
– У вас какие сигареты? – спросила Татьяна Васильевна шефа.
– «Честерфилд».
– Папа, у тебя какие?
– «Столичные».
– Тьфу, черт, – сказала Татьяна Васильевна. – «Беломора» ни у кого нет?.. Ерунда это, а не несовместимость. Ерунда.
На палубе теплохода «Профессор Угрюмов» заканчивали раскреплять палубный груз – автобусы, бульдозеры и скреперы.
Из трехтонного самосвала с причала выгружали на кормовую надстройку судна огородную землю.
Львиный мужчина и его дочь стояли на пеленгаторном мостике, самом высоком месте судна, среди антенн радиолокаторов и радиопеленгаторов, напоминающих очертаниями космические сооружения.
Татьяна Васильевна наблюдала за объектом номер два в бинокль.
Петя Ниточкин поднимался на палубу судна с чемоданчиком в руке и транзистором на шее. Внимание его привлекла металлическая четырехугольная загородка. От нее веяло скорбью.
– Клетка от акул, что ли? – спросил Ниточкин чумазого камбузника, тащившего ведро отбросов. В камбузнике мы узнали молодого научного работника, который комментировал любительские киноленты.
– Не угадали. Для бабушки четвертого механика.
– А! Понятно! – засмеялся Ниточкин. – Кладбищенская загородка, скроенная и сваренная из ворованного металлолома в рабочее время за период кратковременного ремонта?
– Точно, – подтвердил камбузник и поставил ведро в ватервейс.
– Мрачное хобби у четвертого!
– Его зовут Гриша, а кличка Айсберг. Вы суеверны? – неожиданно и пытливо спросил камбузник, вытащил очки и нацепил их.
– Хрен знает. А тебя, конечно, очкариком дразнят?
– Бывает, но я не обидчивый… И знаете, мне нравится ваша улыбка, – с обезоруживающей простотой и благожелательностью сказал камбузник. – Вы любите живопись?
Если бы у Ниточкина были очки, он, вероятно, сейчас надел бы их.
– Слушай… – Ниточкин несколько секунд изучал собеседника, подбирая для него соответствующее обращение. – Ты, Диоген, давно из бочки?
– Я могу сказать, что для вас характерно усваивать некоторые явления при помощи интуиции, а не мышления: внезапное прозрение… Вы быстро охладеваете к собственным идеям?.. Простите… – Ученый камбузник подхватил ведро с отбросами и исчез, потому что заметил приближающегося старшего помощника капитана.
