Текст книги "Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография"

Автор книги: Виктор Конецкий

Я из бывших военных моряков (не воевал по возрасту). Но войну понюхал, ибо встретил ее возле Диканьки, затем драпал до Питера, затем блокада.

И, наблюдая позор в Дагестане, не могу отделаться от вопросов. Говорят, мол, там горы – в них все дело. А я вспоминаю, что немцы за месяц водрузили свое знамя на Эльбрусе (и это в глубоком тылу противника). Говорят, у фрицев были отличные горно-егерские части. А где наши? Где наши егерские части? Говорят, немцы в Альпах тренировались. А у нас что, в России, кроме Кавказа, гор нет для тренировок?

А где парашютный десант в тыл противника? Говорят, дождик идет и туман густой. Что, на границе с Норвегией пальмы растут и солнышко светит ясное (имею в виду полярную ночь)? А сколько наших десантников там было высажено и с воздуха и с моря!

Говорят, все наши мысли о том, чтобы сохранить живую силу. А где разведка? Каким таким макаром на границе с Дагестаном уже второй раз сосредоточиваются от двух до пяти тысяч боевиков и все они так спрятаны, что даже в сортир не ходят. И никто им жратву и воду не возит – сидят все в норах и четки перебирают? И даже в эфир не выходят?

Так где же наша разведка? Где же, едри вас в креста бога мать?

Говорят, они в захваченных селах такие себе убежища построили, что их ни бомба, ни снаряд от гаубицы не берет. Но я видел, как немецкие пятисоткилограммовые бомбы легко прошивали пяти-восьмиэтажный дом и взрывались в стационарных бомбоубежищах.

А про дымовые завесы вы слышали, под прикрытием которых нормальные солдаты нормальных армий ходят в атаку?

У меня таких вопросов еще полная запазуха. Отвечайте, полководцы!

Капитан-лейтенант запаса, писатель Виктор Конецкий 06.09.99

Санкт-Петербург КоммерсантЪ-Власть. 1999. 14 сентября

Все рода наших сухопутных войск нынче носят тельняшку. От генералов до поваренков. Каждую минуту я вижу ее по ТВ на груди наших героических воинов. И невольно завидую их противникам: это же такое удобство для снайпера – видеть бело-голубой треугольник на фоне скал и пустынь.

Чем можно объяснить такой массовый идиотизм?

Скорее всего, от нашего некогда мощнейшего флота на складах остались миллионы тельников – не пропадать же добру! Или, может быть, генералы помнят о «черной смерти», которой до поноса боялись гитлеровцы под Севастополем и Одессой? И теперь рассчитывают на то, что чеченцы наложат в штаны, как только увидят тельняшки на противнике?

А еще от нашего флота остались кладбища подводников. Обычная их могила в океанах, где-нибудь на глубине километр, а то и три. Конечно, нынешняя техника много что может, но в этих случаях она бессильна. Я имею в виду подъем тел погибших.

Ну а если удавалось поднять, то хоронили на территориях секретных военно-морских баз. Нынче же многие из этих баз нам не принадлежат, и могилы подводников остались бесхозными и безымянными. Слава богу, не везде.

Например, мой юношеский друг Слава Колпаков упокоен в Эстонии, в лесочке возле Палдиски. Его «М-200» столкнулась с эскадренным миноносцем при входе в Таллинскую бухту. Оставшись без командира, Колпаков принял на себя командование затонувшей подводной лодкой. И двое суток провел на грунте, борясь за спасение корабля.

Когда сверху приказали покинуть лодку, он ответил, что экипаж боится выходить наверх: у экипажа неформенные козырьки на фуражках, а наверху много начальства. Это были последние слова Славы, потому что он-то знал, что уже никто не сможет выйти наверх. Но вокруг него в отсеках были люди, и старший лейтенант считал необходимым острить, чтобы поддержать в них волю. Шторм оборвал аварийный буй, через который осуществлялась телефонная связь, и больше Слава ничего не смог сказать.

Когда лодку подняли, его нашли на самой нижней скобе трапа к выходному люку. Подчиненные лежали выше, впереди него. Если бы им удалось покинуть лодку, он вышел бы последним. Они погибли от отравления. Кислородная маска с лица Славы была сорвана, он умер с открытым лицом, закусив рукав своего ватника.

Это было в 1956 году.

Лишь недавно мне удалось навестить могилу Славы и могилы его товарищей.

Двадцать восемь могил. У общего постамента свежие цветы. Надпись гласит: «ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ МОРЯКАМ-ПОДВОДНИКАМ, ГЕРОИЧЕСКИ ПОГИБШИМ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СВОЕГО ВОИНСКОГО ДОЛГА 21 НОЯБРЯ 1956 ГОДА».

Я положил Славе полевую ромашку, а душу свербила мысль, что Слава Колпаков и его товарищи остались навсегда в чужой земле.

Утешился тем, что ныне в Никольском Морском соборе в Петербурге висит поминальная доска с именами погибших подводников «М-200».

Обо всем этом я написал в книге «Соленый лед»…

Чтобы в стране нашлись деньги на эксгумацию и перевозку останков, например, в Кронштадт, – это ненаучная фантастика. Таких секретных кладбищ по отделившимся странам сотни. А еще лежат в Севастополе, во Владимирском соборе, останки Нахимова, Корнилова, Истомина. Нынче, как я понимаю, они тоже за границей. Чего делать будем? [45]45
  28 августа 2004 года на Русском кладбище г. Палдиски состоялось перезахоронение русских моряков-подводников: немалый участок земли вместе с этими захоронениями был в свое время по правилам реституции возвращен бывшему владельцу, затем земля была перекуплена Южным портом.
  Русская община Палдиски, при участии городских властей и ветеранских организаций, организовала перезахоронение русских моряков, их усилиями были обновлены и памятные доски с именами погибших.
  Низкий поклон от всех ленинградских друзей погибших подводников Альбине Стерзлевой и ее товарищам.
  В 2006 году Морской литературно-художественный фонд имени Виктора Конецкого, Международная Ассоциация общественных организаций ветеранов подводного флота и моряков-подводников, секция подводников Клуба ветеранов флота г. Таллина выступили с инициативой о награждении экипажа подводной лодки «М-200» («Месть») наградами Российской Федерации (посмертно).


[Закрыть]

Комсомольская правда. 2000. 18 марта

Я связан с морем с 16 лет.

И развал нашего флота – самая большая трагедия моей жизни. Эта тема для меня более болезненная, чем положение дел в литературе. Политики делят наш шельф в Арктическом секторе, забыв, что Арктику открыли Челюскин, Седов, Колчак. А мое поколение превратило Северный морской путь в нормально действующую магистраль.

После Великой Отечественной войны у нас был создан мощный атомный ракетоносный флот, обеспечивающий паритет в мире. Я видел наши военные корабли в любой акватории Мирового океана…

Море являлось и является для человека средой, чуждой его естеству, а плавание в толще океана, если говорить о моряках-подводниках, можно и должно сравнивать только с космосом, и никогда ни при какой технике и науке стопроцентной страховки здесь не было, нет и не будет.

Все моряки – братья. Когда они идут в боевой поход, они отлично знают, на что идут. Они защищают Родину. И если они гибнут в море – именно там они и находят вполне достойную их духу и мужеству могилу.

И еще. Море, Океан требует правды. Если в море я буду врать, то погибну сам и погублю людей, свою команду. Стихия не прощает лжи.

Именно поэтому я приветствую инициативу «Комсомольской правды» рассказать о гибели АПЛ «Курск» правду, ставшую достоянием журналистов.

Только – правду.

Комсомольская правда. 2000. 13 сентября

Я имел честь служить в 441-м Отдельном дивизионе аварийно-спасательной службы Северного флота на кораблях-спасателях «Вайгач» и «Водолаз». Было это в 1952–1955 годах.

Наши водолазы ходили на глубину до 300 метров на гелиокислородной смеси. А на 50 метров обязаны были раз в год спускаться в трехболтовом скафандре все офицеры АСС, включая штурманов. И найти на дне алюминиевую кружку.

Конечно, корабли-спасатели занимались не только подготовкой к подъему аварийных лодок. В те времена мы АПЛ не видели и в бинокль. Мы спасали главным образом рыбаков, ибо они хоть и замечательные ребята, но и порядочные разгильдяи.

Я бы не вспомнил о делах давно минувших дней, если бы в связи с гибелью АПЛ «Курск» не встал вопрос о поднятии тел погибших моряков-подводников. Я уверен, что операция по эвакуации погибших моряков не обойдется без новых жертв.

…Где-то осенью 1953 года недалеко от Колы взорвалась баржа с боезапасом для эскадры Северного флота. На барже – сопровождающие ее солдатики и офицеры соответствующих войск. В районе взрыва были сильные приливно-отливные течения. При такой ситуации главная задача спасателей – выловить максимальное количество погибших, ибо о спасении самой баржи и речи не шло.

Мы окружили район взрыва рыболовными сетями, и в воду пошли водолазы. Глубины там небольшие – около 30–40 метров. Но видимость на грунте плохая опять же из-за сильного течения, которое несет ил и песок. Когда водолаз работает на грунте, то передвигается, сильно наклонившись вперед (на 40–50 градусов) против течения, и потому видит вперед всего метров на 10–15. И вот на одного водолаза, прямо на его лицевой иллюминатор (который, кстати, немного увеличивает изображение, работая на манер линзы), навалился утопленник своим страшно обезображенным (ожог от взрыва) лицом.

Водолаз был матерым опытным старшиной, но картинка, вдруг возникшая перед глазами, заставила его дико заорать и аварийно продуться. Команды из командного поста – «Обвяжи концом плавающего вертикально утопленника!» А водолаз уже не воспринимал и всплыл, пробив шлемом тонкий ледок.

Когда мы вытащили его на борт, то это был уже психически больной человек. Его демобилизовали.

Тела погибших на «Курске» имеют внутреннее давление в 11 атмосфер – такое же, как на всей затонувшей лодке. Представьте: тело поднимают на поверхность, где давление одна атмосфера. Вы когда-нибудь бутылку с газированной водой открывали? Как пузырьки газа вместе с брызгами из горла вылетают, видели? То же происходит и с человеческим телом после подъема с таких глубин – эти «пузырьки» просто рвут его.

Это будет уже не тело… Так что я вручу родственникам?

Теоретически выход есть. Требуется молниеносно (в буквальном смысле) подать на тело давление, даже большее, чем было. А потом часами, сутками, а иногда неделями сравнивать его с нормальным. Но ни разу я не видел ни у нас, ни у иностранцев декомпрессионных камер вместительностью больше 15–20 человек. Сколько же таких камер потребуется для 118 человек?

А что такое АПЛ «Курск»? Если я поставлю лодку на попа возле Исаакиевского собора, то она будет выше его метров на 50. Теперь положим Исаакиевский собор на бок, затопим водой, дадим туда давление в 11 атмосфер и, конечно, выключим свет. При этом не забудем засунуть туда 2 ядерных реактора и 118 человек.

Даже если я накреню собор всего градусов на 20 и дам дифферент градусов на 40 – что произойдет там со всеми алтарями, иконами, распятиями и т. д. и т. п.? Получится адская каша, в самых невероятных местах которой на своих боевых постах будут находиться тела погибших – от подвала до купола. И вот туда пойдет мой водолаз с лампочкой вроде шахтерской на шлеме, а за ним будет тянуться воздушный резиновый шланг длиной 45 метров.

А теперь скажите, стоит такая игра свеч или надо дождаться возможности поднять лодку целиком?

Я абсолютно уверен в опыте, мужестве, способности к самопожертвованию наших водолазов-глубоководников, но убежден, что некоторых из них мы недосчитаемся.

В христианской традиции считать, что могила человека там, где его тело нашло свой последний приют. Море – могила, достойная духа и мужества погибшего моряка. Так всегда считалось. И это так и есть. В этой могиле и адмирал Макаров, и герои миноносца «Стерегущий».

Конечно, родителям и женам объяснить это словами трудно. Невозможно. Но всем нам, переживающим трагедию в Баренцевом море, придется со временем понять и принять этот факт.

Может быть, когда будет поднята лодка, останки можно будет похоронить в братской могиле, ибо опознать тела через год не удастся никаким образом.

И последнее. Военные моряки обратились в правительство РФ с просьбой придать проблеме возрождения флотских храмов-памятников погибшим морякам (Спас на водах, Морской собор в Кронштадте) государственную поддержку. На моем столе лежит копия письма по этому поводу Патриарха Алексия нашему президенту. Памятные доски погибшим морякам-подводникам в этих или других храмах могут быть достойным памятником их Вечной памяти.

Комсомольская правда. 2000. 18 сентября

Ну и статейку вы опубликовали, братцы! Даже я, потерявший зубы, захотел покусать вас. Бабу – первую.

Вот Т. пишет: «…выдраенный до светло-желтого блеска деревянный пол…» Полов на кораблях не бывает – есть палуба. Скажете, придирается Конецкий. Ну что поделать, ежели я сразу вижу бабу, которая, подоткнув подол, возит тряпкой в коридоре коммунальной квартиры…

Далее: «Главным человеком на «Авроре» считается начальник музея Лев Чернавин».

На любом корабле, несущем флаг и гюйс нашего флота, главным был, есть и будет ввек его командир. «Начальник музея Лев Чернавин» имеет еще звание контрадмирала и, как ни странно, еще и отчество. Это наш брат писатель обходится именем.

«В двух шагах от его кабинета, – пишет дальше дамочка, – суетятся курсанты – матросы проходят здесь срочную службу. Они почти незаметны…»

Как это можно быть незаметным, ежели ты крутишься в двух шагах от каюты адмирала? И кто крутится? Курсанты и матросы? И главное, зачем они тут крутятся?

Оказывается, их выдает «запах солдатской еды».

Ну, не кухня, а камбуз. Ладно, пусть кухня. Значит, они здесь крутятся, чтобы нюхать запах солдатской еды. С голодухи, что ли? Это какой же нюх имеет мадам Тихонова, ежели может отличить дух солдатской еды от матросской?

Или еще шедевр.

«Бороздить водные пространства самое знаменитое судно России уже не способно, но плыть на буксире может», – пишет дамочка.

Слово «судно» относится к торговому мореплаванию и довольно часто употребляется в медицинской практике, а боевой крейсер называется кораблем. Между прочим, «плыть на буксире» означает сидеть на буксирном судне, а буксируемое судно ИДЕТ.

Посмотрим статью лихого марсофлота Льва Л. Я его так панибратски называю, ибо он очень художественные образы любит. Начнем с названия его статьи – «Пиратский крейсер».

«Корабль сомнительной славы, – пишет он, – участвовал в печально закончившемся походе 2-й Тихоокеанской эскадры адмирала Рожественского на Дальний Восток и даже сумел избежать гибели на дне Цусимского пролива – крейсер прорвался в Манилу».

Здесь самое интересное слово «даже», и еще «на дне Цусимского пролива».

Корабли гибнут не «на дне», а в волнах океана. До дна еще дойти надо. И надо суметь избежать гибели в бою и город, окончательно заслужили свою пресловутую славу «крейсера революции»…»

Да не стреляла (у Вас «обстреливала») «Аврора» в Питер, кроме одного холостого хлопка в сторону Зимнего.

А дальше, простите меня, господин Л., писать не могу – тошнит. Закончу так: не гоже кусать материнские титьки, коли зубки прорезались.

Вы вот лучше напечатайте в своей газете стихи ветерана флота Г. Чернышева, попали они ко мне в 1981 году.

 
КРЕЙСЕРУ «АВРОРА»
 
 
Матросам не снилось в подвесках «Авроры»,
Что станут у власти тираны и воры,
Что произвол, фарисейство и страх
Станут основой в державных делах.
Верхушки воруют, трудяги несут,
Под кривдою правда, под кривдою суд.
Как крейсера, оснащенные урсами,
Слова и дела разошлись контркурсами.
Опутало Русь вожаков словоблудие,
И сникло твое носовое орудие.
И ты у причала, седая «Аврора», —
Свидетель развала, стыда и позора.
Россия, Россия, спаси тебя Бог;
В тенетах не видно надежных дорог.
Как киль да шпангоуты у корабля,
Иваны да Марьи – опора твоя.
Изъедены ржавчиной лживых годов
До отчужденья галерных рабов.
Опустошение и отчуждение —
Это распятие без воскресения.
Тускло ночами горят фонари.
В тяжком молчанье богини Зари.
 

Капитан-лейтенант Виктор Конецкий

14

Псков. 14 декабря 1992

Дорогой Виктор Викторович!

Вроде и работаю много, и печатаюсь как следует, а все даже на телефон заработать не могу, чтобы спокойно поговорить с Вами, раз уж приехать никак не выходит. Я узнал о беде с Олегом (братом В. Конецкого. – Т.А.) от Б. Н. Сергуненкова, и ни ума большого, ни сердца не надо было, чтобы представить, как эта смерть отразилась на Вас. Я звонил, мы говорили с Таней. Всякое слово в таких случаях поверхностно и невпопад. Тревожусь более всего, чтобы Вы не сдали. И не сдались.

Безумие мира как будто нарочно подталкивает нас к такой сдаче, нагло и настойчиво подчеркивая нашу ненужность: «Все, ребята, пора к стенке и в переплавку». А наш брат и так всегда готов в сторону отойти, даже еще и до прямой обиды, чтобы мундира не марать и с хищной нечистотой не связываться. Да и сколько из нас уже махнуло рукой: «Нате, сволочи, торжествуйте!»

Но, слава Богу, еще не все. Виктор-то Петрович (Астафьев, – Т. А.),как я теперь вижу, именно потому пера и не выпускает, что понимает – стоит на минуту расслабиться – тотчас сожрут. Народец подрос крепкий и в жизни, и в литературе. Там уж и недавние крепкие Т. Толстые и В. Пьецухи скоро оказались подвинуты в отжившую старомодность.

Теперь как поглядишь какого-нибудь Милославского, или младшего Алешковского, или соискателей премии Букера, скоро станет видно, что привычная нам матушка-литература, которую мы считали совестью и законом, – только провинциальная дура, с которой уж и знакомство скоро будет числиться порочащим.

Явилось новое поколение, новый словарь, новая культура, в которой нам, кажется, нет места.

Но я так глядел и эдак и вижу, что-то рано нас вперед ногами выносить. Мы, может, ребята и неброские и на европейский взгляд пресноватые, но кое-что за душой и у нас собралось, и мы еще их, пряных и острых, потом будем от собственных их гастритов исцелять. Сами еще будут оборачиваться, пытаясь понять, что же это в нас было такое, что так трудно разом извести. И тут спасибо и поклон и почившему Казакову, и покойному Платоновичу (Некрасову), и Вам, и Виктору Петровичу, что закваска была хороша и долгодействующа.

Нет, уж вы, Виктор Викторович, с «моста» на берег не торопитесь. Ну устали, ну край подошел, но первый, что ли, раз? Хрен с ним, со временем, пусть оно несется – мы-то знаем, что времени нет, – и мы еще соберемся и еще поглядим, у кого перо в руках тверже – у этих ли нынешних баловней и пенкоснимателей или у умеющих идти вперед, не заискивая перед временем.

С Новым годом Вас, Виктор Викторович!

Поклон и поздравления Тане.

Ваш В. Курбатов

Дорогой Валя!

Вот оно и пришло, старое пророчество: «Настанет год, России черный год, когда царей корона упадет…»

Следом за Олегом через две недели умерла его жена Ирина. А ты, верно, знаешь, что теперь означают похороны. Да на сердце еще тяжело, потому что жили мы с ним плохо и я даже ни разу не был у него дома… Отпевали дважды – во Владимирском соборе и еще приезжал с Псковщины (из Теребени) его духовник, отпел Олега на кладбище. Поп замечательный, ругал меня за пьянство, потом обнялись мы с ним и трижды расцеловались.

Насчет литературных рассуждений твоих я не все понял, тем более что вовсе перестал читать прозу.

Обещает мне какое-то издательство напечатать книжку, включив сценарий «Полосатого рейса». Что за каша получится, пока представить не могу [48]48
  Книга «Полосатый рейс» вышла в издательстве «Северо-Запад» в 1994 году.


[Закрыть]. Пока договора нет и все жидко выглядит. Деньги посулили большие.

Скучаю по тебе, и Таня скучает.

Да, чуть не забыл – были здесь у меня телевизионщики (Правдюк), и их режиссеру Галине я демонстрировал твою акварель, она… очень удивилась, что ты тоже иногда занимаешься мазней, хотя знакома с тобой давно. Приятно было.

С наступающим тебя Рождеством и Новым годом. Этот год для меня был самым тяжелым за жизнь…

Обнимаю тебя, а Таня даже целует.

Твой Виктор Конецкий

18.12.92

Псков. 10 января 1994

Дорогой Виктор Викторович!

Памятуя о выговоре за дикий почерк, прибегаю к школьной каллиграфии, почти уже тщетно стараюсь вспомнить уроки чистописания, в которых Вы, вероятно, отличались больше меня, потому что Ваши крупные буквы ясны, наклон безупречен, строка ровна, так что и не будучи классным графологом можно вычитать в почерке хорошего моряка с долгим стажем. Ну а я, как ни притворяйся аккуратистом, непременно выдам все свое безволие, наклонности мечтателя и полное неумение врезать ближнему по сопатке, как этот ближний часто того заслуживает. Вот отчего я обыкновенно выкидываю свои рукописи тотчас после перевода их на машинку. И Нагибин, когда оправдывался перед Вами, что не хочет оскорблять Вас своим почерком, на самом деле только прятал свою суетливую, избегавшуюся душу, которая очень отчетлива в его скрытном, уклончивом, тесном в ширинке почерке. Многим из нас лучше бы почерк-то свой миру не показывать – глядишь, прослыли бы за крепких парней с устойчивым и ясным мировоззрением.

А вообще я давно заметил, что почерка людей прошлого века (как бы ни были различны кругом образования и воспитания пишущие) нравственно опрятнее наших. И почти всегда можно издалека (еще не видя еров и ятей) узнать руку человека XIX века. Именно по духовному порядку страницы можно узнать. Разве что Достоевский покажется совершенно нынешним (да он таковым и был – «опечаткой времени»), да почерк Толстого никуда не приспособишь (вроде путанки вокруг лагерей строгого режима) – тоже потому, что висел между столетиями и не знал, где главу подклонить.

А я перед Рождеством съездил в Новгород, хоть на чистую зиму поглядел. Волхов не замерзает – туман висит над стрежнем, и каждая ветка городских деревьев от этого в куржаке. Наглядеться нельзя – и холодно, и с улицы не уйдешь и все кружишь, кружишь, особенно по тихим полутора-двухэтажным мещанским кварталам Ярославовой стороны. А находишься – выйдешь к Кремлю, София тускло мерцает золотом, часовня сахарно блестит, Кремль багрово мглится в морозной седине. Не уйти, пока ноги не окоченеют.

А внутри-то Софии – что за чудо! Я уж вон сколько храмов перевидал, а нигде не чувствовал себя так празднично, так торжественно, так уютно, сразу и в матушке-истории с всею грозной мистикой тысячелетия, и в покое уединенной присмиревшей души. Вот переехали бы Вы в Любань, мы бы каждый день в Новгород ездили.

Скоро уже Крещение. Светлого Вам праздника, морозца, чистых снегов, покоя.

Тане поздравление и поклон.

Ваш В. Курбатов

Псков. 23 марта 1994

Ваше Превосходительство,

дорогой Виктор Викторович!

Что, право, за несчастье – полгода собираюсь в Петербург и никак не соберусь. И дела уж заманивают, и какие-то «сюрпризы» с оказией из басурманских стран, а я все как пришитый. И не заботы держат, хотя я и притворяюсь очень занятым, а, кажется, как ни грустно признаваться, разом навалившаяся старость и лень. Так что, если бы р-раз – и сразу оказаться в Питере, Красноярске, Париже, я бы с охотой, и там хоть полдня на трамвае добираться согласен, но вот ехать на вокзал, брать билет, тащиться на поезд, отказываться от предлагаемой соседом бессмертной русской курицы – это уже выше моих сил. Так что вот опять сажусь за стол, беру бумагу и отправляюсь к Вам дедовским способом, вылезаю из громкого лифта, звоню…

– Ну, здравствуйте!

Новостей у меня из-за неподвижности никаких, кроме той, что Виктор Петрович отписал мне письмецо, в котором грозно спросил: сколько я «со своим Распутиным» буду потакать фашистам и коммунистам. Я так и эдак вертел письмо, не понимая – ко мне ли? Пока не смекнул, что это он таким околичным способом Распутину свое зло хочет выговорить, а поскольку сам с ним никаких отношений не поддерживает, так решил хоть через меня завернуть – авось я аккуратно донесу Валентину все запятые и двоеточия Виктор-Петровичевых укоризн. А я не буду, потому что В. Г., слава Богу, отстал от политики, сидит у себя на Ангаре и пытается писать. Да и я уж давненько не печатался ни в «Лит. России», ни в иных нелюбезных В. П. местах, а докатился до «Общей газеты» Егора Яковлева и «Юности», так что уж теперь меня на порог «Лит. России»-то, пожалуй, и не пустят.

Очень мне любопытно, каков будет нынешний 70-летний юбилей В. П., приходящийся на Пасху. Посмотрел вот карточку, снятую в его 60-летие, – там и Распутин рядом, и Крупин, которых он теперь ненавидит, а у ног сидит Олег Пащенко – издатель самой фашистской (по терминологии В. П.) газеты в стране, которая рвет В. П. в клочки и даже аттестовала устами еще одного дружка В. П. с той же фотографии, Толи Буйлова, «политическим говном в проруби». Значит, нынче соберутся вокруг другие народы и государства.

Ах, жизнь, жизнь – до чего скучна, матушка! Вот и встречай тут спокойную старость, вот и посиди патриархом среди молодой поросли. Один собачий лай во все стороны.

Вы-то как живете, Виктор Викторович? Я питерской-то прессы совсем не вижу и никак не представляю тамошних страстей (а ведь, поди, тоже не без страстей?).

Здоровы ли Вы? Сейчас самое спокойное диктовать Тане потихоньку мемуары о юности, о писательских друзьях, об одиночестве, о скуке мира…

Обнимаю Вас и очень скучаю.

Тане поклон!

Ваш Валентин Курбатов

Дорогой и любимый партайгеноссе, фашист и товарищ коммунист!

Моя жена Татьяна баба, как и все русские бабы, дама въедливая и злобная. Я помню, дорогой Валя, как после первого Вашего у нас ночевания, эта язва спросила у меня: «А какое у него отчество?» И, услышав «Яковлевич», надолго задумалась…

После Вашего последнего письма, утречком, делая художественную зарядку, вдруг брякнула вовсе не к месту: «А почему его с таким отчеством «Литературная Россия» раньше печатала? И только после возникновения Курбатова у Егора (Яковлева. – Т. А.)перестанет пускать его на порог?»

Тут и я задумался. Но правда, о Вашей фамилии. Хотя университетов не кончал, как и Астафьев, но не от Курбат-Баши ли свой род ведете? Представил Вас не в православной рясе, а муэдзином, который орет с каланчи-мечети, созывая правоверных татаромонголов на молитву. И знаете, дорогой Валя, очень хорошо Вы туда вписываетесь!

Да, еще днями угодил я в тяжбу с одним издательством, которое мне год назад аккордно заплатило за 33 а. л. 135 тыс. рублей. И с концами, без всякой индексации…

О Распутине. Люблю я этого прозаика! С первого его литературного писка люблю! Радуюсь, конечно, что он политику бросил и засел опять писать про очередные наши российские пожары. Только вот жаль, что он за Байкал бороться перестал. Случаем, не знаете, может быть, в новой России Байкал уже очистился?..

О старости опять вы правы. Беспокойная она нынче получается. Молодая поросль норовит патриархов за жопу, за жопу, за жопу. Все по Рахманову. Я лично давно чувствую себя профессором Полежаевым. Вы пишете – «один собачий лай во все стороны» и одновременно интересуетесь нашими ленинградскими делами. Из новостей. Лай у нас тоже во все стороны, только не собачий, натурально-провинциальный, а собчачий. Однако подвижки есть. Живу я уже не на улице Ленина, а – Широкой, дореволюционное название. Улица, правда, узкая, и денег на смену вывесок нет, потому на почте, транспорте бардак полный. Все бабули из троллейбуса вылезают (после объявления водителя): одна – на улице Широкой, другая – на улице Владимира Ильича. Ни одному покойнику за всю историю человечества так ужасно не пришлось, как вождю мирового пролетариата…

А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!

Любим Вас с Таней навсегда и нежно. Картинка Ваша висит у Тани над койкой и ждет встречи со своим творцом.

Ваши заклятые друзья.

Виктор. Таня

31.03.94

Псков. 10 апреля 1994

Дорогой Виктор Викторович!

Спасибо за весточку, за ироническую твердость тона, за узнаваемую интонацию как в недобрые, но такие родные старые времена. Дал бы Бог Вам удержать эту интонацию, и, глядишь, разгонитесь и не уйдете из-за стола. Последнее-то плавание так и не написано, а из сегодняшней дали, из всех с той поры происшедших перемен все увидится так неожиданно, так по-новому, так не по-вашему, с такой переменой качества Вашей прозы, что я бы из одного любопытства сел бы и вспомнил тот последний рейс и попрощался бы в нем с морем, с прежними книгами, со всеми дорогими заблуждениями прежних лет, с иллюзиями и друзьями. Я сделал бы этот последний рейс основой самой дорогой книги, которая собрала бы и мемуары, и публицистику, и всю прозу гнева, и всю насмешку над собой и миром, и все слезы, и всю любовь. Может, этот последний поход потому и не писался так долго, чтобы теперь построить себе в кильватер всю череду минувших походов и лет. А я бы постарался сохранить рассудок, не спятить, не сдохнуть от стыда и тоски, чтобы только прочесть эту книгу и сочинить про нее свою лучшую, любящую и печальную рецензию и в ней тоже попрощаться с тем, что было русской литературой, русской морской репутацией, дружбой и верой, проститься с веком, от которого мы отхватили такой солидный ломоть.

Сижу думаю, что написать Виктору Петровичу. А то еще TV грозится приехать (В. П. просил, чтобы о нем сказали Е. И. Носов, В. Быков и я; сам попросил у этих спросить. Зная, как резко в последнее время отзывался о нем Носов и помня мою досаду, очевидно, хочет посмотреть, как мы будем крутиться в этой ситуации). А я в газете-то «Общей» и в журнале «Лепта» одно писал (и когда это еще выйдет, и выйдет ли?), а тут все-таки хочу любовь выговорить, не скрывая печали расхождения, потому что того счастья, которое было, уже не отменить. Я знавал в Сибири часы дорогие, и эту Сибирь подарил мне он, как и многих друзей, и новый взгляд на многое. Одним словом, буду думать.

Каковы Ваши новые зубы? Годятся ли ухватиться за жизнь? Дай-то Бог!

А мне уж, видно, до Питера не доехать – теперь билет до Вас в одну сторону 10 тыс. при 2400 за постель. При моей-то «зарплате» – задумаешься.

Поклон Тане.

Ваш В. Курбатов

Глубокоуважаемый г-н Курбатов! Намедни увидел в похабном, бульварном журнальчике Вашу, пардон (в переводе с французского – «простите»), псковскую морду. И стало у меня на душе богохульно и безбожно: будто взглянул я прямо в лик подколодной змеи, а она, падла, мне в харю свой раздвоенный язык. Ясное дело, вздрогнул и мурашки по телу. А у Татьяны аллергическая сыпь высыпала в самых непотребных местах.

Прошлой недели конца видали мы… Ваш небесной кротости лик по 3-му каналу ТВ, где Вы возлежали в развратной позе на левом боку посреди лужайки и давали интервью…

Чего это Вы так распоясались? Деньги зарабатывать нашему брату, конечно, ничем, окромя пера, не получится. Пардон, это только меня, старика, касается. А Вы, мой юный друг, пошли бы на грузовую товарную да разгрузили бы пару вагонов брюквы: авось и на звонок ко мне денег бы заработали.

Дорогой Валя, я вынужден обратиться на небеса к академику Крачковскому, дабы он расшифровал мне, вернее, Тане Ваши вовсе уже невыносимые каракули. Мне даже Вашу печатную статью больше одной страницы в неделю не осилить и не осмыслить: Ваши мысли безнадежно запутываются в моих мозговых извилинах, а на выходе из черепа улетают сразу в космос.

Засим нежно любящий Вас и Ваш паршивый городишко дядя Витя

1995

Псков. 16 марта 1997

Дорогой Виктор Викторович!

Поди, за компьютером с утра до вечера и уж как и ручку держать забыли? Искушают Вас «комсомольцы», в виртуальность норовят записать [49]49
  Компьютер, появившийся в доме В. Конецкого, – подарок «Комсомольской правды».


[Закрыть]. Им только волю дай, они всех нас туда затолкают. Ну, я уж не знаю, как Вы, а я пока не дамся. Нарочно чернильницу заведу и последних русских гусей на перья пойду щипать, чтобы родного писаного слова не забыть. Это уж я сколько народу из своих товарищей перевидал, кто пропал за компьютером, – не столько пишут, сколько играют, бедняги, – кто в карты, кто в шахматы, а кто и в совершенные пустяки, благо этот механический парень на все руки горазд. На старость лет оно, может, и ничего – пасьянсы раскладывать, но это ведь на старость, а мы-то какое отношение к этому слову имеем? Правда, уж настоящего-то полета нет. Я вон в Петербург полгода собираюсь и собраться не могу: то денег нет, то нет денег. Да, кажется, уже и сил. Видно, от долгой зимы, от холодов, от отсутствия солнца. А уж вот, Бог даст, весна разгуляется, ну уж тогда меня не удержишь – тогда можно и под вагонами добраться, как в рифмованное с нашим время беспризорники катили на юг посмотреть, действительно ли там все ходят в белых штанах и шамовка дешевле.