Текст книги "Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ)"
Автор книги: Виктор Некрас
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
1. Белая Русь. Окрестности озера Нарочь. Сбегова весь. Весна 1066 года, берёзозол
Девушка спала беспокойно, постоянно ворочаясь, стонала. Длинные русые волосы разметались по подушке, красивое лицо исказилось страхом и болью. Сквозь судорожно сжатые губы прорывались неразборчивые слова и вскрики.
– Нет! Не надо!
Девушке снился сон.
Вокруг неё снова был огонь. Стена пламени трещала, бросая багровые отблески, стреляла раскалёнными угольями.
Огненная завеса вдруг распахнулась, пропуская человека в чёрном плаще, высокого и мрачного, в глазах его горели багровые отблески пламени. Воин в чёрном протянул руку…
Краса вскрикнула и очнулась. Поняла с облегчением, что это всего лишь сон, потому что въяве было совсем иначе – сначала был воин в чёрном плаще, а после – огненная стена.
Утёрла холодный пот и снова провалилась в сон – на сей раз мирный. Снилось то, что было на самом деле, только давно… после ТОГО…
Краса почувствовала устремлённый на неё чей-то неотступный взгляд. И почти тут же догадалась, кто это так на неё глядит.
Боярин Крамарь.
Она открыла глаза и тоже ответила взглядом – почти ненавидящим. Молодой боярин вздрогнул и отворотился.
– Ты зачем меня спас? – голосом девушки можно было заморозить море.
– Чтобы ты жила, – почти не глядя в её сторону, он резал хлеб. Достал с холодка жбан с квасом.
– Я тебя про то просила? – голос Красы теплее не стал. – Я может, умереть хотела. Кому я теперь нужна такая?
– Ты ни в чём не виновата, – возразил Крамарь, понимая, однако, что говорит что-то не то. И Краса понимала.
– Я не про то! – крикнула она враждебно. – Девке опозоренной что за жизнь?!
– Иногда для того, чтобы жить, требуется намного больше мужества, чем для того, чтобы умереть, – боярин сам поразился тому, до чего глупо и напыщенно прозвучали его слова в сравнении с тем, что говорила эта девчонка, которой и тринадцать-то зим сравнялось только на масленицу. Но добавил. – Умереть я тебе не дам…
Краса в ответ только презрительно скривилась. И тут же зашипела сквозь зубы – видно, рана ещё болела.
– Я всё одно руки на себя наложу, не сейчас, так после, – процедила она.
– Грех это, – кротко бросил Крамарь, выкладывая на стол две печёные репины. – Смерти-то самому себе желать…
– Это тебе, христианину, – грех, – ожгла его Краса пронзительным взглядом. – А по мне, так первее всего для русича – честь! А заради неё и жизни не жаль.
Боярин коротко кивнул, слушая девушку и дивясь её неукротимой силе. Не возразил даже, когда она его христианином назвала. Хотя доля правды в её словах была – крещён Крамарь, ещё в детстве крещён. Нет, эта рук на себя накладывать не станет, разве что затяжелела от насильников. А так – она скорее сама их найдёт да головы поотрывает. И лесной нечисти на потраву бросит.
Рана у Красы была глубока, да и крови вытекло много, но боги попустят, так и совсем почти без шрама срастётся и красы её не испортит. Боярин едва заметно усмехнулся – не попортит красы у Красы.
– Садись лучше к столу, – позвал он, ничем не выказывая своих мыслей. – Поедим, что боги послали.
– Не стану, – люто отрезала Краса и отворотилась к стене, укрылась рядном с головой.
И снова проснулась, на сей раз окончательно. Поняла, что плачет, судорожно вздрагивая, уткнувшись лицом в мокрую подушку, сдавленно всхлипывая и чувствуя на спине между плеч чью-то чужую ладонь.
Вскинулась, ожидая снова увидеть сочувственное лицо Крамаря – нагрубить в ответ, оскорбить, что ли как-нибудь… чтобы отстал, наконец.
Наткнулась на испуганный взгляд Улыбы и вмиг остыла.
Крамаря не было.
Его не было давно, уже больше полугода – он воротился в Новгород. А сбегов плесковских князь Всеслав перепоручил полоцкому тысяцкому Бронибору Гюрятичу.
Тысяцкий же распорядился отвести им места для поселения на Нарочи, не особенно и далеко от самого стольного града, но и не рядом. И обоз отрядить с мукой, с мясом, с прочей снедью и с лопотью – всё из княжьих погребов. После такого приёма плесковские сбеги готовы были за полоцкого князя любому глотку заткнуть. Любому, кто стал бы про него порочные слухи распространять по Руси.
Красе хорошо помнился подслушанный разговор Крамаря с одним из своих кметей.
– Гм, – сказал великий боярин озадаченно. – Так-то полоцкий князь скоро осильнеет так, что никоторому иному князю на Руси его не одолеть. С постоянным-то притоком людей, с большими городами, с ремёслами, с закатной-то торговлей… им в лесах этих только хлеба не хватает… маловато хлеба даёт придвинская лесная крепь.
– И народ-то средь них… отчаянный… – подтвердил задумчиво кметь. Тут они заметили, что спасённая девушка прислушивается к их словам и смолкли.
Краса тогда так и не смогла понять, отчего боярину и кметю так не нравилось то, что осильнеет Всеслав Брячиславич – по её разумению, это могло произойти только к вящей славе родной веры… но ведь и сам боярин Крамарь приехал в Полоцк не просто так… а для того, чтобы именно сговориться с полоцким князем…
Ничего ты не понимаешь в хитросплетениях государских дел, – подумала она с отчаянием и выбросила надоедливые мысли из головы.
По горнице тянуло горьковатым запахом дыма – бабы топили печь. Огонь тускло осветил жило, которое хоть и выглядело бедновато, но было всё же надёжно.
Плесковские сбеги, собранные сразу с нескольких весей, жили в наскоро отрытых полуземлянках. Зимой Краса сильно опасалась, что к весне в полуземлянки подойдёт вода (не Росьская земля, не Киева, в кривских-то болотинах в таком жилье мало кто и живёт, если не сказать – не живёт вовсе), но молчала. В конце концов, для того, чтоб об этом думать, есть мужики… тем более, что жить всё одно больше негде.
Мужики были. Мало, но были. Денсятка полтора с восьми-то плесковских весей насобиралось. Старшим все молча признавали Славуту, которого и на родной Плесковщине знали многие не только в их округе.
Вода не подошла. На совесть постарались и свои мужики, и полоцкие кмети, которых присылал Бронибор Гюрятич на помощь сбегам – строить жильё. Новая весь так и называлась теперь – Сбегова. Сами сбеги сначала покривились, слыша такое назвище, да никуда не денешься – раз уж сбеги, так уж сбеги… никуда не денешься…
Улыба чуть коснулась её плеча.
Она улыбалась теперь гораздо реже, чем до того разора, хотя и отошла от печали быстрее, чем Краса.
– Что, Улыбушка? – девушка подняла голову. Вставать не хотелось. Все суставы и кости болели, словно она вчера ворочала каменья и не выспалась… Хотя спалось Красе и впрямь плохо.
Девчонка припала щекой к плечу старшей подруги. До разорения подругами они не были, хоть и водилась Улыба с младшим братом Красы, а вот теперь – на тебе.
– Краса…
– Чего? – бросила Краса чуть раздражённо – сегодня даже Улыбу видеть не хотелось.
– А я сегодня во сне Буса видела…
– И чего – живой? – почти равнодушно спросила Краса, потом вдруг вздрогнула, словно просыпаясь. – Постой… Буса?! Нашего, что ли?
– Ну да, – нетерпеливо ответила Улыба, чуть притопывая даже ногой.
– Расскажи, – попросила Краса, почти заворожённо глядя на девчонку.
В тумане что-то шевелилось, жило. Улыба пугливо покосилась и это что-то, словно только того и ждало, мгновенно стало ближе, с тонким шелестом выступило из тумана.
Человек.
А вернее, мальчишка, примерно её лет.
И почти тут же Улыба его узнала.
Бус.
Бус Белоголовый.
Одет Бус был совсем не так, каким привыкла его видеть Улыба раньше, ещё ДО разорения. Намного беднее, чем подобало бы сыну единственного корчмаря на дороге из Плескова и Новгорода в Полоцк, хотя и не сказать, что вовсе в обносках.
– Бус, – позвала она нерешительно.
Он не ответил. Казалось, он её не видел – глядел куда-то в сторону, словно чего-то ожидал.
– Бу-ус, – протянула она зовуще. – Белоголовый.
Мальчишка вздрогнул, словно очнувшись.
– Улыба?! – теперь и он её узнал.
– Ты живой? – спросила глупо.
Конечно, живой. В вырии так бедно одетых не бывает, в вырии все одеты богато.
– На самом деле я это только сейчас так подумала, а тогда, во сне, просто знала, – пояснила Улыба, и Краса согласно кивнула – во сне и не такое порой знаешь, чему после дивишься – откуда, мол, ведал? А ниоткуда – знал, и всё тут.
– Живой, живой, – почти весело ответил Бус. – Не убили меня. Ранили только, и всего-то.
– Ну и где ты сейчас? – выдохнула девчонка. Откуда-то из глубины души так и рвалось крикнуть – соскучилась по тебе.
Смолчала.
Даже во сне постеснялась.
Впрочем, она ещё не понимала, что это сон.
Он тоже не ответил. Сказал только:
– Увидимся ещё, Улыбушка, – так и сказал "Улыбушка", хоть и не звал её так никогда. – Верь.
– Когда?
Туман вдруг медленно зашевелился, начал сгущаться, окутывая и Буса, и Улыбу.
– Скоро, – сказал Бус, исчезая в тумане. – Скоро, Улыба, верь!..
И пропал.
– А непростой твой сон, – задумчиво сказала Краса, даже повеселев. Ещё бы не повеселеть – про брата узнала, что живой! Снам Краса, как и не только она одна, как и любой человек на Руси, верила.
К запаху дыма примешался запах свежей квашни – заводили тесто – и запахи трав и сушёных ягод. Тесто затевалось не простое, а праздничное… и с чего бы? – подумалось девушке.
– Пироги с чего? – она покосилась на Улыбу – уж девчонка-то знает. Эвон и почёлок вышитый нацепила, и поясок с кисточками шерстяными, и понёва праздничная, с вышивкой.
– Сегодня Летава придёт, – торжественно сообщила Улыба.
– Какая ещё Летава? – не поняла Краса. Она ощущала себя так, словно только что пробудилась от долгого сна. Ходила, говорила, ела, делала всю необходимую в роду девичью работу – и всё, как во сне. Ничего опричь не слыша и не видя.
– Ну Летава, ведунья здешняя, не слыхала, что ли? – удивлённо сказала девчонка.
– А!
Краса вспомнила!
На днях Славута и впрямь поминал какую-то ведунью, которая сильнее многих иных.
Про что же говорили-то, дай, Макоше, памяти?
Мужики часто ворчали, что живётся здесь трудно, невзирая даже и на данную им от князя Всеслава леготу, невзирая на помощь, оказанную полоцким тысяцким Бронибором. Славута увещевал изо всех сил – и про разорение прошлогоднее напомнил, и про продати боярские, и про то, что Крамарь-боярич, спасая их, кучу плесковских кметей побил…
Мужики упрямо бормотали своё, уставя взгляды в землю – про родные места, про могилы отцовы и дедовы, и прадедни…
Тогда и вспылил Славута, и сказал:
– Ладно, мужики. Если так вам хочется – я вам ведунью позову, пусть погадает! Может, хоть тогда поверите!
И вот эта ведунья должна была прийти сегодня.
Однако же вставать было нужно – и так Красе постоянно казалось, что глядят на неё косо. Возможно, так оно и было… а возможно ей казалось… Красе не хотелось вникать – очень надо. В конце концов, как сказал тот новогородский боярин – она не виновата. Но на душе всё равно было погано…
До сих пор.
Встать и заплести косу – из опалённых-то волос – было недолго. Волосы отрастали плохо, хотя уже прошло уже больше полугода, и по ним не особенно и видно было, что Краса побывала в пожаре.
– Краса…
– Чего? – спросила девушка, не оборачиваясь, и переплетая косу. – Чего ты ещё придумала.
– А давай, Летаву попросим, чтобы на Буса погадала – где он сейчас.
Опричь Красы и Улыбы никто средь плесковских Славутиных сбегов и не верил, что Бус жив. Да и кому надо-то? Неклюд-корчмарь в Славутиной веси был – чужак. Ни родич, ни родович… ни у кого из Славутиных и душа по нему не болела. А Краса и сама средь них чужачка – приютили из милости – и ладно! Покормят, пока в полный ум да память не войдёт да не оздоровеет, а после за кого-нибудь и замуж выдадут. Скорее всего, за кого-нибудь из своих, чтобы рабочие руки из рода не выпускать.
– Давай, – медленно сказала Краса, наконец оборотясь и встретясь глазами с Улыбой. – Давай, Улыбушка, спросим…
Летава оказалась довольно миловидной старухой – и Краса, и Улыба опасались увидеть сущую Ягу с торчащим изо рта клыком, сморщенную и косматую – нет! Морщин у неё и впрямь было вдосталь, а только и зубы все были на месте, и ничего страхолютого в ней не было. От старух Славутиного рода её только то и разнило, что на одежде не было никоторой родовой вышивки, да оберегов и наузов на одежде было намного больше, чем у иных других.
Летава сидела за столом в самой большой землянке и негромко разговаривала с войтом, изредка откусывая от пирога с клюквой и отпивая из деревянной чашки квас. Встретилась на миг глазами с Красой, и девушке вдруг показалось, что ведунья уже знает что-то о ней. Летава вдруг чуть шевельнула рукой, останавливая слова войта, и вгляделась в девушку.
– Спросить у меня чего хочешь, дева?
– Хочу, матушка, – одними губами сказала Краса.
– Зовут тебя как?
– Красой прозвали.
– И впрямь, Краса, – усмехнулась старуха неприветливо. – Чего же тебе, Краса, надобно-то от меня?
– Погадала бы, матушка?
– О чём? – усмехнулась Летава. – Я и так всему роду гадать буду…
– Чужачка она, приёмыш, – так же недружелюбно пояснил войт, сверля Красу взглядом. – Ни к чему – баловство одно на уме… не слушай, Летаво.
– С чего бы это? – сварливо бросила ведунья Славуте. – Чем она хуже рода твоего? Не бойся, дополнительной платы у тебя не возьму… зря, что ли за двенадцать вёрст ноги по грязи топтала? Это скорее твои мужики дурью маются, – Летава уже знала, за какой нуждой её позвали, и явно не одобряла. – Так чего тебе, дева? На суженого погадать?
Красе пошла пятнадцатая весна, и гадать на суженых была самая пора.
– Брат у меня погинул в прошлом году, – Краса сжала зубы – вот только на суженых ей гадать сейчас и не хватало. Не с её счастьем. – Я мнила – убили, а только сегодня во сне его видела, – не стала Краса говорить, что во сне Буса видела не она, а Улыба – не хватало ещё, чтобы войт, и так пышущий злом, отыгрался на дочке. – И вроде как жив он. Не погадаешь ли, матушка?
– Погадаю, красавица, погадаю. Вот только сначала мужикам погадаю, а после – тебе. Жди.
Гадание мужиков закончилось быстро – никого из женского племени на неё не пустили, опричь Летавы. Да Красе не больно-то и хотелось знать, чего там мужики делали. Судя же по тому, что Славута после того гадания довольно потирал руки, а остальные мужики сумрачно молчали, Летава и Славутиным, и иным сбеегам отсоветовала ворочаться на Плесковщину.
Да и то сказать – куда ворочаться-то? Под мечи да плети? И впрямь вожжа под хвост попала мужикам, верно ведунья говорила, дурь в голове.
– Есть у тебя чего-нибудь от брата? – Летава глядела цепко, не отрываясь. – Из одежды чего-нибудь альбо ещё что?
– Волосы его есть, – прошептала девушка несмело. Сейчас её затея отчего-то стала казаться ей самой вздорной и опасной.
– Ещё лучше, – проворчала ведунья. – Откуда?
– Нас ещё в детстве отец для чего-то заставил. У меня его волосы есть, – Краса стащила через голову кожаный гайтан, на котором под оберегом таилось волосяное колечко, – а у него – мои.
– Умно, – сказала Летава, цепко выхватывая колечко из рук Красы. Встретилась с ней глазами и усмехнулась. – Да ты не бойся, дева, порчи я на твоего брата не наведу. Ни к чему мне это, корысти в том вовсе даже никакой.
Вспыхнули волосы, корчась в огоньке светца, противно запахло палёным рогом. Пепел ведунья бросила в широкую деревянную чашку с водой, помешала ложкой, вглядываясь в глубину чашки, забормотала:
– Встану я, Летава, благословясь, и пойду из избы в двери, а из дверей в вороты, в чистое поле под восток, под восточную сторону, на море, на океан, на остров Буян, там на острове Буяне на море-океане, лежит колода дубовая, а на той колоде сидит Страх-Рах. Я тому Страху-Раху покорюсь, да попрошу – создай мне, Страх-Рах, семь братьев, семь ветров буйных, семь вихорей: ветер полуденный, ветер полуночный, ветер суходушный. Подите вы, семь ветров буйных, во чисто поле, сыщите добра молодца Буса Неклюдовича, да мне про него расскажите, тоску девы утолите! Гляди, дева!
В тускло блестящей от светца воде – в землянке было полутемно, только в приотворённую дверь заглядывало краем солнце – вдруг что-то прояснилось, видно было какое-то движение. Красе вдруг показалось, что она видит Буса – брат лежал на лавке, укрывшись рядном и привалясь к рубленой стене. Спал.
Дрогнуло, и исчезло.
– Видела? – цепко спросила Летава.
– Видела, – прошептала девушка.
– И я – видела, – дочка войта стояла за спиной Красы, неслышно подошла, пока Летава шептала заговор. – Стало быть, жив он, бабушка?
– Жив, конечно, раз вода его показала. От воды, девоньки на Этом свете никогда и никуда не спрячешься, как ни старайся. Ну а раз видели вы его, стало быть, есть он где-нибудь. Глядишь, и встренётесь.
Господине Велес, сделай! – взмолилась про себя Краса, сжимая в руке оберег. – Сделай, ты, Исток Дорог, тот, кто всякому в пути помощник!
И изо всех сил поверила, что эта встреча – сбудется.
2. Росьская земля. Киев. Весна 1066 года, берёзозол
Киев просыпался.
Протяжно мычали коровы в стаях боярского двора, заливисто кричали петухи, перекликаясь и прислушиваясь к ответам из соседних дворов. Перекличка скатилась с Горы на Подол, перекинулась в Днешнеград и Язину.
Белоголовый лежал, не открывая глаз – тянул время, чтобы отдохнуть хоть лишний час, хоть миг. В холопьей жизни радостей немного, и сон – главная из них. Сейчас вот ключник проснётся, завопит, подымая его и иных холопов. Нельзя сказать, чтобы старый Судила был зол – с чего бы? Такой же холоп, как и все остальные… Но должность обязывает орать и приказывать. А работ в боярском хозяйстве не счесть. И для холопа, и для ключника, и для закупов с рядовичами.
Белоголовый прерывисто вздохнул в полусне.
И как всегда в такие мгновения, вспомнилось осеннее разорение веси от плесковского боярича и то, как он, Бус Белоголовый, стал холопом.
Белоголовый очнулся только на рассвете. Отрыл глаза и застонал – от каждого, даже самого маленького движения всё тело схватывала боль. Закусив губу, мальчишка ощупью нашёл рану. Стрела с узким бронебойным наконечником ударила в подмышечную впадину, разорвала и кожу, и мясо и прошла насквозь.
Всхлипнув, Белоголовый потянул из ножен короткий нож, перерезал окровавленное древко и, скрежеща зубами и ругаясь, потянул стрелу из раны. Вытащил и повалился навзничь, от невероятного облегчения мало вновь не обеспамятев. Перед глазами всё поплыло, в голове и по всему телу появилась странная лёгкость. Он словно плыл над землёй, отрываясь от неё и взлетая неведомо в какие дали, затянутые синеватой дымкой. Разворачивались иные земли, поросшие густыми лесами, вздымались высокие горы, на каменистых уступах и осыпях которых змеились узкие дороги, широким ковром стелилась степь, морщилось и ходило хмурыми волнами незнакомое море с торчащими каменными клыками у песчаных берегов…
Белоголовый вздрогнул и открыл глаза. Ему вдруг стало не по себе – душа мало не отлетела в вырий сама, оставив на земле тело на потраву волкам да воронью.
Скрипя зубами, Белоголовый сел – голова опять закружилась. Разом вспомнилось ВСЁ, и Белоголовый заплакал…
В ночи печально и тягуче веяло гарью – несло терпким дымом уже угасшего пожарища, тянуло жаром ещё рдеющих угольев. Скулил где-то меж угольями осиротелый домовой да выл у опушки испуганный случайно уцелевший пёс.
Сквозь сон Бус слышал, как заскрипел лежак под ключником. Старческий кашель прорезал тишину и Белоголовый старательно зажмурил глаза.
Я сплю! Сплю-ю-ю…
Меня вообще здесь нет…
Белоголовый дошёл до опушки и устало упал на колени – теперь можно было и отдохнуть. Над чапыжником ясно виднелись островерхие кровли, слышался прерывисто-ленивый лай псов. Мальчишка привалился спиной к коряво-шершавой коре старого дерева и прикрыл глаза. Лесной великан ласково склонился ветвями над маленьким человеком, словно стремясь его от кого-то укрыть.
А и было от кого укрывать – для него, Буса, сейчас не поймёшь, кто свой, а кто чужой. Корчму и весь разорили плесковичи, а старшим был сын боярина – своего боярина! – кметь, которого все всегда считали добрым и весёлым. В Лужках, должно быть, посчитали, что из Неклюдовой корчмы и живых-то никого не осталось. А самого Буса просто не нашли. И немудрено. Да и из самих-то Лужков жив ли кто, – вдруг подумалось Белоголовому.
Потому и подался раненый и битый жизнью парнишка на полдень, к дальней родне, про которую слышал едва краем уха – где-то около Руссы, в Выселках жила у него дальняя родня. А одному в лесах мыкаться – последнее дело. Пропасть он бы не пропал – не таков был. И с голоду бы не помер, и от зверья отбился бы, а то и от человека лихого, татя шатучего. Да только негоже человеку одному жить. Тем более – мальчишке.
Почти засыпая, Славутич успел подумать – а всё же, что там за кровли над кустами – неуж всё-таки добрался до Выселок? Но заснуть не пришлось. Сквозь наваливающуюся дрёму настороженный слух Буса всё же уловил лёгкие, почти неслышные шаги. Не человечьи, нет.
Человек несведущий, какой-нибудь горожанин, немедленно сел бы, а то и вскочил, начал бы озираться. Бус же даже не пошевелился – только слушать стал внимательнее втрое, да медленно-медленно открыл глаза.
Мимо, совсем рядом, бесшумно кралась по лесной дорожке большая лисица. Сторожко косилась на лежащего мальчишку, но не убегала. Просто шла по своим делам. Небось курей красть в деревню, – подумал Белоголовый, веселея. Хорош же он, однако, что его уже даже и зверьё не боится – должно быть, за то время, пока по лесам мыкается, человечьего духа в нём совсем мало осталось.
Бус чуть улыбнулся, жалея, что придётся прервать рыжей хищнице охоту, звонко щёлкнул пальцами и шевельнулся. Лису как ветром сдуло, не углядел, куда и девалась. И верно охотники говорят, что у зверья в лесу сто дорог.
Весь была немаленькой – почти три десятка дворов. Однако и в такой любой новый человек сразу на виду. И потому Бусу сразу не понравился мальчишка лет пяти-шести, который крутился чего-то у околицы и проводил чужака настороженным взглядом. Даже захотелось остановиться и поворотить обратно. Но тут Белоголового уже взяло зло, и он, куснув губу, зашагал к крайним домам. И уже подходя ближе, понял, что обманулся – не три десятка дворов, а все полсотни.
Зато вот предчувствия его не обманули – Буса встретили уже за пятым домом. Трое высоких – лет по тринадцать, а то и пятнадцать – мальчишек. И тот, с околицы, – сзади всех. И когда успел только, – мельком подивился про себя Белоголовый, – небось по репищам скакал.
Они остановились так, чтобы чужаку нельзя было их обойти. А во дворах уже заливались лаем собаки – тоже почуяли чужака. Бусу стало не по себе – больно уж неприветливо глядели деревенские. Плохо дело, – подумал он, низя глаза.
– Гой еси, – сказал он, остановясь.
– И ты не хворай, – холодно бросил передний. – Кто таков?
– А ты кто таков, чтоб я тебе отчёт давал? – огрызнулся Белоголовый. Его страх вдруг прошёл, осталась только весёлая злость.
– Грубит! – весело воскликнул мальчишка с околицы. Он так и рвался вперёд, и Бус недобро усмехнулся – ТАК драться он тоже умел. Сначала маленький нарывается, а потом ввязываются остальные – вроде как заступиться.
– Что это за деревня? – вдруг спросил он миролюбиво.
– Сам ты деревня! – не дал себя сбить с толку младший. – Это не деревня, а весь!
– Много о себе мнишь, – бросил в ответ Бус и заверил. – Деревня.
Этого ребята не снесли и ринули к нему все разом.
Тут Буса, замученного скитаниями по лесу, окончательно взяла злость. Он метнулся навстречь, и сошёлся вплоть с передним, с самым старшим и сильным. Тот явно не ожидал от чужака такой прыти. Белоголовый проскочил у него под рукой и сильно ударил в подбородок – весь в стремительном движении. Парня снесло с ног и крепко приложило оземь. Бус же проскочил сквозь деревенских и остановился, готовый к дальнейшей драке.
– Ну? – злобно спросил он. – Трое на одного, что ли?
Они оскорблённо взвыли, но отступили. По одному было страшно, а всем вместе – стыдно. Остыли. Вожак хрипел, ворочаясь на траве, с усилием прогоняя воздух в горло. Бус коротко усмехнулся – вспомнил, как его самого впервой вот так приложили, и как он тоже силился вдохнуть.
– Это что здесь ещё? – вдруг грозно грянул за спиной голос. Деревенские испуганно дёрнулись, но тут же остановились, и на их лицах возникло торжество – сейчас этому пришлому нагорит по первое число. Бус – терять было уже нечего – спокойно оборотился.
Поглядеть было на что – мало не сажень росту, да и мяса на плечах нарощено изрядно, не на животе. Русая голова стрижена в кружок и повязана тонким ремешком. По прожжённой во многих местах искрами рубахе и кожаному переднику Белоголовый вмиг угадал в мужике коваля. И не только – его противники вмиг как-то притихли. Похоже, что коваль был ещё и кем-то вроде войта. А то и самим войтом.
Сбитый с ног Бусом парнишка привстал, бросил взгляд на коваля и смутился.
– Отче…
А ещё коваль был отцом тому, кого разозлённый Белоголовый мало не искалечил.
– И что же ты ищешь? – искоса глянул на Буса коваль. Он уже знал почти всё.
Белоголовый прожевал хлеб, бросил по сторонам настороженный взгляд – невзирая на то, что коваль привёл его к себе домой, мальчишке всё ещё казалось, что сейчас его погонят прочь.
– Родных ищу, – он пожал плечами и уцапал с блюда ещё одну печёную репину.
– Здесь? – удивился коваль. Кивнул кому-то за спиной Буса, Белоголовый оборотился, но успел увидеть только, как мелькнула в дверном проёме рубаха его недавнего противника и хлопнула дверь.
– Ну… – мальчишка пожал плечами. – Мне в Выселки надо.
Коваль чуть приподнял бровь, и Бус нехотя пояснил:
– Это недалеко от Руссы. Я и дороги-то толком не знаю, блукаю уже с седмицу, а то и больше.
– И здоров же ты врать, парень… – коваль покачал головой. По-доброму сказал, но Бус мгновенно вскипел.
– Да вот!.. – он бросил взгляд на тябло и замер – оттуда глядели скорбные лики христианских икон. Впрочем, меж ними виднелись и резные столбики чуров. Хозяин кланялся разом и Христу и своим богам. Такое, впрочем, не было на Руси редкостью…
– Ну-ну… – у коваля едва заметно дрогнул уголок рта, словно он хотел засмеяться и сдержался. – А кто у тебя там, в Выселках-то?
– Там двоюродник отцов живёт, – ответил Бус. – Мироном звать. Тоже коваль…
Он вдруг умолк и уставился на хозяина. А тому было уже не до смеха.
– А отца твоего… как зовут… звали? – взгляд коваля заострился, в нём протаяло что-то непонятное. – Уж не Славутой ли?
– Ага, – сглотнул Белоголовый и поглядел на коваля совсем уж отчаянно.
– Ну да, – кивнул хозяин. – Я и есть коваль Мирон, брат Славуты. А вон там, за лесом – Русса.
Бус даже задохнулся, а Мирон вдруг уцепился взглядом за что-то за его спиной.
– Подойди.
Белоголовый оборотился.
Сын коваля подошёл, угрюмо склонив голову. Он же только что на улицу выскакивал, – недоумённо подумал Бус, поспешно сглатывая.
– За тиуном послал?
– Ага, – кивнул мальчишка потерянно.
– Рановато решили, – усмехнулся хозяин. – Ну да ничего, придумаем что-нибудь. А тебе наука – в другой раз будете умнее, – хмыкнул хозяин. – И что за… – он помедлил, словно пытался отыскать слова, – нападать втроём на одного! Даже вчетвером!
Он несколько мгновений разглядывал сына, потом криво усмехнулся:
– А с ним помирись, – коваль кивнул на Буса. – Он теперь у нас жить будет.
Судила всё-таки проснулся – сел на скрипучей лавке и нашаривал ногами лапти. Сейчас встанет, поплетётся на двор, до задка. И только после – заорёт.
Времени чтобы подремать, осталось мало.
Но оно ещё было.
Тиун глядел на Буса неприветливо и недоверчиво, словно говоря – я тебя, парень, насквозь вижу. Белоголовому было не по себе, но он старался не показать своего страха.
– Сыновец твой, говоришь? – спросил он у коваля, не отрывая взгляда от Буса. – Ну-ну… откуда такой?
Теперь он спрашивал уже у самого Белоголового. И надо было отвечать.
– С Плесковщины.
– Не ближний свет, – поджал губы тиун. – А дома чего не сиделось?
Правду отвечать было нельзя.
– А там жрать нечего – Всеславичи летом всё пограбили, – вмиг сочинил Бус. – Вот отец меня сюда и отослал на время. Может говорит, хоть ремеслу научишься.
Мирон одобрительно и едва заметно кивнул – молодец, мол.
– Ну-ну, – снова хмыкнул тиун.
Поверил.
Великое дело – родня.
Тяжело приблудному в чужой деревне. Община, вестимо, пропасть не даст. Только мальчишку постарается побыстрее пристроить к какому-нибудь делу, хоть и не по силам, а девчонку, только она войдёт в нужный возраст – побыстрее выдаст замуж. Чтоб не кормить задаром. Конечно, Белоголовый и в чужой, и у себя в веси без дела сидеть бы не стал, но в Выселках его и вовсе приняли, как родного. А с сыном Мирона, Корцом, с тем, которого при знакомстве Бус сбил с ног, он подружился за каких-то два дня. После новой драки, – понятно, один на один – навесили друг другу по доброму синяку и успокоились. Пропадали вместе и на рыбалке, и в ночном. А вот со старшей его сестрой, Смеяной, как-то не особенно сошлись. Нет, никаких там ссор альбо чего такого – просто она целыми днями пропадала в боярском дому за лесом, а домой приходила только ночевать. Жена Мирона, Любава ворчала сквозь зубы, поминая, в основном, богопротивных христиан, но Смеяне всё было нипочём.
– Чего она там потеряла? – спросил как-то Бус у Корца. – Жених у неё там, что ли?
Мальчишки сидели на берегу речки под нежарким осенним солнцем. Зелёная стрекоза – редкость невероятная в руян-то месяц! – с огромными фиолетовыми глазами села на плечо Буса.
– Не спугни, – Корец медленно потянулся рукой к стрекозе, но она не поверила в его доброту и улетела. Мальчишка досадливо махнул рукой ей вслед и только тогда ответил, морщась, как от кислого. – А она там в боярском дому в прислуге… какой ещё жених? Не с нашим счастьем…
Корец говорил, словно взрослый. Да небось, со взрослых слов и повторял. Он встал и нехотя пошёл к телеге – ребята только что нагрузили полный воз сена и присели отдохнуть – богатые нынче были сенокосы в Выселках.
– Вон как, – подавленно протянул Белоголовый.
– Ага… – кивнул Корец. – Мы же закупы боярские. Отец хоть и коваль добрый, а всё одно почему-то постоянно у боярина в долгах… вот и работаем на него.
Они уже подошли к возу, пиная босыми ногами придорожные лопухи. Корец затянул подпругу, ребята вскарабкались на воз, помогая друг другу, и конь тронулся, не дожидаясь понуканий.
А ведь и я теперь получаюсь закуп, – мрачно подумал Бус.
– Дела, – протянул Белоголовый тоже совсем по-взрослому, когда Корец умолк.
Мрачные предчувствия Буса сбылись совсем скоро – как только опустели поля и репища, репа и капуста улеглись в погреба.
Войт и тиун нагрянули на подворье Мирона разом, и Белоголовый сразу же почуял что-то неладное. Неслышно прокрался со двора в сени и затаился под дверью, слушая.
