Текст книги "Золотая дева (СИ)"

Автор книги: Виктор Снежен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Виктор Снежен, Лариса Ритта
Золотая дева

Часть 1
Серые чайки

Ах, что может быть скучнее этой вот милой деревенской скуки!

А. П. Чехов. «Чайка»

1

Суматоха поднялась ещё с самого утра в пятницу, когда обнаружилось, что опять забарахлил Большой Экран, как торжественно называл Дольский громадный новомодный монитор, подаренный музею фондом культуры.

Половина служащих сбежалась в Белый зал, образовав вокруг монитора живописную группу, достойную кисти знаменитых художников. На подиуме царила представительная фигура самого директора, Дольского Ивана Степановича – в парадном светлом костюме, с прекрасными сединами, и полного благородного негодования. Вокруг, в позах, выражающих разные оттенки отчаяния, теснились верные вассалы.

– И не могут прислать достойную аппаратуру! – разносился по коридорам второго этажа хорошо поставленный баритон директора. – Третий раз за год ремонтируем, извольте радоваться! Как работать в такой обстановке?! Уникальный дворец! С историей! Позор! Да зовите его сюда! Этого… Тартарена вашего… Дарья Васильевна! Дашенька! Где она?

Группа сотрудников смешалась, во все стороны хлопотливо побежали люди.

– Сейчас художники наедут! – отчаивался с подиума Дольский, подкрепляя слова артистической жестикуляцией. – Первым делом слайды свои кинутся крутить. Завтра – почётные гости из Франции! Всё на мою седую голову! Дашенька! Да где же она?..

– Дарья Васильевна в галерее Нину Заречную репетирует, – раздался голос из дверей. – Уже побежали за ней.

– Пусть зовёт этого… Тугарина своего! Как там его… Тартарена этого немедля пусть зовёт! Ох, съедят меня в Управлении, съедят со всей шкурой!..

Дольский стремительно вышел в центр зала, взмахивая сухими кистями рук.

– А в сентябре кинофестиваль! – раздалось внушительно уже из центра. – Пропадём, как есть… Дашенька! Дарья Васильевна!

Двери раскрылись – и прекрасная восемнадцатилетняя Дарья Васильевна, в широкой тунике с крыльями, пряменькая, как струнка, внеслась в зал с телефоном, прижатым к румяной щеке.

Дольский бросился навстречу.

– Дашенька! Где Тартарен-то наш распрекрасный!

– Таргариен!

Сощурив зелёные глазищи, Даша пошла на Дольского, тот попятился с умоляющим видом.

– Дед, – прошипела она тихо, но отчаянно – Ну, когда ты уже выучишь! Таргариен!

– Дашулик, – оглядываясь, тихо заговорил Дольский. – Ты ж понимаешь, мы без него, как без рук. Без Маргаринена этого… пожалей ты деда.

– Иван Степанович! – возле Дольского возникла величественного вида стройная дама в строгом белом воротничке. – Не волнуйтесь, идите к себе, мы тут справимся.

И, делая Даше страшные глаза, увела под ручку расстроенного директора.

Даша вздохнула, откинула назад тёмные буйные волосы, встала посреди зала, припала к телефону. Молчит телефон. Досадливо сделала два шага в сторону, потом два шага в другую сторону, потом к окнам – и тут её прекрасное лицо, наконец, разгладилось.

– Тарго! – гаркнула она так, что из кустов под окном порхнула в ужасе серенькая птичка. – Чеши быстрей! Опять, блин, монитор сдох! В двенадцать заезд, завтра открытие, дед инфаркт схлопочет. Бегом дуй, я в галерее на втором!

И вышла из зала уверенной походкой хозяйки. Вышла и прищурилась на громадный плакат на стене. На плакате – фото утопающего в зелени старинного здания с колоннами.

«Дом-музей „Бобрищево“ приглашает на Чеховский фестиваль», – гласила богатая надпись по верхнему краю полотна.

Программа феста располагалась ниже.

Пятница – съезд гостей. Размещение, регистрация, пансион.

Прогулка по парку, экскурсия по дворцу.

Суббота – торжественное открытие (главная поляна).

Ужин на воздухе.

Театрализованное шествие (главная аллея).

Театр Чехова под открытым небом (берег пруда).

Концерт, танцы (летняя беседка).

Даша дочитала программу, известную ей до последней буковки, как основной составительнице, ничего предосудительного не нашла, подняла голову и сделала вдохновенное лицо.

И двинулась стройно по коридору к открытой галерее, поправляя свою летящую пелерину и сомнамбулически бормоча в такт шагам: Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы… молчаливые рыбы…

– Даша! Аделаиду не видела?

– Никого я не ви… – забормотала было в тон Даша, но очнулась. – Видела, она с дедом ушла. Нет, я так вообще никогда не настроюсь! Что ж такое!

– Всё, ухожу…

– Люди, львы, орлы, – обречённо задекламировала Даша, прикрыв глаза, – рогатые олени… молчаливые рыбы, молчаливые рыбы… Так, это я знаю. На лугу уже не просыпаются с криком журавли… Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно…

– Дарья Васильевна! Даша!

– Холодно, холодно, холодно…. Страшно, стра…

– Даш! Ты тут? Тебя Костя везде ищет!

– О, господи! Мне дадут сегодня репетировать или нет! Чёрт!

– Убегаю! Просто Костя… А, вот он сам, всё, ушла…

– Дашка! Ты где? Ух ты-ы… Такая краси-ивая!..

– Тарго! Не приближайся. Стой там! Сейчас собьёшь меня, а мне потом настраиваться!

– Да-ашка-а!.. Я соскучился…

– Ой, фу-у, не трогай… уйди! Не тр-рогай, говорю, всё помнёшь… ммм… Слушай, дед сейчас увидит!

– Не увидит, его понесли кефир пить… Там все пошли чай пить, очень нервная обстановка.

– Чай пить? Ну, тогда ладно, целуй, только быстро! Аккуратнее, я гладила-гладила… Блин, медведь! И катись уже! Слушай, ну ты можешь этот чёртов телевизор починить раз и навсегда!?

– Дашка! Не могу, я программист, а не китайский сборщик телевизоров.

– Тогда уходи! Ступай аппаратуру свою настраивать… Гос-с-споди… да что же это за жизнь! Так. Люди, львы, орлы, куропатки… рогатые пауки… так, рогатые пауки… молчаливые гуси, обитавшие в воде, тьфу, рыбы, а не гуси… рыбы… морские звезды…

К десяти часам утра суета накалилась. Величественный трёхэтажный особняк, окружённый галереями, наполнился топотом обеспокоенных каблучков, музыкальными аккордами, всполохами нервного смеха.

По коридорам, заглушая вой шуруповёртов, неслись гитарные перезвоны и лирические девчоночьи голоса:

 
Всем нашим встречам
Разлуки, увы, суждены,
Тих и печален ручей у янтарной сосны.
Пеплом несмелым
Подёрнулись угли костра…
 

– А кто это у нас в Белом зале поёт? Что за девочки? Они в программе?

– Да, это из музыкальной школы, дуэт «Травень».

– А почему о разлуке поют? Мы репетируем закрытие или открытие? Где программа? Позовите Наталью Львовну!

 
Вот и окончилось всё,
Расставаться пора
 
 
Милая моя,
Солнышко лесное…
 

– Девочки, девочки! Вы это собираетесь завтра исполнять?

– Да, – девочки подняли от гитар светлые личики.

– Да вы что, у нас же открытие! Кто эту песню поставил? Это нельзя петь на открытии, это о разлуке.

– Но мы же готовились…

– Вот и хорошо, что готовились, споёте на закрытии.

– Значит, мы завтра не выступаем? Но как же так, мы готовились…

– Наташа! Иди, разберись! Эту песню нельзя на открытие!

– Девочки, я же вас вычеркнула! И вот сюда вписала, вам что, не передали?

– Н-нам ничего не сказали… Что теперь делать?

– Наталья Львовна, там школьники пришли из лагеря, проверьте у них выступление…

– Я не занимаюсь школьниками! Это не ко мне! Я и так с ног сбиваюсь, у меня заезд через два часа.

– Они сказали, к вам!

– Это не они сказали! Это опять охранник перепутал. Вы ещё Данилыча-садовника послушайте… Так, Катя, Мила! Берите гитары, сюда школа идёт. Пошли к пруду, там на скамейке всё обсудим, не плачьте…

– Аделаида Сергеевна, Наталья Львовна! Там из драмтеатра приехал курьер, костюмы привёз, я накладную подписала. Где у нас три сестры? Пусть идут примерять, а то некогда будет.

– Три сестры – это у нас артистки балета. Илья Евгеньич обещал. Ищите сестёр. Им с Дольским гостей на крыльце встречать!

– Ужас, ужас, Аделаида Сергеевна! Вместо трёх сестёр одна приехала, что делать будем?

– Илья Евгеньич! Это как понимать прикажешь? У нас на трёх сестёр костюмы, и вообще сценарий утверждён.

– Аделаидочка Сергеевночка, миленькая, ну что я мог сделать? Весь балетный состав в Бельгию улетел буквально вчера. Да бог с ними, ну одна сестра станцует… Я вам скажу – даже лучше, меньше стуку на помосте. А то, знаете, как пуанты-то по доскам громыхают… музыки не слышно…

– При чём здесь пуанты? Три сестры с Дольским гостей выходят встречать! Ох, Илья Евгеньич, удружил так удружил… Так, Алёна, беги в парк, там девочки из музыкальной школы, дуэт. Зови их сюда! Они плакали, что им на открытии выступить не получится. Вот будут ещё две сестры. Берите платья у завхоза и идите примерять.

– Аделаида Сергеевна, а как же розы? У них же розы в руках…

– Мне вас учить, как розы в руках держать? Данилыч должен нарезать три букета. Сбегайте, напомните, к двенадцати чтобы как штык.

– А мужчинам тоже вручать?

– Да вы с ума сошли! Что им этими розами делать? Водку закусывать? Только женщинам…

В двенадцать часов дня Дольский, во всём блеске, в светлом костюме с белой ослепительной бабочкой, стоял на главном крыльце, вглядываясь в глубину аллеи. Оттуда, как по красной дорожке Голливуда, ожидались гости фестиваля. По обе стороны от Дольского, в длинных платьях начала века, трепеща волнением и вуалями на шляпах, стояли три прекрасные девушки с букетами чайных роз в руках.

Особняк, как по волшебству, стих. В эркерах затолпились принаряженные сотрудники, не занятые в сценарии. С последним сигналом точного времени Костя Тагарин нажал волшебную кнопку, громадные концертные колонки и усилители ожили, и над парком понеслись чарующие звуки Шопена.

Два охранника в костюмах русских крестьян, в лаптях с онучами, дружно распахнули витиеватые створки ворот и торжественно встали по обе стороны.

Первой по аллее поплыла величественная дама под светлым зонтиком. Паренёк в костюме лакея смиренно шествовал рядом, везя её чемодан на колёсиках, а на плече придерживал большой этюдник. Дольский устремился вниз по ступенькам.

– Сашенька, милая, как я рад! Это к счастью!

– Что вы говорите?!

– Видеть вас – к счастью. Я же, грешным делом, загадывал по-стариковски: какого первого гостя завижу – таков и денёк будет.

– Ну, и каков же будет денёк? – кокетливо улыбалась из-под шляпы Сашенька, известная в области акварелистка Александра Сергеевна Посадова.

– Ну, слава богу теперь, – делился Дольский облегчённо. – Я-то уж боялся, что бандит этот, Хвастов, будет первым. Думаю, несдобровать нам тогда с Бобрищевыми-то, конец вовсе культурному очагу… А тут и вы, прелесть моя, ну, значит, бог даст, мирно всё пройдёт, удачливо…

– Ох, Иван Степанович, шутник вы, – лукаво качала шляпой Посадова. – Ну, когда это у вас неудачливо проходило что? Всегда всё у вас шармант… С таким-то коллективом… А теперь и Дашута помощница, когда только выросла. Рисует?

– Да, бог с вами, Сашенька! Не усадишь. Это она в десять лет к вам на студию бегала, а теперь у них тихие-то игры не в моде. Всё какие-то реконструкции, – нашёптывал Дольский, почтительно ведя свою даму на крыльцо. – По лесам бегают в кожаных штанах, а то и стрельбу затеют. Нам с вами этого не понять… Проходите, радость моя, мы за вами вашу комнатку любимую оставили окнами на пруд…

Одна из трёх сестёр, немного смущаясь, вручила Посадовой белую розу, две сестры, немного смущаясь, сделали книксен. Всё текло по плану. Сверху, из эркера, целились экранами телефоны.

А Дольский уже спешил навстречу новому гостю.

– Припозднились вы нынче, припозднились, мон шер…

– Даме место уступаю, Иван Степаныч, даме… моё почтение…

– Милости просим, милости просим…

Шопен рассыпался по аллеям и полянам, машины подкатывали к воротам, всё шло по плану.

К трём часам дня паника усилилась, а народу прибавилось. Гостей не успевали расселять, провожать в буфетную, собирать на экскурсии.

Дольский неустанно пожимал руки, целовал ручки и рассыпался в комплиментах.

В большом холле дворца гостей подхватывали распорядительницы в костюмах горничных позапрошлого века, отправляли на регистрацию. Завхоз с помощницей метались по территории парка со списками.

Списки врали. Завхоз и кастелянша мчались, развевая белыми длинными фартуками, за помощью.

– Аделаида Сергеевна! Наталья Львовна!

– Вы что, девоньки, как полоумные?

– Не хватает уже мест!

– Селите на частный сектор, там только и ждут, когда народ платежеспособный явится. Французы приедут, их сюда, в мезонин, не перепутайте, не отправьте в гостевой дом.

– Да, в гостевом доме пятьдесят шесть уже, а там лишние понаехали…

– Это не лишние, это бронь.

– Нет, Аделаида Сергеевна, бронь на представителей. Область, Москва, «Молодой Коммунар», репортёры. Сам Караваев приехал! Нам что, прессу на частный сектор?

– На частный сектор – художников, они любят по огородам рисовать. И молодёжь. Кто там из молодых? Давайте списки ваши…

– Ещё четырнадцать человек на сайте регистрировались. Все солидные…

– Ах, солидные… Так, Жиганова Мария, 19 лет, литературная студия «Золотое перо»… Вы возраст смотрите, а не регалии, они вам напридумают солидностей до небес… Щербаков… 28 лет, союз художников, так… Романов Вениамин, 21 год, литературная студия… так, Асланбек… Что ещё за Асланбек такой? Где имя, фамилия, год рождения?

– Ой, это же блогер известный! У него на ютубе популярный канал…

– ФИО возьмите у этого Асланбека. Это он на ютубе популярный, а у нас просто гость. В общем, девочки, всю молодёжь – к частникам.

– А там ещё с палатками приехали из Щёкинского района! У них ролевая игра историческая, и бумаги есть…

– Щёкинские пусть за воротами пока ждут. И всем на руки – Положение и инструкции. Чтобы все расписались!

– Они говорят, что на сайте соглашались с Положением.

– Никаких на сайте! Там неизвестно кто галочку рисует. Только личные подписи без разговоров. И не эти свои… никнеймы, а то не разберёмся до утра. Строго – у всех паспорта! У нас не социальная сеть, а дворец. Ценные музейные экспонаты. Не дай бог, пропадёт что или попортится. Так что всем регистрационный номер. Пройдите после обеда и у всех спросите номера.

– Ой, Аделаида Сергеевна, что вы… Это же люди искусства…

– Вот именно… Именно что люди искусства. Поэтому всех – строго по паспортам!

2

В субботу с утра под звуки фанфар в синее июньское небо над замком взвился флаг фестиваля – чеховская чайка, парящая над волной. День обещался быть прекрасным, вечер – тёплым. Все надеялись, что обойдётся без дождя, чтобы не сорвалось театральное представление.

Обедали наспех в ожидании праздничного застолья перед представлением.

Сразу после обеда поляна перед замком почти опустела: артисты собрались на генеральную репетицию, художники растворились в аллеях и рассеялись по берегу пруда – то там, то сям можно было завидеть широкополую шляпу над мольбертом или походным этюдником с непременными двумя-тремя наблюдателями вокруг.

Для самых запоздавших была организована внеплановая экскурсия по дворцу и парку. Рабочие доколачивали последние гвозди в дощатую сцену с видом на пруд – на ней и планировалось главное действо.

Все ждали вечера.

Ближе к четырём часам, прямо к особняку, шурша колёсами по щебёнке, подкатило канареечное такси. Водитель остановил машину, вышел и открыл двери пассажирам.

С переднего сиденья поднялся, опираясь на трость, высокий худощавый человек в пёстрой рубашке и ослепительно белых брюках. Он повернулся к усадьбе, размашисто перекрестился и склонился так низко, что едва не коснулся ступеней аристократическим лбом. К нему подошла спутница – юная блондинка с красиво заплетённой косой, в летнем бирюзовом костюме и огромных тёмных очках. Таксист принялся выгружать багаж.

– Тётя Света, кто это такой занятный? – позвала смотрительницу горничная Алёна, наблюдавшая приезд пары из окна эркера. – Кланяется, как на причастии, а сам с малолеткой прикатил. Она же ему во внучки годится.

– Ах ты, господи, приехали! – засуетилась смотрительница. – Это ж Луи Кастор с внучкой! Аделаида-то с гостями, зови срочно Наталью Львовну! Сама-то причешись! – крикнула она в спину убегающей. – Велено всем выходить встречать, это ж наследники!

Приехавшие уже вошли в вестибюль и с интересом разглядывали украшенный к фестивалю интерьер. Вещи, принесённые шофёром, были сложены на полу.

– Господин, Кастор, – с волнением бросились к гостям женщины. – Милости просим! С приездом! А мы вас к обеду ждали-ждали…

– Здгавствуйте, – старательно произнёс француз, прикладываясь дамам к ручкам.

– Мы задержались из-за самолёта, – пришла на помощь спутница, говорившая почти без акцента.

– Это Луиза, – представил её Кастор. – Ma, мой… petite-fille[1]1
  Внучка.


[Закрыть].

– Милости просим, для вас готов номер в мезонине…

Поклажу Касторов быстро разобрали по рукам. Длинный тубус, обшитый чёрной потёртой кожей, французский гость никому не доверил, понёс лично сам.

Пока все поднимались по широкой лестнице на второй этаж, Луи Кастор громко и восторженно восклицал, перемежая французские и русские слова:

– Корошо! Кгасиво! Très bien! Regarde, Louise, c’est la maison de tes ancêtres[2]2
  Прекрасно. Послушай, Луиза, это дом твоих предков.


[Закрыть].

– Вот ваши комнаты, – смотрительница протянула ключи новым жильцам. – С балкона вид на аллею и графский парк. Вечером ужин в честь вашего приезда и открытие фестиваля. Располагайтесь, отдыхайте. Если что-то понадобится, в комнатах телефон.

Луиза перевела и, взяв ключи, принялась отпирать двери.

– Хорошенькая такая, – с удовольствием делилась впечатлением горничная Алёна, спускаясь с лестницы на первый этаж. – Совсем и на француженку не похожа.

– А ты француженок-то где видела? – засмеялась Наталья Львовна.

– А кто ж их не знает, – убеждённо сказала Алёна. – Чёрные да тощие.

– Да наши тоже сейчас все тощие, – не согласилась Наталья Львовна. – Но девочка симпатичная. И косу заплела, молодец – прямо как русская красавица. Что значит – корни.

– Наталь Львовна, а мне коса пойдёт? Может, мне тоже заплести?

– Ты, коса, давай, столы сервировать отправляйся. У нас ужин на носу.

К торжественному ужину, организованному на главной поляне, стекались с двух направлений: от гостевого домика и со стороны села, где на частном секторе проживала часть гостей. Илья Евгеньевич Громов, ответственное министерское лицо, руководил всем табором.

– Господа, господа, не расходитесь, всё начнётся вовремя, – раздавался его внушительный голос то в одной, то в другой стороне поляны. – За столы рассаживаемся согласно карточкам. Ближние столики – почётным гостям. А где Хвастов? Кто видел Хвастова? Не дай Бог, сорвёт мне всю программу открытия… А вот эту часть аллеи, будьте любезны, освободите! Здесь шествие пройдёт. А вы, господин Апашин, – нацелился он на пытавшегося затеряться в толпе человечка в цветном бухарском халате и тюбетейке, – задержитесь-ка на два слова. Вас, как известного живописца, попросили нарисовать чайку на голубом фоне.

– Так что же? – спросил живописец с вызовом. – Работа готова. Я закончил полотно ещё до обеда.

– Вот как?! Тогда объясните мне, Аркадий Андреевич, почему чайка чёрная? Это ворона какая-то, а не чайка.

– Я вижу пьесы Чехова, как глубокие противоречивые драмы, как предостережение всему человечеству, – вспылил живописец. – Чеховская чайка – это лермонтовский Демон, и крыла его должны быть черны!

– Вот что, господин Апашин, или вы вернёте чайке надлежащий цвет, или я напишу о ваших ночных похождениях в комитет по культуре.

Живописец затравленно оглянулся и, сорвав с головы тюбетейку, заговорил нервным шёпотом:

– Бес попутал, Илья Евгеньич. В картишки продулся подчистую антихристу этому, Хвастову. Пришлось голышом по деревне… Вы уж того, не афишируйте… А чайку-то я мигом белилами перекрашу…

Чёрная чайка, красовавшаяся на одной из кулис сцены, уже вызывала нездоровый интерес художников, и Громов досадовал, что вовремя не поймал за руку авангардиста.

– Срочно перекрасить! – зловеще надвинулся он на Апашина, и тот молниеносно исчез.

В остальном всё было идеально. Лёгкий ветерок, белоснежные скатерти, блистающие приборы, прекрасные ландшафты…

Из особняка, опираясь на трость, вышел улыбающийся Луи Кастор с внучкой, и Громов устремился к нему.

– Господин Кастор, мадмуазель Луиза, прошу за почётный столик!

Громов взмахнул рукой – собравшиеся дружно зааплодировали французскому гостю.

– Могу ли я узнать, что это, мадмуазель? – с почтением спросил Громов, указывая на чёрный тубус в руках девушки.

– Это подарок музею от семьи Касторов.

– Оui, oui, – покивал Кастор, – это есть подарок.

Официантки с шампанским и закусками засуетились вокруг столов.

Громов отошёл к сцене, и оттуда тотчас зазвучал его голос, усиленный микрофоном:

– Господа и дамы, прошу к столу! Торжественный ужин прошу считать открытым!

Он сделал знак – и Костя Тагарин врубил на весь парк марш Мендельсона. В небо взвились воздушные шары. Гости шумно заспешили к столам – к рыбе под белым соусом, к тарталеткам с икрой и сырным канапе.

Громов постучал пальцем по микрофону, призывая к тишине и заговорил с чувством:

– Друзья, сегодня на наш фестиваль приехали гости из далёкой, но такой близкой русскому сердцу Франции. Прошу познакомиться с господином Кастором и его внучкой Луизой. Луи Кастор и его внучка являются потомками тех самых Бобрищевых, в чьей усадьбе мы сегодня находимся.

Луи Кастор и Луиза поднялись и раскланялись.

– Дедушка хочет что-то сказать присутствующим здесь, – раздался юный звенящий голос девушки.

– Здгавствуйте, дгузья! – громко произнёс старший Кастор, глотая неподатливую букву «р». Дальнейшую речь он произносил на французском, и Луиза быстро переводила его:

– Сто лет назад наши предки уехали из России во Францию, но никогда не забывали о Родине. Во время немецкой оккупации русскую фамилию пришлось сменить на французскую. Кстати, Кастор, в переводе на русский, означает «Бобр».

За столиками одобрительно зашумели.

– Мы приехали в дом наших предков не с пустыми руками, – продолжил Луи Кастор, приподнимая над головой чёрный тубус. – Здесь находится картина, нарисованная Петром Алексеевичем, последним хозяином имения, незадолго до его ареста в 1919 году. Пусть эта реликвия останется здесь, в музее усадьбы.

Последние слова, переведённые Луизой, потонули в шквале аплодисментов.

– Друзья, как удивительно, что реликвия спустя сто лет снова вернулась на родину! – подхватил Громов. – Завтра же полотно будет вывешено в вестибюле особняка. Ура, господа!

Над лужайкой прокатилось дружное «ура». Захлопало шампанское.

– Господа! – снова раздался звонкий голос Луизы. – Дедушка хочет сказать тост.

Луи Кастор передал трость и тубус внучке и достал из кармана пиджака очечный футляр и записную книжку. Гости замерли. Кастор деловито надел очки, нашёл нужную страницу и торжественно, точно молитву, продекламировал:

 
– Руки зьябнут,
Ноги зьябнут.
Не пога ли нам дерьябнут?!
 

Несмотря на явную сезонную неуместность, тост вызвал бурное одобрение публики.

– Молодец! Вот, это по-нашему, Луи! – кричали из-за столов. – Сразу видна русская косточка! Наш человек!

Невесть откуда появившийся Хвастов, исполненный чувств, бросился обнимать француза и выпил с ним по-гусарски, залпом.

Вечер удался, несмотря на быстро истаявший запас шампанского и сухих вин. Ситуацию спасли сами же гости фестиваля. Опытные в делах художники и поэты имели с собой недельный резерв горячительного, и на столах оперативно замелькали водочные и коньячные этикетки. Каждый из тружеников пера и кисти счёл своим долгом выпить на «брудершафт» с французским гостем, и, спустя час, Луи Кастора, утомлённого гостеприимством, на руках, как павшего воина, отнесли в его покои.

Гостям было предложено располагаться поближе к сцене. Предварительно Громов самолично проверил скандальный символ феста: маэстро не подвёл, чайка была старательно замазана, хотя уже и проступала предательски поверх белил демоническая чернота.

– Чёрт бы подрал этих авангардистов, – выругался про себя Громов, но в целом остался доволен. Сцена, задником которой служил вид на пруд с заходящим солнцем, была необыкновенно живописна, и Громов справедливо посчитал, что красоты живой природы окажут отвлекающее воздействие на зрителей. Пора было открывать заключительную часть феста, и Костя уже делал знаки издалека, не пора ли включать полонез для театрализованного шествия.

– Пора! – махнул рукой Громов.