Текст книги "Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ)"
Автор книги: Виктор Некрас
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Гордей.
Назвище вспомнилось внезапно. Христианское имя. Гридень был выкрестом – рождённый в христианстве, в кривской земле он воротился к почитанию родных богов. Но имя сохранил… благо и звучало понятно.
– Видоки альбо послухи есть? – глухо спросил Всеслав, не сводя глаз с Гордея.
– Как не быть, княже, – скорбно ответил купец.
– Так, – непонятно сказал князь, чуть опуская глаза. – А ты что же, Викула Гордятич, не сопротивлялся? Так и слушал его, как овца? Не ударил, не помешал? Помощи у сябров не просил? Я тебя знаю, ты ведь храбрец каких мало, саморучно как-то у Витебска двух татей зарубил…
А купец-то – хват! – подумал Несмеян почти весело.
Викула побагровел.
– Так он же… твой человек, княже!..
А всякая власть – от бога, – мысленно дополнил Несмеян со злобой.
– И потом… у него же оружие… меч…
– Храбрец, – всё так же непонятно сказал князь, но Несмеян понял – Всеслав говорит о гридне. С презрением говорит. Ещё бы – с мечом на купца.
– Да и кмети с ним были…
Всеслав на мгновение изменился в лице, взгляд его стал страшен. Купец поперхнулся.
– Много? – от голоса князя кровь стыла в жилах.
– Трое, – прошептал Викула, опустив глаза.
Князь повёл бровью, воевода Брень коротко кивнул, и кметей привели. Эти не были столь бесстрашны, как их господин. Кривичи, они знали норов своего государя.
Говорили видоки и послухи. Трое.
Плохо было дело Гордея.
Но и сейчас это мог быть оговор.
Но вот князь остановил третьего послуха коротким движением руки и поднял глаза на гридня:
– А ты что скажешь, Гордей Мальжич?
Гридень пожал плечами.
Молчал.
– Правду ли говорят эти люди? Альбо может, врут на тебя облыжно?
– Я в своём праве, княже, – холодно бросил Гордей. – Мы взяли для тебя этот город мечом! И, стало быть, добро его жителей – наше! Наша добыча!
Новогородцы ахнули. И все враз загомонили. А полоцкие кривичи молчали. И теперь уже никто из них даже ни на резану, ни на полногтя не завидовал черниговцу.
Всеслав шевельнул рукой. Гомон стих.
– Ты – гридень, – сказал князь медленно. – Добыча тебе – чем я, князь, тебя награжу!
– Альбо забыл ты, княже, как торческие становища зорили с киянами шесть лет тому! Как с литовских да ливских земель добычу брали?
– Ты торков да литву с кривичами и словенами не равняй! – Всеслав усмехнулся. – Там – чужие, тут – свои! И новогородцы сами на нашу сторону стали, никаким мечом ты города не добывал!
Гордей начал понимать. Он слегка съёжился, втягивая голову в плечи.
– Кметям, которые помогали в грабеже и насильстве – по десять батогов! – ледяным голосом сказал князь. – Из рати изгнать, вместе с семьями навечно переписать в смерды. Награбленное воротить. Девушку одарить из княжьей казны – двадцать гривен.
Толпа ахнула вновь – никто из новогородцев не ожидал, что князь велит взыскать с кметей и гридня, словно с простых людинов.
– Семью гридня, опозорившего князя и свой род также навечно переписать в мужики, – всё с таким же ледяным спокойствием продолжал князь. Несмеян вновь прищурился, и снова увидел за спиной недвижную фигуру Славимира. Ан нет, не недвижную. Тень медленно кивала косматой и рогатой головой в такт словам князя, рога бросали солнечные искры – утверждала приговор. – Самого же гридня… взять! – бросил Всеслав резко.
Несмеян, вздрогнув, открыл глаза. Гордей, уже поняв, что его дело плохо, рванулся к княжьему креслу, но двое кметей уже схватили его за руки, а третий ударил в спину подтоком копья, сбивая с ног.
Всеслав коротко мотнул головой в сторону обрыва. Руки Гордея захлестнула верёвка, шею стянула тяжестью удавка с камнем на конце.
– Княже! – хрипло-горловой вопль – отчаяние и изумление! Гордей так ничего и не понял.
Глухо бухнула под откосом яра вода – Волхов впервой за три сотни лет получил столь значимую жертву! Все вслушались.
Умеючи можно выплыть и в плаще и в сапогах, и даже со связанными руками. И даже с камнем на шее.
Но под яром раздался вдруг глухой короткий рёв, с которым смешался отчаянный животный вопль – уж не сам Змей Волхов принял жертву?
Величественная фигура за спиной Всеслава Брячиславича удовлетворённо склонила голову.
В ночи звучно многоголосо гремели цикады. Несмеян швырнул в Волхов камешек, несколько мгновений глядел на разбегающиеся круги. Взял второй.
– Покинь, – негромко сказал Витко, не подымая головы.
Друг сидел на большом камне у самой воды.
– Чего? – переспросил Несмеян.
– Не надо, – тихо сказал Витко. – Смотри, как хорошо.
Ночь и впрямь стояла хорошая – тишина, ни ветринки, и вода в Мутной-Волхове – не шелохнётся.
– Знал его? – Несмеян не уточнил – кого. И так было ясно.
Витко шевельнул плечом.
– Ну… да. Доводилось одним щитом голову укрывать. Не худой был воин.
Замолчали.
– И часто у вас… вот так? – не сдержался Славята. Бывший старшой Ростиславлей дружины сидел поблизости на горбатой коряге, в задумчивости кусая длинный ус. Жилистый и длинноногий, с висящим над правым плечом седым чупруном, он был чем-то похож сейчас на огромного кузнечика.
Несмеян метнул на него неприязненный взгляд, шевельнул усом:
– У нас, Славята, у нас…
– Ну у нас, – поправился гридень. – Не про то я…
– До сих пор не доводилось против русичей воевать… – нехотя выдавил Несмеян. – Но наказ был строгий дан…
Замолчали снова.
– А ты видел, Витко?.. – спросил вдруг Несмеян и осёкся.
– Что – видел?.. – не понял Витко. Несмеян коротко рассказал про тень Славимира в медвежьем плаще и рогатом шеломе.
– Не видел, – мотнул головой друг.
– И я не видел, – подтвердил Славята, глядя на Несмеяна с любопытством.
А ты – видел ли? – спросил Несмеян сам у себя. – Славимира-то?
Альбо – не Славимира?
Может, то сам Велес явил сегодня свою волю через князя?
– Ты так в ведуны альбо в волхвы скоро подашься, Несмеяне, – раздался сзади знакомый голос.
Гридни вскочили – на тропке, облитый с ног до головы лунным светом, стоял Всеслав Брячиславич, а за его спиной – новогородский боярин, Гюрята Викулич.
– Видишь то, чего не видят другие, – князь устало улыбнулся, и Несмеян тоже дозволил себе улыбку.
– Мы же в святилище, княже Всеслав, – возразил он. – Может, потому…
– Может, может… – рассеянно сказал князь. Подошёл вплоть, задумчиво коснулся камня, на котором только что сидел Витко, кончиками пальцев.
– Святилища-то… нет давно, – осторожно заметил за спиной Славята.
– Место осталось, – сказал Всеслав, глядя на реку. – Священное место, Велесом да Перуном отмеченное. И не зря отмеченное. Глянь, как красиво…
Было красиво.
Светила полная луна, и в её неверном свете, в тихой воде Волхова стояли отражения сумрачных ельников, светлых боров и радостных бело-зелёных березняков на правом берегу, дрожало в едва заметной ряби вместе с лунной дорожкой отражение церкви.
Церкви?!
Все четверо замерли, изумлённо глядя на реку. То, что отражалось в воде, не было церковью. Отражённый в Волхове храм был гораздо выше перынской церкви, над шатровыми кровлями не было крестов и куполов, над главным входом грозно вздымал длинные клыки огромный череп невиданного зверя – не самого ли индрика?
Наваждение?
Нет!
Несколько мгновений князь, боярин и три гридня смотрели на отражение, затаив дыхание, охваченные каким-то молчаливым трепетом, дыханием седой древности. Тревожно пахнуло дикими травами, горьковатым тонким запахом гари…
Налетел лёгкий ветерок, унёс запахи, сморщил рябью воду реки. Отражение пропало.
1. Росьская земля. Киев. Лето 1066 года, червень
– Мальчишка! – великий князь хлопнул ладонью по столу, ушиб руку, поморщился. Гонец косо глянул на него от двери, но смолчал – нечасто приходилось видеть кметям Изяслава Ярославича в гневе.
Великий князь вскочил с места, прошёлся по горнице туда-сюда, резко поворотился к гонцу.
– Рассказывай! – бросил он.
– Чего – рассказывать? – не понял кметь. Снова глянул на князя с опаской. Неуж Мстислав Изяславич в письме своём не всё написал?
– Князь твой пишет, его Всеслав разбил! И что он, Мстислав, сюда бежит! И всё! Ты сам был в том бою?!
– Был, – выдавил кметь, глядя в сторону.
– Ну вот про всё и рассказывай!
А что расскажешь-то?
Про то, как лазутчики вовремя проведали – идёт из Полоцка Всеслав с ратью, конно и пеше, снова на Плесков? Альбо про то, как рать Всеславля, к Плескову идучи, мало не вдвое увеличилась? К полоцкому оборотню толпами стекались кривичи – обозлённые на крестителей и священников язычники, обиженные прошлогодним разорением плесковичи. А во главе отрядов стояли Всеславли кмети, загодя полочанином разосланные – немало потрудился за прошедшую зиму Всеслав Брячиславич.
Альбо про то, как ринул Мстислав Изяславич с дружиной и городовой ратью впереймы полоцкому князю к Плескову, а поход Всеслава оказался обманкой – совсем не собирался полоцкий оборотень повторять прошлогоднюю ошибку и ломать зубы о каменные стены Плескова? Зачем? Можно взять чуть к восходу и перехватить новогородскую рать на пути.
Альбо про битву на Черехе, где к Всеславу переметнулся новогородский боярин Басюра, а плесковичи, дождав, когда наместник Буян Ядрейкович уйдёт на помощь к князю Мстиславу, подняли в городе диковечье и стали на сторону Полоцка?
Альбо про то, как разбитый Мстислав Изяславич не смог даже и к Новгороду пробиться – все дороги были перехвачены восставшими кривичами и Всеславлими конными дозорами, и пришлось бежать к Смоленску?
А уж про то, что Новгород спелым яблоком сам упал в руки Всеслава, про то, небось, великий князь и сам уже знает?
Изяслав слушал, постепенно мрачнея ликом, а рука, сжатая в кулак, комкала узорную бранную скатерть. Опрокинулся серебряный кубок, вино разлилось кроваво-красной лужей, безнадёжно портя выбеленный лён, упал на пол и воткнулся в натёртые воском доски нож, а великий князь впился взглядом в гонца, словно требуя – говори! говори!
Наконец, вестоноша смолк, и Изяслав опустил голову. Увидел сотворённое на скатерти безлепие, брезгливо отряхнул руки от вина, повёл бровью и долго с отвращением смотрел, как холоп убирает со стола испорченную скатерть, словно это сейчас было самым важным делом. Снова поворотился к гонцу.
– Где сейчас Мстислав?
– Князь Мстислав Изяславич сейчас в Смоленске. Хотя, может, и выехал уже. В Киев.
– И то добро, – пробурчал Изяслав себе под нос, так, чтобы вестоноша не слышал.
– Мы, великий княже, как до Смоленска добрались, так он меня к тебе и послал, – частил гонец.
Князь молчал. Дождался, пока холоп постелет новую скатерть и поставит новые чаши – из травлёного капа. Налил полную чашу, кивнул гонцу – пей, мол. Дождался, пока вестоноша выпьет, кивком отпустил его отдыхать – уж что-что, а отдых гонец заслужил.
Дверь затворилась за гонцом, чуть скрипнув, а князь уронил голову на скрещённые на столе руки. Застонал, перекатывая голову по кулакам.
Десять лет!
Всего десять лет выдалось ему прокняжить спокойно!
Альбо же – целых десять лет?
Изяслав невольно вспомнил, как начиналось отцово княжение – война со Святополком, потом с Брячиславом и Мстиславом Удалым… И только потом – мир и спокойствие на четверть века.
У него – наоборот.
Великий князь почувствовал, как в его душу вновь закрадывается страх – тот же, что бросил его в своё время против Ростислава, нарушителя порядка.
Закона.
Страх этот после смерти Ростислава потишел, почти исчез, а Всеслав… что может этот полудикарь, этот язычник, прицепившийся к своему столу на далёкой лесной окраине?
Забыл ты, княже Изяслав, что Ростислав тоже долго по окраинам скитался!
И ещё одно забыл ты, Изяславе Ярославич – то что Всеслав и впрямь язычник! И то, что большинство людей на Руси пока что – тоже язычники!
И в этом сила Всеславля!
И потому Всеслав – втрое, впятеро, вдесятеро опаснее Ростислава! Стократ опаснее!
Великий князь выпрямился, ударил по столу кулаком, отгоняя страх.
Нет!
Нет, княже Всеслав, не будет твой сегодня верх!
Оборотень!
Тука глядел на великого князя чуть вприщур, понимающе.
– Ты понял, Тука? – князь поднял на дружинного старшого тяжёлый взгляд.
– Понял, княже Изяслав, – с чуть заметным чужеземным выговором ответил Тука. Чудин этот служил великому князю ещё с новогородских времён, сумел и в старшие дружинные выбиться. – Чего прикажешь?
– Во-первых совета у тебя хочу спросить, Тука.
Чудин прищурился, глянул на великого князя – в глазах блеснуло что-то свирепое.
– Конечно, и Всеслава Брячиславича и всю землю полоцкую за такое наказать стоит, – жёстко и с расстановкой произнёс Тука. – Да тут и не только в наказании дело… не остановится Всеслав на достигнутом.
Голос чудина звучал как-то недобро и многообещающе. Воображение великого князя вмиг услужливо нарисовало ему что-то невероятное: битва, ножевой просверк отполированных острожалых клинков, лязг стали, треск ломающихся копий, визг и ржание коней, чья-то косматая окровавленная харя, обескровленное лицо Всеслава Брячиславича на розовом от крови снегу, и над ним – Тука с окровавленным нагим клинком в руке, скособоченный, бледный от кровопотери, но довольный.
– Но не сейчас, княже Изяслав, – закончил Тука твёрдо, словно бы и не замечая смятения великого князя.
Великий князь вздрогнул и опомнился.
Конечно, не сейчас.
Когда – сейчас-то? Зарев-месяц на носу, жатва да сенокос, ни боярских дружин не ополчить, ни ратей городовых, а с одной своей дружиной против Всеслава и всей кривской земли воевать… пупок развяжется. Вернее случая голову сломить у великого князя и быть не может.
Пока с боярами сговоришь, пока братьев подымешь в поход… сколько времени пройдёт. Да и полную-то рать вести – от Степи тоже отгородиться надо… ни Святослав, ни Всеволод не согласятся. А там и ревун придёт, дожди, распута, и в кривскую дебрь и вовсе не сунешься…
Весны ждать?! Изока-месяца?!
Ну уж нет!
С Ростиславом дотянули до весны! Если до весны ждать, так Всеслав в Новгороде остатки христианства искоренит, повоюй с ним потом – от Новгорода, Плескова, Полоцка, Витебска и Менска он такую рать выставит – все трое Ярославичей не одолеют.
И тогда весной уже не они, Ярославичи, на Полоцк да Новгород наступать станут, а Всеслав на Смоленск ударит. А от Смоленска до Киева – всего-то вёрст четыреста. По воде, по течению…
Изяслав Ярославич вновь почувствовал страх.
Ждать до весны было ни в коем случае нельзя.
– Весны ждать ни в коем случае нельзя, княже, – сказал дружинный старшой, словно читая княжеские мысли.
Ни в коем случае.
– Немедленно отошлёшь двух вестонош к моим братьям, – отрывисто говорил великий князь. Тука удовлетворённо кивнул – таким Изяслав Ярославич нравился ему больше. Одолел великий князь свой страх, незаметный иному, но сразу же видный ему, Туке – навык чудин к господину за десять-то лет. – Грамоты я напишу сейчас же.
– Сделаю, господине.
– Бояр оповестишь всех, гридней. Как только братья приедут, созывай большую думу.
– Да, господине.
Чудин был доволен – великий князь не стал пороть горячку, великий князь всё делал правильно.
Второй гонец примчался в Киев к вечеру. Вошёл, пошатываясь в горницу, где сидел великий князь. Всё в ту же горницу.
Изяслав Ярославич поднял голову. Всё время от первого гонца до второго, с полудня и до заката, он просидел тут, в горнице, мучительно раздумывая, что же делать, как решить больной вопрос. Вестоноша взглянул великому князю в лицо и даже чуть вспятил – Изяслав побледнел и осунулся, щёки запали, вокруг глаз возникли голубоватые круги, нос заострился.
– Что? – голос великого князя внезапно сел, он осип.
– Князь Мстислав Изяславич… – гонец смолк на мгновение, переводя дух, но великий князь встревоженно приподнялся:
– Что?! Ранен?!
– Н-нет, – протянул вестоноша недоумённо. – Князь Мстислав Вышгород миновал, к Киеву подплывает. Как солнце сядет, будет в городе.
– Добро, – хмуро протянул Изяслав, кивнул Туке – гридень стоял за спиной гонца, глядел выжидательно. – Тука, пошли вестоношу, пусть на Подоле ворота не замыкают.
Братья приехали на другой день: что от Переяславля, что от Чернигова до Киева рукой подать – все трое Ярославичей держали столы невдалеке друг от друга.
– До весны ждать никак не можно! – черниговский князь Святослав Ярославич мыслил точно так же, как и великий князь. – До весны Всеслав невесть какую рать наберёт средь кривичей плесковских да новогородских, средь словен!
Всеволод молчал, только изредка вскидывал голову, взглядывая то на великого князя, сжавшего в кулак полуседую бородку (на пятом-то десятке немудрено и поседеть в делах государских!), то на Святослава, теребящего длинный ус и то и дело потряхивающего чупруном на бритой голове.
– Ты-то что скажешь? – великий князь зыркнул на своего первенца так, словно это Мстислав был виновен в том, что есть у них такая заноза, как кривский оборотень Всеслав.
– Плохи наши дела, отче, – впервой за всё время разомкнул губы бывший новогородский князь, а сейчас изгой паче Ростислава Владимирича. – Бить Всеслава надо как можно быстрее… на его сторону даже великие бояре новогородские стали, сам Басюра, староста со Славны!
– В зиму бить надо! – отрубил черниговский князь, и Изяслав поморщился – перебивать-то, мол, зачем. Но смолчал.
– В зиму? – задумчиво переспросил Всеволод, щурясь на пляшущий огонёк свечи. – В зиму никогда пока что никто не воевал… даже пращур наш, Святослав Игорич, и тот…
Переяславский князь не договорил, но его все поняли и так – если бы Святослав в своё время не остался зимовать на Белобережье, а пошёл через зимнюю степь к Киеву – глядишь, и жив остался бы.
Великий князь с лёгким содроганьем представил бы, что тогда было бы. Когда после такого Русь крестилась бы? И было ли бы вообще это крещение?
Изяслав мотнул головой, отгоняя непрошенные мысли, заставил себя вслушаться в то, что говорил средний брат.
Совокупить силы!
Ударить всем разом, как только станут от мороза лесные болотины, одолеть кривскую крепь!
Тогда Всеслав станет досягаем!
– А ведь верно, – процедил Всеволод Ярославич. – А силы-то наши и приумножить было бы нехудо.
Все вмиг поняли, ЧТО имеет в виду переяславский князь – наделить ещё кого-нибудь из княжичей столом! Чтобы появилась ещё одна княжья дружина!
Кого?!
Вмиг напряглись и великий князь, и Святослав, глядел вприщур с ожиданием Всеволод.
Кого?
Из сыновей великого князя двое при столах – Мстислав и Ярополк. Ну пусть один – Ярополк. Но и Мстислав… ради кого война-то? Конечно, война против Всеслава вообще, но и стол для Мстислава обратно отбить – цель не последняя. Третий же Изяславич, Святополк, молод ещё (хотя уже и семнадцатый год молодцу!), и стол ему пока что не в черёд – и без того у старшей ветви Ярославлей силы многовато. Навряд ли новый стол достанется кому-то из Изяславичей.
Как ни суди, черёд теперь Роману Святославичу – второму сыну черниговского князя. Из его братьев стол только у Глеба в Тьмуторокани, а возрастом Роман как раз подходит – старше Святополка. Да вот только вряд ли согласится великий князь настолько усилить среднего брата. Вестимо, на людях меж братьями родство да любовь, а вот… а вот меж собой и Ярославичи, и их дети знали – никакой любви меж старшим и средним братьями нет! Сотню, тысячу отговорок найдёт великий князь, а стола Роману Святославичу не даст!
Но тогда Святослав затаит обиду, а это опасно!
Верно.
И потому стол достанется Мономаху – удоволить младшего брата в пику среднему, заручиться (не приведи боже, конечно!) помощью переяславских оторвиголов и их князя, вроде как спокойного и рассудительного книжника Всеволода.
Тука и сам не заметил, как сам всё решил за князя.
И когда так и вышло, как он думал, не удивился ничуть. Слишком уж хорошо он знал своего господина.
Стол достался Владимиру Мономаху – ростовский стол. Мальчишке тринадцати лет.
Тука заметил, как вспухли у Святослава на челюсти крупные желваки и понял, что черниговский князь обижен до глубины души. Но дело есть дело, и Святослав затаил обиду, словно сказал себе – разберёмся после, когда исчезнет назола: кривский оборотень.
Тука заметил, и про себя осудил господина.
С одной стороны великий князь прав – разделяй и властвуй! Наука ромейских базилевсов уже вошла в плоть и кровь русских князей – divide et impera!
А с другой – нет, не то время выбрал великий князь, чтобы разделять. Сейчас… сейчас надо было удоволить Святослава! стратилата! в преддверии-то ратной грозы. Да что там в преддверии – на пороге! Ну если уж так приспичило создавать противовес, так надо было и Мономаху стол тоже дать, но обижать сильнейшего союзника перед большой войной…
А Всеволод умён – удачно выбрал время, чтобы вырвать для своего пока что единственного сына стол.
Самостоятельный стол! В тринадцать лет!
Тука готов был поклясться, что переяславский князь рассуждал так же, как и он. Дело Всеволода было беспроигрышным – стол Мономах получил бы в любом случае, хоть бы и решил великий князь удоволить Святослава. Ну дали бы Роману ростовский стол, так Мономах бы на Волынь поехал. Альбо в Туров – тоже достойный стол, там Святополк Ярополчич когда-то княжил. Да и сам Изяслав Ярославич, ныне князь великий, до Новгорода на туровском столе сидел.
Умён Всеволод Ярославич, умён переяславский князь!
На миг у Туки возникло резкое сожаление о том, что он выбрал себе НЕ ТОГО князя. А и кого иного было выбрать-то, если самый ближний князь был тогда в Новгороде? Изяслав Ярославич. А Всеволоду об ту пору всего-то и было только двадцать два года, он и стола-то своего не имел до самой отцовой смерти.
Возникло и ушло. И не впервой уже. А капля камень точит…
Святослав не простит.
Князь Изяслав Ярославич сам рыл себе могилу…
Тука незаметно сделал рожки указательным пальцем и мизинцем, отгоняя нечистого – не накликать бы.
2. Белая Русь. Нарочь. Лето 1066 года, зарев
Широкое, до блеска заточенное лёзо, скошенное и вытянутое вниз, прочно сидело на тяжёлом семипядном топорище держаной берёзы.
Невзор вздохнул и поднял топор. Прицелился – и точным ударом рассёк берёзовую чурку на две ровненьких половины.
Нельзя сказать, чтобы топор был особенно тяжёл. Но за день намахаешься так, что к вечеру руки не только ноют – стонут мало не в голос.
Невзор колол дрова уже второй день – в наказание за опоздание. Не утерпелось, мальчишке, выпросился на двое суток к деду в Звонкий Ручей. С родными побыл. Отдохнул от каждодневных войских упражнений. Только вот обратно – опоздал к первой заре.
Но, помня отцовы слова: "имени моего не опозорь", едва вымолил, чтоб отцу не сообщили. Теперь три дня дрова колоть для поварни.
Нельзя сказать, что в войском доме Невзору не нравилось альбо было слишком тяжело.
Нравилось.
И давалось всё сразу же, без лишних повторений.
Да только ведь дома, у родных, всегда лучше.
Хотя здесь тоже уже дом и почти родня…
Невзор невольно улыбнулся, вспоминая, как всё начиналось.
В первый день, как отец оставил его в войском доме, Невзор только присматривался. Бродил по двору и по дому, получил место в общей молодечной, подзатыльник от Наставника Яся – не путайся под ногами, займись делом! Присматриваясь к оружию, ловил на себе любопытные, насмешливые а то и вовсе неприязненные взгляды – средь полутора десятков мальчишек двенадцати-пятнадцати лет были разные люди. Вечером сходил в баню – обряд, обязательный для каждого новика – очищение от нажитой за воротами войского дома внешней грязи и скверны необходимо, хоть ты три раза вымойся в бане перед приходом сюда. И только тогда ты – настоящий новик.
А наутро – началось.
После трёхвёрстной утренней пробежки – через лес, без дороги, по тропкам, перепрыгивая через камни, кочки и корни деревьев – после заплыва в холодной по-утреннему воде Наставник Хмель подозвал Невзора и сказал, холодно глядя единственным глазом:
– Ты из лука вчера добре стрелял, – и с чуть заметной усмешкой, – вот в первую очередь с луком упражняться и будешь.
Невзор только молча кивнул – знал уже от отца, что многословие воину не приличествует. А новику – тем более!
– Лук себе сделаешь сам, – Хмель чуть заметно усмехнулся. – Нынешний день тебе на то.
И ушёл.
А Невзор задумался.
Казалось бы, невелика премудрость – лук сотворить. Лес опричь войского дома, там найдётся любое дерево… ан нет!
Лук надо сделать непростой. Не такой, которые мастерят ребятишки для своих игр.
Но отцова и дедова наука Невзору пошла впрок.
Вечером Наставник Хмель сумрачно оглядел новика и коротко спросил:
– Ну?
– Чего – ну? – дерзко спросил мальчишка.
– Лук где?
– Разве настоящий лук за один день сделаешь? – возразил Невзор. – Берёзу, ясень и клён я срубил, сейчас сушатся. Через седмицу доспеют, тогда и делать буду. Жилы я добыл, роговину тоже…
– Хм… – неопределённо обронил Наставник. – А ну, покажи.
Берёзовые, кленовые и ясеневые стволики Невзор подвесил под самую кровлю в молодечной, туда, где висели бесчисленные мочальные обрывки, уже закопчённые дымом до черноты – не первое и даже не пятое поколение мальчишек-новиков сушило здесь лучные и копейные заготовки.
– А клён для чего? Он на лук не идёт, – Наставник Хмель смотрел с любопытством.
– На копьё пойдёт… всё одно ведь его делать придётся.
Жилы Невзор добыл, поймав в лесу в ловушку молодого годовалого лося – после добил ножом. Дело для мальчишки-лесовика хоть и не плёвое, но всё же и не диковинка.
– Нож покажи, – велел Наставник Хмель, словно досадуя на себя за что-то. Невзор понял – поглядеть на нож новика Наставник должен был ещё в первый же день.
Нож был хорош – отцов подарок, добытый им в бою с литвой. Отличное стальное лёзо в шесть вершков длиной, обоюдоострое, чуть изогнутое жало, желобок дола на половину клинка, резная медная крестовина. Набранная из бересты рукоять сидела в ладони как влитая.
Наставник молча покивал, воротил нож мальчишке.
– Мясо куда дел? – Хмель смотрел непонятно, словно не зная, плакать ему альбо смеяться.
– В общий котёл пустил.
Роговые накладки для лука у Невзора были с собой – резаные из рогов могучего лесного тура. Тоже подарок, только не отцов, а дедов.
– Сам додумался? – Хмель смотрел всё так же непонятно, хотя теперь в его взгляде уже было больше одобрения. Новик в ответ пожал плечами – чего было додумываться-то. Взял с собой – мало ли чего… в войском-то деле.
– Хм, – опять сказал Наставник, слегка хлопнул Невзора по плечу и ушёл. Мальчишка остался посреди молодечной, растерянный и озадаченный, ещё не зная, что Старый выразил ему сейчас одну из высших похвал.
Позже он узнал, что и роговые, и жильные накладки, и сушёные заготовки к лукам и копьям в войском доме были запасены про всех, и новику о них надо было всего лишь спросить. Но наставникам по душе пришлась задумка Невзора, не пожелавшего полагаться на дяденьку.
Через седмицу стволики доспели. К тому времени Корец сварил клей из лосиных копыт, надрезал и засушил длинные полосы бересты и утром, после того, как закончились упражнения, засел за дело. Полдня резал из берёзового и ясеневого стволиков заготовки, мазал их невыразимо вонючим клеем, склеивал меж собой и прилаживал жильные и роговые накладки. Потом, пока почти готовый лук сох в тенёчке, крутил из жил и конского волоса тетиву, строгал стрелы.
Когда лук был готов, Старые несколько времени разглядывали вышедшее из рук Невзора чудовище. Лук был длиннее двух локтей, а весил не меньше семи гривен – немалая тяжесть для руки стрельца. А уж тем более для руки тринадцатилетнего мальчишки. А Невзор переминался с ноги на ногу, не зная, похвалят его альбо обругают.
– А завяжешь? – с лёгким любопытством спросил Наставник Ясь.
Невзор схватил лук с расстеленной на траве холстины, переступил через нижнюю кибить левой ногой, уцепился за верхнюю кибить и потянул. Натянуть лук оказалось неожиданно трудно, среди мальчишек послышались смешки. Невзор покраснел – не хватало ещё опозориться перед всеми. Наставник Ясь повёл бровью, и смешки смолкли. А Невзор рванул сильнее, согнул лук и накинул тетиву на зацеп.
Лук упруго и звонко загудел, словно говоря – я готов, господине!
– Куда стрелять, Наставниче Ясь?! – дрожащим голосом звонко спросил мальчишка.
– Всё туда же, – буркнул Старый, переводя взгляд на верхушку сосны – туда, куда стрелял Невзор седмицу тому. Там всё ещё болталась одинокая шишка.
В порыве светлой злости новик кинул стрелу на тетиву, вскинул лук, одновременно натягивая, коснулся костяным наконечником едва видной в хвое шишки, затаил дыхание и выстрелил.
Шишку сшибло сразу – видно было, как она кувыркалась над озёрным берегом, падая в воду. Невзор не видел – он зализывал рассечённое тетивой левое запястье.
Наставник Ясь отыскал взглядом парня, смеявшегося громче всех – Невзор уже знал, что парня звали Урюпа – и велел негромко:
– Принеси стрелу.
Невзор понял, что заслужил похвалу – иначе за стрелой послали бы его самого.
– Добре, сынку, – сказал негромко наставник Хмель, и новик опять покраснел, теперь уже от удовольствия – это тоже была высшая похвала, и это в войском доме знали все. – Чего же рукавичку-то не вздел, дурило?
– Поспешил, – Невзор покраснел ещё сильнее и засопел.
– Поспешил, – передразнил его наставник, и ребята засмеялись, поняв, что вот теперь – можно.
Урюпа принёс стрелу. Наставник Ясь поглядел на резаный из пустой, накосо расколотой кости, наконечник и поднял бровь:
– Сам делал?
Невзор кивнул, всё ещё зализывая ранку. Потом, когда всё закончится, ему дадут листок болотной сушеницы. Но это потом.
– А чего же не железный?
– Отец железных насадок с собой не дал, – сумрачно ответил Невзор. – Сказал – дорогие. А сам делать пока что не умею…
– Сам… сам… – опять передразнил Хмель. – Самило… в зброярне спросить – язык отсохнет?
Новик повёл плечом.
– Я думал… я сам должен…
– Н-да… давно такого не было, – пробормотал Хмель.
Наставник Ясь покивал, разглядывая насадку, примотанную к стреле суровыми нитками, потом бросил притихшим мальчишкам.
– Учитесь. А хохотать за спиной каждый может… да только пускай сначала сам такой лук сделает да натянет.
И тогда Невзор ощутил на себе неприязненный взгляд Урюпы.
Руки сами делали привычную работу, оставляя голову свободной.
Чурки разлетались в стороны одна за другой. Жарко будет зимой париться "волчатам" в бане.
Невзор вспоминал.
В войских домах были свои обычаи. И вожаки там тоже были свои – кто покажет себя сильнее и храбрее иных. Старые не мешали мальчишкам устанавливать меж себя свои порядки, справедливо полагая, что даже если и станет вожаком никчёмный человечишка, то долго его власти полтора десятка "волчат" не стерпят. А если стерпят – ломаная пенязь цена таким будущим воям.
Так оно обычно и выходило.
В войском доме над Нарочью вожаком был Урюпа.
Долгое время после случая со стрелой он словно не замечал Невзора, хотя – мальчишка это чувствовал – исподволь за ним наблюдал. И через две седмицы случилась первая стычка.
