Текст книги "Золотая дева (СИ)"

Автор книги: Виктор Снежен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

17

По обыкновению последних дней, ужин был накрыт на открытом воздухе. Однако, в отличие от дней предыдущих, проходил он в суровом молчании и меланхолии, точно поминки по недавно усопшему. Творческая интеллигенция вяло слушала Громова, с отвращением ковыряя вилками в тарелках и брезгливо обнюхивая компот. Кладовые Бахуса были исчерпаны, и труженики пера и кисти пребывали в чрезвычайнейшем удручении.

– Дорогие друзья! – громким театральным голосом обращался к ним Громов. – Фестиваль подходит к концу. Он подарил нам множество незабываемых минут, творческих озарений и ярких идей. Скажем ему спасибо, друзья!

Он всплеснул руками, провоцируя аплодисменты. Над столами раздались скупые хлопки.

– А теперь я представляю вашему вниманию нашего гостя Луи Кастора, – всё также бодро возвестил Громом. – Мсье Луи и его внучка Луиза сегодня покидают нас и хотят произнести прощальную речь. Попросим, господа попросим.

Он снова зааплодировал, и на этот раз собравшиеся ответили более дружно.

– Дгузья! – сказал Кастор, вставая из-за стола и, приподнимая стакан компота. – Мы увозим в своём сердце частичку России. Я предложил уважаемому Ивану Степановичу, – продолжил Кастор, – привезти экспозицию музея в Париж. Русская диаспора поможет собрать средства на перелёт. Господин Дольский любезно на это согласился.

На этот раз вечерний воздух сотряс шквал аплодисментов.

– А теперь я хочу выпить этот чудесный напиток за дружбу России и Франции. Представим, друзья, что в наших с вами бокалах великолепный бобрищенский самогон.

Последнее слово Кастор произнёс по-русски старательно, по слогам. Луиза посмотрела на деда с немым укором, а с мест, опрокидывая стулья, к оратору бросилась прочувствованная толпа. С Кастором обнимались, пили по-гусарски, с плеча, кричали тосты, плеская киселём и компотом.

Через час за Касторами прибыло такси. Французов проводили до машины, требуя обещания непременно приехать на будущий год, и в сотый раз извиняясь за непростительно пуританский ужин.

Наконец, такси понеслось прочь от особняка. Кастор что-то кричал, высунувшись из окна кабины и махая рукой. Французские слова были непонятны, а из русских провожающие разобрали лишь два: «Северное сияние»…

После ужина, как и предсказывал Громов, его подопечные подняли безобразный бунт. Захватив в кладовке недельный запас консервов и круп, мятежники намеревались обменять всё это на самогонку. Для обмена они прихватили также платья и парики из театрального реквизита. Толпу художников, смахивающую на пеший цыганский табор, Громов и случившийся в имении участковый нагнали на половине пути к деревне.

Бунтовщики выслали парламентёром Хвастова.

– Евгеньич, душа горит, – страстно убеждал поэт, колотя себя в грудь. – Третью неделю торчим в этой Тьмутаракани. Весь одеколон выпили. Яви милосердие, выпиши суточные. На сухомятку даже на баб не тянет.

Понимая, что творческая интеллигенция доведена до края, Громов пообещал к вечеру выбить денег, и хрупкий мир был достигнут: продукты возвращены в кладовку, платья и парики – в гримёрку.

Утром последующего за бунтом дня, когда машина Антона подкатила к особняку, у входа его ожидал до крайности обеспокоенный Громов.

– Антон Васильевич, надо что-то решать с этим чёртовым карантином, – набросился он на следователя. – Вчера реквизит хотели пропить, а завтра и до экспонатов дойдёт. Если кого-то нужно арестовать, арестуйте меня. Только прекратите эту бездарную буффонаду.

Громов демонстративно выставил перед собой руки.

– Вам, я гляжу, понравилась роль арестованного, Илья Евгеньевич? Может всё-таки, чистосердечное напишем? – поинтересовался Антон.

– Шутите?! – взбеленился Громов. – А мне уже не до шуток! На какие средства, я извиняюсь, эту свору кормить? В министерстве требуют отчёта по финансированию фестиваля. Как я отчитаюсь за перерасход? Не по вашей статье пойду, так за растрату посадят.

– Ещё день, – обнадёжил Громова Антон. – Допрошу оставшихся – и больше вас никто не задержит. Только, обеспечьте мне явку. Вот список.

– Будут, – заверил Громов, принимая исписанный лист. – Строем приведу, как пионеров.

Антон и сам уже понимал, что слепые опросы не дадут должного результата. Нужно было отпускать художников. Всё, что возможно было получить от этой публики, он получил ещё в первый день. Однако, следствие – дело рутинное, бумажное. Предстояло допросить оставшихся возможных свидетелей, прежде чем давать добро на их отъезд из имения.

Вынужденный подчиниться служебным предписаниям, Антон принялся за опрос свидетелей с утроенным рвением. В конце концов, ему было искренне жаль милейшего Ивана Степановича, чей кабинет он бессовестно оккупировал вот уж который день. За последнюю неделю Дольский, близко принимавший к сердцу всё, что творилось в имении, поник и осунулся, а на его интеллигентном лице появилось выражение смиренной обречённости.

Вскоре фойе особняка наполнилось толпой опрашиваемых. Антон приглашал их по одному в директорский кабинет и задавал одни и те же навязшие в зубах вопросы:

«Что вы делали в ночь убийства?»

«Знали ли убитого или, хотя бы, видели ли его в имении?»

«Что вы знаете о графском кладе?»

«Видели ли в парке так называемое привидение?»

Папка с протоколами опросов пухла, но ничего, что могло бы пролить свет на ночное убийство, в ней так и не появилось.

На исходе монотонного дня в кабинет ввалился Костя Тагарин.

– Есть новости, – с порога заявил он.

Антон тотчас выпроводил очередного свидетеля и запер дверь.

– Рассказывай, – велел он, возвращаясь к столу.

– Я вскрыл «личку» Гройсмана. Шифруется, гад. Понаставил паролей, аккаунты удалённые… Пришлось повозиться. Так вот. Вчера на его «твит» письмо капнуло, – победно засиял Костя. – От того самого Батона. Ни на каких он не на солнечных островах. На днях прибывает из Хельсинки прямо в Питер.

– Вот это номер! – Антон хлопнул ладонями по столу. – Как же ты понял, что это Канарский?

– Гройсман пропалил. В дальнейшей переписке несколько раз называл Батоном. Наверное, считает, что его личку никому нельзя хакнуть.

Антон азартно потёр руки.

– Ставлю сто к одному, что гражданин Канарский в Питер не на экскурсию в Эрмитаж прикатит, – сказал он с чувством. – Бубновый у него интерес, иначе не рискнул бы вернуться.

– Слушайте дальше, – продолжил Костя. – Я пошарился по чатам, где нумизматы тусят. Некто «Гоблин» интересовался стоимостью царского империала.

– Мало ли народа может этим интересоваться?

– Мало кто имеет десять таких монет, – парировал Костя. – Я сумел дознаться об этом.

– Вот это удача! – воскликнул Антон. – Это наверняка он! Только почему десять, а не одиннадцать?

Костя пожал плечами.

– Это ещё не всё, – сказал он. – В переписке с Канарским Гройсман дважды упомянул этого «Гоблина». Похоже, «Гоблин» уже как-то на него вышел.

– Похоже, похоже, – покивал Антон.

Ай, да Костя! Ай, да молодец! – тихо возликовал Кречетов. Теперь можно будет и санкцию получить на прослушку. Наверняка, все окончательные договорённости фигурантов, вплоть до нюансов встречи, могут пройти по телефону.

– Пора наступить на хвост гражданину Канарскому, – сказал он вслух воодушевлённо. – Сегодня надо закончить с эпистолярным жанром и рвануть в Питер – готовить встречу.

– А я?! – упавшим голосом вопросил Костя. – Возьмите меня в Питер, товарищ Кречетов.

Антон задумался. В принципе, парня можно было взять. В конце концов, это он ведь вышел на Батона и таинственного «Гоблина». К тому же, иметь толкового помощника в таком щекотливом деле вовсе не помешает.

– А как с начальством твоим?

– Договорюсь, – уверенно сказал Костя. – Я тут круглые сутки две недели не отходил от станка. По-хорошему, у меня одних отгулов должна быть неделя.

– Если получится с начальством, я не против, – сказал вслух Кречетов. – Только поедешь инкогнито.

– Это как ещё? – не понял Костя.

– Неофициально и за свой счёт, – пояснил Антон. – Извини, зачислить в оперативную группу я тебя не смогу.

– Пусть будет инкогнито, – вздохнул Костя.

18

Как и было обещано, отъезд гостей фестиваля состоялся на следующий день. Был дан последний завтрак, произнесены прочувствованные речи, прозвучали гимны, и пёстрая толпа художников, писателей и работников культуры устремилась к сияющим под солнцем автобусам.

Иван Степанович Дольский плакал и вытирая с лица слёзы облегчения, махал отбывающим.

– В добрый путь, друзья, в добрый путь, – восклицал он и тихо вздыхал.

Музей выстоял очередное нашествие почти без потерь. Пара разбитых окон, сбитая с петель дверь, испорченная люстра да дюжина прожжённых окурками простыней. Пустяки. В прошлые годы фестивали проходили куда разрушительней. Даже украденная картина возвратилась на положенное ей место. И всё же было грустно расставаться с этим безумством праздника, с этим молодым бесшабашным весельем. Вот скроются из виду украшенные флагами и шарами автобусы и увезут с собой частичку его души, его молодости. Завершится ещё один сезон, и станет он, Иван Степанович Дольский, ещё на один год старее.

Прощально сигналя, развернулся и выехал со стоянки первый автобус, за ним второй. Замешкался лишь третий, последний, куда грузили отчаянно пьяного Апашина. Живописец рвал с себя простыню, предъявляя миру измождённую нагую натуру, и громогласно прощался с сотрудниками музея, кучкой сбившимися вокруг директора:

– До свиданья, друзья, до свиданья, – выкрикивал он нечто есенинское. – Вы навечно у меня в груди. Предназначенное расставанье обещает встречу впереди…

Апашина подняли на руки и внесли в автобус. Двери с шорохом закрылись, и последний транспорт покинул опустевший двор.

Однако, за первым же поворотом дороги, в километре от имения, автобусы были остановлены. Антон Кречетов устроил отъезжающим прощальный обыск. Смысл мероприятия был прост: если среди отъезжающих есть преступник, то он мог бы прихватить с собой и часть клада. Антон пошёл на примитивную хитрость: окончив допросы, он ещё с вечера попрощался со всеми фигурантами и пустил слух, что полицейский пикет снят с дороги. Если преступник не семи пядей во лбу, вполне мог бы и клюнуть на провокацию.

Негодующих пассажиров вежливо вывели в чисто поле и каждого, вместе с багажом, обшарили металлоискателем. Проверка заняла не более получаса и не обнаружила решительно ничего. Преступника среди отъезжающих не было.

Либо он оказался умнее следователя.

Когда Антон вернулся, в особняке чувствовалась сиротливая опустошённость. Так неприкаянно всегда бывает после многолюдных праздников. Особняк казался замершим, на лужайке не было ни души, не гремела музыка, не звенел смех над главной поляной.

Лишь одинокий воздушный шарик гонял по стриженой траве лёгкий июньский ветерок.

И никому не ведомо, улетели серые чайки или остались здесь, притаились невидимые, до поры до времени…

Костю Антон нашёл в его крохотном номере, сосредоточенного и полностью готового к выезду. На полу стояла собранная дорожная сумка, на столе сложенный ноутбук и аппаратура для спутникового интернета.

– Едем? – коротко спросил он.

– Да. Только попрощаемся с Иваном Степановичем.

Они погрузили Костины вещи в багажник авто и отправились к особняку.

Дольский принял их в своём кабинете, ставшим и для Антона таким привычным.

– Забираете, значит, Костю? – спросил он, пожимая руку Антона и глядя на следователя усталым грустливым взглядом.

– Забираю, – признал Антон. – Костик ваш молодец. Здорово помог мне.

– Так вы всё-таки не сдаётесь? Ищете? – спросил Дольский, заметно оживляясь. – Ах, как бы хотелось посмотреть на этот клад! – он азартно потёр руки. – Мы бы такую экспозицию сделали!

Он мечтательно покачал седой головой.

– Будет вам экспозиция, обязательно будет, – твёрдо пообещал Антон. – Кстати, сундук, в котором хранился клад, вам передадут по окончании следствия.

– Очень был бы признателен, – прижал ладони к груди директор. – Вещь исключительно оригинальная и представляет музейную ценность.

А вам удачи, Антон Васильевич. Надеюсь, найдёте того мерзавца.

Он ещё раз пожал руку Антона.

Пора было отправляться.

Спустившись к машине, оба, не сговариваясь, оглянулись, подняв головы вверх. Из эркера им махали сгрудившиеся сотрудники. И отчаяннее всех, обеими руками сразу – Даша.

– Я скоро вернусь, – крикнул девушке Костя, садясь в машину.

Антон включил зажигание и авто, шурша шинами по сухому гравию, покатило прочь от согретого солнцем особняка.

Конец первой части.

Часть 2
Белые ночи

 
Всё кружится стрекоза…
Никак зацепиться не может
За стебли гибкой травы
 

Мацуо Басё

1

Пётр Канарский происходил из интеллигентной питерской семьи. Его дед был знаменитым тенором в Мариинке, отец – известным в городе адвокатом. Маленький Петя рос среди картин, фарфоровых и бронзовых статуэток, антикварных вещей. Особенно ему нравились шахматы. Его поражали вырезанные из слоновой кости величавые слоны, надменные ферзи, суровые пешки… Позже, когда Петя вырос и узнал, сколько стоят эти, купленные ещё прадедом шахматы, он проникся к ним уже другим, меркантильным трепетом.

Юный Канарский стал одержимым собирателем. Он коллекционировал всё подряд: почтовые марки, монеты, перочинные ножи, пивные крышки. Однако, если выпадал случай продать что-то из коллекции с хорошим наваром, он делал это незамедлительно.

К тридцати годам Пётр Канарский имел неплохую коллекцию старинных монет, бронзы и живописи, а также – завидные связи среди серьёзных коллекционеров. Понимая, что истинной мечтой перекупщика является вовсе не Россия, Канарский наладил выходы за границу. На этом он и погорел. Первый срок Пётр Канарский получил за попытку вывезти прижизненное издание сказок Пушкина. Подвела перекупщика банальная жадность. Сказки достались задёшево от известного в Питере домушника Васи Баламута. Их бы припрятать до поры да подождать, пока уляжется шмон после кражи. Но засвербело в пустом кармане – и поехал Канарский в Хельсинки, к знакомому по прошлым делам барыге. Взяли Петра Канарского на досмотре, и засиял ему первый срок.

В исправительном учреждении № 23 Канарский был закреплён на работы в пекарне, откуда и произросла впоследствии его кличка. Выйдя через полтора года на вольный воздух, Батон поумнел и впредь делал гешефт, озираясь на уголовный кодекс.

Однако и это не спасло от неумолимой Фемиды. Второй срок ему нарисовали за продажу поддельного Караваджо. Копия «Кающейся Магдалины» получилась чудо как хороша. Даже грудь кающейся грешницы была выписана куда пышнее и округлей оригинала. Покупатель, весьма высокопоставленный чинуша из бывших питерских бандюганов, остался весьма доволен, не заподозрив подделки. Да вот незадача: спившийся художник, что ваял копию, поставил, скотина, под Магдалиной свою подпись. Скандал. Суд. Колония.

После второй отсидки обиженный на отечество Пётр Канарский выехал за границу. Возвращался в Россию лишь изредка, когда наклёвывалось что-то серьёзное.

Дельце, ради которого он решился посетить Питер в этот раз, обещало быть вкусным. Шутка ли, десять царских империалов! Да ради одной такой монеты следовало пересечь границу. Тем более, что от Финляндии, где он обретался в последние годы, до Питера было рукой подать.

«Интересно, где это Ися Гройсман откопал такое богатство? По словам этого выжиги, империалы – двадцатипятирублёвики 1896 года. Их выпущено было всего-то сто семьдесят пять штук. Музеи и частные коллекционеры на аукционах за такие раритеты глотки друг другу рвут. А тут сразу десяток! Не иначе старинный клад», – примерно так размышлял Канарский, ступая с борта парома «Принцесса Анастасия» на гранит Санкт-Петербурга. Впрочем, на гранит отчизны сошёл вовсе не Пётр Канарский, а гражданин Финляндии Юхон Мякинен. Импозантный финн, немного полноватый, уже не молодой, но вовсе ещё не старый, не обременённый никаким багажом, прошёлся вдоль набережной, с удовольствием вдыхая душный июньский воздух. «Что ни говори, а дым отечества, действительно, сладок», – подумал фальшивый Мякинен, останавливаясь, чтобы взять такси.

Сев в подъехавшую машину, Канарский бросил шофёру:

– В «Старое зеркало», милейший.

Пётр Канарский предпочитал этот отель остальным по двум основным причинам: отель был обустроен в старинном доме на Невском без излишней современной ажитации и, что немаловажно, в нём редко селились финны. К своим новым соотечественникам Канарский относился без особых родственных чувств.

Такси весело покатило в сторону центра. За окном замелькали милые сердцу питерские улицы, и Пётр Канарский вглядывался в их величавые черты с сыновней чувственностью. Но если бы блудный сын обернулся, то, наверное, заметил бы, что в сотне метрах позади такси пристроился неприметный седан.

Питерские сыщики, сев на «хвост» гражданину Канарскому, плотно вели его до отеля.

2

Питерские коллеги забронировали для Антона номер в том же отеле, где поселился и Пётр Канарский. Косте пришлось довольствоваться хостелом в двух кварталах от «Старого зеркала», но он, казалось, был счастлив и этим. Питер восхитил парня, и он, как только заселился в крохотную комнатку, отправился бродить по набережным Невы.

Антона в номере ожидали. Курчавый юноша с внешностью рэпера пружинисто поднялся с дивана. Если бы Антон не ожидал этой встречи, он бы подумал, что в номер забрался вор.

– Добро пожаловать в Питер, товарищ капитан, – произнёс юноша, широко улыбаясь и пританцовывая на месте. Если бы юноша добавил «йо!» и воздел к потолку средний палец, как это заведено в рэперской среде, Антон вряд ли бы удивился.

– Вас в школе милиции учили так одеваться? – поинтересовался Антон, кивая на болтающуюся на худых плечах парня чёрную футболку с оскаленным черепом и рваные на коленях джинсы.

– Это, типа, для маскировки, – ещё шире улыбнулся парень. – А так, по жизни, я лейтенант. Лейтенант Болтухин. Погоняло: Болт.

– А как твоё имя, лейтенант? Чисто по жизни?

– Имя у меня простое, беспонтовое: Кирилл, – представился лейтенант, всё так же лучезарно улыбаясь.

– А меня зовут Антон Васильевич, – Кречетов протянул руку.

– Да я, в теме, кэп, – лейтенант крепко и надёжно пожал протянутую ему руку.

Антон сделал приглашающий жест, и они присели на край дивана.

– Какие новости о Канарском? – спросил Антон, переходя к сути дела.

– Прибыл вчера. Поселился в 312-м «люксе». Сидит тихо, как пацифист, – коротко доложил лейтенант. – Никаких гостей, никаких тёлок. В настоящий момент гуляет по набережной, кормит голубей. На хвосте у него двое наших. С его трубы зафиксировано два звонка: заказал столик в «Северянине» на вечер и побалакал с неким Гройсманом Исааком Марковичем.

– О чём договорились?

– Забились на стрелку в «Северянине».

– Хороший ресторан?

– Тю, – присвистнул лейтенант. – С разбегу видно, что вы не питерский. В «Северянин» ходят только депутаты и авторитетные воры. Там цены – космос. Я как-то раз туда свою скво водил. Чисто приколоться. Все мои понты закончились на кофе с пироженкой.

– Придётся прогуляться туда ещё раз.

– Вы, кэп, часом не внебрачный сын Абрамовича? Внешнее сходство, вроде, есть.

– Закажи столик на то же время, что и Канарский, – проигнорировал шпильку Антон. – И еще, лейтенант Болтухин, переоденься к вечеру во что-то приличное. Пойдёшь в ресторан со мной.

– Из шмоток я, пожалуй, найду что-нибудь архаичное, – задумчиво взъерошил шевелюру лейтенант. – А вот в плане капиталов я чистый люмпен.

Он встал и демонстративно вывернул пустые карманы.

– Гулять будем на мои командировочные, – успокоил Антон. – И ещё, Кирилл, нам понадобится портативная система прослушки.

– «Жучок» что ли?

– Он самый, – кивнул Антон. – «Жучок» вместе с приёмным блоком. Сможешь?

– Достану, – заверил лейтенант. – Моя скво как раз в техотделе чалится. Можно добыть хоть гиперболоид.

– Пообещай ей коробку конфет, – посоветовал Антон, прикидывая во что ему обойдётся командировка в Питер.

– Шоколад не употребляет, – вздохнул лейтенант. – Калории. Лучше фруктовый смузи.

– Пусть будет смузи, – согласился Антон.

Лейтенант не подвёл. Ровно в пять вечера он явился в номер в совершенно ином обличии. Тройка, галстук, начищенные до блеска остроносые туфли.

– Ну вот и славно, – с улыбкой констатировал Антон, разглядывая лейтенанта. – Эволюция рэпера в человека.

– Скорее деградация, – возразил лейтенант. – Ощущение, как в скафандре. Последний раз надевал эту бодягу на школьный выпускной.

– «Жучок» раздобыл?

Лейтенант молча выложил на столик две чёрных коробочки. Одну маленькую, вторую – побольше.

– Здесь микрофон, – пояснил он, открывая маленькую коробочку. – Здесь – приёмник.

Он открыл и вторую коробочку, демонстрируя содержимое.

– Дальность уверенного приёма – пятьдесят метров.

Антон вынул из футляра приплюснутую горошину микрофона и взвесил на ладони.

– Установишь под стол, где они сядут, – сказал он, возвращая микрофон в коробочку.

– Яволь, герр капитан, – козырнул лейтенант Болтухин. – Хорошо бы сделать это до прихода Канарского и его кореша. Номер столика можно узнать у официанта или сомелье.

– У сомелье?

– Ну да. Чухонец наш – тот ещё сноб. Абы какое бухло пить не станет, позовёт сомелье.

– А если ни официант, ни сомелье не захотят светить информацию? – задумчиво произнёс Антон.

– Тогда сунем им в хайло наши ксивы и напомним тридцать седьмой год, – беспечно заверил лейтенант.

Антон посмотрел на часы. До прибытия Канарского в ресторан оставалось немногим более двух часов. Пора было выдвигаться на исходную. Пересчитав наличность, Антон стоически вздохнул и подмигнул лейтенанту. Вечер обещал быть занимательным.