Текст книги "Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды (СИ)"

Автор книги: Виктор Некрас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

В палаты епископа ворвался расхристанный служка, прижался к двери, глянул отчаянным взглядом, в котором таяли страх и, одновременно, надежда.

– Отче… владыко! – поправился он.

– Ну? – бросил Стефан в нетерпении. Служка на миг оторопел – духовный владыка Новгорода, Плескова, Ладоги и Руссы, мрачно сгорбясь, сидел на кресле для торжественных приёмов. Взгляд из-под седых косматых бровей был страшен – жёсток и холоден.

– Владыка… Славенский конец вышел на Великий мост. При оружии!

Епископ невольно вспомнил лицо вчерашнего гонца – так бросилось в глаза сходство с ним лица служки – то же отчаяние и страх. Только на лице гонца была ещё и всеконечная усталость – кметь, крещёный лив из Тренятиной родни, побил все конские и свои ноги, обходя через дебри Всеславли заслоны, выставленные даже не полочанами, а здешними, новогородскими да плесковскими кривичами.

– Тысяцкий где? – всё так же мрачно и спокойно спросил епископ. – И войт славенский?!

– Тысяцкий на Судоме остался… – служка то ли засмеялся, то ли всхлипнул – не поймёшь. – А войт со Славны… передался, с мятежниками идёт.

Всё верно – войт Славны тоже кривич. Да ещё и отец того боярина… Лютогостя, так глупо по осени погинувшего от мечей Мстиславлей дружины – этот самый кметь как раз и проявил тогда усердие не по разуму, за что мало не был выгнан из дружины Мстиславом Изяславичем, только Тренятино заступничество и спасло. Тогда тысяцкий сделал вид, что обиду проглотил, а теперь, понятно, мстить будет… взметень… Прямо по здешней северной поговорке – только раб мстит сразу, а трус – никогда.

Мысли заметались вспугнутыми белками, но внешне владыка Стефан сохранил невозмутимый вид и спокойствие. Воззвал к богу, чтобы успокоить и уравновесить свой неспокойный дух, мысленно прочёл "Богородице, дево, радуйся…" и "Верую…"

Дикая страна.

Дикий народ.

Язычники кругом. Даже те, кто крест на груди носит и в церковь ходит – христиане лишь внешне, лишь по имени. А по сути – язычники. Из церкви придя – домовому требу несут, овиннику да баннику кланяются, на игрища бесовские дважды в год, а то и чаще…

Епископ сжал зубы.

Недостаёт князьям земель здешних твёрдости в вере – с великого Юстиниана следует им брать пример в истреблении еретиков и язычников, в прославлении веры истинной.

– Гонец вчерашний… где?

– В палатах, владыко, – служка несколько успокоился, вдохновлённый спокойствием своего господина.

– Созови.

Глядя в утомлённые глаза гридня, владыка ронял каменно-тяжёлые слова.

– Верить нельзя никому. Кругом переветы и взметни…

– Так, владыко, – хрипло подтвердил лив. Словенскую молвь он ведал хорошо, почти так же, как и сам епископ-грек.

– Собери надёжных людей, если сможешь, – закончил Стефан. – Надо мост удержать… сможем, хоть свою сторону защитим от полочан, не пустим оборотня в Людин да Неревской концы…

– Сделаю, владыко!..

Этот не предаст – меж ним и Басюрой – кровь Басюриного родича. Сына. Такое не прощается.

Гридень выскочил за дверь, и епископ оборотил взгляд к служке, взиравшему на владыку со смесью восхищения и ужаса.

– Помолимся вместе, сыне…

А на мосту – толпа.

Видывал Великий мост и лучшие, и худшие времена, и не впервой ему было видеть, как Господин Великий Новгород сходился в диковечье конец на конец. Но хуже диковечья, чем восемьдесят лет тому – пока что не было.

Сошлись не конец на конец, столкнулись властная воля великого князя Владимира Святославича, ими же, новогородскими словенами на великий стол посаженного, и воля новогородского веча, мало не впервой едиными устами отвергшего великокняжью волю, а вместе с ней и чужого бога, распятого на кресте. Вывезли словене на мост пороки, оружные и окольчуженные дружины целили друг в друга из луков и острили копья. А с кривской стороны точно так же щетинились стальные рожны копия и стрел, щерились в усмешке лица киян из дружины Владимира Святославича. А кривская господа, которую погнобили сами же словене, собираясь под стягом того же Владимира на Полоцк, не смогла выстать против железной, подпёртой копьями и мечами воли великого князя, когда дружина его уже была в городе, уже на кривской стороне! Покусали тогда локти тысяцкий Угоняй, и верховный волхв Богомил Соловей… покорили себя за недальновидность…

Но кто же знал?!

Чем тогда окончило – знали все.

Теперь…

Теперь вновь сошлась на мосту – мало не впервой после тех лет! – совокупная воля. Запрудившая мост толпа кривского диковечья во главе с боярами Славенского конца. И немногочисленная, но сильная христианская господа всего Великого Новгорода – а где-то позади мелькают и бряцают мечи язычников, которых немеряно и в Людином, и в Неревском концах… и с того в невеликой – сотни две кметей – дружине гридня Кориата – тревога и неуверенность.

Тишина стояла такая, что на мосту, казалось, было слышно, как плещется в Мутной рыба.

Кориат тронул клоня каблуком расшитого бисером сапога, выехал вперёд, раздвигая кметей, ловя на себе неприязненные взгляды крещёной новогородской господы, той, что осталась верна епископу, Христу и Киеву. Мельком подумалось – ещё бы! Эти выкормыши Добрыни, Коснятина и Остромира навыкли мнить себя солью земли, а его и таких же гридней, что из кметей княжьей службой возросли – за грязь. Полову. А ведь Добрыня и сам гриднем когда-то был, пока в новогородскую господу не врос. А эти… они скорее признают власть полоцкого оборотня, чем ему, ливу, подчинятся… худородному…

– Эй, взметни! – позвал он громко, намеренно не выбирая слов. Мятежников презирал всегда, а наивысшей добродетелью воина всегда считал верность князю. Своему, понятно… И тот боярин тогда… осенью… родич славенского войта… доведись всё повторить, лив не изменил бы ни единого своего слова, ни единого жеста…

Кривичи ответили сдержанным гулом.

– Кто хоть у вас вожак-то? – Кориат остановил коня на середине моста, оторвавшись от своих, но и к кривской господе не приближаясь.

Кривичи разомкнулись, пропуская вперёд всадника на белом коне. Кориат в душе ахнул, внешне оставаясь спокойным. Славенский войт! Басюра! Сам!

– Ты! – задохнулся гридень. – Изменник князю своему!

– Кому?! – с лёгким презрением переспросил старый Басюра, приподнимая седую бровь. – Я Господину Великому Новгороду служу, а не тому, кого из Киева пришлют. И не тебе, пёс княжий, на меня гавкать! Убери своих с моста!

– А ты попробуй убери их сам, – неприятно усмехнулся Кориат в предчувствии крови. То, что без неё не обойдётся, он понял сразу же, как увидел Басюру. Не простит ему Басюра кровь своего сына…

За спиной войта раздались возмущённые крики – кривичи готовы были уже ринуть на слом, уставя копья. Кориат чуть побледнел – то ли сдержат его кмети натиск всей кривской силы, то ли нет… хотя в узости-то моста…

Но додумать помешали.

В глубине Славенского конца встал восторженный вопль. Он медленно катился по городу, приближаясь к мосту, и войт холодно усмехнулся, как человек, вдруг осознавший в себе дополнительную силу, а Кориат побледнело ещё больше. Оба прекрасно поняли, ЧТО означал этот крик.

На мост с кривской стороны въехал всадник. Вороной конь – ни единого белого волоска – алое корзно и величавая осанка, серебряные пластинчатые доспехи.

Князь Всеслав!

Полоцкий оборотень приближался, раздвигая кривских кметей конём, словно корабль – воду. Всеслав подъехал вплоть к войту и гридню. Басюра тут же отступил назад, чуть склонив голову перед прямым потомком Велеса.

Кориат встретился с князем взглядами. Пронзительный взгляд тёмно-зелёных глаз из-под густых бровей. Тёмно-русые волосы – длинные, вопреки войскому обычаю (Велесов потомок и не мог бы иначе). Короткая мягкая бородка не может скрыть по-волевому выпяченную каменно-твёрдую челюсть.

Гридень не выдержал первым. Отвёл глаза. Потупил взгляд.

– Слава! – грянули голоса кривских воев.

И тут же подхватили голоса сзади:

– Слава!

Кориат затравленно оборотился – из-за домов и заплотов, из дворов и переулков выходили оружные посадские.

Словене.

Кориат на миг от неожиданности даже дыхание потерял. Потом понял. Понял, отчего по городу всю зиму и весну то тут, то там видели вездесущих и неуловимых ведунов.

Крещёные, но не забывшие своих древних богов новогородцы шли встречать своего князя.

Гридень сглотнул, отчаянно глядя в холодные зелёные глаза полоцкого князя, и рванул из ножен меч.

А опричь князя рыжий гридень уже нацеливался впереймы Кориату, тоже бросая руку к рукояти меча.

Но их обоих опередил старый Басюра. Нагой клинок в его руке метнулся стремительной змеёй, и в горле Кориата возникла острая режущая боль, а ноги вдруг ослабели и уже не могли держать тело в седле.

Всеслав даже не шелохнулся, только мановением руки остановил рванувшегося к уже упавшему ливу рыжего Несмеяна.

– Покинь… тут уже ни добавить, ни прибавить…

На Софии заполошно бил колокол. Епископ стоял на паперти, разглядывая растекающуюся по городу кривскую рать. Шли мимо собора полочане и менчане, шли витебчане и плесковичи. Сильную рать собрал нынче полоцкий оборотень, сильную…

И хоть бы один, мимо собора проходя, шапку снял альбо перекрестился! Епископ бессильно сжимал кулаки, в злобе кусал губы. Верно, верно доносили из Полоцка слухачи про язычество Всеславле, истинную правду говорил и полоцкий епископ Мина… вспомнив про полоцкого епископа, Стефан улыбнулся уголками рта – верно сделал, что отправил его в Киев – пусть митрополит да великий князь послушают про полоцкое нечестие.

Города удержать не удалось. Когда хмурые, прячущие глаза кмети принесли на епископский двор окровавленное тело Кориата, Стефан понял, что это – конец. И тут же пошёл к Святой Софии, благо идти было недалеко – жизнь окончить хотелось около святыни.

Сзади – шорох. Тонкий слух ромея заслышал его даже сквозь гулкий набат колоколов. Стефан оборотился и столкнулся с тоскливым и кротким, словно обрезанным взглядом настоятеля собора.

– Чего тебе?..

– Что же делается-то, кир Стефане?.. – со сдавленным страхом спросил настоятель, крестясь. – Ведь это же – язычников нахождение!

– Оно, сыне, оно, – вздохнул епископ и тоже перекрестился, размашисто овевая лицо широкими рукавами саккоса. Подумал и сказал. – Ты б убрал звонаря-то со звонницы… неровён час – стрелой снимут.

Настоятель чуть приоткрыл рот от удивления, но ни сказать, ни сделать ничего не успел – у паперти остановились несколько богато одетых всадников, с любопытством разглядывающих собор. А епископ с не меньшим любопытство разглядывал их.

Передний, от которого так и тянет величием, княжьей статью и чем-то неописуемым и непонятным, присущим только владыкам, невидимым, но враз заметным (на Востоке это называют – фарр), зеленоглазый, в серебряной броне и алом корзне – это, несомненно, сам полоцкий оборотень, князь Всеслав Брячиславич.

А как интересно, его христианское имя? – вовсе уж не к месту подумалось епископу. У всех русских князей есть христианское имя из святцев, а опричь него – княжье имя, предписанное обычаями рода, имя, под которым князя обычно и знают все его подданные, имя, которое и ходит у всех на слуху. Ничего страшного, со временем этот обычай отомрёт, – говорил себе Стефан, – а сам отмирать не захочет – поможем. Но ему и в страшном сне не могло бы привидеться, что полоцкий князь, владыка восьмой части Руси, господин пятого по значению русского города, правнук святого Владимира Крестителя, прозванного в крещении Василием, может быть не только отвергшим крещение язычником, но и не крещённым вовсе.

Рядом с Всеславом – мальчишка лет тринадцати, сильно похожий на князя лицом, тоже в алом корзне и на таком же вороном коне – это, конечно, старший сын оборотня, княжич Брячислав. И опять же, не христианское имя, не из святцев! Его крестильного имени Стефан не знал тоже.

Ещё один варварский обычай в княжьем роду, вроде как от почтения к предкам – называть старшего сына именем деда по отцу… а потом второго – именем деда по матери, а третьего – именем отца…

Ничего, отомрёт и это…

Остальные всадники были епископу безразличны – должно быть, полоцкая родовая да войская господа какая-нибудь.

Всеслав покосился на звонницу, чуть шевельнул плечом – и тут же двое гридней, русый и рыжий, чем-то неуловимо друг на друга похожие, хоть и разные и лицом, и глазами – готовно выступили из кучки конных. Князь только указал им на звонницу глазами, не промолвив ни слова, но рыжий гридень тут же потянул из налучья лук.

Епископ задохнулся от возмущения, рванул душивший его ворот. Дорогая резная пуговица рыбьего зуба отлетела куда-то в сторону, сухо застучала по ступеням паперти.

Как?!!

Этот… этот язычник! нечестивец! посмеет осквернить Святую София кровью невинного человека, божьего служителя?! В его, епископа, присутствии?!

Гридень, меж тем, глянул на господина вопрошающе и, уловив едва заметное воспрещающее покачивание головы, потянул из тула срезень – стрелу с широколёзым наконечником, способную при попадании в шею и без головы оставить.

– Княже… – шагнул епископ, но опоздал.

Стрела глухо свистнула, и звон стал стихать – колокола Святой Софии были тяжелы и чтобы смолкнуть, им нужно было время – даже утеряв руку звонаря, они продолжали раскачиваться.

Все невольно вскинули головы, ожидая увидеть висящее на баляснике окровавленное тело звонаря, но увидели только его изумлённое лицо. Звонарь был жив – широкий срезень, способный с одного удара отворить из человека разом всю кровь, перерубил верёвку колоколов, и теперь звон стихал.

Епископ снова глянул на Всеслава, столкнулся с бездонным холодным взглядом полоцкого князя и ужаснулся неведомой силе, глядящей из этих зелёных глаз.

А Всеслав Брячиславич чуть покосился назад, на только что замеченного Стефаном старика в длинных одеждах, увешанного оберегами, с посохом в руке и в ритуальном шеломе из бычьего черепа с рогами.

Волхв!

Епископ вмиг отвердел. А князь, получив короткий согласный кивок волхва, спешился и уже подымался по ступеням на паперть. И следом за ним подымались гридни. И волхв!

Смиренный настоятель Софии вдруг загородил путь князю, вперив в волхва яростный взгляд. Епископ Стефан изумился – куда и девался кроткий и испуганный раб божий?!

– Не пущу! – хрипло выкрикнул настоятель, раскидывая руки крестом и цепляясь за дубовые косяки резных двустворчатых дверей. – Язычника!... в божий храм!... не пущу!

Полоцкий князь на мгновение замедлил шаг, глянул на настоятеля непонятно… усмехнулся. И тут же, словно откликаясь на шевеление брови Всеслава те же два гридня, русый и рыжий, два разных, но чем-то неуловимо похожих гридня мягко, но властно убрали священника с пути князя.

Далеко вглубь собора Всеслав не пошёл – остановился у самого порога. Несколько мгновений он разглядывал фрески, глядел на скорбные лики Спасителя и Святой Девы.

В душе епископа вдруг вспыхнула бешеная, сумасшедшая надежда на обращение язычника. Нужно было только чудо, хоть маленькое, но чудо! Жаркая страстная молитва опалила губы Стефана, рвалась с них молчаливыми словами – епископ молил Спасителя и Деву Марию о чуде! Ведь было же чудо в Суроже, когда те же словене-язычники громили город! Всего двести лет с небольшим тому! Святой Стефан, соимённик епископа новогородского, оборотил лицо князя Бравлина, и князь уверовал и крестился!

Всуе.

Да и то сказать-то – зря, что ли, Всеслав приволок с собой в Новгород волхва? Не для того же, чтоб креститься у него на глазах?!

Князь, меж тем, вновь покосился на помянутого волхва, тот согласно прикрыл глаза, и полоцкий оборотень поворотился к епископу и настоятелю.

– Когда ваши вои рубят наши капища и храмы, – сказал Всеслав, буравя своим страшным взглядом обоих священников, – они обыкновенно говорят: "Что это за боги, что сами себя защитить не могут"…

Епископ почувствовал, что вновь начинает задыхаться, а волосы на голове становятся дыбом. Он уже понимал, что сейчас последует что-то страшное…

– Посмотрим, как смогут защититься ваш бог и его святые, – с жёсткой усмешкой сказал князь и вдруг властно бросил. – Храм ваш велю ослепить и вырвать язык!

– Княже! – отчаянно закричал настоятель, вырываясь из рук держащих его кметей.

– Несмеян! Витко!

Вновь те же самые двое гридней, русый и рыжий, неуловимо чем-то схожие меж собой и такие разные, возникли перед князем.

– Снять колокола и паникадила!

– Княже! – опять закричал настоятель и прохрипел, бессильно обвисая. – Креста на тебе нет!

– А как же, – немедленно и охотно согласился Всеслав Брячиславич. – Вестимо, нет креста.

Епископ почувствовал, как мозаичный пол Святой Софии уходит из-под ног, и последнее, что он увидел – сурово-торжественное лицо волхва, и глаза – глаза! люди так не смотрят! – холодно и неумолимо глядящие на него из-под бычьего черепа.

3. Словенская земля. Перынь. Лето 1066 года, червень

Всеслав Брячиславич соскочил с седла, бросил поводья стремянному, хлопнул коня по горячему крупу, подмигнул насупленному Несмеяну:

– Чего, Несмеяне, глядишь, как сыч?

– Зуб болит, господине, – скривился гридень, но глаза его глядели в сторону. Князь только усмехнулся, но настаивать не стал – и так ведомо было, ЧТО не по нраву ближнему гридню.

Сразу же после взятия Новгорода в окружении полоцкого князя встал спор – что делать с новогородской Софией. Полоцкие бояре дружно настаивали – разрушить святыню новгородского христианства. Громче всех кричал боярин Родогой Славятич, чем немало удивил князя – о сю пору Всеслав знал боярина как тайного христианина. Оно и пусть его, лишь бы служил верно – рассуждал полоцкий князь стойно своему великому пращуру Святославу Игоричу.

Подумав, Всеслав понял, из чего исходил Родогой. Во-первых – угодить князю. То есть, ему, Всеславу Брячиславичу. А в другой након, и это даже важнее – утолить извечную вражду полочан с новогородцами, кривичей со словенами – тут и единство веры не помеха.

К кривским боярам примкнули и многие гридни и кмети. И Несмеян – тоже. Вот и глядит сейчас исподлобья – не по его вышло.

Против стали новогородские кривичи и словене. Против был волхв Славимир, у которого ныне в кривской земле было мало не столько же власти, сколько у самого князя. Против был и сам Всеслав Брячиславич.

Измысленная Всеславом и Славимиром, князем и волхвом месть Софии оказалась для новогородских христиан ещё страшнее разрушения собора. И пришлась по душе большей части полоцкого войска и новогородско-плесковской охочей рати.

Всеслав Брячиславич приказал снять с Софии кресты и сорвал колокола и паникадила – ослепил храм и вырвал ему язык. А потом прямо в Софии волхв Славимир принёс жертвы Пятерым – Сварогу, Дажьбогу, Перуну, Велесу и Макоши.

Удоволили всех – и рать, и бояр, и волхвов. И богов. И только несколько десятков твердолобых во Всеславлей рати было недовольно.

И Несмеян.

Сзади подъехал новогородский боярин Гюрята Викулич, друг покойного Лютогостя и двоюродник Крамаря, который прошлой осенью приезжал в Полоцк послом от Басюры. Конь Гюряты оглушительно фыркнул над ухом князя, но Всеслав даже не дрогнул – Велесов потомок отлично владел собой.

– Вот и Перынь наша, Всеславе Брячиславич.

Князь молча кивнул, разглядывая высокую бревенчатую ограду бывшего Перунова святилища, надкоторой ныне высились крытые лемехом маковки с крестами – теперь здесь стояла церковь какого-то христианского святого – Всеслав всё время забывал какого – срубленная ещё при Добрыне по приказу Иоакима Корсунянина.

Князь вдруг усмехнулся – взгляд его скользил по резным узорам ограды и ворот, легко выделяя ломаные солнечные кресты-коловраты и грозовые Перуновы огнецветы, Велесовы и Макошины резы. Русь жила и пробивалась сквозь тонкий наносный слой христианства, прорастала упрямыми ростками. Около церкви Всеслав постоял несколько времени, разглядывая тесовую кровлю и ажурную звонницу, крытую лемехом, покачался с пяток на носки и обратно. Священные резы Пятерых пестрели даже на самой церкви, на стенах, причелинах и полотенцах. Добро христианам, если хоть на кресте Перуновых да Дажьбожьих знаков нет, – весело подумал полоцкий князь, снова усмехаясь. Усмешка вышла холодной и недоброй.

– Спалить бы храмину-то, Всеславе Брячиславич? – мрачно сказал за спиной Несмеян – гридень всё никак не мог смириться с тем, что вышло не по его.

Князь перехватил перепуганный взгляд перынского попа и качнул головой:

– Не время, Несмеяне… лучше внимательнее погляди.

Гридень озадаченно смолк, а князь уже оборотился к боярину:

– А что, друже Гюрята Викулич, с этого ли пригорка жертву Волхову ранее метали?

– Это Змею-то? – весело уточнил Гюрята, спешиваясь и становясь рядом с князем. – Надо быть, так. Бахари про то не сказывают, а помнить никто уже и не помнит – три сотни лет прошло.

Кощуна про Змея Волхова, сына самого князя Славена была ведома и Всеславу Брячиславичу, а уж новогородскому-то боярину…

– А здесь вот, княже, – боярин указал на церковь, – хоромина Перунова стояла. Потому и место так прозывается.

Про то Всеслав тоже знал.

– По крещению, когда Добрыня половину Новгорода пожёг, епископ Иоаким велел хоромину разметать, – Гюрята разглядывал всё ещё бледного попа с нехорошим любопытством, прицельно глядел. Так глядят на ухваченного за крылья неосторожного овода, размышляя – раздавить его альбо только голову оторвать да летать пустить. – На её основании церковь и поставили. – Вон, погляди, княже, из земли камни торчат – великовато основание-то оказалось. Сейчас слух про Перынь ходит, Всеславе Брячиславич, будто в ясные и лунные ночи в реке вместо церкви христианской Перунова хоромина отражается. Та, древняя…

– А капы куда дели? – глаза Всеслава тоже прицельно сузились.

– В Волхово пометали, куда же ещё… – у губ Гюряты возникла на миг горькая складка. Но он тут же оживился. – Зато теперь кто с Ильменя к Новгороду по Мутной плывёт, так на это месте обязательно что-нибудь в жертву в воду кинет.

Всеслав понимающе кивнул.

– А Перунов капь, княже… – голос Гюряты торжественно зазвенел, – в Новгород приплыл! И палицу на Великий мост бросил. И было речено градским, что с этого дня не будет мира в Новом городе!

Князь слушал с любопытством – этой кощуны до сих пор слышать ему не доводилось.

– И нет в Новгороде согласия и по сей день, – сказал он жёстко как только боярин умолк, и Гюрята только согласно опустил глаза.

Помолчали несколько времени.

– Вели, Гюрята Викулич, мужикам со Славенского конца брёвна готовить, – процедил Всеслав, прищурясь. – По весне на этом месте будем снова Перунову хоромину отстраивать. А кресты снять велю теперь же.

– Нечестивцы, – прошипел поп, белый, как снег. – Епископ…

– Епископ Стефан бежал в Киев, – перебил его полоцкий князь, безотрывно и остро глядя на попа. Тот сник, не в силах долго выдержать страшного Всеславля взгляда.

А Несмеян бешено засопел за спиной – не нравилось верному гридню, что любимому князю, потомку самого Велеса и Дажьбога смел прекословить какой-то поп.

Священник глянул исподлобья, кротко озрел князя с головы до ног – от красноверхой медвежьей шапки до зелёных сафьянных сапог с высокими голенищами.

И снова опустил голову.

– Воля твоя, княже Всеслав, – прошептал он.

– Вот именно, – кивнул Всеслав Брячиславич, уже веселея. – Моя воля. И Перуна с Велесом.

– Смеешь ли ты упоминать имена демонов своих у святой церкви, княже? – сжал зубы священник.

– Смею, – подтвердил князь, бешено глянув на попа. – Смею я звать имена своих богов там, где веками была их святыня! Смею!

Крепок, – подумалось Всеславу про священника. – Крепок. Ишь, даже имя моё сквозь зубы давит – не по нраву, что не крестильное…

– Княже, – голос Несмеяна до сих пор был угрюм.

– Дуться покинь, – велел князь, не оборачиваясь. – Ишь, нашёлся поборник высшей правды.

Гридень неопределённо хмыкнул.

– Чего там ещё стряслось? – устало спросил князь, отводя глаза от речной глади – даже тут, в тихом закутке меж тенистыми ивами, где в небольшой просвет меж веток виднеются далёкие рубленые стены Новгорода, ему не было покоя. И тут же усмехнулся над своей досадой – если уж попал в князья, так про покой забудь. Попал пёс в колесо…

– Да тут… княже… ведаешь ли… – гридень явно не знал, с чего начать. Топтался на месте, вздыхал, отводил глаза.

– Ну, не мямли, – добродушно засмеялся Всеслав, любовно озирая гридня (считай, что и друга уже!) и ещё не подозревая, какую свинью ему подложила судьба. – Любушку, небось, себе завёл в Славенском конце, хочешь, чтоб Купаве твоей чего-нибудь соврал?

– Если бы так, – вздохнул Несмеян, не приняв шутки. Вскинул глаза на князя и вновь отвёл. Но по одному только короткому взгляду Всеслав Брячиславич понял – беда. И немалая.

– Что?! – спросил князь коротко и страшно. Навеянное спокойной водой Волхова вмиг куда-то сгинуло – утянуло скользкий хвост в сыпучий песок – не ухватишь.

– Купец тут… новогородец, – всё так же нехотя ответил гридень. – Словен. Жалуется купец.

– Так это же хорошо, что нам жалуется, – сказал Всеслав, всё ещё не понимая. – Не посаднику, а нам! Стало быть, защиту в нас видят! Словене-то…

Словене и верно признавали кривского князя своим неохотно. В Новгороде который день шла скрытая борьба меж словенами и кривичами, а опричь того мутили воду христиане, то тут, то там крича про резаных из дерева демонов.

– Так на гридня твоего жалуется, – пояснил Несмеян, упорно не глядя на князя.

Всеслав сжал зубы.

– Почесуха какая-нибудь альбо взаболь?

– Взаболь, княже.

– Та-ак, – протянул князь, вставая. Стало ясно, почему Несмеян прятал глаза – кому же охота доводить на своего – дружинного гридня! – на того, с кем щит к щиту… – А ну-ка, пошли.

По горбатой тропке поднялись на высокий берег.

Наверху уже ждали. Десятка четыре новогородцев-словен не из самых простых – средь них Всеслав привычно отметил нескольких христиан. И свои дружинные кмети, которых Всеслав в Перынь взял только три десятка. И двое гридней – Несмеянов друг Витко и Славята, только по весне перебежавший к Всеславу из Тьмуторокани после смерти князя-взметня Ростислава Владимирича.

Для суда собрались на яру – том самом, с которого, по словам Гюряты Викулича когда-то бросали в Мутную жертвы. Несмеян невольно поёжился – а не ждёт ли то же самое гридня-ослушника.

Суров, но справедлив суд Перуна и Велеса!

Несмеян стоял рядом с резным креслом князя, нарочно для того откуда-то принесённым – и откуда только взял?! – Несмеян с первого взгляда признал в кресле древнюю работу, не простым мастером выполненную, и не для всякого случая. Тех ещё мастеров, мало не самого Волхова времён. И где прятали-то по сей день?

С другой стороны, у левого подлокотника – Витко, друг неразлучный, почитай, что и побратим уже. И – глаза в глаза! – и страх, упрятанный за равнодушие, и горечь от позора, покрывшего всю дружину Всеслава Брячиславича, и недоумение – что же теперь будет-то?!

На красной ковровой дорожке, ручьём стекающей с подножья кресла по склону холма к самому яру – гридень. Гордо вскинул голову, ни на кого не глядит, и ветер шевелит длинный чупрун над правым ухом. Чуть напуганно блестят серые глаза да подрагивают пальцы на войском поясе. Только с того и ясно, что беспокоится о своей доле. Синий плащ свисает с плеч безвольной тряпкой, щенком ластится на ветерке к сафьяновым сапогам.

Купец – рядом, но глядит в сторону, только изредка бросает на гридня косые ненавидящие взгляды, стоит, поджав губы и обиженно шевеля тонкими вырезными ноздрями. Худой, жилистый, с ножом на златошитом поясе поверх синей свиты с золотым шитьём Если бы не гридневы плащ и чупрун да не борода купеческая, можно бы и попутать, кто здесь гридень, а кто – купец.

Средь новогородцев, глядящих на княжий суд, Несмеян заметил и давешнего попа с перынской церкви. Вот и пусть поглядит на суд именем Перуна и Велеса.

Да… суд нужен. Иначе словене станут косо глядеть на Всеславлих воев и кметей. И Новгород долго не удержать.

Заревел рог, распахнулись полы княжьего шатра. В первый миг Несмеяну показалось, что выходит волхв Славимир.

Нет.

Славимир вскоре после взятия города, после жертвоприношения в Софии куда-то исчез так же быстро и непостижимо, как и появился в рати между Черехой и Ильменем.

Всеслав Брячиславич был в длинном алом корзне, с серебряной цепью на шее, увешанной оберегами – змеевник, громовые колёса, солнечные кресты. Длинный меч – дар Славимира, выходец из небесной кузни Сварога – чуть оттягивал шитый золотой проволокой пояс.

Гридень при виде князя вздрогнул, подался было к нему, но тут же застыл, остановленный мрачным взглядом Всеслава. И в его глазах впервой отразилась неуверенность.

Князь сел в кресло – не упал, как он любил это делать, когда не видели лишние глаза, а степенно сел. Положил руки на причудливо изогнутые подлокотники и приготовился слушать.

Купец шагнул вперёд и заговорил, повинуясь движению княжьей руки.

Вечернее солнце светило прямо в глаза, и Несмеян невольно прищурился. Всё слегка расплылось в глазах, потом вновь обрело чёткость, и гридень вздрогнул.

За спиной князя, за спинкой Всеславля кресла мрачно высился волхв Славимир. В длинном буром плаще с видлогой, сшитом из шкур медвежат. Из-под низко опущенной видлоги и турьего черепа, увенчанного длинными золочёными рогами, багровыми огоньками угрюмо светились глаза.

Гридень мигнул, открыл глаза – никого за спиной князя не было.

Ни-ко-го.

Снова прищурился – и вновь возникла бурая тень, обрела плоть, позолоченные рога над видлогой бросили искры отражённого солнечного света.

Опять мигнул.

И тут же понял, что князь смотрит на него, своего гридня с недоумением.

Вздрогнул и сделал неприступный вид.

Стал слушать.

Купец обвинял гридня взаболь. Ограбленный рядок на торгу – убыток на двадцать гривен. Сила немалая – Несмеян за свою жизнь столько серебра и в руках-то за всю жизнь не держал. Ничего, авось и подержишь, – мелькнуло в голове. Мелькнуло и пропало. На миг позавидовал гридню – но только на миг, ибо знал своего князя.

А вот гридень, как видно, не очень знал. Потому что силой заставило купца привести его к себе домой. Там отнял узорочья и мягкой рухляди ещё на тридцать гривен. Мало того, так ещё и над дочкой купцовой надругался.

Купец договорил, и пала тишина.

Нехорошая тишина.

Злая.

Глядели исподлобья новогородцы. Сумрачно глядели на провинившегося гридня мужи княжьей дружины. Непонятно – то ли сочувственно, то ли осуждающе – и как-то вместе с тем вопросительно смотрел на ответчика гридень Славята из пришлых тьмутороканцев да волынян. И разгорающимся взглядом взбешённого зверя глядел на гридня князь Всеслав. И только сам ослушник глядел спокойно и уверенно – всё ещё не понимал.

Гридня этого Несмеян знал плохо – тот поступил к Всеславу Брячиславичу после торческого похода, ещё шесть лет тому, но всё время был при витебском воеводе, а в войско попал перед самой битвой на Черехе, несчастливой для новогородской рати. Знал только Несмеян, что гридень этот родом из Чернигова, когда-то отец его служил сначала Мстиславу Владимиричу Удалому, а после – самому Ярославу Владимиричу Хромому, а дед – Владимиру Святославичу. Помнил ещё, что Всеслав переездом гридня был очень доволен (как же звали гридня-то, дай Велес памяти?) – доволен, что гридень такого знатного рода перешёл к нему, к изгою.