Текст книги "Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография"

Автор книги: Виктор Конецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Татьяна Васильевна внимательно наблюдала объект номер один в бинокль. Рядом с ней находился отец.

Объект выглядел внушительно. Это был мужчина отменно мужской внешности. Крепкие челюсти старшего помощника сжимали замечательную трубку: черное дерево, слоновая кость и на фасаде – зловещий лик Мефистофеля. Абсолютно белые кудри выбивались из-под фуражки.

Судовой кот, знакомый нам по любительскому фильму, тоже абсолютно белый, крутился вокруг ног Эдуарда Львовича.

Объект номер два заметил старпома и расплылся в радостной улыбке.

– Ниточкин чувствует себя отлично, – сказала Татьяна Васильевна. – Высокоактивный, социомобильный экстраверт…

– Да-да! – пробормотал ее папаша, поднимая фотоаппарат. – Сейчас увидишь его активность…

Ниточкин бросился к трапу и начал торопливо подниматься. На ходу он кричал:

– Эдуард Львович! Здравствуйте! Опять свела судьба! А у меня штурманский диплом в кармане! Последний рейс в матросском звании!..

– Очень приятно, – невозмутимо сказал старший помощник капитана, наступил на кота, покачнулся и под мощный рев боцмана: «Уходи с под груза! Полундра!» – полетел с трапа самым нелепым образом, ибо угодил в кладбищенскую загородку. А грузовая площадка с горой огородной земли плыла в этот момент над встретившимися объектами, и земляная пыль сыпалась сквозь ее щели.

Крановщик, увидев нелепое падение старшего помощника капитана, рванул рычаги, и добрая тонна чернозема рухнула в кладбищенскую загородку, похоронив невозмутимого моряка.

На пеленгаторном мостике львиный мужчина лихорадочно щелкал фотоаппаратом.

Татьяна Васильевна опустила бинокль и задумалась.

– Раздвоение внимания? Потеря способности правильно оценить обстановку? – спросила она саму себя.

Ниточкин дергал дверцу кладбищенской загородки и орал:

– У кого ключ от этого кладбища?

Огромный амбарный замок не поддавался его усилиям.

Из кучи чернозема показался Эдуард Львович.

– Не орите! – сказал он Ниточкину. – Что нам с вами, Петр Иванович, привыкать, что ли?

– Эдуард Львович, я не нарочно, я… Господи! Мистика! – причитал Ниточкин совершенно по-мальчишески.

– Возьмите себя в руки, Петр Иванович. Никакой мистики здесь нет. Есть дурацкие стечения обстоятельств. Теперь о деле. Будете еще разок артельным: у вас есть опыт. Сейчас бегом на склад и получите семена лука, редиски и укропа… А отсюда я сам вылезу…

– Противостолбнячный укол для первого близкого знакомства – это неплохо, – сказала Татьяна Васильевна. – И под этим соусом измерю ему кровяное. Пожалуй, папа… простите, профессор Ивов, путь к звездам через тернии начинает меня интересовать…

Капитан теплохода «Профессор Угрюмов» кормил здоровенного попугая. Попугай сидел на цепочке и жрал кукурузный початок.

Вошел профессор Ивов:

– Товарищ Кукуй? Фаддей Фаддеич?

– Возможно, – сказал капитан. Он не привык к таким неожиданным вторжениям в свою каюту. – Вы из санэпидемэкспедиции? Из газеты? Из роддома?

– Шутим? – спросил профессор.

– Плачем, – сказал Кукуй.

– Вот приказ начальника пароходства, вот виза министра, – сказал профессор. – На вашем судне будет производиться психосоциологический эксперимент. Вернее, исследование.

– Потому и плачу, – сказал капитан. – Виски или джин с тоником?

Профессор выгрузил из портфеля десятка два больших конвертов. Сургучные печати украшали конверты.

– Попрошу хранить в сейфе. От джина не откажусь. Соберите экипаж. Я профессор Ивов Василий Никифорович. Я проведу короткую информацию. Судовой врач Татьяна Васильевна Ивова, моя дочь, будет руководить исследованиями. Кто из ваших помощников может принять на себя организацию дела? Но вы сами понимаете – это должна быть сильная личность!

– Ясное дело, не попугай, а старший помощник, – сказал капитан Кукуй и снял телефонную трубку: «Чифа ко мне!»

Чиф в медпункте застегнул брюки после укола. Татьяна Васильевна прилаживала ему на руку аппарат для измерения кровяного давления.

Судовая трансляция прорычала: «Старшему помощнику немедленно к капитану! Экипажу приготовиться к лекции по психике социологии».

– Зачем вы мерите мне давление? – спросил чиф.

– После противостолбнячного укола это обязательно, – не моргнув глазом, солгала Татьяна Васильевна.

– Живодер ты, а не женщина! Мое животное истекает кровью! – Видимо, уже в десятый раз заглянула в дверь медпункта буфетчица Мария Ефимовна. Судовой кот Жмурик барахтался в ее руках.

– Ефимовна, прекратите хулиганить! – приказал старпом. – Идите к капитану и доложите, что мне измеряют кровяное давление.

– Есть! – четко сказала Мария Ефимовна, просунула в медпункт Жмурика, захлопнула дверь за ним и исчезла.

В медицинской тишине был слышен шум выходящего из резиновой груши воздуха.

– Нормальное!!! – с неподдельным удивлением пробормотала Татьяна Васильевна.

На дымовой трубе, на святой нашей эмблеме – серпе и молоте, – висел мальчишка и грыз яблоко.

– Товарищ капитан, сейчас он свалится! – сказал профессор.

– Никуда он не свалится. Доест яблоко и слезет, – сказал капитан Кукуй. – Кажется, это четвертого механика выродок…

Вошла Мария Ефимовна, спросила:

– Закусывать будете? Брюссельские огурчики остались…

– Где чиф? – сурово спросил Кукуй.

– Они с вашей новой докторшей кровяное давление измеряют…

Вошел старпом.

Физиономия его была заклеена пластырем и значительно опухла.

– Как давление? – спросил капитан.

Эдуард Львович подошел к барометру и постучал пальцем по стеклу.

– Я про твое, – сказал капитан.

– В норме.

– Сейчас наука тебе его повысит, – сказал капитан. – Вот приказик. Распишись.

– Вот тут, будьте любезны! – указал профессор. – Вы назначены ответственным за анкетирование экипажа. Вот миннесотский опросник. Здесь пятьсот шестьдесят шесть вопросов, касающихся самых разных сторон личности…

Железный моряк не сразу понял сказанное, он машинально открыл опросник и машинально прочитал: «Иногда я не могу удержаться от того, чтобы чего-нибудь не стянуть…»

– Поставите «плюс», если испытаете такое желание, или «минус», если не испытаете, – улыбнулся профессор. – Инструкции прилагаются… Вот тесты Солла – Розенцвейга. Здесь двадцать четыре картинки, и на каждой неприятная ситуация…

– Разрешите взглянуть? – заинтересовался капитан.

На первой картинке были изображены женские ноги, торчащие из-под автомобиля, и надпись: «Представьте себе, что ваша жена чинила автомобиль и теперь не может вылезти обратно».

– Не вижу здесь ничего неприятного, – сказал Фаддей Фадцеич.

– Ну и последнее – опросник по Айзенку и анкета формы тридцать, – сказал профессор Ивов и вручил их чифу. – Татьяна Васильевна поможет разобраться.

– Увольте, – замогильным голосом произнес старпом, – Я рапорт подам. Я не…

– Пиши рапорт, голубчик, пиши. Хоть господину нашему Иисусу Христу, – сказал Фаддей Фаддеич. – Небось наука скоро и с ним связь наладит… Чего я сказал?

– Вы приказали собрать экипаж на лекцию по психике социологии, но я еще воду не принял: воздушная пробка в форпики… землю для огорода еще недовыгрузили. Нельзя ли отложить лекцию на потом?

– Не можешь собрать людей, сильная личность? – спросил капитан с издевочкой.

– Нет. Простите, НЕ ХОЧУ, – спокойно сказал старпом. – Не время и не место для тематических мероприятий… Люди уходят на семь месяцев в кругосветку и…

– Играйте общесудовую тревогу, товарищ старший помощник! – приказал капитан.

В палубах «Профессора Угрюмова» надрывно залились звонки общесудовой тревоги.

Бросив работу, жен и детей, схватив спасательные нагрудники и противогазы, по трапам и коридорам бежали моряки, захлопывались броняшки иллюминаторов, глухо ахали водонепроницаемые двери…

Через пару минут в столовой команды уже сидели три четверти команды, помогая друг другу завязывать спасательные пояса.

Вошли капитан, профессор Ивов, новый судовой врач Татьяна Васильевна держала в руках тома.

Профессор принес большой рулон схем. Татьяна Васильевна принялась развешивать схемы на стене, а Фаддей Фаддеевич сухо и коротко объявил:

– Нашему экипажу выпала неожиданная честь. Первыми в пароходстве подвергнуться специальному исследованию. Суть и смысл доложит профессор Василий Никифорович Ивов.

– Товарищи, во-первых, я хотел бы подчеркнуть, что суть нашей с вами предстоящей работы, кроме конкретных целей, о которых доложит Татьяна Васильевна, имеет еще и глобальное, общечеловеческое значение. Потому от каждого из вас требуется высокая сознательность и исполнительность…

– Товарищ профессор, простите, – мрачно сказал старпом. – Товарищ капитан, команде можно снять спасательные пояса?

– Да, – сказал Кукуй. – И противогазы тоже.

Экипаж с великим удовольствием стал избавляться от спасательных принадлежностей.

– Одна из наших задач – создать стабильно-лабильную систему, а создать ее можно только через здоровую критику и самокритику…

– Что значит «лабильная»? – спросил капитан.

– Гибкая. Представьте себе, что вы выезжаете в загородный дом отдыха в составе группы незнакомых людей на одни сутки. Теперь представьте, что вы уезжаете в такой же дом отдыха на две недели. И сразу понятно, как необходим принцип добровольности соединения людей в вашей группе…

– Точно! Точно! – сказал Петя Ниточкин. – Я вот раз поехал, и старушка там оказалась. Прямо не старушка, а вундеркинд какой-то…

– А теперь замените дом отдыха Космосом, – продолжал профессор.

Раздался хохот.

В столовую команды гуськом вошли три моряка в химических костюмах и противогазах, нагруженные спецаппаратурой, – точь-в-точь космонавты или марсиане.

Передовой в группе подошел к старпому и глухо, сквозь маску, доложил: «Дозиметрическая группа к выходу в зараженный район по общесудовой тревоге готова! Четвертый помощник капитана Айсберг, то есть Ледышкин!»

– Отставить! – приказал чиф, – Разоблачайтесь и слушайте лекцию!

– Этой старушке, вероятно, надо было находиться в церковном приходе, а не в доме отдыха, – продолжал профессор, – но человек может и не сознавать, какую метку оставила ему на лбу социально-классовая принадлежность…

Здесь опять раздался хохот, т. к. четвертый помощник Гриша Айсберг извлекся из химкостюма, действительно, белый, как айсберг. Другой дозиметрист, едва сняв маску, начал оглушительно чихать. Это был здоровенный курчавый детина.

– Цыган! – крикнули ему из аудитории. – Какую метку оставила тебе на лбу конокрадская принадлежность?

– Распрягайте, хлопцы, конец, – мрачно сказал Цыган и опять чихнул. – Помогите костюм снять, он полный талька… – И опять чихнул.

Экипаж не выдержал и начал скандировать: «Эх, раз! Еще раз!»

– Боцман, почему не протерли костюмы от талька? – спросил Эдуард Львович.

– Откуда я мог знать, что вы на самом отходе общесудовую тревогу играть станете? – вопросил боцман.

– Тихо! – тихо сказал капитан.

И стало тихо.

– Слово нашему доктору, – сказал капитан.

Татьяна Васильевна, которая курила папиросу, спокойно потушила ее о каблук, положила в пепельницу и сказала:

– При хорошем психическом климате производительность труда повышается на двадцать процентов. А, например, плохое настроение человека, занятого на ручном труде, если его грубо и незаслуженно обругает начальник, снижает производительность на шестьдесят процентов. Все наши тесты, анкеты и те-де и те-пе имеют одну цель – чтобы у вас было хорошо на душе, чтобы вам было веселее в дальних плаваниях. У меня все.

Она закончила вовремя, потому что в кают-компанию с грохотом отворилась дверь, и на пороге возникла женщина с двумя детьми.

– Мы в женкомитет жалобу!.. С мужьями попрощаться не… Гришенька, что с тобой сделали?! – заголосила она, увидев Айсберга.

– Муму, не беспокойся! Муму, у нас тревога! – взмолился Гриша.

– Отбой тревоги! – приказал капитан. – Судно – к отходу!

Не тоскливо и не весело, не тягостно и не радостно уходил в очередной рейс «Профессор Угрюмов». Он уходил обыкновенно.

Гриша Айсберг усаживал на самосвал рыдающую Муму и пристраивал детишек поудобнее на своем произведении народного искусства – кладбищенской загородке для бабушки. Муму сквозь рыдания давила супругу на психику, причитая: «…из Лондона кофточку привез – она не лезет… Из Гонолулы брюки с клешем – и ни один портной коротить не взялся… Издеваешься надо мной, что ли?..»

Петя Ниточкин, одетый уже в рабочее платье, кричал что-то с полубака милой особе женского рода, называя ее «Лизавета» и советуя ждать от друга привета. Попутно Петя объяснял Диогену, что мужчины, как существа высшие, должны воздействовать на женщин где только можно…

Традиционные три прощальных гудка встряхнули души. И пограничники вздохнули легко и свободно, покидая посты у борта теплохода…

Профессор Ивов залез в малиновые «Жигули», сдержанно махнул дочери и газанул с причала.

– Поехали! – сказал старый капитан. И не понятно было, о ком он сказал эту старинную и неизменную российскую приговорку: «Лево на борт! Малый вперед!»

Океан штормил.

Фаддей Фаддеич проснулся от тяжелых плюханий волн, взглянул на часы, на репитер компаса, на календарь с земными, сельскими, мирными пейзажами.

Пора было вставать. Фаддей Фаддеич сунул ноги в шлепанцы и прошлепал к сейфу, вынул конверт с крупной пометой «10-й день рейса», сказал попугаю по давней привычке:

– Конвертики, Попка, вытаскивать, вообще-то, твое дело…

– Гут монинг! – чинно ответила птица.

– Где «гут», пижон? – спросил капитан, снимая телефонную трубку. – На мостике! Сбавьте десять оборотов! – И, вскрыв конверт, прочитал текст: «Проба на лидерство. Участвуют капитан (формальный лидер), судовая буфетчица, четвертый помощник. При отсутствии гомеостата используются судовые душевые. В удобное время трансляция лекции «Роль социологических исследований в социалистическом обществе»».

Капитан почесал лысину и опять взялся за телефон:

– Татьяна Васильевна? Зайди-ка, голуба. И гомеостат возьми.

Докторша была бледна, глаза у нее иногда зашкаливало, но держалась она стойко. Правда, в сторону окон и океана старалась не смотреть.

– Гомеостат отсутствует, Фаддей Фаддеич. Будем использовать душевые. Чем ближе к природным условиям, тем лучше, ик!.. Нужны три душевые кабины, в которые вода поступает последовательно. Вы войдете в кабины и, манипулируя ручками «гор.» и «хол.», попытаетесь создать для себя оптимальную температуру для мытья. Естественно, сосед будет несколько мешать соседу, бросать его то в холод, то в жар, пока действия всех не согласуются. Ясно? Остальное – мое дело, ик!

– Ясно. Я как раз сполоснуться хотел, – сказал Фаддей Фаддеич беззаботно. И опять снял телефонную трубку. – Четвертого помощника ко мне! Водички глотни, Васильевна, и дыши волне в такт. Ясно?

– Ясно, ик!

Вошел Гриша Айсберг с разводным ключом в руках.

– Где у нас три душевые кабины с последовательным поступлением воды? – спросил Фаддей Фаддеич.

– Нет таких.

– А сделать можешь?

– Раз чихнуть!

– Иди икай и лезь в одну из них.

Гриша изобразил недоумение.

– Что я сказал? Грязный ты. Погляди на себя, а?

– Да я сейчас из душа!

– Все равно грязный! Иди. И я скоро тоже приду.

– Есть! – сказал Гриша.

Капитан нажал кнопку. Вошла Мария Ефимовна. Вид у нее был заспанный.

– Сполоснуться хочешь? – спросил капитан. – Нет? Сейчас мы из этой сони гомеостат сделаем, – подмигнул Фаддей Фаддеич докторше. – Что я сказал, старая?

– Ерунду какую-то, – сказала Мария Ефимовна.

– Время эксперимента семь минут, ик! – сказала Татьяна Васильевна. – Командовать и переговариваться нельзя.

– Ясно, – сказал капитан. – Иди, голуба. Готовься. И радисту скажи: пускай по принудительной трансляции поставит психологическую лекцию номер один.

Формальный лидер стоял у своей душевой в старомодных трусах. Мария Ефимовна в непромокаемом чепце и полосатом французском купальнике. Гриша Айсберг в плавках и майке, которой пытался прикрыть немыслимые ошибки молодости: могильный крест на груди.

Татьяна Васильевна шаталась на кренах с секундомером в руках и портативным диктофоном на шее. Здесь же топтался Диоген с половой тряпкой и шваброй.

Из динамиков принудительной трансляции мерно тек голос профессора: «ПОЛЕ, КОТОРОЕ ОБРАБАТЫВАЕТ ПСИХОСОЦИОЛОГ, ВСЕГДА ПОЛЕ БОЯ, ГДЕ ПЕРЕКРЕЩИВАЮТСЯ ГРУППОВЫЕ ИНТЕРЕСЫ…»

– Ну, по коням! – скомандовал Фаддей Фаддеич.

И все трое на попутном крене влетели в свои кабинки и вцепились в ручки «гор.» и «хол.», чтобы перекрестить свои интересы.

Татьяна Васильевна щелкнула секундомером и властно приказала Диогену: «Запирай!» Диоген одну за другой расклинил двери душевых швабрами, на другую приналег еще и сам, докторша прижала дверь Ефимовны. И вовремя. Буфетчица уже ломилась на волю. Из ее кабины вырывались клубы пара и вопли: «Ой, мама!.. Ой, чтоб вас!.. Ах-ах-ах, горе мое!» На все эти вопли Татьяна Васильевна решительно советовала одно: «Работайте обоими кранами!» Но буфетчица поднатужилась, отшвырнула экспериментатора и бросилась по коридорам и трапам в каюту в своем полосатом купальнике. Она дымилась на бегу и продолжала орать нечто непотребное.

Лидер группы подпрыгивал и извивался под абсолютно ледяными струями. Его вставные челюсти сжались по-бульдожьи, он рычал, фыркал, но крутил, дергал и выворачивал свои краны. И вдруг заорал тонким, щемящим голоском: «Маменьки мои родные!» – ударил в дверь задом, причем швабра переломилась как тростинка; рыкнул на Татьяну Васильевну: «Мать вашу так!» – и вырвался на оперативный простор своего судна без всякого прикрытия, кроме трусов.

Встречные моряки – его подчиненные – столбенели, вжимаясь в переборки.

И только Гриша Айсберг тихо лежал на дне душевой кабины, свернувшись калачиком. Он ни разу и не прикоснулся к кранам. Он был опытным водопроводчиком и чутьем чуял верный путь. Гриша нежился под оптимальной водичкой и слушал трансляцию, из которой гремел голос профессора Ивова: «ЦЕЛЬ НАШЕЙ СОЦИОЛОГИИ И СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ – ГАРМОНИЧНОЕ СОЧЕТАНИЕ ЛИЧНОСТИ И ОБЩЕСТВА…»

– Вы неформальный лидер! – торжественно сказала ему, увидев эту картину, Татьяна Васильевна.

Крошечное судно в океане. Где-то далеко-далеко в тропиках.

На фоне южного неба колышутся красивые невиданные нами цветы. И кажется, что мы на экзотической земле. Только почему-то не летают бабочки и не гудят жуки. Слышится только ровный, ритмичный гул судовых двигателей и голос Саг-Сагайлы:

– Боцман, объясните природу этих растений.

– Спросите у артельного. Сами его за семенами посылали.

– Где он?

– Спасательные круги красит под полубаком.

– Пошлите ко мне.

Чиф и боцман проводили ревизию судового огорода.

– Минутку! – сказал боцман Загоруйкин. Его лицо приняло какое-то сомнамбулическое выражение, тело застыло в странной скульптурной позе.

– Вдохновение опять пришло? – спросил Сагайло.

Боцман Загоруйкин закрыл глаза, и из него вываливалось следующее четверостишие:

 
Как моряцкий наш народ
Рассадили огород.
Куда хошь могишь пойтить!
Чего хошь могишь купить!
 

Сам боцман абсолютно и бесповоротно не смог бы объяснить, почему он иногда вдруг становился поэтом.

– Здорово, Загоруйкин! – сказал Сагайло.

Загоруйкин снисходительно кивнул и отправился выполнять приказание.

За дымовой трубой сидела с книгой в руках Татьяна Васильевна. Она была в огромных круглых очках, которые способны изуродовать даже Афродиту. Рядом Диоген чистил сковородки. Он расположился возле пожарного распределительного рожка. К огороду тянулся резиновый шланг для полива растений. Когда Диоген перекрывал вентиль, резиновый шланг набухал под напором четырех атмосфер.

– А все-таки объекты нас дурачат! – сказала докторша.

– Они нас не дурачат, – сказал Диоген. – Судя по ночному бреду, объект номер два без памяти влюблен в объект номер…

– Вы записываете бред?

– Конечно! Он импульсивный, как этот шланг, парень. И хороший.

– Они оба славные, – задумчиво сказала докторша. – Это и интересно.

Ниточкин торопливо поднимался на надстройку по скоб-трапу. Он был в плавках, немыслимой панаме и сильно испачкан в карминной краске, и трудовой пот заливал ему глаза.

– С чем едят эти фокусы? – спросил Эдуард Львович. – То, что это не укроп, я и сам вижу.

– Минуточку! Вы такой ослепительный в топической форме! – сказал Петя, торопливо отвинчивая вентиль на шланге. – Надо сполоснуться, чтобы не разговаривать с вами в таком ужасном виде… Черт! Вода опять не идет! Это механики зажимают!

– В заявке были указаны лук, редиска и укроп.

– Может, семена с Канар занесло ветром? Или с Мадагаскара? – с надеждой спросил Ниточкин. – И чужаки забили наших?

– Скорее, с Кассиопеи, – сказал Саг-Сагайло, рассматривая диковинные растения.

Петя вздохнул:

– Знаете, после нашей с вами неожиданной встречи, когда вас заживо… я очень расстроился и взял на складе то, что сунули, – не проконтролировал… Эдуард Львович, вы мне верите? – с мольбой спросил Петя, прижимая к груди шланг.

– Да. И неизменно. Без веры в людей жить нельзя, Петр Иванович. А поле перепахайте или перепашите и посадите лук.

– Есть! Сегодня же! Только не сердитесь на меня!

Рука Татьяны Васильевны решительным движением протянулась к вентилю распределительного рожка.

– Попробуйте-ка прекратить эту идиллию, – сурово пробормотала она. – Обойдемся и без совмещенных душевых на этот раз…

Резиновый шланг злобно, по-змеиному запульсировал.

– Семена купите в первом же порту за свою валюту, – сказал Саг-Сагайло.

И в тот же миг мощная струя из шланга ударила его в лоб и сбила с ног. Старпом исчез в экзотических зарослях.

– Мистика! – заорал Ниточкин, бросаясь к барахтающемуся в зарослях начальнику. – Давайте руку!

– Тише! – приказал старпом, – Черт! Они жалят! Хуже крапивы!

– Мистика! – обреченно пробормотал еще раз Ниточкин.

– Ерунда! Дурацкие совпадения! Никакой мистики на свете нет! – хладнокровно сказал старпом. – А сполоснуться в такую жару только полезно…

– Господи, Эдуард Львович! А ведь это и есть крапива! Эта она под тропическим солнцем так вымахала, да?

В кабинете шефа замерзли окна, едва проглядываются сквозь них мохнатые от инея деревья в институтском саду.

Шеф и Василий Никифорович сидят с телефонными трубками.

Доносится далекий голос Татьяны Васильевны:

– Папа, а у нас тропический шторм! Красота ужасная!

– Как себя чувствуешь?

– Отлично! Я уже не укачиваюсь!

– А объекты?

– Милы и добры, как морские свинки!

– Даже после катаклизмов и конфузов?

– Бывают повышенные тона, излишняя эмоциональность словоупотреблений, но я не обнаруживаю черт агрессии! Ты слышишь, папа?

– Вы дурно работаете! Мои расчеты показывают, что…

– Обождите, братцы! – сказал шеф в трубку. – Привет, Таня! Вы там не забывайте: несовместимость объектов – это все очень интересно, но главное – исследование поведения всей группы…

Ливень, вой и стон ветра, штормовой океан. Среди этого хаоса судна почти не видно. Только ходовые огни пляшут пляску святого Витта. Брызги взлетают до радиоантенн.

В радиорубке Татьяна Васильевна, Диоген и Маркони, который с наушниками на висках колдует у своего приемопередатчика и с пулеметной скоростью стучит на пишущей машинке.

Доносится голос Василия Никифоровича:

– А как со скрытостью наблюдения? Объекты не подозревают его?

«Профессор Угрюмов» резко кренится градусов на тридцать.

Диоген не удержался на ногах и полетел сперва в один конец рубки, а потом прямо на Маркони.

Татьяна Васильевна усидела, невозмутимо затянулась папиросой и решительно сказала в трубку:

– Нет! Пока нет! Я закрываю связь, папа!

Маркони отпихнул Диогена, взглянул на его белое, страдальческое лицо и заорал:

– Иди спать, очкарик! Сейчас мне за шиворот котлету выпустишь!

В радиорубку заглянул Петя Ниточкин, заорал:

– Маркони, мне ничего нет?

– Нет! Отдай Гришке Айсбергу! – Радист сунул Пете бланк радиограммы.

Ниточкин прочитал ее и заулыбался лукавой улыбкой, подмигнул радисту и заорал камбузнику:

– Диоген, отнеси капитану!

– Я сейчас не могу, мне не…

– Срочно! – приказал Маркони и подмигнул Пете.

В рубке склонился над штурманским столом капитан Кукуй. Он вглядывался в карту. Ему что-то не нравилось в ситуации. С мокрого капюшона плаща стекали капли. Лицо Фаддея Фаддеича напоминало людей с полотен Брейгеля-старшего – суровое и собранное. Затемненная лампочка над картой качалась, перебрасывая по морщинам капитанского лица тревожные тени.

Диоген вошел в штурманскую и положил перед капитаном радиограмму. В ней говорилось: «НЕ ЗАБУДЬ КУПИТЬ СИНГАПУРЕ БЮСТГАЛЬТЕРЫ РАЗМЕР СПРОСИ РАДИСТА ЦЕЛУЮ ТВОЯ МУМУ».

Капитан долго шевелил губами, потом вытащил из-под плаща очки, нацепил их, потом снял.

– Купить бюстгальтеры? – спросил он Диогена страшным, заговорщицким шепотом. – Это тест? По Солли – Розенкранцу – Айсбергу?

Диоген тоже надел очки и вылупился на капитана:

– Какой тест? Я не расслышал, – переспросил он.

– Я вот тебе сейчас расскажу, разгильдяй! – сказал капитан грозно и замахнулся на камбузника штурманской линейкой, но не удержал улыбки.

– Я… я… – начал было оправдываться Диоген и схватился за рот.

– Беги на подветренный борт, салажонок! – приказал капитан и крикнул вдогонку: – И не переживай, со всеми бывает!

В кабинете шефа шло обсуждение разговора с Татьяной.

Профессор ходил по ковровой дорожке, глухо стуча палкой.

– Мы обязаны вызвать, проявить взаимную агрессию объектов. Только тогда мы узнаем, что ее порождает, и вскроем нарыв…

– Что предлагаете?

– Есть идейка, есть подлая, есть! – сказал профессор. – Мы переведем объекты в качественно иное положение. Мы изменим их социально-служебное положение. Комбинация сейчас: «матрос – первый заместитель лидера». А мы Кукуя – долой, Сагайлу – капитаном, Ниточкина – штурманом… И совершенно иная мера ответственности за общее дело, новые психологические соотношения.

– Я чего боюсь, – сказал шеф, – что отрицательные эмоции у этих ребят копятся, но ведь мы не всегда сразу реагируем на происходящее… Реакция зреет, зреет – и вдруг качественный скачек, взрыв и…

– Так это нам надо!

– …и – гипертония! Это нам надо?

– У этих волкодавов гипертония? – засмеялся профессор.

– Вот что, без морских специалистов нам не обойтись. Свяжись с пароходством, доложи в кадрах о нашем подозрении на возможность полной несовместимости объектов. А тогда пусть они решают… Да, ты, кажется, статейку где-то тиснул об уникальном эксперименте? Не торопись… Наука-то наша еще только попискивает, еще только рождается. Ведь все мы в нее черт-те откуда пришли. Ты каких наук доктор? – исторических, тьфу, экономических! – захохотал шеф. – Я, будь оно неладно, философских, да еще по античности специализировался. А Татьяна твоя – физиолог, прости ее Господь…

– Потому науку нашу и надо изо всех сил пропагандировать! Заинтересовывать ею молодежь. Я вот на своей деревяшке десять раз в неделю на общественных, как говорится, началах черт-те куда болтаюсь, лекции молочу. – Он взглянул на часы. – И сейчас к киношникам опаздываю…

– И они нашей наукой заинтересовались? – с интересом спросил шеф и захохотал, как когда-то в начале. – Ну, сплошное кино. А с лекциями сократи. Поезди-ка, пожалуйста, по родственникам объектов. Какие-нибудь интересненькие детальки биографий собери: из детства, из семейной обстановки… Анкеты анкетами, а…

– Давно сам думал, – сказал профессор и трахнул себя палкой по протезу.

Очевидно, ему это нравилось.

Над длинным столом в кают-компании возвышался гипсовый бюст профессора Угрюмова. Его лоб был огромным. Борода – тоже.

За столом сидели: капитан, старший механик, Гриша Айсберг, второй штурман, Ниточкин и боцман.

Перед каждым лежал опросный лист.

Сагайло расхаживал в торжественной тишине вдоль стола.

– Я собрал сюда командиров, как наиболее сознательных респондентов. Перестаньте ерзать, Ниточкин! На вопросы отвечать только «да» или «нет», – говорил старпом, – Начинаем анкетирование по форме номер тринадцать.

В кают-компанию проскользнула Татьяна Васильевна и стала у самого дальнего окна, стараясь быть возможно незаметной. Она курила «беломорину» и смотрела на дельфинов, которые резвились за бортом.

– Читайте ваш вопрос, товарищ капитан! Ну! – приказал старпом.

Старый капитан мизинцем потряс в ухе и с полным удивлением спросил:

– Ты это на кого рычишь, а?

– Согласно вашего приказа старший при анкетировании здесь я! – отрубил Сагайло. – Читайте!

Фаддей Фаддеич вздохнул и послушно прочитал:

– «Как вы считаете: нужна ли человеку в космосе ветка сирени?»

– Да или нет?! – еще грознее рыкнул Саг-Сагайло.

Фаддей Фаддеич поднял на своего подчиненного глаза и прошипел:

– Я тебя в порошок сотру! В сумасшедший дом! На всю жизнь!

– Прошу всех заслушать выдержку из инструкции, – ледяным тоном произнес Сагайло и, вытащив конверт с печатями, зачитал: – «Моряки с высоким баллом негативной экспрессивности могут быть понижены в должности или вообще списаны с судов флота».

– Гм, – сказал Фаддей Фаддеич, почесал затылок и углубился в вопрос о сирени и космосе: ни понижаться в должности, ни списываться ему еще явно не хотелось.

Осторожно вмешалась в происходящее Татьяна Васильевна:

– Товарищ Саг-Сагайло прав, конечно, но я бы хотела напомнить и о тех требованиях, которым должен отвечать наш метод, – это добровольность предоставления информации… – Она несколько принужденно засмеялась и продолжала: – Я как-то тут говорила, что наш брат интервьюер должен быть иногда вежливым, как продавец из дамского магазина, иногда пронырливым, как дипломат, иногда обворожительным, как Одри Хэпберн, но все эти качества несколько…

– …несвойственны моему старпому, – мрачно продолжил капитан Кукуй.

– Ясно. Простите, Фадцей Фаддеич, – сказал Сагайло, сбавляя тон. – Боцман Загоруйкин, читайте вопрос номер сорок!

Боцман довольно долго искал вопрос, потом не особенно бегло прочитал:

– «Сосет ли у вас под ложечкой перед важным делом?» – И сразу ответил: – Ясное дело, сосет, если жрать хочется.

– Надо только «да» или «нет», – галантерейным тоном напомнил ему старпом. – Четвертый помощник, читайте вопрос номер семь!

– «Любите ли вы каверзные шутки?» – прочитал Гриша Айсберг.

Все присутствующие задумались. Гриша кусал ногти и морщил лоб. Ниточкин вдруг тупо, но внимательно начал рассматривать бюст профессора Угрюмова. Он даже привстал и провел по гипсовой бороде великого ученого пальцем.

– Чего ты на него так вылупился? – спросил Гриша, чтобы оттянуть время для ответа.

– Да вот смотрю на этого великого зоолога и думаю, что бюст у него потрескался и надо бы в ремонте заказать новый и пора снять с ученого размеры для ремонтной ведомости, – сказал Петя Ниточкин.

– Верно, – машинально произнес старший помощник, и все повернулись к бюсту профессора и начали рассматривать его, чтобы опять же оттянуть время и что-то сообразить.

– Но пожалуй, размеры можно и не снимать! – решительно сказал будущий судоводитель и безразличным взглядом скользнул по Грише Айсбергу.

– Почему вы так думаете? – спросил Фаддей Фаддеич.