Текст книги "Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ)"
Автор книги: Виктор Некрас
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
1. Чёрная Русь. Нов Городец. Предзимье 1066 года, грудень
Тысяцкий Нова Городца, Неизмир разглядывал пыльную, побитую редким первым снегом дорогу, морщась от невесть откуда взявшегося колотья в боку. Что-то было тяжеловато на душе. Вроде как и тревожиться-то не с чего, и дозоры высланы, и стража на стенах и вежах выставлена, скоро и ворота уже затворять. И всё одно, что-то непонятное и смутное тянуло за душу и мешало спокойно идти к вечерней выти со своими домочадцами.
Неизмир тряхнул головой. Тьфу ты, пропасть, – с сердцем подумалось ему, – привяжется же назола. Опасности для Нова Городца взяться сейчас совсем неоткуда – литву полоцкий князь замирил ещё два года тому, а больше к городу и подступить-то некому! Разве что… разве что сам Всеслав и осмелится. Неизмир поёжился – беспокойный полоцкий князь ему нравился своим справедливым и дерзким норовом, хотя его летнее взятие Новгорода Великого не давало покоя и Неизмиру. От полоцкой земли и Белой Руси до Руси Чёрной – рукой подать. И куда теперь кинет полоцкого оборотня – несмотря на отношение к Всеславу Неизмир привычно именовал его оборотнем – бог весть.
– Воевода, – негромкий голос сзади настиг внезапно, Неизмир даже вздрогнул. Оборотился – на ступенях всхода, наполовину скрываясь в отверстом зеве лаза, стоял вестоноша, мальчишка из дозора, недавно отосланного им за стены города.
– Чего стряслось, Прилуче? – встревожился тысяцкий.
– Да там люди какие-то, – Прилук пожал плечами. – Вроде как купцы, что ли… Старшой меня к тебе и послал…
– Что ещё за люди? – ну мало ли какие люди могут быть около Нова Городца. Но Неизмир вдруг почуял, как внутри у него что-то напряглось, словно натянутая тетива. Предчувствиям своим он привык доверять, тем более, что жил на самой меже Руси. – Сколько их там?
– С десяток будет, – Прилук уже отдышался и говорил ровно и спокойно.
Десятеро купцов… что за угроза? Но Неизмир всё никак не мог успокоиться…
Бросил быстрый взгляд за тын – ольховые заросли не подступали к острым палям вплотную, вырубленные мало не на два перестрела. Но всё одно надо быть осторожнее, тем более, что и солнце уже клонится за зубчатую стену сплошного леса, а из распадков и урочищ ползут голубовато-туманные сумерки.
– Л-ладно… – протянул Неизмир задумчиво. – Встретим тех купцов.
Крупную рыбу ловят на живца. Так же, на живца, Всеславль гридень Несмеян поймал и новогородецкий дозор на Менской дороге, а после – и сам Нов Городец.
Дозорных было двое. Конные, в стегачах и коярах, в кожаных шеломах с чупрунами из конского хвоста на темени, с короткими копьями, лёгкими щитами, топориками и луками, они ожидали ряженый обоз на изгибе дороги у взлобка, с которого уже должен был быть виден и сам Нов Городец.
Старшой, молодой ещё вой, хоть уже и с матёрыми усами, оглядел обоз глубоко посажеными глазами и поднял руку:
– Стой! – и когда телеги остановились, прибавил. – Кто таковы?
Сблизились. Там, засадные, небось, уже и тетивы потянули, ловя на кончики стрел обозников – эвон и дозорные стараются стать так, чтоб не попасть меж опушкой ольховника и обозом – вестимо, там, в ольховнике, засада и есть.
Старшой разглядывал их с сомнением, и сомнения эти у Несмеяна были как на ладони – самый обычный купеческий обоз, которых по просторам Руси бродит невесть сколько. Купец мелкого пошиба, двое слуг, три стражника, шесть коней под седлом, да три гружёных телеги.
– Кто таковы? – властно переспросил старшой, подъезжая ближе.
– Купец я, – ответил независимо Витко, ряженый под купца – нарочно и бороду отрастил для того и шапку по самые уши натянул, чтоб чупрун войский не заметили. – Из Владимира, с Волыни. Ядреем кличут.
А вот это верно придумал, – мысленно похвалил Несмеян, косо поглядывая на дозорных. Назовись-ка настоящим-то назвищем – где это видано купца звали Витко? Витко ж войское имя! Раньше по то как-то и не подумали даже, а вот Витко-то сам сообразил, молодец…
А рука Виткова уже около самой ножевой рукояти на поясе лежит, и вои то видят… Пусть видят, – возразил сам себе Несмеян, – у них на лбу ведь не написано, КТО они таковы – то ли стража городовая новогородецкая, а то ли и вовсе тати шатучие…
– А в Городец к нам за какой нуждой? – не отставал старшой. Вот же назола! – со злостью подумал Несмеян, двигая коня чуть ближе.
– Ну за какой нуждой в Нов Городец ездят? – пожал плечами Витко-Ядрей. – С литвой торговать известно, с ятвягами.
– Да чем с ними торговать-то? – старшой усмехнулся. Видно, поверил, наконец. Расслабился.
– Ну как чем? – развёл руками "купец". – Янтарь у них торговать буду – здесь ведь самые янтарные места-то?
– И то верно, – кивнул, соглашаясь, старшой. – А везёшь чего?
– Зерно, да муку, – "Ядрей" бросил вопрошающий взгляд на Несмеяна. Тот чуть склонил голову и подъехал ещё ближе. – Этот товар у них в цене, у самих-то в болотах рожь даже плохо родит… на ячмене сидят на одном…
– А чего припозднился-то так? – городовой кметь спрашивал уже не взаболь, а просто от любопытства.
– Конь расковался, – нашёлся Витко и тут.
Старшой окончательно поверил и отворотился, махнул рукой, давая своим знамено. Не свезло тебе сегодня, вой, – с лёгким сожалением даже сказал про себя Несмеян, видя, как выходят из кустов ещё двое с тяжёлыми составными луками в руках. – Чересчур ты доверчив, пусть даже мы и были бы обычные купцы.
В кустах захрипел ворон – Всеславли кмети готовы были к делу, значит, дозорные вышли на дорогу все. Витко метнул руку к кистеню, новогородецкий старшой изумлёно округлил глаза – ведь успел уже поверить этим "купцам"! Рука его метнулась к чекану, но Несмеян опередил – кованый медный комок кистеня врезался старшому в висок, с хрустом ломая кость. Остальные трое дозорных пали тут же – один насмерть, а двоих других Всеславичи скрутили и связали. Князь не велел проливать слишком много крови.
С ржанием метнулись по полю кони, Несмеяновы вои ловили их за волочащиеся поводья.
Конь Несмеяна переступил через поверженного новогородецкого старшого, гридень придирчиво оглядел одежду – не попала ли хоть капля крови? Перевёл взгляд на связанных кметей, вздрогнул – один глядел такой ненавистью, что стало как-то не по себе.
– Сколько вас было? – спросил он внезапно.
– Пятеро, – ответил вой, прикусил язык, да только слово – не воробей.
– Где пятый? – вмиг похолодев, крикнул Всеславль гридень – весь замысел стремительно погибал, рушился куда-то в пропасть. – Говори, ну?!
Кметь смолчал. Ответил второй – он-то как раз глядел на Несмеяна спокойно:
– Мальчишка. Его старшой в город отослал, как вас завидел.
Гридень облегчённо вздохнул, а тот, ненавидящий, прохрипел своему товарищу:
– Паскуда! Татям!..
Несмеян двинул коня дальше, велев своим через плечо: "Прибрать!", и уже не слышал, как второй кметь ответил, а слышал бы – погордился:
– Это не тати, – помолчал и добавил. – Это Всеслава-князя гридень, я его знаю. Они не грабить идут.
– И что? – яростно возразил первый, но ответа уже не получил – Всеславичи заткнули обоим рты и поволокли.
Через несколько мгновений на дороге не осталось ни единого следа – только едва различимые в вечерних сумерках пятна крови в пыльном снегу. А убитых дозорных кмети Несмеяна оттащили в кусты и придавили валежником.
Подходя к воротам, Неизмир уже слышал громкий голос воротного стража – тот с кем-то препирался в проёме, а за обеими створками всё ещё отворённых ворот стояли вои и весело прислушивались – похоже, заезжий купец перечислял такие привычки и наклонности, о которых городовые вои и не слыхали.
Краем глаза тысяцкий успел заметить, что наверху ворот, на веже, всего один дозорный, над воротами на переходе никого нет, успел отметить про себя какую-то несообразность происходящего, но не успел понять – какую именно. Всё внезапно пришло в движение.
На кровле надвратного перехода возникла стремительная человеческая тень, что-то мелькнуло, и дозорный, хрипя, завалился назад. А тот, с кровли, уже сиганул через балясник внутрь вежи. Ругань в подворотни вдруг оборвалась, раздался всхлипывающий вскрик. Неизмир перешёл на бег, всё ещё не до конца понимая, ЧТО случилось, но уже ловя на бегу рукоять меча, когда из ворот, распахнутых на всю ширину, навстречь прянули с оружием в руках – тускло блестели в закатном солнце мечи, свистели, крутясь, кистени. Да какие же это купцы? – поразился Неизмир при виде мечей.
Но думать было некогда.
Нападавшие были бездоспешны, в лучшем случае – в коярах да стегачах, а воротная стража и сам Неизмир – в бронях.
С лязгом скрестилось, высекая искры, нагое железо, и тысяцкий Новгородка ещё раз убедился, что нападали никакие не купцы: носить меч могут только кмети да гридни, да и никогда купцу оружием ТАК не научиться владеть!
Сзади уже ревели рога, глухо бухало било, Неизмир слышал топот бегущих воев и кметей из собственной дружины. Он мельком подивился, на что же рассчитывали эти десятеро, хоть и добрых бойцов – город вдесятером всё одно не захватить. И тут же кто-то рассудительный внутри него возразил: а с чего ты, Неизмире, взял, что их всего десятеро? Только потому, что Прилук тебе так сказал?
И верно – в крепость уже вливались конные, окольчуженные кмети, лезли через тын, цепляясь за островерхие пали арканами. Беда, – понял Неизмир, отмахиваясь мечом от наседающих находников.
Терема оказались отрезаны от тысяцкого и его дружины в мгновение ока – кто-то умный направлял врагов. Неизмир понял, что к своему терему ему уже не пробиться, и даже семью не спасти, окинул взглядом площадь и ужаснулся быстрой гибели своих воев. Крепость было уже не удержать, остаться сейчас внутри было смерти подобно, надо было спасать тех, кого ещё можно, уходить через вторые ворота.
Криками тысяцкий собрал вокруг себя три десятка воев, ринул к Лесным воротам, обрастая людьми и теряя их в скоротечных схватках. Находники бросились было впереймы, но не сдержали – настолько смертоубийственным был порыв Неизмировых ратных. Огрызаясь оружием, отбрасывая врага короткими наскоками, новогородецкая городовая рать всё же прорвалась к воротам. Здесь пришлось выдержать новый суступ, самый отчаянный – пока отваливали в стороны тяжёлые створы. Словно ком снега, скатились с Красной горы, прорвались к дороге, успев попутно запалить за собой два стога – дали своим знать, тем, что в дозорах бродят опричь города.
Неизмир не отчаивался – врагов в городе немного, сотня едва наберётся с небольшим, и город для них чужой. А он сам, его вои и кмети, которых с полсотни уже сейчас есть, в Нове Городце – дома. К ночи соберётся ещё полусотня распущенная им в дозоры, и тысяцкий отвоюет город обратно.
С Неизмиром за город вырвалось не больше половины городовых воев, остальные ещё бились, но когда завидели, что тысяцкий ушёл, всё как-то само собой остановилось – новогородецкие кмети жались друг к другу, щетинясь в стороны стальными жалами копий и понимая, что если сейчас неведомые находники ринут разом – им не устоять.
Несмеян, уже в кольчуге и клёпаном стальном шеломе, подъехал ближе – в сумерках и мечущемся свете факелов были видны потные и грязные лица, настороженно глядящие глаза.
– Гой еси, господа новогородецкие! – сказал он негромко, перекинул ногу чрез высокую, выгнутую луку седла и спешился.
Вои нестройно, вразброд, отозвались.
– Не знаем тебя! – задорно крикнул кто-то из-за спин старших. Несмеян не спеша стянул с головы шелом.
И почти сразу же кто-то его узнал – верно, из бывавших в Полоцке, альбо в походе на половцев шесть лет тому.
– Несмеян!
– Всеславль гридень! – прошёлся по толпе шёпоток.
– Сдавались бы, господа кмети, – дружелюбно предложил гридень, покручивая ус.
– Чего ради? – хмуро спросил ближний воин, уже немолодой, отсвечивавший не первой сединой в короткой бороде и усах.
– А чего ради вам гибнуть-то? – спросил Несмеян. – Город ваш князь Всеслав Брячиславич под себя забирает, грабить не будут никого, на службе все остаетесь – в вечевые дела князю не мешаться же. Неуж мыслите, что под полоцким князем городу вашему будет хуже, чем под киевским? А, удальство кривское?
Толпа одобрительно загудела. Передний воин хмуро оборотился, огляделся посторонь, потом сплюнул.
– А если нет, тогда что?
Несмеян несколько мгновений разглядывал плевок – тот своротился в снегу чёрным пыльным шариком – потом сказал:
– А кто сдаваться не хочет, тем из города путь чист.
Каждый раз, отправляя сторожу за стены города, Неизмир давал воям наказ – будет знамено, что город враг взял – не ломиться дуром, а собраться всем на Каменной поляне, попутно вызнав о враге как можно больше. А знамено сейчас тысяцкий дал сам, запалив стога у дороги. Они там для того нарочно и стояли.
Каменная поляна, ккоторой вывел своё невеликое войство и Неизмир от Нова Городца всего верстах в десяти – небольшой пятачок бугристо-каменистой земли, тесно окружённый лесом и усеянный валунами-останцами. Плохое место, – говорят иногда новогородчане, хоть ничего нечистого за Каменной поляной до сих пор замечено не было. Однако же дыма без огня не бывает.
Темнело быстро. Как только луна скрылась в густеющих облаках, тысяцкий Нова Городца велел выступать к городу. Выброшенные вперёд конные дозоры пока что не подавали ни вести, ни навести, но и то было хорошо – молчат, стало быть, всё идёт как надо.
И всё же опоздал.
До Лесных ворот оставалось всего-то с полтора перестрела, когда тысяцкий остановил коня людей на самой опушке ольховых зарослей.
Город не спал. Ярким, высоким пламенем пылали факелы, освещая ворота и дорогу словно днём, гомонили у ворот находники, которые захватили Нов Городец. А на дороге…
У Неизмира захватило дух.
Разбрызгивая блики пластинами доспехов и рассыпая искры мелкозвенчатым кольчужным плетением, длинной змеёй растянувшись по дороге, к крепости подходила рать. Не меньше четырёх сотен конных, все при доспехах и с нагими клинками, готовые, если что, сразу же и в бой.
Стучали по изрядно уже оснеженной дороге подковы, звенело железо, слышались сдержанные голоса кметей. Лязгая доспехами шла конная дружина какого-то князя, ибо кмети все были русичами, уж это-то Неизмир понял враз. И тут же понял, КОМУ из князей могло прийти в голову взять Новгородок у великого князя.
А в следующий миг тысяцкий увидел и старинный кривский стяг – алое полотнище с белыми ломаными крестами у древка и Белым Волком Белополем – и едущего под ним на вороном – хоть бы шерстинка светлая! – коне рослого всадника. Алое корзно, начищенная до блеска кольчуга.
Всеслав Брячиславич.
Полоцкий князь, проклятый оборотень.
Изгой.
Неизмир сглотнул, согнав комок из горла вниз. Вот сейчас бы… Нет. Не сдюжить. У него сотня воев всего, вчерашних городских ремесленников, из них половина – пешие. А там – не меньше пяти сотен конных кметей, людей, которые сделали войну своей жизнью. Не дадут даже от опушки отойти, развернутся, стопчут конницей и поедут пировать в город.
Однако же, великому князю Изяславу Ярославичу доложить про то было надо, и Неизмир поворотился, отыскивая взглядом Прилука.
2. Белая Русь. Река Березина. Зима 1066 года, просинец
Горели вёски.
Горький и тошнотворный запах гари, особенно ясно слышный в морозном воздухе, полз длинными языками в лесах и распадках, разгонял сторожкое зверьё по берлогам и логовам. Дымы стояли столбами опричь всего стана великокняжьей рати, ополонившиеся кмети продавали угрюмых кривских мужиков, зарёванных баб и пугливо притихших детей рахдонитам тут же, прямо на стану. Вездесущие торговцы живым товаром раскинули шатры невдалеке от стана самого великого князя, день и ночь звенело серебро, и лились мёды и вина, невзирая на строжайшее прещение великого князя Изяслава Ярославича и главного походного воеводы черниговского князя Святослава.
Тут же распродавали по дешёвке награбленный в кривских вёсках скот.
Полона было много, купцы настоящей цены не давали – мало кто надеялся догнать всю эту ораву живьём хотя бы до Киева. Морозы стояли такие, что плевок замерзал на лету. Обогреться полону негде – путь рати Ярославичей распростёрся по кривской земле полосой выжженных деревень. Мало кто успел спрятаться в лесах. Да и не ждали кривичи такого от великого князя и его братьев.
Кмети же распродавали полон охотно, даже бранясь – куда его и девать-то…
На кривскую землю навалилась зима – от мороза трещали леса. Синими вечерами ложились на дороги и сугробы длинные тени, блестели в сумеречных чащах волчьи глаза, стыли в морозном воздухе снеговые шапки на разлапистых елях и обволочённые густым куржаком березняки и осинники.
Время вторжения было выбрано с умом – сразу после Корочуна, по-христиански же – после рождества. Города и вёски кривичей, охваченные колядовским весельем, не ждали прихода вражьей рати.
Три рати трёх братьев шли раздельно по всей ширине Березины, утаптывая снег конскими копытами, растекаясь неудержимым половодьем вдоль реки. Киевская рать Изяслава Ярославича с сыновьями – Святополком и особо обиженным полочанами Мстиславом – и смоленская рать Ярополка Изяславича. Черниговская рать Святослава Ярославича с сыновьями – Романом, Давыдом и Ольгом – и тьмутороканский полк Глеба Святославича. И переяславская рать Всеволода Ярославича с сыном – Владимиром Мономахом.
К концу коляд рать великого князя и его братьев достигла устья Свислочи, остановилась, растекаясь длинными густыми окольчуженными щупальцами, щетинясь сталью копий и мечей, поджигая вёски, зорили одиночные починки.
День ярости настал.
День гнева настал.
Сто лет копилась вражда меж Северной Русью и Южной. Восемьдесят лет копилась и тянулась ненависть меж христианами и язычниками, изредка прорываясь внезапными походами и одолениями на враги.
И вот – полыхнуло.
Владимир Всеволодич Мономах поморщился от доносящегося запаха гари – ишь, даже и сюда дотянет, в стан прямо.
Юный ростовский князь впервой видел войну в её неприглядном обличье. Русская рать зорила русское же княжество, обходясь с ним, словно с вражьей землёй – в Степи альбо где-нибудь на Угорщине, у ромеев ли. Мономаху претило то, что доводилось видеть ежедён – и вереницы понуро-угрюмых кривских мужиков и баб со связанными руками, набитые портами и узорочьем вьюки киевских, черниговских и переяславских кметей, маслено-довольные лица купцов-рахдонитов, сотнями скупающих у кметей живой товар.
Будут теперь эти мужики где-нибудь в Арране альбо Хузистане ковырять кетменём землю, а то в православной Империи ворочать весло на галерах базилевса, стяжая славу Святой Софии Константинопольской, альбо ломать камень где-нибудь в каменоломнях Феррарских для папы римского. И только немногим из них достанется судьба славная и горькая, если решит восточный покупатель крепкого да дерзкого парня сделать гулямом-воином. Но и им будут сниться ночами кривские корбы, сосняки и берёзовые перелески, да морозные лунные ночи с синими тенями на сугробах… Сначала каждую ночь, потом всё реже и реже… а потом и вовсе – никогда… Останется только тяжёлая тоска на сердце.
Мономах мотнул головой – не хотелось думать о тягостном. А как и не подумать, если вот оно, тягостное, само в очи лезет. И по четырнадцатой зиме тошно думать, что вот это и есть война, окоторой грезил до сих пор, слушая рассказы бывалых воев да песни и старины бахарей. Эта – а не подвиги Ильи Муравленина да Яня Кожемяки.
Владимир закусил губу. Невольно вспомнился ответ отца, когда Мономах несколько дней тому затеребил отца в тоске – а надо ли столь жестоко с кривской землёй?! Ведь свои же, русичи?!
И тогда отец, незнакомо сжав губы и сузив глаза, долго глядел на сына, а после негромко сказал:
– Ведаешь ли, сыне, про разгул язычества в земле кривской?
– Но… – попытался было возразить Мономах, – и в наших землях, и даже у дяди Изяслава…
– То – смерды, пусть их! – отверг Всеволод. – Бояре, гридни и князья – христиане, а со временем и к смердам то придёт! В Кривской земле иное – гридни и бояре от христианства отверглись, а и сам князь полоцкий не крещён вовсе!
Владимир молчал. Слушать отца было странно – одновременно было ясно, что отец прав, и хотелось хоть что-нибудь возразить.
– Откуда ведомо-то? – спросил он всё же.
– Верные люди рассказали, – хмуро ответил переяславский князь. – Языческие обряды сам справлял, святой Софии новогородской язык вырвал и ослепил – ни крестов, ни колоколов, ни паникадил! В Софии языческие требы жрали – жертвы на кострах жгли прямо в храме, и добро, если не человечьи!
– Пусть его наказывает господь! – возразил запальчиво Владимир. – Попадёт в пекло, туда ему и дорога!
Несколько мгновений Всеволод смотрел на сына с сочувствием и даже с сожалением.
– Не понял ты меня, сыне, – сказал он тихо. – Ну что же, поясню…
Он помолчал ещё, отыскивая нужные слова.
– Смерды – это, конечно, сила, – произнёс младший Ярославич с расстановкой. – Да только сила эта – мясо без костей. А кости – это вятшие. Это гридни, это бояре, это кмети… А голова всему – князь.
Мономах вскинул голову, начиная понимать.
– Лет тридцать тому в ляшских и мазовецких землях было восстание, – продолжал Всеволод всё так же тихо. – Язычники поднялись – против короля Казимира, против шляхты и можновладцев… против христианства. Головой – некий Маслав…
– Княжье имя, – задумчиво сказал сын.
– Вот именно, – усмехнулся отец. – Он княжьего рода и был… мазовецкий князь. К нему ещё поморяне примкнули, ятвяги, пруссы… И если бы не помощь немцев, угров и Руси… неведомо, удержался ли бы престол Пястов да и сама вера христианская в мазовецких и ляшских землях.
– Всеслав не имеет прав на великий стол! – запальчиво возразил Мономах, вмиг поняв недосказанное отцом.
– Сколь много значат эти наши придуманные права? – усмехнулся Всеволод. – Ты слыхал, я чаю, что нынешней осенью в земле англянской сотворилось?
Конечно, Владимир слышал.
– Король Эдуард Исповедник всё никак не мог разобраться, кому вослед него королём-то быть, – говорил Всеволод, невзирая на кивок сына. – И нормандскому герцогу Вильгельму королевский стол посулил, и Гаральд, зять наш, княжны Елизаветы муж, сестры моей – тот тоже права на королевский стол имел.
Владимир подавленно молчал.
– И что же? Только умер Исповедник, как знать саксонская королём мужа его сестры объявила, Гарольда. А после…
Мономах знал, ЧТО – после. После была война Гаральда с Гарольдом и битва при Стамфорд-Бридже, где погиб незадачливый урманский родственник, и вторжение нормандцев, и битва при Гастингсе…
– Так вот – там всё решило оружие. Победил Вильгельм – и стал королём! А победил бы Гарольд – и он бы королём остался! А победил бы наш зять Гаральд – королём стал бы он!
Мономах молчал.
– Понял теперь? – устало спросил Всеволод. – Всеслав-князь, готовый вождь для язычников, которых в наших землях – уйма! Они верят, что полоцкий оборотень – прямой потомок этого рогатого демона Велеса, рождённый от волшбы некой! И оборотень-то он, и чародей! И – родич наш, а то, что отец его на великом столе не был – то пустяком станет, если он до того стола великого доберётся.
– Да тут и многие христиане-двоеверы отвергнутся, – пробормотал Мономах, напуганный открывшейся перед ним бездной.
– Вот! – Всеволод поднял вверх палец в тонкой шагреневой перчатке, окинул грустным взглядом морозный лес. – В корень зришь! А уж с гриднями да боярами полоцкими… Потому Всеслав должен получить предметный урок! И кривская земля – тоже!
Мономах молчал. А Всеволод, остро глядя на сына из-под насупленных бровей – суженные глаза кололи не хуже стальных стрелочных насадок – продолжал:
– И не нами сказано – когда же введёт тебя господь, бог твой, в ту землю, с большими и хорошими городами, которые не ты строил, и с домами, наполненными всяким добром, которые ты не наполнял, с виноградниками и маслинами, которые ты не садил, и будешь есть и насыщаться – голос отца возвысился, почти гремел. – А в городах сих народов, которые господь, бог твой, даёт тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души!
Мономах опустил голову, не в силах вынести взгляда наполненных болью глаз отца – было видно, что и сам переяславский князь не очень верит в искренность своих слов, повторённых из Библии.
Больше Владимир об этом с отцом не говорил.
За стенами шатра гудел ветер, вздрагивало плотное и толстое полотно, уже кое-где провисшее от наметённого снега.
Изяслав Ярославич чуть поёжился, представляя себе, ЧТО сейчас творится снаружи. Метель разгулялась не на шутку, вои укрывались под попонами и плащами, грелись у шипящих и чадящих костров, ворчали сквозь зубы на князей, невесть для чего затеявших поход зимой да ещё в такие морозы да метели.
Великий князь подошёл к небольшому походному столику, плеснул в глубокую чашу подогретого вина. Покосился в угол – младший брат сидел, сгорбясь над какой-то берестяной книжицей, щуря глаза в тусклом свете лучин. Изяслав недовольно поморщился:
– Ослепнешь раньше времени, Всеволоде.
Но переяславский князь только недовольно повёл плечом – не мешай, мол.
– Вина хочешь? – спросил великий князь неожиданно.
Теперь младший оторвался от книги:
– Чего? – переспросил непонятливо.
– Вина, говорю, – Изяслав глотнул из каповой, оправленной в серебро чаши.
Всеволод только вздохнул и снова склонился над книгой.
Книгочей ты наш, – с неожиданным раздражением подумал великий князь и снова глотнул вина.
Откинулась полость шатра, пахнуло холодным и сырым воздухом, влетели хлопья снега, метнулись огоньки лучин, заплясали на ветру. Внутрь шатра легко и невесомо, почти бесшумно нырнуло огромное тело, и почти тут же полость закрылась вновь. Вошедший, не разгибаясь, глянул на братьев весёлым взглядом.
– Святославе, ну нельзя же так, – с едва заметным упрёком бросил Всеволод, прикрывая книгу локтем от шальных снежинок. – Светцы загасишь!
– А как можно?! – хохотнул черниговский князь, выпрямляясь во весь немалый рост и стряхивая снег с чупруна и длинных усов. Провёл ладонью по мокрой бритой голове – и под метелью ходил без шапки. Легко и стремительно шагнул к столику – вновь закачались огоньки на лучинах – глотнул вина прямо из ендовы. С удовольствием поёжился, огляделся, ища куда бы сесть. Осторожно – не сломать бы – примостился на складной походный столец, закинул ногу на ногу.
– Чего там, снаружи? – хмуро спросил Изяслав, косо поглядев на посудину с вином в руках среднего брата.
– А! – Святослав махнул свободной рукой, дотянулся до стола, сцапал с него пустую чашу, нацедил себе вина и поставил ендову обратно. – Несёт вовсю, света белого не видать. Сторожа в распадках прячется да меж деревьев, все в снегу. В такую непогодь подобраться к нам – раз плюнуть.
– Оставь, брате, – поморщился старший брат. – Всеславичи сейчас тоже сидят в тепле и хмельное пьют, чтоб не замёрзнуть… В Полоцке где-нибудь…
– Ну-ну, – неопределённо бросил черниговский князь, глядя на играющие в чаше багряные блики.
Пола шатра чуть приподнялась, внутрь просунулась голова в кожаном шеломе с чупруном из чёрного конского хвоста на темени. Из-под низкого козыря шелома глянули внимательные серые глаза, выбирая, к кому из князей обратиться первым.
Великий князь коротко кивнул в сторону Святослава. Кметь черниговский, так пусть перед своим князем и пляшет, – подумалось Изяславу с неожиданной неприязнью.
Вообще, в этом нелепом походе, как и войне с торками шесть лет тому, Святослав как-то незаметно оттеснил великого князя от управления ратью, невзирая на то, что сам привёл войска в полтора раза меньше.
– Княже, – негромко позвал дозорный. – Святослав Ярославич.
– Чего? – отозвался черниговский князь, не отрывая взгляда от огоньков в вине.
– Там боярин приехал…
– Чего? – удивился Святослав, подымая глаза. – Ты чего мелешь? Какой ещё боярин?
– Неизмир, – полость качнулась – кметь пожал плечами. – Тысяцкий Нова Городца, говорит.
– Чего?! – одновременно переспросили все трое князей. – Откуда он взялся?
Всеволод оторвался от книги, Изяслав вскочил на ноги. И только Святослав не шевельнулся, буравя своего кметя глазами.
– Да откуда ты взялся-то?! – удивлённый черниговский князь толкнул Неизмира в плечо. Новогородецкого тысяцкого он знал лично, ещё по тем временам, когда сам княжил на Волыни. Десяти лет ещё не минуло. – Я думал, тебя Всеслав полонил альбо убил.
– Какой там, – отмахнулся тысяцкий, принимая из рук Святослава чашу с вином. – Молод ещё Всеслав Брячиславич для такого. Хоть и ловок воевать… да…
– Да где же ты всё это время пропадал-то? – всё не мог опомниться Святослав Ярославич.
– А, – отмахнулся тысяцкий. – По лесным починкам скитался с дружиной.
– А велика ли дружина-то твоя? – спросил чуть насмешливо черниговский князь.
– Да с сотню кметей будет, – Неизмир горделиво подбоченился, словно бы и не заметив насмешки, и средний Ярославич умолк.
Огонь в очаге весело плясал, хитро подмигивал, щедро напаивая разымчивым теплом. И всё одно в шатре было холодно – трескучий мороз снаружи заставлял князей и гридней ёжиться и кутаться в тёплые опашни и охабни.
– А где сейчас Всеслав-то сам? – поднял голову Всеволод, до сих пор упорно глядевший в пол – в цветистый ковёр персидского дела. Любит брат Изяслав в роскоши жить… и воевать-то в роскоши норовит.
– Сторожа доносит, нет его в Полоцке, – качнул головой Святослав – длинный чупрун на темени тоже качнулся туда-сюда, пощекотал черниговскому князю ухо. – Где-то на Чёрной Руси будто бы он…
– В Нове Городце, что ли? – удивился Всеволод. – До сей поры-то?
– Стороже-то откуда такое ведомо? – чуть сморщился великий князь. – Небось отсюда что до Полоцка, что до Чёрной Руси – вёрст по триста напрямик через пущу, если не больше.
– Да, где-то около того, – усмехнулся черниговский князь. – От купцов ведомо – сам ведь знаешь, купцу и зима не в зиму и война не в войну…
– Как вот подойдёт лесами… скрытно… – поёжился Всеволод Ярославич. Глаза его смеялись, но говорил он взаболь, тем более у всех на памяти ещё был летний разгром Мстислава Изяславича на Черехе, когда полоцкий оборотень вырвал победу, вот так же подкравшись в непогоду. – Рать свою оборотит волками… да напрямик через пущу… звериными-то тропами… да волков себе в рать позовёт…
От слов переяславского князя повеяло какой-то древней жутью, бояре запереглядывались, смущённо ухмыляясь.
– Н-да, – обронил непонятно великий князь.
Святослав в досаде стукнул кулаком по колену.
– Надо сделать что-то такое, – задумчиво сказал Всеволод, – чтобы Всеслав проявил себя…
– И примерно наказать кривскую землю! – не сдержась, рыкнул Мстислав Изяславич. Не простил старший сын великого князя полочанам своего летнего разгрома и потери стола. И не простил уже никогда, как прояснело впоследствии…
