Текст книги "Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ)"

Автор книги: Виктор Некрас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Эпилог встаёт заря угрюмая

1. Белая Русь. Лепель. Лето 1067 года, червень

В вершинах сосен гудел ветер. Несмеян покосился вверх, – оттуда изредка сыпалась хвоя. Сосняк высился по верху глинистого увала, поросшего по краю густым чапыжником. За этим чапыжником Несмеян и спрятал в засаде своё невеликое войско. Место для засады – удобнее не придумаешь: прекрасно видно всё вдоль дороги в обе стороны версты на две.

Солнце зависло в самой высшей точке неба, проливая на землю потоки бесцветного огня.

Несмеян безотрывно глядел на дорогу – по ней вчера и проехала семья Всеслава Брячиславича. По ней, верно, сегодня пойдёт и погоня – два десятка Мстиславлих кметей преследовали беглецов неотступно. Но теперь он их не пропустит. Бойцы его маленького войска затаились неподалёку.

В лесу было тихо. Где-то звенели птичьи голоса. Это хорошо, – подумал Несмеян. – Засаду выдаёт птичий гомон альбо птичье молчание. А тут тихонько звенят – не выдадут.

Несмеян ласково прижался щекой к шелковистым листьям костяники, поймал губами невесомую ягодку, сорвал, раздавил зубами и закрыл глаза. На краткий миг ему вдруг стало легко-легко. В лесной тишине солнце ласково и тепло гладило его по закрытым векам. Несмеян на мгновение совершенно забыл обо всём – о войне, о пленённом князе, об оружии… обо всём!

Прямо над головой зацвиркала какая-то птаха, – Несмеян не шевелясь, улыбнулся, тихонько открыл глаза, но увидеть пичугу не успел – она вдруг резко вспорхнула и исчезла. Ощущение покоя сгинуло.

Рядом зашевелилось. Несмеян покосился в ту сторону, не меняя позы и почти не двигаясь. Кто-то подползал. Витко?

Нет. Витко в плену у великого князя, если жив ещё. Могли и отвести к ближнему оврагу, да и смахнуть голову к упырячьей матери. Подползал Мальга, беглый херсонесский акрит.

После побега из стана великого князя Несмеян едва успел догнать уходящую Всеславлю дружину. Он не винил ни Бреня, ни Славяту – Всеславу Брячиславичу они уже ничем помочь не могли – а вот дружину спасти было надо!

– Ушёл?! – только и бросил ему воевода Брень.

– Сумел! – так же коротко ответил гридень.

– Что князь?

– Схватили князя, – поник Несмеян головой. – И княжичей тоже схватили. И Витко, побратима моего… а остальных – всех порубили.

Брень глянул на него хмуро, но ничего не сказал, хотя мог бы – а ты, мол, чего сбежал тогда? Смолчал. Для князя сейчас лишний друг на воле лучше, чем ещё один погибший за него кметь.

– Я рать уведу в леса, – сказал Брень хмуро. – Биться сейчас нельзя – князя погубить можем. А ты бери с собой кметей и лети в Витебск, там сейчас княгиня с младшими княжичами. Спрячь их, где хочешь спрячь! Они не должны попасть в руки Ярославичей.

– Рать великого князя будет в Витебске самое большее через седмицу, – задумчиво сказал Несмеян. – Успею.

С собой Несмеян взял только шестерых – больше и не требовалось. Сколько воев с собой ни возьми, Мстиславлю рать с ними всё одно не остановить, а эти шестеро ведомы ему как собственные пальцы. Все, кроме одного.

Добрыня Кривой. Любой, слыша это имя, невольно ожидал увидеть старинного витязя, ан нет. Добрыня родился хилым и больным, родители его и назвали так, чтоб рос сильным да здоровым. В сильные да здоровые увы, Добрыня не вышел, но в войском доме стал сильным и жилистым, хоть и остался всё таким же низкорослым и худым. Кривым его прозвали, когда на охоте ему вырвал левый глаз медведь, и жутковатая рана навек скрылась под чёрной повязкой. На окружающих Добрыня глядел единственным глазом холодно и равнодушно, двигался медленно, говорил скупо. С первого взгляда можно было его и тупоумным посчитать. Ан нет – в бою удержу ему не было.

Щербина. А вот этот – истинно старинный витязь – гора мяса, перевитая тугими жилами. Но вечно мрачен и неспроста. Был когда-то Щербина весел и улыбчив – когда жил в большом лесном погосте в словенской земле. А вернулся раз с охоты – поседел в двадцать пять лет. Погост сожгли каратели-христиане, охотники за остатками древней веры. Тогда и пропал смех у Щербины.

Горяй и Пластей – братья-близнецы. Оба молоды – едва на год старше Несмеянова старшего, оба веселы, оба зубоскалы и отчаюги, ловкие и мастеровитые, и прекрасные бойцы. Одинаковые во всём, высокие и светло-русые, только у Горяя глаза серые, а у Пластея – голубые. В деле ни тот ни другой ещё толком не бывали – не поспели к Немиге – вот и доучатся тому, чего в войском доме постичь не успели, – подумал невольно Несмеян. Они и сейчас стараются казаться спокойными и солидными, да только на губах у обоих одновременно то и дело возникает улыбка на все тридцать два.

Радим. Такой же молодняк, как и близнецы, только чёрен, как грач. Этот молчун, изо всех сил старается казаться бывалым воином. Ан нет – то и дело ему за это влетает от истинных бывалых, таких, как Добрыня, к примеру.

И – Мальга, которого, невзирая на год его службы у Всеслава Брячиславича, Несмеян всё ещё знал плохо.

– Ну? – почти беззвучно спросил Несмеян. – Чего надо, двенадцать упырей?

– Брось ты, – прошипел Мальга весело. – Всё одно никого пока не видно…

– Когда они появятся, будет поздно отползать на своё место.

– Ой уж, – насмешливо сказал беглый акрит уже громче – почти вполголоса. – Может, я отсюда лучше выстрелю? Откуда ты знаешь?

Несмеян мысленно плюнул.

– Я не впервой в бою… – процедил Мальга.

Тут возразить было нечего – и вправду не впервой.

Княгиня Ольга Глебовна весть о пленении мужа и старших сыновей встретила достойно – без плача, излишних криков и заламывания рук. Только глянула огромными глазами в огромных тенях на бледном, как-то сразу запавшем лице. И прошептала что-то бескровно-бледными губами.

Несмеяну вдруг показалось, что она знала заранее о чём-то подобном.

– И что же теперь ты можешь сказать, гридень Несмеян Нечаевич?

Несмеяна враз будто в ледяную воду окунули – понял, ЧТО хотела сказать княгиня. Но стыда Несмеян не чувствовал – верил, что князь не осуждает своего ближнего гридня за бегство.

– От Орши сюда идёт рать великого князя, а головой там – Мстислав Изяславич. Надо уходить.

– Куда? В Полоцк? – княгиня смотрела с надеждой.

– Нет, – помотал головой Несмеян. – Полоцка воеводе Бронибору не удержать.

– Почему это?

– Мыслишь ли ты, княгиня, что полочане не сдадутся, если им к воротам связанного князя приведут альбо кого из княжичей с ножом у горла?

Вот теперь ей стало страшно взаболь, хоть она и старалась того не показать – не к лицу бояться женщине из древнего волховьего рода.

– Потому и Брень-воевода рать увёл, чтоб к Ярославичам в руки не попала. Потому и нам бежать надо сейчас.

– А если найдут… – у Ольги не хватало слов – видно, въяве представила, как и ей – ей, жене и матери! – вот так же приведут Всеслава альбо Рогволода…

– Пусть сперва найдут! – гордо и дерзко бросил Несмеян, вскидывая голову. Так, что даже княгиня ободрилась: и впрямь – в кривской-то дебри.

После того всё завертелось стремительно и неудержимо – суматошные сборы, плач мамок и нянек, суровое лицо Глеба Всеславича с прыгающими губами, которые он безуспешно пытался сжать, чтобы придать своему лицу твёрдость, бешеная скачка через леса в сторону Мяделя.

– Да ты хоть скажи, куда мы едем-то? – в отчаянии спросила княгиня на одном из коротких привалов, когда со стонами пыталась разогнуть занемелую спину. Несмеян следил за ней с лёгкой беззлобной усмешкой – отвыкла княгиня от простой жизни за двадцать-то лет.

– К Мяделю скачем, – ответил Несмеян, когда вопросительная складка на лбу княгини уже начала перерастать в гневную морщину. – Там спрятаться хорошо можно… там войский дом на Нарочи в лесах…

Спрятать княгиню и княжичей гридень рассчитывал в Моховой Бороде, в усадьбе своего покойного тестя, туда, где сейчас опять жила его жена с младшим сыном, и куда прибились сбеги из Менска.

Жарко.

Несмеян невольно представил, что сейчас творится в Степи – доводилось видеть, когда торков зорить ходили с великим князем и его братьями – и покрутил головой. Там сейчас такое!… Хорошо хоть, они – в лесу. В тени сидеть даже на макушке лета хорошо. От болот влагой тянет.

– Мальга, – позвал негромко.

– Чего?

– Ты в Степи бывал?

– Бывал, – ответил кметь односложно.

– Вот и я… бывал, – пробормотал гридень, в который раз уже ощупывая дорогу глазами. Глупо спросил – а то не знал, что дружина Ростиславля целый год в Диком Поле да Ясских горах хороборствовала.

Тянуло на пустую болтовню.

– Да нет, – понял Мальга. – Я же в дружине недавно… даже Ростислава Владимирича уже не застал.

– Как это? – не понял Несмеян. Мальга рассказал.

– Вон что, – потянул гридень, когда бывший акрит смолк.

– До сих пор себе простить не могу, – пробормотал Мальга.

– Чего? – переспросил Несмеян. – Что ты мог сделать?

– Да знаю, что ничего, – отмахнулся Мальга, – а только всё одно – грызёт что-то.

Он вдруг усмехнулся.

– А ты со степняками встречался, Несмеяне?

– Доводилось, – вздохнул гридень, вспоминая торков, средь которых оказалось немало отличных бойцов и честных витязей, и бои с ними.

– Греки болтали, будто они сырое мясо жрут? Под седлом, говорят, разомнут и…

– Брехня, – равнодушно сказал Несмеян. – Не веришь, – попробуй сам. Разомни под седлом кусок мяса, да слопай. Понравится, нет? В рот не возьмёшь от вони, двенадцать упырей.

– Так то я…

– А степняки что – не люди? – Несмеян помолчал и добавил, не отрывая взгляда от дороги. – Мясо под седло они кладут, то верно. Да только не для еды, а чтоб язвы от седла залечивать.

– А-а, – протянул Смета, как показалось Несмеяну, разочарованно. И замолк.

Вот так и рождаются страшные сказки про звероголовых людоедов, – неприязненно думал Несмеян. Сам он подобных небылиц не одобрял, – врага следует ведать и уважать, а не сочинять про него всякие небылицы, вроде того, что и мясо сырое жрут, и вшей собственных…

Несмеян покосился на солнце, которое краем начищенного медного щита задевало уже вершины берёз. Пора бы погоне и появиться уже, а не то и до темноты недалеко.

Обрубить хвост было необходимо, чтобы для пришельцев с киевского юга Всеславля княгиня и княжичи, которые сейчас вовсю погоняют коней, окончательно затерялись в кривских дебрях.

Мальга вновь зашевелился, суетливо хватаясь то за одно, то за другое.

– Несмеян!

– Ну, чего ещё?! – раздражённо прошипел Несмеян стойно гадюке-козуле, не отрывая глаз от дороги.

– Едут!

– Вижу, двенадцать упырей!

Несмеян и вправду уже видел их, – десять всадников в двух верстах от засады. Осторожно потянув лук из налучья, он тихо засвистел-зашипел сквозь зубы. Засада в шесть ртов отозвалась тем же. Слева послышался скрип самострела, щёлкнул замок.

Кому которого врага бить – было обусловлено заранее.

Всадники приближались. Несмеян всмотрелся в них и поразился, – они ехали без всякого бережения, как на прогулке в степи. Цепочкой, один за другим. Все десять – вкупе, не россыпью. Потом ему вдруг пришло в голову страшное, – а ну как это только один из, скажем, пяти-шести, а то и десяти загонов, отправленных сами князем Мстиславом впереди рати, в навороп. Да ну! Он помотал головой, отгоняя страх. Не может такого быть. Разведка в полсотни – это если по их следам идёт целая рать, чего и совсем быть не может. Для Мстислава сейчас гораздо важнее Полоцк да Витебск захватить, хотя и семья Всеславля – знатная добыча. Несмеян с ненавистью скрипнул зубами – поперёк горла было видеть то, как вольно едут по кривской земле киевские кмети.

Кияне приближались. Несмеян сжал срединную рукоять лука до боли в пальцах. Едут!

Загон поравнялся с засадой.

Несмеян выжидал. И когда засады достиг последний, полоцкий гридень поднял лук. Изогнутые крылышки широкого срезня коснулись шеи едущего последним кметя. Молоденький, – вряд ли двадцать лет сравнялось – киянин даже и не подозревал об угрожающей им опасности. На миг Несмеяна пронзило острое ощущение жалости к молодости и неопытности парня. И тут же исчезло. Всё одно нельзя было упускать никого!

И – кто его знает, может быть, этот зелёный киянин успел уже не одну кривскую забубённую головушку снести с плеч?

Стиснув зубы, Несмеян взял упреждение, спустил тетиву и пронзительно засвистел.

Он ведал, – он не промахнётся. Рука не дрогнет.

Рука – не дрогнула.

В ответ на свист со всех сторон посыпались стрелы. Несмеян щедро дал своим людям время для того, чтобы выбрать цель и прицелиться. И сейчас они били безошибочно. Пять всадников сразу завалились в сёдлах. Кони всхрапнули и рванулись.

Остальные пятеро даже не успели ничего понять. Бойцы Несмеяна уже бежали к ним по дороге. Несмеян, приостановясь, ещё раз рванул тетиву и с восторгом успел заметить, как валится ещё один пробитый навылет киянин.

Первым опомнился молодой и высокий кметь в середине цепочки, не задетый ни одной стрелой. Вырвав из ножен меч, он что-то гортанно проорал, поднял на дыбы и развернул коня. Он бы, может быть, и прорвался. Но Несмеян прыгнул диким котом на круп его коня, и меч кривича развалил киянина до седла. Конь взлягнул, гридень мягко спрыгнул наземь, упал на колено. Огляделся.

Одного киянина свалили с коня и мало не топтали ногами. Размеренно взлетал и опускался кистень Добрыни, слышалось азартное хаканье и тупое сосредоточенное сопение. Несмеян невольно поморщился.

Ещё один уже подлетал к Несмеяну, отводя в руке меч для удара. Клинок свистнул, Несмеян быстро присел, киянин уже почти пролетел мимо, когда меч Несмеяна настиг его сзади и задел шею. Смерть вцепилась железными клещами, и кметь кувыркнулся с коня.

Гридень быстро поворотился, вновь оглядывая поле боя. Последний киянин вертелся на коне, размахивал мечом, отбивая удар за ударом, а его быстро окружали кривские кмети. Несмеян опустил вниз остриём меч и мягко-кошачьим шагом двинулся вперёд. Но не успел.

Мальга диким прыжком отскочил назад, и с широкого размаху метнул нож. Хлестнула кровь, конь споткнулся, рухнул, и киянина ударили сразу трое.

На дороге лежали десять трупов. Несмеян прошёлся вдоль дороги, пристально разглядывая мёртвых. А меч ждал своего мига в его руке, глядя остриём в землю.

На миг приостановился и поморщился.

Две половинки разрубленного им молодого киянина.

Ещё шаг.

Невысокий жилистый кметь ещё цеплялся за жизнь. Стрела попала ему под ключицу, он ещё дышал и пытался ползти. Несмеян несколько мгновений постановил над ним, гоняя желваки по челюсти и разглядывая его суженными глазами. Потом лицо Несмеяна исказилось, – на миг он стал страшен. Кметь поворотил голову и затуманенными глазами успел увидеть взлетающий меч. И свою неминуемую смерть.

Одним взмахом оборвав никому не нужную жизнь, бестолково задержавшуюся в теле, Несмеян шагнул дальше.

И замер.

Тот самый мальчишка-киянин. Широкая стрела-срезень, выпущенная Несмеяном, разорвала ему горло мало не до самых позвонков. Страшная и безобразная рана сразу бросалась в глаза.

Несмеян похолодел. На миг ему показалось, что у него под ногами лежит Невзорка, неведомо как оказавшийся в киевском войске. Всего на миг. Несмеян закусил губу, мотнул головой, поворотился к своему взъерошенному войству, сгрудившемуся в стороне и смотрящему на своего вожака мало не со страхом.

– Этих, – он мотнул головой на трупы, – с дороги убрать. Оружие и доспехи – собрать!

Вои, недовольно и невнятно бурча себе под нос, задвигались. Обдирали доспехи и оружие, пытались ловить коней. Радим уже нашёл в чапыжнике небольшой ложок и рыл общую могилу, споро углубляя дно и подрезая стенки.

Трупы сбросили вниз, завалили землёй и валежником, старательно утаптывая, словно боясь, что убитые кмети воротятся обратно.

Конец.

Хвост обрублен.

2. Белая Русь. Полоцк. Лето 1067 года, червень

Войско вышло в вид города к полудню.

Мстислав Изяславич остановил коня, задумчиво глядя на дубовые городни, высящиеся на верху глинистых валов. Город, заново отстроенный дедом нынешнего полоцкого князя (бывшего, княже, бывшего!), можно сказать, возрождённый после Владимирова погрома, цвёл и рос.

Вон того посада не было ещё при Изяславе Владимириче (а Владимириче ли?!), а вон того – и при Брячиславе. А вот эту слободу устроил Всеслав всего пять лет тому, как воротился из степного похода, когда Ярославичи гоняли по Дикому Полю торков и зорили их становища.

Новый полоцкий князь, только в прошлом году согнанный кривским волком с новогородского стола, готовился воспринять новое княжество и хорошо знал прошлое этого княжества.

Старики рассказывали, что до прадеда, Владимира Святославича стены Полоцка были забраны всего лишь тыном. Этот тын Владимир и сжёг, когда зорил Полоцк. И уже после, лет семьдесят тому Изяслав Владимирич и Рогнеда в пику великому князю обнесли Полоцк стеной из городней. Ров рыли да вал насыпали уже при Брячиславе, сразу после битвы при Судоме, когда всем было ясно – Ярослав может с ратью нагрянуть в любой миг. А уж стрельни и заборола перестраивал сам Всеслав.

Добро хоть, каменную крепость сложить не успели, – мельком подумалось князю Мстиславу, и он невольно усмехнулся невесть откуда возникшей мысли. Где же в кривской земле столь камня-то набрать, чтоб целые стены городские сложить? Эвон, христианская община полоцкая при Брячиславе храм Софии строила, так сколько времени ушло – аж от самого Плескова возили камень-то.

Вообще, во всей Северной Руси пока что каменные стены были только у двух городов – у Ладоги и у Плескова.

Невольно Мстислав Изяславич испытал короткую, мимолётную гордость за своё бывшее владение. Кого-то теперь посадят отец с дядьями на новогородский стол? Навряд ли Мономаха – не по Сеньке шапка. Младшего брата… Ярополка из Смоленска переведут в Новгород, альбо Глеба Святославича из Тьмуторокани… князя, который за неполный год умудрился дважды свой стол потерять. Мстислав невольно скривил губы с неприкрытым презрением.

До слёз было жалко новогородский стол – с полоцким не сравнишь. Там море рядом, там Святая София, там заволочская торговля и заволочская дань. А тут – крепь лесная. И – язычники с топорами.

Да и просто по-человечески жалко было упускать из рук киевского княжьего дома такую ценность.

Ярополка на новогородский стол вряд ли пустят, и тогда черёд достоит Глебу. Усилится черниговский князь, дорогой дядя Святослав, витязь-стратилат.

Проще всего великому князю на новогородский стол не сажать никого – назначить наместника.

Но и то, и другое – неминуемая ссора со Святославом и Всеволодом.

Ну и что?

Котора восстанет всё равно – не по этому поводу, так по-иному. Так не лучше ли сейчас – пока сила в руках великого князя, пока сыновья Святослава не обрели отдельных столов, усиливая своего воинственного отца?

Переяславский князь в любом случае станет на сторону сильнейшего, а сильнейший сейчас – киевский князь. В руках Изяслава – Киев и Туров, древлянская земля и Чёрная Русь. После падения Ростиславля стола – ещё и Волынь. А теперь вот – ещё и Новгород будет. У него, Мстислава – Полоцк. У Ярополка – Смоленск. Почти вся Русь в их руках.

Мстислав знал – отец думает так же, как и он. Придуманный невесть кем триумвират Киев – Чернигов – Переяславль – вещь недолговечная и нежизнеспособная. Рано альбо поздно настанет время ссоры, потому и нужно было как можно скорее разделаться с Всеславом – полоцкий оборотень мог использовать распри средь Ярославичей для себя.

Ну и опричь того – давно пора было уже нажать на полочан – сколько можно терпеть и далее на Руси языческое нечестие?

Подъехал сзади Тренята, глянул на своего князя понимающе:

– Жалко Новгород, княже?

– Да, это есть, – вздохнул невольно Мстислав Изяславич.

– Потерпи, господине, – ободрил гридень. – Наше от нас не уйдёт. Даст бог, и Полоцк в руках удержим, да с полоцкой-то силой и Новгород воротим… – Тренята чуть помедлил, дав князю обмыслить услышанное и оценить паузу, и тут же закончил. – С волей-то великого князя.

Умён Тренята…

– Едут, воевода! – прерывистым от частого дыхания голосом, крикнул мальчишка-вестоноша, остановясь в дверях. Тысяцкий Бронибор Гюрятич только коротко кивнул, даже не открывая глаз – так и сидел в высоком резном кресле, сведя косматые чёрные брови – казалось, всё ещё о чём-то думал.

– Воевода… – нерешительно повторил вестоноша. Он колебался – то ли ещё потревожить боярина, против чего протестовала приобретённая за время службы почтительность к господину, то ли просто махнуть рукой, против чего восставала душа, привыкшая к порядку на службе.

– Ну чего ещё?! – Бронибор приоткрыл один глаз, метнул на парня недовольный взгляд – вестоноша попятился.

– Едут, говорю… – повторил он неуверенно.

– Слышал я, – в голосе тысяцкого прибавилось холода, и возникла язвительность. – Неужто надо, чтоб я ехал к воротам?

Вестоноша смолчал, но по его лицу было видно – он так и думал, что тысяцкому достоит встретить нового князя самому.

– Много чести будет, – процедил воевода сквозь зубы и вновь прикрыл глаза. Парнишка в дверях мялся, не уходя – что-то мешало. То ли то, что воевода не велел ему уходить, то ли что ещё…

– Далеко они? – спросил внезапно Бронибор Гюрятич, по-прежнему не открывая глаз.

– Ворота миновали, – нерешительно ответил вестоноша.

Тысяцкий удовлетворённо кивнул головой – чуть заметно шевельнулась чёрная, как смоль, борода.

– Казну успели вывезти?

– Успели, воевода! Чурила-гридень… – парень не договорил, остановленный едва заметным движением руки Бронибора. Тысяцкому не важны были детали.

– Ступай, – всё так же чуть заметно шевельнулись губы боярина, и вестоноша скрылся за дверью.

Бронибор чуть усмехнулся – едва заметно шевельнулись губы в бороде.

Встречать у ворот – с какой стати?

Он, тысяцкий Полоцка Бронибор, ставленый на эту должность от полоцкого веча, будет встречать князя? Того, которого они год назад вышибли из Новгорода, к чему и сам Бронибор изрядно приложил руку? Того, которого на полоцкий стол никто не приглашал пока что? Того, кто разорил Менск? Того, кто приложил руку к пленению Всеслава Брячиславича?

И впрямь – много чести.

Сначала Бронибор Гюрятич подумывал уйти в леса, как княжий пестун Брень. Гонец от Бреня, гридень Чурила за тем и послан был – Бронибора увести.

Но, поразмыслив, тысяцкий отверг бегство.

А полочан своих он на кого оставит?!

Одних?!

Потягаемся, Мстиславе Изяславич – кто кого? – почти весело подумал Бронибор.

Полоцк встретил своего нового князя молчанием.

Городские ворота были отворены настежь – город не сопротивлялся, помня, что природный кривский князь – в руках киян. Но в воротах никого не было.

Воротилась конная разведка, и дозорные подтвердили – в воротах пусто. И на улицах – тоже.

Конь Мстислава мягко ступил на могучие мостовые полоцкой улицы – стукнула подкова о тёсаную мостовину. Тренята настороженно оглядывался по сторонам, готовый в любой миг прикрыть своего князя от стрелы отчаянного полочанина – мстителя за своего полонённого князя.

Мстительных полочан не нашлось. Вообще никаких – не нашлось. На улицах города было пусто – Полоцк затаился. Градские сидела за множеством засовов, затянув окна ставнями. Ждали.

Ждали разорения, стойно тому, что случилось в Менске всего каких-то полгода назад. Полгода, мнишь? А помнится, будто вчера.

Мстислав зло усмехнулся, вспомнив менский пожар – там его кмети помстили вдоволь за разгром на Черехе и изгнание из Новгорода.

Мстиславля дружина шла по Полоцку, как по пустыне. Как по брошенному городу.

Князь чуть поморщился – возможно, так оно и есть. Кто знает, сколько полочан не стало дожидаться прихода его дружины и нового грабежа, и наладилось в леса.

Нет уж!

Он не такой дурак!

Разорять свой – теперь уже свой! – город он не дозволит! Достанет с них и Менска с волостью, которую разорили так, как в прошлую войну с торками не зорили и степных становищ – до чёрного волоса, до тла!

Дружина получила своё вознаграждение за верную службу и так. И получит ещё – если только казну Всеславлю не успели вывезти из Полоцка. А и успели так… жалко, конечно, да только тут и так найдётся чем поживиться.

Большая работа ожидает и полоцкого епископа, и весь причт Святой Софии – искоренять язычество. А его дружина будет верной помощью епископу – к вящей славе божьей.

На Софии вдруг проснулись колокола – должно быть, епископли служки только что увидели идущую по городу дружину Мстислава.

– Гляди, княже, – сказал вдруг Тренята, улыбаясь.

Навстречь шли люди. Немного, сотни две.

В передних по камилавкам и рясам Мстислав признал духовенства. Остальные были градские – купцы и бояре, видно было по богатым одеждам. Кресты и хоругви, псалмы… князя Мстислава встречали христиане.

Отлегло от сердца – знать, не всех христиан в городе побил проклятый язычник, полоцкий оборотень.

Встретились в гриднице княжьего терема.

Тысяцкий Бронибор не пошевелился даже, когда в дверях возник князь – гибкий и стремительный, словно хищник. Только открыл глаза.

– Гой еси, боярин, – вкрадчиво сказал Мстислав Изяславич.

– И тебе поздорову, княже Мстислав, – равнодушно ответил тысяцкий, по-прежнему не шевелясь. Сидел он не в княжьем кресле, и для Мстислава более почётное место было свободно. Никакого оскорбления нет.

– Встань, боярин, – с едва заметной угрозой в голосе бросил гридень Тренята, переступая порог следом за князем. Мстислав упал в княжье кресло и любопытством разглядывал боярина – что-то тот ответит.

– С чего бы это? – по-прежнему равнодушно осведомился Бронибор Гюрятич. По го виду никто не мог бы ничего сказать о том, что у воеводы на душе. Только пальцы тысяцкого выдали его, цепко сжав резные подлокотники кресла.

– Твой господин перед тобой! – угроза в голосе гридня стал более ощутимой.

– Он мне не господин, – отверг боярин, щурясь в падающем из окна свете солнца. – Мне господин – город Полоцк. А князь твой во мне не волен!

– Остынь, Тренята, – велел князь спокойно. Несколько мгновений всё так же испытующе глядел на Бронибора, потом спросил. – А ты для чего остался в городе, Брониборе?

– А почему я должен был уходить? – тысяцкий поднял брови. – Этот город – мой! И я за него отвечаю!

– А ну как я нового тысяцкого поставлю? – Мстислав Изяславич весело прищурился. – Подчинишься?

– А слушать-то его будут? – не менее весело спросил боярин. – Тысяцкого-то твоего? Его на другой же день забудут, как звали – не полочанина-то.

А вот тут следовало и призадуматься. Мстислав озадаченно глянул на гридня и поскрёб плохо выбритый подбородок.

После полудня на вечевой площади глухо заговорило било, созывая полочан на вече.

Город вздрогнул.

Подумал.

И потёк к вечевой площади, на знакомое место. Как-то плохо верилось, что новый князь зовёт на вече только для того, чтоб учинить какую-нибудь пакость альбо безобразие. А когда увидели что на вечевой степени вместе с князем Мстиславом Изяславичем (князя признали все по бритой голове с чупруном и корзну поверх голубой ферязи) стоит и тысяцкий Полоцка Бронибор Гюрятич, народ на площади ахнул – и притих.

– Гой еси, Господин Полоцк, – раскатисто возгласил тысяцкий.

Площадь ответила невнятным гулом.

Тысяцкий говорил.

Говорил про то, про что и так знали все.

Альбо почти все.

Про то, что война с киевским князем и его братьями не увенчалась успехом.

Про несчастливую для полоцкого оружия битву на Немиге.

Про плен Всеслава Брячиславича.

А потом, чуть потеснив тысяцкого плечом, вступил князь Мстислав.

– Дозволишь ли слово сказать, Господин Полоцк? – старшему сыну великого князя было в привычку говорить с вечем – в Новгороде навык за годы-то княжения.

Князь говорил резко, рубил воздух чётко выговоренными словами, словно мечом. Жёсток был князь Мстислав Изяславич, жёсток и жесток.

Полоцк войну проиграл!

Князь Всеслав в плену!

Воевать дальше – смысла нет!

Великий князь велит сидеть на полоцком столе ему – Мстиславу!

Такова воля великого князя, а стало – воля всей Руси!

А если Полоцк против – так с ним и поступят, как с ворогом!

Как с Менском поступили.

Полочане молчали.

Мстислав Изяславич скрежетал зубами.

Швырнул в угол покоя сорванное с плеч корзно, пинком отбросил с дороги доверчивого рыжего котёнка.

Мужики!

Лапотники!

Господа нарочитая с посконным рылом!

Вече решило ни так, ни сяк! Присланного от великого князя Мстислава на стол они то ли приняли, то ли нет – вроде как против никто и не высказался, и всё приняли молча, ан было что-то, что не давало Мстиславу покоя.

А уж как речь зашла про нового тысяцкого, которым Мстислав пророчил Треняту, так тут полочане вмиг встали на дыбы.

Твоей воли, княже, в том нет!

Кого тысяцким ставить – то мы сами ведаем, а волим Бронибора Гюрятича!

Сбылись слова старого боярина – поставь Мстислав тысяцким Треняту – слушать всё одно будут только Бронибора.

Так и будешь сидеть в Полоцке на Замковой горе, как на острове – горстка городских христиан да княжья дружина, вот и вся твоя опора. А город при первом же удобном случае выйдет из повиновения, благо тысяцким сидит Всеславль человек.

И как тут княжить?

– Надо в первый након за веру биться, княже Мстислав Изяславич, – сказал вдруг кто-то за спиной.

Мстислав оборотился, как от удара колокола.

Из угла блестели глаза. Больше ничего. В полутёмном углу даже у светлой, до янтарного блеска отмытой стены поповская риза едва видна. Только глаза блестят да из-под куколя седые волосы выбиваются.

Протопоп Анфимий, выгнанный Всеславом из Полоцка, воротился с дружиной Мстислава и снова занял своё место в причте святой Софии. И не ему ли теперь быть новым епископом Полоцким?

Хотя нет… епископом может быть только монах, а Анфимий – белец, пострижения не прошедший. Так и останется при Софии своей – тоже завидное служение, если с его-то колокольни рассудить. Но и его, Анфимия, слово, последним не будет, когда будут нового епископа на Полоцк ставить. Если спросят – а не то пришлют опять какого-нибудь грека…

Мысли Мстислава пошли куда-то совсем в сторону, он тряхнул головой.

– За веру, говоришь? – переспросил он хрипло.

– В первую очередь надо веру Христову в Полоцке утвердить, – чётко выговорил протопоп. – И в окрестностях – тоже. Тогда и будет у тебя, княже, опора против веча полоцкого.

Князь Мстислав невольно задумался.

В словах протопопа был резон. Но вера Христова – это надежда для тех, у кого надежду отняли. Стало быть, сначала надо найти Всеславлю семью!

3. Росьская земля. Днепр. Берестово. Лето 1067 года, червень

Днепр Славутич неторопливо нёс лодьи с ратью великого князя, покачивал на волнах, баюкал. Скрипели вёсла, тянулась над речной гладью песня кметей. Кияне, черниговцы и переяславцы были довольны. Известно, доволен будешь – война окончена, ворог повержен, взят в полон, вражья столица захвачена… Чего бы и не радоваться.

Всеслав Брячиславич скривил губы – настолько горьки были внезапно пришедшие мысли. А чего не так, княже Всеслав, что неверно. Ворог, то есть ты, и впрямь повержен, мало того (Всеслав звякнул цепями) – закован в цепи и в скором времени будет посажен в поруб. Альбо вовсе…