Текст книги "Чистые струи"
Автор книги: Виктор Пожидаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
– Кротики, кротики – надорвешь животики! – промурлыкал приемщик. – Поштучно или оптом?
– Как подороже! – лукаво ответила тетя Лида. – Вон какую даль перлись!
Приемщик растряс пачечку, прицокнул языком. Валек понял, что шкурки ему понравились.
– Сколько здесь?
– Четыре сотни, – сказала тетя Лида, распутывая свой старенький пуховый платок. – Три раза пересчитывала.
– Можно было и два! – поучительно изрек приемщик и потянулся к замусоленной тетрадке. – Кротики, кротики… Вот! Мда…
– Что там? – встревожилась тетя Лида, потянувшись к тетрадке. – Читай!
– Плохо дело…
Валек покрылся испариной. А так уж разнадеялся.
– Не могли на недельку раньше приехать!
– А что такое? – тетя Лида посмотрела на приемщика, потом на Валька.
– Да подорожали они с нового года! Совсем меня разорите.
– Фу, черт культяпистый! Вот напугал. Мальчонку-то хоть бы не томил!
– Кротики, кротики… – мурлыкал симпатичный приемщик, пропустив мимо ушей нанесенное ему тетей Лидой оскорбление. – Были вы по рубль двадцать, стали вы по рупь шестьдесят. С вас, милорд, тю-тю-тю – шестьсот сорок карбованцев. Вторая торгующая сторона претензий не имеет?
– Не имеет! – быстро и радостно согласилась тетя Лида. – Гони!
Приемщик вздохнул и полез под прилавок, откуда извлек страшненькую картонную коробку с мятыми деньгами. Неспешно набрал сумму и небрежным толчком подвинул тете Лиде:
– Только из уважения к неуважению… – И засмеялся, довольный понравившейся ему самому фразой. Тетя Лида тоже засмеялась, но не так весело, скорее – конфузливо. – Кротики, кротики… – Приемщик проводил их по темному коридору, и они слышали, сходя с высокого крыльца, как он грохнулся, запнувшись, видимо, за пустую флягу. – Ничего, ничего! – прокричал он им из-за дощатой стены. – Жертв нет! Счастливого пути!
Надрывно, кого-то отпугивая или извещая о своем приближении, гудел трудолюбивый узкоколейный паровозик, тянувший в тайгу порожняк под лежащий сейчас на снегу обработанный умелыми руками лес. Валек сидел в свободном первом купе, совсем рядом с печкой, в которую он сам должен был подбрасывать принесенные помощником машиниста дрова, и вспоминал скрывшийся за горой Благодать огромный, Полный всяких людей и магазинов, задымленный, холодный, щедрый и живущий сложной жизнью город. На верхней полке подрагивал от стука колес набитый папиросами чемоданчик. Лекарства, соски и ползунки тетя Лида упаковала в картонную коробку, а лыжный костюм и клетчатый пиджачок, завернутые в толстую магазинную бумагу, уместились в новенькой желтой сетке. Валек то и дело отрывался от чудом уцелевшей на прилавке книжного магазина книжки «Звероловы» и поглядывал на полку, чувствуя сладкое удовольствие и спокойствие.
Дрова горели ровно и долго, тепло окутывало Валька мягким усыпляющим одеялом. В конце концов он опустил голову на книгу и легко уснул. Сначала ему снился только серый морозный туман, будто тяжелое покрывало, скрывающее какую-то интересную и дорогую картину. Потом покрывало упало, стало чистым, неутоптанным снегом, и Валек увидел отца, пристально глядевшего в окошко останавливающегося вагона.
– Пап! – закричал Валек, как-то незаметно для себя спрыгнув на перрон.
Отец бежал навстречу.
– Пап, что ты больше всего любишь? – Валек спрятал чемоданчик за спину.
– Тебя, сынок… – прошептал отец, обнимая его уставшими от работы руками.
– Ну а еще, еще!
– Тебя, сынок.
Они шли рядышком к блистающему красными закатными окнами поселку, и Валек рассказывал отцу про тетю Лиду. Он все говорил, говорил про нее, вспоминая ее все больше и яснее, а отец кивал головой и ласково улыбался.
Там, где ждут, считают дни
1
– Ну, пляши! – крикнул из кухни отец.
Мишка сбросил на пол ранец и метнулся в кухню.
– Дедушка письмо прислал? Дай почитать! – закричал он радостно.
– В коридоре, кажется, есть веник! – поглядел отец на Мишкины валенки.
Мишка хлопнул дверью, и слышно было, как хлещет он веником по валенкам. Вошел он уже совершенно спокойный, без шубейки и в тапочках.
– Вот теперь молодец, садись чай пить!
Ну, это было уж слишком.
– А письмо? – спросил Мишка, изо всех сил стараясь не поддаться нахлынувшей обиде.
– Я пошутил.
– Делать тебе нечего! Шутник нашелся…
Какой там чай! Мишка пошел к себе в комнату.
– Постой-ка, постой! – отец улыбался. – Шутник, говоришь? Ты, помнится, тоже был не прочь меня разыграть.
Это он намекал на первоапрельскую Мишкину шутку. Тогда Мишка позвонил ему на работу и слабым голосом сообщил: «Папа, у меня сердце остановилось… Не бьется…» Отец кричал ему в трубку, чтобы он держался. Он так кричал, что у Мишки волосы на голове стали шевелиться. Разыграл!.. Что делать? Мишка заметался Догадался наконец – схватил лист бумаги, написал красным карандашом: «Первого апреля никому не верить! Я пошел в кино». Приколол лист к двери и убежал. Соседи потом спрашивали:
– Досталось поди, Миша? Отец тут…
– За что? – удивленно пожимал он плечами, но краснел: конечно досталось.
– Так я шутил первого апреля, – сказал Мишка, надувшись, – тогда можно было.
– А кто запретит мне шутить в декабре?
Мишка хмыкнул и подарил отцу далеко не мирный взгляд. Отец засмеялся. Весельчак!
– Ну, ну! Ладно, напугал… Бери письмо. Да не забудь твоя очередь посуду мыть.
Мишка бросился за письмом.
Дедушка писал, что у них стоят отменные холода. Вся живность жмется к домам. Собаки нещадно дерут зайцев, прибегающих ночью в деревню – собирать клочки сена по дорогам. А волки добрались до собак: сожрали охотницу Буйку и двух дворняжек.
Мишка любил Буйку. У нее была дымчатая шерсть и маленькие стоящие ушки. Летом, когда он гостил у дедушки, Буйка забывала, что у нее есть хозяин, – каждое утро дожидалась Мишку у дедушкиного крыльца. Мишка просыпался, и они шли в лес. Буйка облаивала бурундуков, а Мишка старался сбить их из рогатки. Когда это удавалось, Буйка визжала от восторга и бросалась к зверьку. Но того уже и след простывал. Лайка не особенно огорчалась: понимала, что это баловство. До настоящей охоты еще далеко, так хоть развлечься.
Сейчас Мишка еле сдерживал слезы. Представил, как стая волков набросилась на маленькую Буйку. Летит волчья шерсть. Их много, а она одна. И – страшный визг.
Дедушка писал, что и на волков найдется управа. Даром, что ли, он купил новое ружье двенадцатого калибра! А в конце письма: «Если ты, Мишатка, не приедешь к нам на зимние каникулы, то управиться с серыми будет трудно. Даже не раздумывай, только телеграмму дай».
– Поедешь, значит? – серьезно спросил отец.
– Поеду! – подтвердил, пряча письмо в карман. – Только мама…
– Уговорим! – пообещал отец.
Вот и каникулы! Мишка едет к дедушке. Ехать ему вечер и всю ночь, а утром дедушка встретит его на станции. Мать наказывала, чтобы в вагоне он сразу лег спать. А то проглазеет в окно, а потом проспит свою станцию.
Но не может Мишка спать. Все Буйка вспоминается…
…До начала школьных занятий оставалось всего три дня. Нужно было уезжать от дедушки, а тут открылась осенняя охота по перу. Обычно она открывается раньше, задержалась из-за весенних пожаров. Птицы выводили птенцов вторично – прежние гнезда погорели.
Мишке и домой надо, и с дедушкой поохотиться хочется! Дедушка тоже не находил себе места: пора выходить на промысел, но как же не обидеть внука? День-два не охота, далеко не уйдешь. Любимые дедушкины распадки и озера с самолета, наверное, не увидишь… Да и спешка на охоте – дело последнее.
Выход все же отыскался. Вечером к дедушке зашел хозяин Буйки – хромой тракторист Петр Шмаков. Понадобились капсюля для дымного пороха.
– Возьмешь Мишку с собой – дам капсюлей! – схитрил дедушка. Он, конечно, все равно бы дал, но решил испытать. – Возьми! Даром, что ли, он твою Буйку все лето на бурундуков натаскивал?
– А чего не взять? – сразу согласился Шмаков. – Далеко мне не уйти, пусть пестерь носит.
Рано утром Мишка, протирая глаза, шел за Шмаковым и боялся – как бы не наступить ему на больную ногу.
Рассветало. Но с реки навалился туман и спрятал под белыми боками всю деревушку. До последней крыши.
– Вот же угораздило! – чертыхался Шмаков. – Именно сегодня. До охоты – что ни утро, то золотая ягодка.
Мишка молчал. Боялся, что дядя Петя повернет к дому: разве в таком тумане что убьешь?
Буйка носится где-то впереди, только трава шуршит да невидимые в тумане птахи фыркают, взлетая у нее из-под самого носа. И вдруг она чихает уже сзади. Мелькнет, обгоняя, под ногами, остановится и начинает тереть носом бок – пушинка в нос попала.
– Что-о-об тебя! – спотыкается о нее Шмаков.
– Гав! Яв! Яв! – весело огрызается она из тумана, мол, попробуй найди!
– А еще мама! Эх, бесстыдница… – укоряет Шмаков. – Хорошая мать разве оставит детей одних? Да ни в жисть! А ты еще и заигрываешь.
Буйка понимает, о чем идет речь. Иначе отчего бы она теперь оглядывается и скулит?
– Да успокойся! Я пошутил, – уговаривает Шмаков. – Куда они денутся, большие уже!
Потом они медленно шли по берегу, по ополосканной волнами гальке.
– Тишина-то какая! – таинственно рокотнул Шмаков. – О-о! Могучая тишина. Придавило… покрывалище. Заглушило все…
И тут же – бух! – наплевала Буйка на спящее царство, бомбой влетела в воду. Шумнули на всполошенном подъеме крылья, сыпанула с них дробь воды. Шмаков сорвал с плеча ружье: утиная стая ушла, не показавшись охотникам.
– Так и будем пугалами ходить! – Тракторист присел на валежину, положил на колени ружье. Мишка опустился рядом.
– Придумал, дядя Петя! – вскочил он. – Вы на дерево залезьте и стреляйте, туман-то низкий. А мы с Буйкой будем уток на вас нагонять!
– Уток… с дерева? – хмыкнул Шмаков. – Это что-то новое. А вдруг я при первой же отдаче, это самое… кувырком?
– Ремнем привяжитесь!
Наконец Шмаков согласился и, заранее вытащив из брюк ремень, полез на дерево. Сначала он лез с трудом, обхватив коленями скользкий от тумана ствол, потом дотянулся до первого надежного сука, и дело пошло! Только дерево тряслось под тяжестью его могучего тела. Вот и ноги исчезли из поля зрения…
Не успел Мишка спросить – залез ли он, как над головой что-то взорвалось, аж уши заложило. Только открыл Мишка глаза – снова!
– Собирай, Мишка! – кричит сверху Шмаков.
«Кого собирать?!» – ошалело думает Мишка. Глядь, что-то тычется в ноги. Это Буйка подает убитую крякву. Отдает утку и снова исчезает в тумане.
…Стучат колеса. Мишка засыпает, опершись на руку. Потом голова его соскальзывает на подушку. И в это время стая волков набрасывается на Буйку. Такие большие – на маленькую! Она задыхается от отчаяния и боли, ищет взглядом Мишку. Волки подминают ее.
Мишка просыпается. Сильнее колес стучит сердце. Долго он не может успокоиться. «Вырасту – стану охотником! Волчатником. Всех уничтожу».
Поезд к дедушкиной станции подходил, когда еще совсем темно было. Мишка взял рюкзак и вышел в тамбур. На полу лежал утоптанный ночными пассажирами снег. От него ли, от грязного ли стекла струился, исходил холод, от которого, наверно, замерзают на лету птицы. Мишке захотелось назад, в духоту ночного вагона. Но это, конечно, только на секунду.
Поезд сбавил ход. Шел тише и тише. В тамбуре появился сонный, как осенняя муха, проводник. Он, не глядя на Мишку, отпер дверь, зевнул и высунулся навстречу желтоватому свету станции.
– Да… Живут же люди… Бр-р! Выть хочется.
Тут он оглянулся на Мишку. С таким видом, будто Мишка обязательно ему поддакнет. Держи карман! Выть ему хочется! Да в дедушкиной деревне жить лучше, чем в любом городе! Тут тоже кино почти каждый день. И автобусы заходят. А есть в городе речка, где карасей можно руками ловить – настолько они жирны и ленивы! А есть в городе лес, где рябчики чуть ли не на шапку тебе садятся?
Можно сказать об этом проводнику, да ну его!
Перрон был пуст. И совсем не было пурги, как представлял в тамбуре Мишка. Только снежинки ловко виляли в свете фонарей.
Мишка немного испугался: вдруг дедушка не приедет? Заболел или телеграмму не получил…
Поезд ушел. Тот проводник небось улегся себе, а тут стой и жди. Да и дождешься ли вообще. Вон лес чернеет… Вдруг волки нагрянут! И не отобьешься. Есть у Мишки в рюкзаке заряженный патрон, только без ружья кто же стреляет! Во сне-то Мишка и без ружья стрелял: зажмет патрон покрепче, щелкнет ногтем по капсюлю – бах!
– Мишатка, ты, что ль?
– Я, деда! – обрадовался Мишка и бросился через рельсы к повозке. Конь разгоряченно пофыркивал и дышал густым паром.
Дедушка подхватил Мишку на руки, как маленького, колко щекотнул бородой шею.
– По волков приехал, Мишатка? Самое время, самое время!
Значит, не напрасно поглядывал Мишка в сторону леса!
– Долго ждал? Напугался поди? А я супонь чертову полчаса проискал, а она на оглобле оказалась. Ты уж не серчай, Мишатка!
– Что ты, деда! Я совсем не боялся! Да у меня и патрон с собой. Если бы что – трах об рельсу!
– Ну! – засмеялся дедушка. – Тогда поехали.
– Поехали, деда!
– Но! Ступай! Гнедко!
Прямо через лес, где дикие волки, через лунные поляны, где кувыркаются в снегу разбодрившиеся зайцы, – к бревенчатому дому на самом краю села, где ждет его, Мишку, бабушка. Вот уже и совсем близко!
После радостной встречи и чая со всякими вареньями Мишку разморило, и он проспал до самого обеда. Когда он проснулся, услышал сердитый голос бабушки:
– И перестань выдумывать, старый! Никуда он с тобой не поедет! Тебе надо, ты и раскидывай свою падаль. Выдумал чего! Мальчишка ночь не спал, а ты хуже маленького!
– Да я подожду! – смиренно сказал дедушка. – Пусть поспит, я подожду.
– Езжай один, говорю! – наступала бабушка. – Воюй со своими волками, не втягивай мальчишку.
Мишка как только услышал про волков, вскочил и начал одеваться. Бабушка сердилась, но все же отпустила его с дедушкой. Только заставила выпить пол-литра молока. На дорогу.
Наконец вышли.
– Вот, Мишатка! Чуть наши планы не сорвались, – улыбался дедушка. – Хорошо, что ты прытко проснулся! Пойдем скорее.
На конюшне толпились люди, подписывали какую-то бумагу. Мишка узнал ветеринара – Якова Борисовича. Тот приветливо кивнул Мишке, вопросительно посмотрел на дедушку.
– Я готов! – сказал дедушка. – Вот и Мишатка поможет. Что же с ней, Борисыч? Болесть кака?
– Конь не машина! – махнул рукой ветеринар. – Шестеренки не поменяешь. У него и зубов-то не осталось…
И тут Мишка увидел лежавшую в углу лошадь. Он подошел поближе, но был настороже. На всякий случай: «Из мертвой главы гробовая змея…»
Мужчины вытащили ее из конюшни и стали укладывать в сани.
– Как сваливать будешь, Василий Федорович? Может, поехать с вами, помочь?
– Управимся! – уверенно сказал дедушка. – Где-то тут моток веревки… А, вот! Все. С богом. Но! Ступай, Гнедко!
Гнедко топтался на месте, фыркал и приседал. Потом дернул – резко, как молодой.
– Расшибешь! – закричал на него дедушка. – Черт шутоломный! Кого испугался-то?
Всю дорогу Мишка старался не оборачиваться, не глядеть на мертвую лошадь. Но все равно глядел. И привык, не стал бояться. Даже почти не жалко ее было! Зато сколько теперь они с дедушкой волков убьют! Спасут коров, овец, собак…
Сани потрескивали, попискивали под тяжелым грузом. Как же снимать ее? Вон сколько мужчин на погрузке было!
Гнедко совсем не бежал. Шел унылый, совсем опустил голову, будто думал, что скоро и его вот так же повезут на приваду.
– Тпру! Да тпр-р-ру же! Чертяка гривастый! Ну ты смотри, не хочет в лес-то!
Дедушка слез с саней и взял Гнедко под уздцы.
– Первый раз, насколько помню, вот так заартачился! – удивлялся дедушка, снова устраиваясь на санях.
Теперь ехали по лесу, пробивались к опушке. Выехали прямо к стогу сена. Тут дедушка остановил коня и говорит Мишке:
– Лезь-ка, Мишатка, на дерево!
Мишка хотел слезть с саней, но дедушка не разрешил:
– Ишь какой прыткий! Будешь следить, так разве волки подойдут к приваде?
Мишка забрался на дерево и уселся на суку, как глухарь!
– Потише тряси! А то снегу мне за шиворот налетело! – кричит снизу дедушка. – Держи веревку! Ну, чего на нее смотришь, вяжи к стволу! Вот так… Туго? Ну, и у меня готово. – Дедушка привязал второй конец веревки к ноге лошади.
– Сиди, Мишатка, крепче! Держись за ствол-то! Ну, дергаю…
Гнедко потянул сани к стогу. Веревка стала натягиваться, и у самого стога лошадь сползла на снег. Де душка повернул Гнедка назад, перегнувшись с саней, отвязал свой конец веревки и подъехал к Мишкиному дереву.
– Отвязывай, Мишатка, и спускайся!
Вот, оказывается, как все легко и быстро! Держитесь, волки!
– Деда, когда пойдем? Сегодня ночью?
– Ишь ты, шустряк какой. С недельку подождешь. Раньше они к лошадке и не сунутся.
«Вот трусы! – подумал Мишка. – Боятся подойти к мертвой лошади!»
– Они не лошади боятся, Мишатка, – сказал вдруг дедушка, – они человечьего запаха не переваривают.
– А откуда человечий запах?
– Ну как же! Ее ведь запрягали, гладили.
Мишка понюхал ладони и недоверчиво посмотрел на дедушку.
За столом дедушка хвалил Мишку и хитровато поглядывал на бабушку.
– Вот ты ругалась, старая, а как бы я без него приваду сбросил?! Он же – что твоя белка, прыг-прыг – и на сосне. А мне бы лезть да лезть. Еще бы, чего доброго, сорвался да затылком о сани… Вот бы тебе и привада получилась! А так – и я целехонек, и привада на месте, где ей положено быть.
– Вот разболтался! – удивилась бабушка. – То слова в день у него не допросишься, а то… Чего как хмельной? Мишаньке обрадовался?
Дедушка подмигнул Мишке и принялся за щи уже молча.
– Ой, старый! А я ведь сразу и не сообразила, почему ты его нахваливаешь! Никак, на волков намыливаешься взять?
Дедушка опустил голову и ухмыльнулся.
– И думать не смей, старый лапоть! За самого ночами не спишь, передрожишь вся, а тут еще и Мишаньку за собой тянет. Как тебе только не стыдно!
– Это тебе должно быть стыдно, старая! Волки уже под окнами собаку рвут, скоро в коровники проберутся, а ты на печи меня удерживаешь, курица напуганная.
– Да не держу я тебя, хоть вообще домой не приходи, а Мишаньку не смей трогать! Пусть вон зайцев, если хочет, ловит. А с тобой не пущу. Сказано – и все тут!
– Ну чего разошлась… – смирился дедушка. – То слова не допросишь, а то – как из кузова!
Мишка рассмеялся: ловко дедушка повернул бабушкины слова против нее же!
Тут дедушка встал из-за стола.
– Я, Мишатка, на станцию еду. За грузом. Не хочешь со мной?
– Ну до чего же колготной старый! – всплеснула руками бабушка. – Езжай один, не пущу я его. Станций он твоих не видел!
– Ну ладно, один так один. Всю жизнь один… – погрустнел дедушка и начал одеваться.
Мишка заерзал на стуле, но бабушка строго сказала:
– Сиди!
И дедушка уехал один.
Бабушка пичкала, пичкала Мишку всякими ватрушками, Мишка даже жевать устал. И все это время бабушка расспрашивала Мишку про его жизнь. Тоже! Нашла тему… «Костюмчик тебе новый справили, Миша?» Справили! Только он давно уже не новый. Как же он будет новый, если трое на одного…
– М… угу… – отвечал Мишка на все вопросы бабушки. И она была, кажется, довольна.
– Ну ничего! Ничего… – услышал он вдруг приближающийся издалека голос. – Теперь отдохнешь, выспишься как следует. Ишь, до чего мальчонку довели – спать не дают!
Вот тебе и на! Наугукался.
– Да что ты, бабуня! – пошел на попятную Мишка. – Так можно все на свете проспать.
А ведь действительно! Еще бы чуть-чуть – и дедушка отвез приваду без него. А так – вот, и на конюшне в первый же день побывал, и в лес наведался. Чуть было за грузом на станцию не поехал…
Тут Мишка покосился на бабушку, она погрозила ему пальцем.
– Хитрюня ты, Мишанька! Успеешь еще за грузами… Везде успеешь.
Мишка повеселел.
– Бабушка! А проводник вышел сегодня в тамбур и говорит! Как, говорит, в такой дыре люди живут?! Да, да! Думал, что я за него!
Бабушка сильно рассердилась:
– Ну надо же! Это у нас-то дыра? И ты ему ничего не сказал?
– Сказал! – выпалил Мишка. – Я ему сказал, что тут кино каждый день и автобусы ходят, а карасей столько, что ему в Москве не снилось…
– Надо же! – не могла успокоиться бабушка. – Нашел дыру. Ну ты молодец, что так его отбрил. Будет знать!
Дедушка вернулся затемно, озябший.
– Четыре рейса крутнул! – радостно сообщил он. – Овес возил. А вот это тебе, Мишатка! Пользуйся!
Он протянул Мишке моток стальной блестящей проволоки.
– Сейчас, Мишатка, перекушу и обжигать будем. Чтоб помягчела. Завтра на тропы пойдешь. Как ты на это смотришь, а, старая?
– А чего ему дома сидеть, пусть идет! – неожиданно согласилась бабушка.
И Мишка понял, почему она согласилась. Уж очень ей понравилось, что Мишка так лихо отбрил проводника. Эх! Сейчас бы столкнулся Мишка с этим зевакой!
…Проснулся Мишка от громкого разговора. У двери в замасленной фуфайке, выставив вперед больную ногу, сидел на табуретке дядя Петя Шмаков. Дедушка, пытаясь озябшими руками расстегнуть крючок на полушубке, нервничал и сердито говорил Шмакову:
– Во-во! Жди! Дождемся. В один прекрасный день нас судить будут! Да! А что ты думал? Раздобрились, скажут колхозники, наши охотнички. Сначала овцу волчишкам подбросили… Съели они овцу, Петр? – с издевочкой, будто сам не знал, спросил он.
– Съели! – охотно подтвердил Шмаков. – Но ведь снотворное в нее негодное начинили…
– А теперь вот кобылку слопали! – не слушая его. бубнил дедушка. – Проснулся, Мишатка? Во-во! Ты хоть постыди дядю Петю. Волки, Мишатка, ночью нашу лошадку схрумкали. Плевали на человечий запах! Я ему говорю: пока нажрались да дрыхнут, зафлажить! Зафлажить и перебить к чертовой бабушке… Чего уставилась, старая? Да ты-то тут при чем?!
Бабушка ничего не сказала, ушла в зал.
– …Вот. А наш дядя Петя нюни распустил. Подождем, говорит, следующей ночи. Придут, мол, косточки пососать!
Шмаков ухмыльнулся, махнул рукой и поднялся.
– Тебя не переспоришь! Пойду. Переоденусь и охотников созову.
– Загонщиков кликни! – обрадовался дедушка.
А через час бабушка сердито толкала дедушке в карман пирожки.
– Хоть перекусишь там… Всполошился со своими волками! Мишаньку растравил.
Дедушка вышел расстроенный. Мишка слышал, как уходили охотники, как прогоняли собак – на волков их тоже не берут… Потом заскрипели полозья. Загонщики увозили к месту охоты флажки.
Бабушка молча подтирала полы, гремела стульями. Ей, видно, очень хотелось успокоить Мишку, но она не знала, как к нему подступиться.
– Давай я тебе помогу, – вздохнув, сказал Мишка.
Бабушка обрадовалась, засуетилась:
– Что ты, что ты, Мишанька! Посиди, отдохни лучше. Или петли вон делай. Зайцев-то пойдешь ловить?
Вдруг она замолчала, прислушалась. Стукнула входная дверь.
– Ты чего, Петр?
Шмаков замялся, кашлянул в руку и заговорил смущенно:
– Тут это… Я ведь тоже без охоты получился. Нога разболелась. Так, думаю, не пойти ли нам с Мишкой. Просто посмотреть. А?.. – Он робко глядел на бабушку. – Да мы в сторонке, даже на глаза никому не покажемся!
– Небось дед надоумил! – фыркнула сердито бабушка.
– Да нет же! Чес-слово – нет!
– Да ладно, шут с вами, – смягчилась бабушка. – Собирайся!
Дорогой дядя Петя объяснял Мишке предстоящую охоту.
– Флажки – дело очень забавное. Берешь бельевую веревку. С полкилометра. И вот вяжешь к ней красные лоскуты – это флажки. Почаще, конечно, чтобы они везде видны были. Когда волки нажрутся, они осторожность теряют. Отсыпаются. Тут-то их легче всего зафлажить. Обтянуть веревкой с флажками. А уж из круга им не уйти – флажков боятся ужасно. Наверное, за огонь принимают. Ну, на всякий случай веревку с флажками пропитывают керосином. Чтобы еще и запахом их напугать.
– А потом? – заинтересовался Мишка.
– Самое простое! Охотники прячутся в кустах, а загонщики идут в круг, гонят на них волков.
– А если они порвут загонщиков?
– До сих пор ни одного не тронули. Нет, ружья загонщикам не положены. Опасно. Вгорячах про охотников забудут.
«Неужели они никогда не осмелятся перепрыгнуть через веревку? Ведь это так просто», – подумал Мишка.
– Бывает, волк уходит из загона, – будто угадал его мысли Шмаков. – Тогда этого зверя в десять раз труднее будет убить. Перестанет флажков бояться. Да еще, чего доброго, стаю этому научит.
На поляне горел костер. Трое парней в ватниках и по-мальчишески подвязанных шапках подбрасывали в него сучья, курили и о чем-то тихонько переговаривались. Рядом крестом приткнулись друг к другу двое саней. Распряженные лошади тыкались в них мордами, жевали сено.
– Буйка! – вскрикнул Мишка и бросился к саням. Привязанные к оглобле, на снегу лежали две лайки: огромный черный кобель ветеринара Фок и Буйка. Она, увидев бегущего со всех ног Мишку, вскочила. Но как-то настороженно, словно не узнала… Мишка увязал в снегу и задыхался.
– Стой! – крикнул Шмаков. – Назад! Укусит.
Но Мишка уже сам понял, что это не Буйка. У Буйки не было белого пятна на груди.
Он повернулся и понуро пошел к костру; вспомнил о том, что Буйку волки съели.
– Ну что ты так! – уговаривал Шмаков. – Дочь ее, Ветка. Всего шесть месяцев, а погляди! И умница, вся в мать. Вот появятся щенки – тебе самого лучшего!
Скоро к костру собрались все охотники. Оклад сделали удачно. Зафлажили двух матерых, трех переярков и четырех прибылых.
Дедушка был весел, шутил и грозил Шмакову пальцем:
– Ну, Петр, если не встанешь на номер, Мишатку поставим! Так, мужики?
– А что! Он парень толковый, поставим! – согласились охотники.
– Он еще всем нам нос утрет, – серьезно сказал Яков Борисович. – Грохнет матерого.
– Решай, Петр, скорее! – торопил дедушка.
– Уж поломаться для порядка не дадут! – заулыбался Шмаков. – Пошли! А ты, Миш, – повернулся он к Мишке, – не уходи отсюда. А то, не ровен час, под картечь угодишь. Да и за собаками смотри.
– Обложили толково, – расслышал удаляющийся голос дедушки.
Затихли шаги. Где-то треснула ветка. Пофыркивают лошади, сдувая с ноздрей колкую пыль.
Ветка, усевшись Фоку на хвост, следит за Мишкой. Фок лежит себе, не обращает на него никакого внимания.
– Ветка… шепчет Мишка и прислушивается. Ветка вскакивает, ощетинивается.
Теперь Мишка ясно слышит крики. Это загонщики будят волков.
С ели скатывается ком снега, еще в воздухе он рассыпается, и серебристая пыль мягко окутывает поляну. В это время звучит ломкий, нерезкий выстрел. Крик! И снова – выстрел, уже гулче, с дрожью. И поднимается пальба! Как в день открытия охоты на уток.
Мишка напружинивается, вглядывается в просветы между елей. Вот тут, совсем рядом, стреляют в волков! Тех самых, что разорвали Буйку. Разбойничают на ночных дорогах…
Фок фыркнул и вскочил. Поводок, удерживающий его, лопнул.
Мишка обомлел: на поляну, чуть не наскочив на собак, вывалился волк. Кони рванулись, заметались. Но сани их не пускали, и они стали подскакивать, выпучивая глаза и подбрасывая задними копытами снег. За зверем стелилась розовая полоса. Он волочил переднюю лапу и явно ничего не видел перед собой.
Фок сбил его с ног, вцепился в ухо и так рванул, что от уха остались одни клочья.
Волк присел, заплясал на задних лапах. И тут он, кажется, разглядел Фока…
К месту свалки летела Ветка. Порвать поводок она не могла, просто вывернулась из ошейника.
Три тела сплелись в яростный клубок.
Мишка видел, как волк врылся лопатками в снег и тщетно пытается сбросить с себя тяжелого Фока. Неожиданно клубок распался. Удивленно и растерянно замерла Ветка. Казалось, она спрашивала Фока: зачем же ты его выпустил? Волк придавил ее серой глыбой. Он не тряс ее, как это делают собаки, а сжимал клыки, отпускал Ветку и тут же снова рвал – уже в новом месте, быстро подвигаясь к шее.
Подбежавшие охотники не могли оторвать Мишку. Он, забыв про все на свете, бил тяжелым суком по ненавистному серому телу, иногда попадая и по черному – Фок смертельной хваткой сжимал челюсти на горле волка.
Испуганный дедушка оттаскивал Мишку все дальше от костра, лошадей, поляны… Он почти бежал, таща его за руку, и твердил:
– Что же ты это выдумал? Что же ты это выдумал?! Я ведь на тебя надеялся…
Мишка вырывался, его трясло. Он не понимал, что происходит. Буйка, Ветка, кровь на снегу, ошеломленный дедушка и спокойный Шмаков, уносивший куда-то на руках Ветку.
Не скоро вернулись к костру.
Мишка искал глазами Шмакова, а дедушка, присев на корточки, оттирал ему снегом валенки, полушубок, руки. Отяжелевший розовый снег сползал, кровенил дедушке ватные брюки, а он не замечал этого – тер и тер.
Шмаков появился из-за лошадей.
– Жива, – спокойно сказал он.
Из саней донеслось тихое поскуливание.
Мишка вырвался, побежал, спотыкаясь о разбросанные головешки. Чуть не сбил с ног Якова Борисовича.
Ветка лизала ему руки, обдавая влажным и горячим дыханием, тыкалась носом в голую шею, но не могла дотянуться до лица – не слушались, не поднимались ноги.
И тут только Мишка расплакался. Он почувствовал, что никогда не станет охотником. Даже на волков. Нет, не станет…
2
– Снежок выпал! – радостно сообщил появившийся на пороге дедушка. Еще потемну он ушел запрягать Гнедка, и сейчас привязанный у калитки мерин создавал фыркающий шум. Он любил работать и торопил дедушку ехать на станцию за грузом. Но дедушке нужно было позавтракать, иначе бабушка и не отпустит! Она напекла уже блинов, налила в чашку свежей сметаны и заварила крепкий фруктовый чай.
– Спит Мишатка-то? – поинтересовался, садясь за стол, немного озябший дедушка. После охоты на волков он уже не уговаривал бабушку отпустить Мишку с ним на станцию – чувствовал себя виноватым. Хорошо, что все обошлось, а если бы Фок не подмял зверя?
– Спит! Чего же ему делать? – немного с вызовом ответила бабушка. И дедушка понял ее, погрустнел и согласно закивал головой:
– Оно конешно, конешно… Зимой детишкам хорошо спится.
Но Мишка уже проснулся. Каждую ночь теперь он видел во сне одну и ту же страшную картину: раненый волк прыгает через флажки и бросается на него, на Мишку. Угрюмый черный Фок мчится наперерез зверю, но промахивается, а маленькая Ветка вязнет в глубоком снегу, скулит от отчаяния и бессилия.
– Ты ешь, ешь, старый! Не прислушивайся!
– Да я ем… Снежок выпал. И не морозно совсем…
– Вот и хорошо, не замерзнешь, значит!
– Да я-то и так не замерзну. Просто… это… Может, Мишатка пойдет петельки поставит? Чего уставилась-то! Каникулы проходят, а забавы – только твои блины. Воздух ему нужон, по снежку походить!
– Походит, походит! Ты вон ешь побыстрее да поезжай с богом. Вечно воду мутишь, черт старый. А потом переживай!
– Ну вот… И бог, и черт! Все сразу. Петли-то в сенцах, на гвозде…
Дедушка хлопнул дверью, потом послышался тонкий взвизг стронувшихся с места полозьев. Захрустел свежий снег под большими старыми копытами Гнедка.
За завтраком бабушка не отходила от Мишки. Вздыхала, прикладывала ему руку ко лбу.
– Может, все-таки заболел, Мишанька? Совсем вон не ешь!
– Да сыт я, бабушка…
Мишка думал о Ветке, о ее перемолотых волчьими зубами ребрах. Как она лизала Мишке руки! Какие-то всегда добрые, ласковые собаки у Шмакова.
