Текст книги "Чистые струи"
Автор книги: Виктор Пожидаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Он отправил Надюхе большое трогательное письмо и с нетерпением стал ждать ответа. Он понимал, что торчать здесь, когда уходит время, от которого зависит все счастье их дальнейшей совместной жизни, кощунственно, и заказал билет на Излучье. Он бы уехал и сразу, но чувствовал, что библиотека таит в себе еще столько важного, совершенно необходимого! Да и Надюха может заинтересоваться какой-нибудь деталькой, какой-нибудь подробностью, а где тогда ее обнаружишь?..
В доме отдыха кипела жизнь. Счастливые липа, легкое веселье. Петя и не пытался понять – отчего это все. Да у него самого, наверное, было сейчас счастливое лицо. Костя и Слава оказались приятнейшими современными людьми, уделяли Пете постоянное внимание, все время приглашали на какую-то дачу, но Петя ждал от Надюхи весточки и не мог отлучаться.
Он представлял, как читает она неожиданное письмо. Небось думала о нем что-нибудь тревожное, бабье, а вот на тебе! Стоит она такого письма, ох как стоит! Все будет теперь, Надюха, все! Только слез больше не будет.
5
И вот он получил ответ. Надюха писала неузнаваемым почерком, с ошибками, пропускала слова. Видно, на обдумывание фраз и выражений у нее не было сил. У Пети в ушах стоял звон – невыносимо протяжный и сухой. Оказывается, Надюха чувствовала, что эта поездка добром не кончится, что спутается он с какой-нибудь сволочью, с продувной бесстыдницей. Так оно и случилось. Быстро же он набрался подробных сведений о половой жизни!
И еще много всякого писала его Надюха, не жалея ядовитой желчи. С маху она решила, что дальнейшую совместную жизнь считает немыслимой и пусть он, Петя, живет у той сучки, с которой ему так интересно…
Петя – мужик жилистый и спокойный – тут не выдержал: купил бутылку.
Вечером, одичавший спросонья и уставший от изнурительной борьбы с подступавшей к горлу тошнотой, он выбрался на свежий воздух. Переливались разноцветными огнями огромные карусели, группы отдыхающих шли с электрички и были возбуждены потрясающим широкоформатным фильмом. У танцплощадки по случаю воскресенья было многолюдно. Все готовились к предстоящему веселью и уже начинали веселиться.
Странное состояние овладело Петей. Словно треснул и рассыпался тяжелый обруч, когда-то насаженный на его растущую голову. И стало необычно легко не только голове, но и всему телу, в котором с неудержимой и звонкой радостью забилось в полную мощь новое сердце. Старое же тикало все тише, засыпало и растворялось под напором невиданного потока молодой бурливой крови.
Петя понял, что надо, что будет жить, как живут вот эти люди – смеющиеся и красивые.
Он и не надеялся, что отчаяние, порожденное неумной жестокостью жены, так быстро перегорит в нем.
Петя вернулся в комнату и стал торопливо приводить себя в порядок. Освежившись в душевой, он пристроился с электробритвой к помутневшему от времени зеркалу. Разным помнил Петя свое лицо. Оно у него постоянно почему-то менялось – видимо, от настроения и характера занятий. Сегодня каким-то. возбуждением горели серовато-голубые глаза, светлые чистые волосы красиво рассыпались по лбу и вискам, чуточку закрывали воротник белой рубашки. Крупный в веснушках нос не портил полученной еще в детстве кривинкой приятности загорелого, суховатого лица. Правда, плечи узковаты, но, чувствуя в них тяжесть накопленной в постоянной борьбе с деревом силы, Петя особенно по этому поводу не сокрушался.
На улицу он вышел окончательно воскресшим и готовым ко всяким небольшим и безопасным подвигам. Чего и не хватало сейчас ему – так это нахальства и красноречия прожженного морехода Михаила Лескова.
Походив у фонтанов, газонов, киосков, Петя погрустнел: что-то не то! Общее веселье обтекало его, даже не обдавая брызгами. Не пива и мороженого жаждала сейчас его надсадно дышавшая душа. А чего? – стал он допытываться у нее, стоя на одном месте и разглядывая свои только что вымытые под краном умывальника еще не старые коричневые туфли. Душа молчала. Не привыкла отвечать на подобные вопросы или же просто стеснялась выразить суть творившегося в ней.
Петя очнулся и закрутил головой. В сердце его сдавленно и горько заплакали крошечные девочки. Он сжал зубы, застонал, но вдруг понял: танго! Ребятишечки уже смеялись в нем колокольчиками, что-то затевали, не то плясать, не то петь. Петя радовался за них, чуть сжимая рукой взбухшее сердце.
Танго разошлось вовсю! Ноги сами принесли Петю к танцплощадке. Милиционер решительно, но нежно придержал его за локоть;
– Что с вами?
А Петя посмотрел на него с таким наивным удивлением, что тот растерялся.
– Но… вы же держитесь за сердце…
– У меня там девочки, – сказал Петя.
Милиционер усмехнулся.
Петя прошел в дальний угол площадки. Сюда начали стекаться пары. Под властью обнажившей души музыки они переживали несколько неповторимых минут и теперь начинали говорить шепотом. Им словно уже было стыдно этой внезапно происшедшей обнаженности. Женщины смущенно поправляли прически, мужчины нервно закуривали, просили у Пети спички и были с ним вежливы. Петя понимающе кивал и одаривал их отцовской ободряющей улыбкой.
Где-то рядом, за спинами, булькало из бутылки, звякало и снова булькало. Слышался смешок и шепот: «Всем хватит!»
– Петро! – позвали тихонько. – Петро, иди сюда!
Да, звали его, Петю. И он, заволновавшись, вошел в кружок мужчин и женщин, накручивающих на пальчики конфетные бумажки.
Разливали Петины товарищи по комнате – смуглые, как татарчата, Слава и Костя. Петя принял стакан, прошептал «спасибо» и был вознагражден кругленькой конфеткой «батончик».
Потом, начавшись длинным пронзительным звуком, ударил в уши разнузданный танцевальный хаос. Петя вмиг остался один. Слава с Костей уже выламывались на середине площадки. Под стать им с наслаждением срамились остальные. «А ведь чьи-то жены, матери!» – по-излученски подумал Петя, но то ли обида на Надюхино письмо, то ли шалопутное зеленое вино толкнуло его в людскую кутерьму. И он, ничего не понимающий в современных танцах, страшно стеснительный от природы, запрыгал, завихлялся, наливаясь яростью и утоляя неведомую до сих пор жажду откровенных и дерзких движений.
6
Утром Петя был спокоен и счастлив. Черноглазые приятели уже куда-то исчезли, и он, чувствуя небольшой прилив нежной благодарности, аккуратно перезаправил их постели.
И до, и после завтрака Петю распирало совершенно непонятное волнение. А впрочем, впереди – огромный летний день с гомоном пляжей, весельем аттракционов, ароматами вин и пива, с чем-нибудь еще, на что он, просиживая в пустом читальном зале, не обращал внимания. Обида на жену теперь перерастала в чувство глухой, тихой ненависти. Пете вдруг показалось, что он ненавидел ее всегда – уравновешенную, ленивую в ласках и проявлении чувств к нему, необязательную в домашних делах, любящую сладко поспать и вкусно поесть.
Он вспомнил, как ревновал ее когда-то, и стало нестерпимо стыдно. Таких ли ревнуют! Неужели он такой уж залежалый лапоть, что опустился до подобного позора?!
Он не хотел больше думать о ней, но это от него не зависело…
Ей было тогда семнадцать, а его провожали в армию. Завтрашний солдат, уже третий день отчаянно веселый и самостоятельно обрившийся, опоздал на последний сеанс и стал стучать в закрытые двери клуба. Устав от этого бесполезного занятия, он присел на ступеньках и безмятежно уснул.
Разбудила наглая собачонка, беззастенчиво слизывающая веснушки с его неодухотворенного лица. Надюха держала в руках поводок и смеялась.
– Убери свою гадину! – взбурлил он от гнева.
– Чего злишься! Не укусила же… А ты не спи где не надо. Иди домой. Нет, правда, проводи меня – чего зря сидеть!
За дорогу они и трех слов не сказали друг другу. Собачка путалась под ногами, и Петя едва сдерживался, чтобы не пнуть ее.
– Какой-то ты непонятный! – вздохнула Надюха. – Живем рядом, а будто чужой…
Прижав ее к себе, он почувствовал встречную податливость мягкого горячего тела. Что-то шальное и воровское было в их быстрых поцелуях. Она стала задыхаться и, словно засыпая, тяжело оседала у него на руках.
Опомнился он к рассвету, испугался и стал ее тормошить. В летней кухоньке было сыровато и мрачно. На печке громоздились ведра и тазы, в которых готовили свиньям. На диване, ставшем свидетелем их легкомысленного поступка, валялось приготовленное к стирке белье.
– Не уходи!.. – сонно пробормотала она и сладко потянулась – большой недоразвитый ребенок… Он, расплачиваясь подступившим страхом, продолжал трясти ее. – Не бойся! – сказала она, одеваясь. – Никто не видел…
А он совсем раскис. Радость, накопившаяся в нем в связи с ожиданием начала службы, превратилась в кучку сырой золы.
Потом он получал письма – неглупые послания ждущей девушки. Долго не отвечал: не знал, для чего это нужно, не знал, что писать ей, что обещать… Потом как-то понял, что она действительно любит его, и то, что произошло с ними той ночью, произошло только от избытка этой бесхитростной любви.
Весь его десятидневный отпуск они провели вместе и робко строили планы будущей совместной жизни.
Пышной свадьбы не было. Посидели вечер всей многочисленной родней, пытаясь повеселиться, и началась их новая, простая и спокойная жизнь.
…А ревновать он ее начал все-таки не с потолка. Однажды, измученный дневным воскресным сном, Петя проснулся в испарине.
– Надюха, я сейчас душил тебя!..
– Значит, любишь! – зевнула она и свесила ноги с кровати.
– Нет, послушай! Будто прихожу с работы, а ты тут… целуешься…
– Сбесился! – хмыкнула Надюха. – Взбрело же… Я до тебя почти не целовалась, а уж теперь…
Почти! А ведь он думал…
Не сразу, но все же растормошил ее на признание. Был у нее художник из Хабаровска. Приезжал клуб оформлять. Как у них все было, чем кончилось – умолчала Надюха, заставив его мучиться в догадках. Но затянулась постепенно рана внутри. Засохла.
И вот теперь, вспоминая это, только это, Петя скрипел зубами. Он думал, что зря отравил жившую в нем безобидную ласковую мышку.
Потом Петя блаженствовал на раскаленном песке. Раскопав, вжимался в него, чувствуя непередаваемую сладость во всем теле. Это было так странно… Петя поймал себя на том, что провожает взглядами к воде всех красивых девушек и женщин.
А потом он встречал их, выходящих из воды, и тосковал. Он тосковал по светлому, легкому, вечернему и таинственному, как в кино…
7
Это был очень хороший ресторан, и на какое-то время Петя растерялся. Он глазел на колонны, холодильники, полированные шкафы, еще на что-то, что, вероятно, необходимо для обслуживания посетителей на должном уровне. Заграничный автомат щедро плескался заграничной музыкой, мужчины потягивали светлые, пузырящиеся газом напитки и улыбались женщинам. Официанты собрались за столиком в дальнем углу и что-то горячо обсуждали.
Петя двинулся на штурм почти пустого зала. Он тыкался от стола к столу, но везде торчали таблички: «Занято». И это тоже убивало в нем последнюю решимость.
– Пройдите на правую половину! – крикнули ему из оживленного рабочего угла. Петя послушно перешел и сел за самый последний столик, чтобы было поближе к выходу. Не дай бог, кто еще подсядет – это же выйдет мука: не так вилку взял, не так ложку…
«Отошью! – решил вдруг. – Вон сколько мест, пусть не наглеют».
Он увидел, что к нему направляется официант, и почувствовал в руках слабенькую дрожь. Но тут что-то сработало в нем, какой-то, неподозреваемый даже, внутренний механизм, настроенный, видимо, тонким мастером Мишей Лесковым: Петя откинулся на спинку кожаного стула, забросил ногу за ногу и вынул из кармана помятую сигарету.
Официант был молоденький, приветливый и довольно симпатичный – сразу видно, что человек на своем месте.
– Пиво есть! – доверительно обрадовал он Петю. – Бутылочку, две?
– Две, пожалуй… – согласился Петя. И как-то сразу догадался, что официант все знает о нем, немного жалеет и старается не обидеть… – А коньячку?
Граммов триста? – Петя робко закрывал свои карты.
– Триста! – кивнул парнишка. – Закуску я вам сам подберу.
И ушел, не оставив Пете уже никаких сомнений по поводу своей проницательности.
И пиво, и коньяк, и большое блюдо, где было много мяса, сала, сыра, еще чего-то – яиц, что ли? – все это почти мгновенно возникло перед Петиным носом. Петя внутренне махнул рукой и стал вплотную знакомиться со всей этой красотой.
Зал быстро наполнялся, исчезали строгие таблички «Занято», вместо них появлялись бутылки и приборы. Петя заерзал, обдумывая, каким бы образом отстоять свой уголок от посягательства наплывающей толпы. Потом решил, что это бесполезная затея, и стал спешить, наливая коньяк в фужер и подхватывая с тарелки все подряд.
За этим занятием его и застали.
– Не возражаете против хорошей компании? – чуть улыбался глазами этот молодой, да ранний. Он как-то по-братски придерживал под руки двух прекрасных женщин.
Петя слегка дернулся, чуть не ляпнул: «Возражаю!», но вовремя спохватился и сделал ласковое лицо. Нахлынувшее опьянение позволило ему уже без тени смущения приглядеться к соседкам. Он сразу их полюбил! А официант не уходил, смотрел вопросительно. Наконец-то Петя догадался, в чем дело, и кивнул на графинчик.
…Невысокая, чуть полноватая, но стройная. Голубенькая полупрозрачная кофточка, чулки, что ли? Нет, так загорела… Светлая, удлиненная и немного расклешенная юбка. Понятно, вкус! Не шлеп, топ-топ…
Петю немного огорчили ее красновато-фиолетовые волосы: он любил все естественное и даже иногда запрещал Надюхе красить губы. Она вздыхала и рылась в сумочке.
– Что вы разглядываете меня, о господи! – рассердилась, но совсем не смутила Петю. – Спички забыла… Ну хватит таращить глаза, подайте лучше спички!
– Зина, здесь не курят…
…Повыше, но не настолько, чтобы казаться высокой. Посуше, но не настолько, чтобы казаться худой. Петя понял, что она очень нежная и воспитанная – этого не утаишь. Глаза у нее богатые: большие, серые и влажные – глаза образованной женщины.
Петя протянул коробок:
– Курите! Все ведь курят.
Действительно, над столиками стоял перламутровый ароматный дым, заворачиваемый лопастями подвесных вентиляторов в гигантские невесомые улитки.
– Что же вы больше на меня не смотрите? – услышал Петя.
– Сердитая вы! – грустно пошутил он.
– Я больше не буду сердиться. Правда, Лена? Скажи ему, что он зря обижается. На женщин обижаться… Так почему вы больше не смотрите на меня? – Намекает на что-то… И Петя понял – на что, но не сконфузился, повел себя мужчиной.
– Ваша подруга виновата! – сказал он, приняв удобную и независимую позу.
– В чем же она виновата?
– В том, что пленила меня.
Лена посмотрела на него испуганно и удивленно. Потом лицо ее просветлело, потом налилось краской.
– Вы моряк? – пристально посмотрела Зина. Петя, молча улыбаясь, постучал пальцами по столу, но тут же сунул руку в карман. В голове все перепуталось. – Моряк! – убежденно сказала Зина. – Вон в глазах так и пляшут девятые валы. Как ваш корабль называется?
– «Излучье», – усмехнулся Петя. – Еще вопросы будут?
Он ни на что еще не надеялся, даже не догадался, что нужно надеяться, но только ощутил вдруг, что рядом появился Миша Лесков и выручает его, подталкивая свои складные слова. Петя даже оглянулся, словно и впрямь ожидал увидеть Лескова за спиной.
– «Излучье»? – спросила Зина. – Это что – танкер, сухогруз?
– Это РП! – Петя немного заволновался, предчувствуя скорую развязку, но и не боясь ее.
– РП? А что это такое? – заинтересовалась Зина, стряхивая на салфетку пепел.
– Это? Это – рабочий поселок.
– Большой поселок? – не изменив ласково-ехидного выражения лица, продолжала пытать она.
Официант принес графинчик коньяку, бутылку шампанского и тарелочки с кальмарами. Исчез, появился с пепельницей. Чуть заметно кивнул Пете и пропал – теперь уж совсем.
– Большой поселок? – не унималась Зина.
Петя крякнул и разлил коньяк.
– Очень мило! – похвалила Зина. – А все-таки по натуре вы моряк. – Она смотрела на него уже серьезно и просто, без затей. – Ну что, выпьем? Давайте за вас выпьем! С вами… не скучно, правда, Лена?
– Правда… Только не приставай к человеку.
– О-о! Ну тогда не буду… – Зина понимающе улыбнулась и чуть заметно подмигнула Пете. А у Пети екнуло сердце. Вот ведь как бывает в жизни…
Заграничная машина умолкла, вкрадчивый мужской голос, усиленный микрофоном, возвестил о первом танце. Это было танго, выдуваемое и выстукиваемое живыми молодыми музыкантами в белых брюках.
Петя рассеянно водил по столу кораблик под названием «Ява-100».
– Счастливая у вас жена! – сказала вдруг Зина.
– Почему?! – вздрогнул Петя.
– Вас так трудно раскачать… Хотя бы на танец.
Это был ощутимый удар по Петиному самолюбию. А он-то думал, что ведет себя безукоризненно.
– Ну вот… Опять обиделись, шуток не понимаете!
Петя отомстил ей, ласково подведя кораблик к светлой ладони растерянно заулыбавшейся Лены. Пальцы их по-родствснному переплелись, они встали и протиснулись к центру зала.
– Зина обиделась!.. – сказала Лена с тихой грустью и положила руки Пете на плечи. – Надо было сначала ее пригласить.
– Нет! – отрезал Петя. – Именно тебя. И сначала, и потом.
Он все больше, все стремительнее становился на ноги. Радовался этому и немного побаивался, понимая, что это может быть и следствием изрядной дозы великолепного коньяка… Но что самое главное – прижатая к его щеке щека вот этой красивой женщины не тревожила в нем никаких гаденьких мышек. Душа Пети была чиста и свободна, как детский воздушный шар.
Танго баюкало и усыпляло. Оно было бесконечно, как может быть бесконечно счастье с такой женщиной…
Петя теперь только заметил, что со странной, никогда еще не бывалой в нем нежностью гладит притихшую Лену. Что с ней? Обиделась?.. Нет, теплые птицы доверчиво сидели у него на плечах и только чуть-чуть вздрагивали, словно пугались чего-то.
– Наконец-то! – сказала Зина, нервно затягиваясь. – Восемь кавалеров за это время отшила.
– Молодец! Только почему? – Лена не поднимала на нее глаз.
– Потому! – вспыхнула Зина. – Потому! – и потушила сигарету.
Лена покраснела.
– Я сейчас! – поднялась она из-за стола.
– Ну вот! – огорчился и расстроился Петя. – Довели человека до слез…
– Не обращайте внимания, – сдержанно сказала Зина. – Давайте выпьем шампанского!..
– Пьете! – Лена была как-то странно весела, следы слез все-таки скрыть не удалось. Петя чувствовал сильное волнение. Он смотрел на нее с нежностью и мял в руке хрустящий кораблик.
– Коньяк стынет! – огорченно прищелкнул он языком. – Как холодный пить будем?
– Спасибо… – Зина потянула со спинки стула сумочку. – Но только нам пора!
Петя онемел. Он подумал, что ослышался. Потом – что Зина пошутила…
Официант спокойно ставил на поднос тарелки. Петя смотрел на него умоляюще. Но вот Зина протянула деньги, и он взял, не сказав ни слова…
Попрощались они все-таки тепло. Тепло и грустно. Зина пошла к выходу, а Лена как-то неловко стала обходить столик и наткнулась на официанта. Тот придержал ее за локоть, она извинилась, сконфузилась и взглянула на Петю.
Зина ждала ее.
Петя снова превратил кораблик в пачку. Хотелось курить, но внутри пачки было крошево. И вдруг перед глазами что-то мелькнуло. От неожиданности Петя тряхнул головой.
Он стоял рядом и улыбался приятной сочувствующей улыбкой, этот одаривший и тут же ограбивший Петю симпатичней паренек.
Петя потянулся к рюмке и увидел перед собой сложенный листок бумаги.
8
Петя проснулся без особой охоты жить.
Вчера, до глубокой ночи взволнованно бродивший по городу, он был высок и счастлив. О прежней жизни почти не думал. Несколько минут уединения в танце с Леной были ему дороже всего, что имел и пережил за свои неполные тридцать лет. Он то и дело вынимал из кармана ее записку, читал-перечитывал, и голова шла кругом.
Вот тебе и кабак, Миша Лесков, черт лупоглазый! Что б ты сказал теперь, поглядев на меня? Кто на что способен, Миша, не дано тебе этой радостной боли сердца, вот и прячешься всю жизнь в яркие дешевенькие перья. Жаль мне тебя, но кто виноват в пустоте твоей души?.. Уверен: окажись ты за одним столиком с ними – опошлил бы все, испоганил. Не обижайся, Миша, но хорошо, что не было тебя рядом.
…Ну что, Надюха, хорошо тебе теперь? Успокоилась твоя булькающая в грязи душа? Теперь уже все – перетерлась последняя, соединяющая нас, ниточка. Легко стало, светло… Будь ты счастлива. Никогда не потревожу, ничем не упрекну!
Петя возвращался в дом отдыха на электричке. «Жить хорошо! Жить хорошо!» – еще больше ободряли его, вселяли в него ликование правильно все понимающие колеса.
Он не включил света, разделся и очень осторожно, чтобы не потревожить сон товарищей, погрузился в ласковую постель. Но кровать все же скрипнула, и этого было достаточно, чтобы Костя завозился.
– Явился, Петро?! Телеграмму видел?..
Петя почувствовал тяжелый укол в не ожидавшее беды сердце.
Проснулся и Слава. Включил свет – беспощадно ясный, не сулящий ничего хорошего.
«Встречай среду благовещенским вагон шесть Надя».
– Жена? – спросил, пряча под простыню волосатые короткие ноги, Костя.
– Тебе не все равно? – усмехнулся Слава. – Или завидно?
Метя долго не мог уснуть и был в состоянии, близком к отчаянию. Определенность, появившаяся в душе сегодняшним необычным вечером, таяла. В голове загудело от каких-то непонятных, тяжелых и отравляющих мозг мыслей. Одно только было совершенно ясно и понятно: все пропало. Не сможет он восстановить в себе чистое, праздничное сияние, поднять себя до той высоты, на которой находился еще пять минут назад…
Он спал тревожно и видел короткие мучительные сны. Оказалось, что Надюха давно уже вышла замуж, у нее взрослые дети. И приехали они к старому, больному Пете из жалости. Жгучая боль ревности полоснула по сердцу. «Как же так? – спросил, глотая горячие слезы. – Почему они – вылитые я?..»
«Потому что ты их отец. Я прятала их от тебя, а ты и не догадывался об этом… Они были такие маленькие, я боялась, что ты их задушишь!»
«Я так люблю детей. Что ты выдумываешь?»
«Любишь? Это тебе кажется, что ты любишь! Не такие, как ты, детей любят. Уехал, спутался… Да ты готов был променять меня на кого угодно! Детей любишь… Да ты… Да ты… Но ничего, нашелся, слава богу, человек. Не бросил нас в беде. Детей поднял на ноги…»
«Кто же это?» – старался сам догадаться Петя.
И когда Надюха догадалась о мучившем его, сказала…
«Лесков?! – закричал страшно, помертвев ослабевшим от переживаний телом. – Да ведь это он…» И осекся, поняв вдруг, что Миша Лесков все подстроил нарочно – чтобы присвоить себе его, Петиных, детей, чтобы навсегда избавиться от Пети.
И вот он проснулся… Было еще совсем рано, может быть, часов шесть. Яркое солнце пронзало плотные полосатые шторы, за окном в лохматых ветвях южных деревьев тонкими голосками кричали и пели веселые птицы.
«Встречай среду благовещенским вагон шесть Надя».
«Видишь, как все глупо! Но я обманула ее. Мы встретимся с тобой завтра, правда? Я буду ждать тебя у морского вокзала. Часов в семь. Нет, в шесть. Лена».
– Ча-чу! Ча-чу! Ча-чу! – вскочил и сразу начал приседать, махать руками весельчак Костя. – Ча-чу! Порубаем – и на дачу! Что же Славик не вс-с-сстает? Вид-но, С-с-лавик много пьет! А Петро с-сидит ун-нылый, и-и-получив письмо от мил-лой…
– Телеграмму… – сонно пробурчал Слава. – Заткнись ради бога. Не хочу я больше на дачу! Я купаться хочу, в соленой воде плавать.
– Ча-чу, ча-чу, ча-чу! Не желает он на дачу. Плавать он, купаться хочет. Дурачок он, между прочим! Правда, Петро? На даче – огурчики, помидорчики, поедем с нами!
Петя посмотрел на него уныло, без чувств.
Все-таки – поехали.
Дача была не очень далеко – через две остановки на электричке. Участок маленький, сотки три, зажатый со всех сторон такими же участочками. А домик – и вовсе лепуха. Что там поставишь – ну, стол да три-четыре стула. Дача! В Петином понятии это что-то роскошное, не по карману абы кому. А таких дач он в Излучье налепил бы штук сорок.
– Расшнуровывайся, Петро! – суетился в младенческом восторге Костя. – Обосновывайся и ни в чем не сумлевайся. Земля принадлежит моему любимому тестю, можно топтать смело.
В подтверждение своих слов Костя снял туфли, засучил брюки и ринулся осматривать пышные грядки.
– Хозяин! – ухмыльнулся Слава. – Садись, Петро, понаблюдаем за сборщиком податей… Во, во, смотри! Что твоя легавая! Ножку согнул. Это он стойку на огурец делает.
И Петя неожиданно для себя рассмеялся.
Костя быстро и воровски оглянулся, упал на колени и пополз по грядке.
– Подкрадывается! – с серьезным видом пояснил Слава. – Цель близка. Пиль! – заорал он оглушительно. Костя подпрыгнул и упал в густую зелень.
– Взял! – сообщил Слава и пошел в домик.
Петя с интересом разглядывал примитивное строение, воздвигнутое в основном из ящичной тары. Неопытная рука сколачивала каркасик, пошедший на задки от тяжести крыши, вгоняла в проем оконную раму, навешивала двери. Все как-то по-детски просто и необдуманно. При такой площади помещения и открывать дверь внутрь!
– Хижина дяди Тома! – угадал его мысли добычливый Костя. Он пришел с дырявой кастрюлькой, полной зеленых и розовых плодов.
– Давай я дверь перевешу! – попросил Петя. – Это быстро!
– Перевесим, перевесим… Пойдем сначала займемся делом.
Дело состояло из сухого вина и закуски. И было оно, конечно, одним из приятнейших. Но Петя чувствовал за собой какую-то вину, будто вся нелепость этого домика лежала на его совести. У него просто зачесались руки, когда заметил выпирающую нескромным животом бюрократа половицу. «Уперли в стену! Дюймовка, вот и выгнулась. Пятерку бы хрен вогнали…»
– Буль-буль! – сказал Слава. – Хоть я и не хозяин, но буду делать буль-буль. Последние деньки в образе вольной птицы чайки, а мне не дают плавать в соленой воде. Ты знаешь, Петро, зачем он меня сюда таскает? Доказывает тестю, что чист и свят. Да кто на него, на татарина этого, посмотрит! Чего уж тут доказывать!?
– Ну конечно! Ты у нас красавец, ты сын какого-нибудь Ярослава Мудрого! Или грек? А что же тогда смахиваешь на Чингисхана? Кто из нас похож на татарина, а, Петро, рассуди!
Петя старался понять – насколько это они серьезно…
– Да татары вроде не такие… – сказал, потупившись.
Веселые мужики Слава и Костя засмеялись, обнаружив этим свое хорошее настроение и простую дурачливость.
Петя пил с ними горьковатое вино, хрустел сочными огурцами и время от времени вспоминал о телеграмме и записке… Ему становилось тревожно и грустно, наплывало что-то и вообще непонятное: хотелось плакать, что ли?
– Пойдем, судить будешь! – возбужденно звал Костя. – Он думает, что каждый день будет класть меня на лопатки! Вчера я просто поддался, вот так!
«Мне бы ваши заботы!» – печально подумал Петя, но судить пошел. Боролись друзья прямо у крыльца, где лежало и стояло много опасных вещей – тяпки, грабли, лопаты, ведра, даже старая, изношенная коса. Костя был чуть пониже, расторопнее и ухватистее Славы. Вцепился в пояс противника и стал носиться вокруг него, стараясь измотать и вывести из равновесия. Слава сердился, дергал его на себя, толкал от себя и бил по ногам голой пяткой. Потом оба упали на сухую перемолотую землю, но захвата не ослабляли.
– Сдаешься?! – воскликнул наконец Слава, устроившись на Костином животе. Но тут, подброшенный вспружиненным животом друга, получил в зад коленом и нырнул под крылечко.
– Вылазь, вылазь, нечего притворяться! – звал, опершись на локоть, тяжело дышавший Костя.
Слава выбрался весь в паутине, с большим серым пауком в черных волосах.
– Ничья! – нашелся Петя, отойдя от испуга: так и до беды недалеко.
Пока борцы отдыхали, Петя обнаружил гвоздодер и снял двери с петель. Обстукал косяк, выискал шляпки гвоздей и принялся за работу. Косяк вынулся легко, ведь штукатуркой тут и не пахло – изнутри стены были облицованы бывшей в употреблении фанерой.
– Ломай, Петро, ломай! – восторженно поддержал его Слава. – А то мне из-за этой дачи искупнуться нельзя!
Петя перевернул косяк, вставил его на место и сильно вогнал в него большие выпрямленные гвозди. Потом, повозившись с рубанком, точно подогнал двери и закрепил их петлями.
– Вот кого нужно твоему тестю в зятья! – ехидно сказал помрачневшему Косте Слава. – Только и умеешь стоечки на огурцы делать.
Пете стало неловко, ужасно неловко. Получилось, будто он хотел посрамить славного парня Костю.
– Так это… Руки зудятся, я же плотник… – Петя присел рядом с ними. Сидели молча, и Петя не знал, как истолковать это молчание. Связался с дверью, будь она неладна!
Внизу, скрытая непроглядной зеленью деревьев, прокричала спешащая во Владивосток электричка. Было еще рано, но будет ведь и шесть часов вечера… Не принесла Пете радости эта мысль, расстроила только. И уже не мог он понять – в чем же дело, почему при мысли о Лене так слабо-слабо трепыхнулось сердце, будто и не трепыхнулось вовсе?..
– Так нам, интеллигентам вшивым, и надо! Ну-ка, Петро, бери на себя командование! Что ломать, что рушить? – неожиданно возбудился Костя. – Чур, топор мой!
Слава схватил лом и метнулся с ним к окну, явно намереваясь вышибить раму.
– Стой! – заорал Петя.
Смеху было много. Так, шутя, веселясь и дурачась, они подогнали половые доски, поправили крышу, даже сам домик подровняли немного, обстукав невидимый под обшивкой каркас старой шпалой. Петя содрал кое-где дощечки и закрепил каркас ржавыми скобами.
И все равно времени было еще мало. Но будет ведь и шесть…
– А вон и Вась Васич пожаловал! – кивнул на проулок Слава. Костя изобразил на лице удовольствие котенка, увидевшего что-то вкусное, может быть, рыбку.
– Приветствую честную компанию! – тонким голосом произнес сухонький, опрятно одетый старичок. – Вы вот это… Вот это… Я не буду вам мешать. Лучку нащипаю, укропчику. Я мешать не буду… Бог ты мой! – ахнул он и забегал вокруг домика. – Ну это просто чудо какое-то, пра слово – чудо! Ровный! А?!
– Ровный! – с достоинством подтвердил Костя. – А ты полы погляди, двери! Ты на крышу взгляни!
Вась Васич забыл про лук и укроп, метался вокруг ветхого жилища, забегал внутрь, ощупывал двери и с любовью поглядывал на зятя.
– Уважил, Костя! Уважил старика… Молодежь-то, а?! Не-е! Молодежь, она – во-о! Сильна молодежь…
Вась Васич сидел с ними за столом, но ни к чему не прикасался. Все поглядывал то на пол, то на дверь, спохватывался, встревал в разговор, но не мог удержаться, чтобы не полюбоваться на переделки еще и еще раз. Петя так понимал его! Еще бы, любая душа радуется порядку, правильности – и в жизни, и во всем. Эх, Надюха! Что ты натворила, что ты наделала своим дурацким письмом… Где теперь мой порядок, моя правильность?
Ему почему-то казалось сейчас, что не во сне, а наяву видел он сегодня своих взрослых детей. Что за плечами – почти полностью прожитая и пустая жизнь, а опустошил ее… Миша Лесков. А когда спохватился, что ударился в глупость, почувствовал, как бурно всколыхнулось сердце. Это было первым признаком его радости по поводу неожиданного приезда Надюхи…
