Текст книги "Чистые струи"
Автор книги: Виктор Пожидаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Валькины хлопоты
Наконец-то!
Валек прижался носом к холодному стеклу, стараясь разглядеть в темноте отца. Кроме отца на перрончике не было провожающих: кого потянет из дому в такую стынь!
Отец не махал ему. В телогрейке – только что с работы, – подпоясанный невидимым сейчас сыромятным ремешком, он медленно шел за набиравшим ход поездом. Остановился на самом краю заснеженного перрончика и, сняв потертую меховую рукавицу, полез в карман ватных брюк. Валек еще видел, как вспыхнул бледный огонек спички, но казалось уже, что огонек родился сам по себе, сам по себе погорел немного и, вздумав полететь через рельсы в лес, сразу же окоченел от тугого морозного воздуха и умер в самом начале полета.
Валек все еще выгибал шею, прижимался щекой к окну, только понапрасну: рельсы повели состав вправо, резко переместив куда-то редкие огоньки зябнувшего поселка.
В вагоне было лишь немного теплее, чем на улице. Пассажиры с детьми и те, что понахальнее, сгрудились в первом купе, куда еще добирался подогретый беспомощной печуркой воздух. Остальные слонялись по вагону, кутаясь в полушубки и «москвички», поднимали высокие воротники и непрерывно курили. Света еще не дали, и Вальку казалось, что поезд вошел в бесконечный тоннель, что сквозь щели окон и дверей вагон постепенно наполняется паровозным дымом.
По узкоколейке особенно не разгонишься. Состав мотало. На спусках семь груженных березой и елью вагонов наседали на пассажирский. Тот покряхтывал, поскрипывал и терпел из последних сил.
Валек забился в самый угол, радуясь, что успел сунуть чемоданчик под свою нижнюю полку. Там он в безопасности, да и не мешает никому… Пассажиры постепенно успокаивались, рассаживались, и тогда оказалось, что мест всем не хватит. Стали тесниться. Молодежь полезла на верхние полки, где было еще холоднее от сквозняков и совсем невозможно дышать от скопившегося дыма.
– Кончайте курить! – то и дело прорывался сквозь шум разговоров сердитый мужской голос. – Это вам не в ресторане!
– А ты не в доме отдыха! – возражали в ответ. – Не нравится, иди в тамбур. Дым-то ведь греет, понимать надо!
Чье-то могучее плечо прижало Валька к стене. Поерзав, он отвоевал себе немного простора и успокоился.
Время шло еще медленней, чем поезд, которому и не снилась скорость более пятнадцати километров в час. Было мучительно думать о том, что впереди еще целая ночь вот такого терпеливого сидения возле промерзшей стены. А ведь уже сейчас начало покалывать в самых кончиках пальцев и пятках. И не постучишь валенками в пол – ноги коротки.
По не беда! Главное – он уже ехал в город и приедет туда утром, потому что поезд все равно будет идти и идти, и время – хочет оно того или нет – все равно не сможет стоять на месте. Это совершенно точно, ведь Валек не маменькин сынок, знает, что такое ночевка у костра, когда грудь печет, а спину сжит. Заснешь на секунду, а кажется, что проспал целую вечность. Только ночь в миллион раз длиннее вечности. К утру становишься старым-старым и уже не веришь, что еще вечером был молодым.
Валек попробовал шевельнуть пальцами, но они, наверное, уже чуточку смерзлись и не хотели шевелиться. Тогда он потихоньку нащупал ногой металлическую стойку, что поддерживала крышку мешающего ему стола, и начал легонько ее пинать. Левой ногой он попадал точно, правая же задевала стойку только скользом, и толку от этого не было. Валек стал выворачивать неудобную ногу и бить по стойке не носком, а наружной стороной валенка. Хоть бы чуточку полегчало! У костра-то можно встать, походить, можно даже побегать – пожалуйста! Валек, почувствовав, что попал в западню, пискнул от отчаяния и страха.
– Что, околел, малыш? – услышал он ласковый шепот. И понял, что рядом сидит женщина, но не сразу поверил этому – помнил навалившуюся ему на грудь тяжесть плотного плеча. – Разувайся. Разувайся скорее! Давай-ка свои ноги сюда.
Он бы не сделал этого, постеснялся. Но женщина уже нагнулась, сгребла в охапку его валенки вместе с ногами и потащила из-под столика.
– Ой бедненький, бедненький мой! – шептала она на ухо. – Как терпишь-то? – теплыми, только что из меховых рукавиц, руками гладила, мяла легонько начавшие отходить пальцы. – Давай-ка суй их ко мне, сюда вот… Да чего ж ты? Никто ведь не видит!
Он хотел выдернуть ноги из-под полы ее шубы – стыдно, стыдно же! Но сразу не сделал этого, а через секунду уже не смог. Да и женщина будто забыла о нем, заговорила с кем-то.
Проснулся Валек от странной суеты вокруг. В первом купе разом раскричались пацанята. Мужчины пробирались к выходу, ругаясь, как на лесосеке. Мутный желтый свет, неизвестно как давно появившийся в вагоне, освещал засоренный ореховой скорлупой и папиросными окурками пол.
– Вот вечно так! – услышал он знакомый голос. Женщина посмотрела на него, но Валек не разглядел ее лица. Шевельнулся, понимая, что сковывает ее. – Лежи, лежи… Сейчас холода натянут! Вон двери-то расхлябенили.
– Лесу завались! – отозвался за стенкой легкий – не поймешь, мужской ли, женский ли – голос. – А шпалы по сто лет не меняют. Экономят все! Забота о людях… Вот она, забота. Чуть в сугроб не гуднули.
– Кто это там перепугался? – почти весело и громко спросила Валькина спасительница. – Если добрый молодец, то шел бы лучше помогать.
– Вы это серьезно? – ужом завернул из соседнего купе свою шею словоохотливый собеседник.
– Вполне!
Валек разглядел круглое безбровое лицо и пятнистую – из собаки – мохнатую шапку.
– И это, по-вашему, решение вопроса?
– В данном случае – да.
– Нет уж! Спасибо! Не намерен расплачиваться за чье-то разгильдяйство.
– Тогда помолчите.
– А вы мне рот не затыкайте! Правды стыдиться нечего! – Собачья шапка чуть подалась вперед, вытянув на свет лоснящийся воротник дорогого полушубка. – М… Мария Николаевна?! Какими судьбами?
Женщина скинула на воротник платок, поправила волосы и снова спрятала их под легким козьим пухом.
– На семинар вызвали.
– Вот хорошо! – Безбровый скользнул в Валькино купе, уселся за столиком напротив. – Я ведь тоже на семинар. Самолетом хотел, да прособирался. Вы-то почему на поезде?
– Ничего, не барыня.
– Вы что, с сынишкой в райком?
Валек осторожно потянул из тепла ноги. Но тут же почувствовал, как тяжелая рука придавила их.
– Что же вы не вышли? – спросила женщина важного человека. – Надо же паровоз поднять, все там.
– Шутите! Поднять… Пусть кран вызывают. Паровоз, Мария Николаевна, не телега!
Разговор у них совсем разладился. Наступило молчание.
– Так что вы тут про шпалы говорили? – вспомнила женщина.
– Да так… К примеру… Кофе не хотите? У меня термос. Принести? Сынишка пусть отогреется.
Мария Николаевна посмотрела на Валька, замялась. Валек сделал вид, что спит. Хотел засопеть посильнее, но нос заложило, и он всхрапнул, тут же почувствовав, что покраснел от этой неожиданности.
– Спит он! – облегченно сказала женщина. – Не буду будить.
Кажется, ушел! Валек так долго притворялся спящим, что и вправду уснул. Он как-то мельком слышал гомон возвращающихся в вагон людей, потом почувствовал толчки тронувшегося в путь состава и обрадовался, не покидая сна, – подняли паровоз! Без крана подняли!
Потом ему приснился отец. Он неторопливо шел за вагоном и вглядывался в окно. Валек догадался, что паровоз поднимал отец, а все ему помогали. Надо было и ему, Вальку, выскочить из вагона. Вот не догадался!
– В следующий раз поможешь! – сказал весело отец.
Окно, оказывается, было открыто, в него задувал теплый, летний воздух. И тайга вдоль невысокого полотна была насквозь прогрета солнцем, укрыта расплывчато колеблющимся зноем. Валек пытался вспомнить и не мог – куда везет его радостно гудящий поезд? Тогда он решил спрыгнуть с поезда. Метнулся по коридору, выскочил в тамбур, обрадовался, что двери не заперты, и, примерившись к скорости, к мелькающим навстречу столбам, смело оттолкнулся от подножки. Прыжок получился легкий и длинный. Он перелетел всю насыпь и все летел. За насыпью тянулось неширокое озерцо. Бросились в стороны, в камыши, две только что любовавшиеся друг другом чирушки – уточка и селезень. Валька приподнимало и несло дальше – к березовой релке, через нее, через огромную марь, вдоль реки, берега которой заставлены островерхими зародами свежего сена…
Валек уже почти не боялся этого нескончаемого полета. Только завидев несущуюся навстречу преграду – огромную ель или даже сопку, он подтягивался весь, ожидая удара. Но удара не было, его просто переносило через любую преграду, как выбитую ветром из куриного крыла пушинку. Валек затревожился: куда затащило! Вон лосиха повела к водопою длинноногого малыша, вон медведь присел, вверх смотрит… Дальше, дальше от этого места! И Валек увидел город. Большие белые дома, трамваи, огромные самолеты, снующие во все стороны. Как приземлился – не понять, только очутился прямо возле охотничьего магазина. И вспомнил, что вез сюда кротиные шкурки. Полный чемодан. В поезде забыл!
…В вагоне было тихо. Валек чувствовал еще, как бьется растревоженное приснившейся бедой сердце, но уже успокоился, зная, что чемоданчик его никуда не делся – лежит себе под полкой в удобном тайничке. Четыреста шкурок! Правда, взрослые за лето, бывает, и по тысяче насушивают, но чего сравнивать! У них и тропы лучше, и капканов не сорок штук.
Валек стал кротовничать случайно. Отец этим не занимался. Вообще он какой-то равнодушный к охоте с рыбалкой. Приведешь к реке, удочку ему настроишь – лови на здоровье! Минуту поглазеет на поплавок, усмехнется и полезет в карман. А уж если задымил своей махрой, то непременно задумается, сонный какой-то станет. До пескаря ему, как же! И смотри: вроде не старый еще, сорока нет, а такой усталый. Работа работой, но и еще какой-то интерес должен быть у каждого. Иначе что это за жизнь? Тягота. Вон поселковые мужики – тоже на лесосеках вкалывают, аж рубахи заворачиваются, а ведь находят время с ружьем пошастать, щук поблеснить, грибов на зиму наворочать.
Старую тропу нашел отец. Совсем случайно. Валил, валил елушки, потом поставил пилу и отошел от товарищей подальше. Другой на его месте сразу бы смикитил что к чему, а он удивился, видите ли, что в капкане кости. И пошел с этим капканом в бригаду. Были тут и охотники. Те долго не раздумывали, понизали на проволоку уловистые пружинники. Валек потом отца почти до слез доводил упреками. А чего ж он! Кротоловок только во сне накупить можно. Уговорил все же, взял отец его к себе на лесосеку, показал тропу. Вычистили ее образцово-показательно. Только сначала не обнаружили другую тропку, что с большой сливалась. А вот на ней как раз сорок ловушечек! Валек объявил их своими и тут же насторожил снова: крот пер и по старым норам, не обращая внимания на останки себе подобных, и новых наковырял будь здоров. Так и повадился Валек с лесорубами в тайгу ездить. Пешком-то туда скоро не дойдешь, а на дрезине – полчаса.
В первый раз, когда проверять явился, вышел на тропу – и похолодел! Мох сбит, капкана нет, вот так! И дальше не пошел, вернулся насупленный, стал приглядываться к лесорубам: кто бы мог? Ему объяснили – капканчик нужно палочкой притыкать, иначе кротяка в нору утащит. Далеко – не далеко, а к чему дополнительная колготня? Богато в тот день взял, все бегал – пустые капканы с места на место перебрасывал. Зато уж кое-кто в бригаде ахнул. Потом дни послабее пошли. Пятнадцать – двадцать кротов. Но это тоже кое-что! Каждая шкурка – рубль двадцать. Этак за лето и приодеться, и приобуться можно – с отца-матери не тянуть.
Отец как-то сказал, мол, тебе, Валек, с пацанятами бы надо – на речку бегать, загорать, в кино ходить… Чудной! Не понимает, что он как в сказке живет, только еще лучше. Утром, когда вальщики только настраивают свои сложные бензопилы, а сучкорубы помогают трактористам заправлять трелевщики, такая тишина в тайге, что каждую упавшую росинку слышно. Валек выходит на тропу и волнуется, хочется ему припустить бегом, ведь первый капкан самый уловистый: каждый день в него попадает два, а то и три зверька. Вчера вынул из него патриарха – не темно-пепельного, как обычно, а бурого, с седым галстучком, огромного и сильного крота. За нос попался. Такой уж длинный у него вырос нос!
А вот следующий капкан – неудачник. Кроты его почему-то сбивают в сторону и спокойно уходят по своим делам. Уж и обкладывал его камешками, чтобы утвердить на месте, и проволоку чуть разогнул, чтобы входное отверстие увеличить, – бесполезно.
Пятнадцать ловушек выставлено до ручья, остальные – дальше. Там уже не слышно ни рева машин, ни визга пил. Там интереснее и тревожнее. Березняка совсем мало, одна ель – деревья старые, замшелые. Совиная глушь. Потянешь крота из норы, а он холодный, как ледышка. И чего-то боязно даже его в руки брать.
Здесь Валек никогда не присаживался отдохнуть: спешил снять добычу – и назад. Вздыхал облегченно у ручья, в прогретой знойным солнцем низинке. Тщательно отмывал руки, доставал из сумки хлеб с салом…
– Спящие! – закричал кто-то на весь вагон. – Тихое! Кто выходит – вперед!
Валек мог бы выйти и здесь – тоже есть охотничий магазин, но до утра еще так далеко, а мерзнуть одному в дощатом вокзальчике радости мало. Лучше выйти утром в большом городе и сразу – по делам. Отец нарисовал, как идти и куда зайти, бумажка в кармане.
– Тихое! На выход!
А вагон уже проснулся, зашевелился. Опять вспыхнули спички, потянуло душным, горьким дымом. Валек почувствовал, что шевельнулась и его спасительница, перевязала платок.
– Мария Николаевна, надо продвигаться! – прошелестел знакомый мужской голос.
– Да… собственно… – ответила она тихо, – идите. Я ведь не одна.
– Нет, нет! Меня ждет машина, подвезу.
– Хорошо, проходите. Мы сейчас. – Она потянулась к окну и зашептала Вальку: – Обувайся, малыш! На машине прокатимся.
– Мне в город. – Валек поджал ноги, сразу почувствовав ими прежнюю стылость вагона.
– Жаль! Замерзнешь совсем. Ты посмотри, может, в первом купе место освободится. Сразу и занимай, а то тихинские займут.
Она стала шарить в сумке, потом нащупала ноги Валька, потянула к себе. Он растерялся, заупрямился. Но силенок-то – не сравнить.
– Чего застеснялся! Ишь, стеснительный… Носи на здоровье. Да ладно, ладно! Добра-то такого!
Валек так и не пошел в первое купе. Старался понять: почему же совсем незнакомый человек сам – он же не просил! – отдает ему свои шерстяные носки. Да отдает-то как… Силой натягивает! Вроде и приятно, а с другой стороны, стыдно – будто нищему. «Да она и лица-то моего не разглядела!» – немного успокоил себя.
Вагон дернулся, замер, пошел потихоньку, замелькали в стылом окне неясные огоньки. Сколько еще пилить!
Валек ворочался, стараясь понадежнее спрятаться от холода в короткий полушубок. Но если поджать ноги, то зябкость к спине подбирается: коленки полу приподнимают. А вытянуть – будто в ледяную воду проваливаешься. Наконец он не вытерпел, натянул валенки и стал ходить – два шага туда, два сюда – по своему опустевшему купе. Приподнял полку, лежит чемоданчик! Меха! Кому-то шуба будет. Из кротов хорошие шубы выходят, гладкие, ласковые.
Валек стал подпрыгивать, пристукивая в такт зубами:
– У лукоморья дуб зеленый. Зеленый. Тепло, значит. Солнце, может. Или дождь. Все равно тепло. Это – не снег. Златая цепь на дубе том… Повесил кто-то. Не пожалел! У нас бы повесили. Вместе с котом бы… И днем и ночью… Не спит! Вот как я сейчас. Так про него хоть знают. Я вот тоже знаю. А про меня никто. И коту наплевать! Налево… песнь заводит… Сказку говорит. Кто там его слушает? Мышей бы лучше ловил.
Вальку стало весело, даже разогрелся от веселья. А ловко можно придумывать! Смешно. Что там дальше? Потом притомился, сел на свое место и тяжело, по-мужски, задумался. Как ни радуйся поездке, а и заботы много. Кроме пиджачка и лыжного костюма нужно купить лекарств матери. Вон сколько рецептов врачиха насовала! Сестренке ползунков – тонких и теплых, сосок, если будут. Их всегда нет. Себе отец ничего не просил, но ведь когда сам в город ездил, обязательно брал пачек пятьдесят «Северу». На выходные и праздники. В такие дни обходится махоркой.
Мать хотела на всякий случай занять денег у соседей, но Валек заупрямился. Ему и думать не хотелось, что зря свозит свое богатство. Сдаст! Он чувствовал, что сдаст, потому что все сделал по уму: шкурки пересортировал и связал в пачки по двадцать штук, на поезд сел во вторник – в среду вряд ли какой магазин будет закрыт. Только не терять времени, нужно со всеми делами управиться до трех, даже раньше – в три паровозик потянет пассажирский вагончик обратно. Эх, ехать бы уже сейчас назад, чтоб все куплено было, все обошлось!
Как здорово все-таки летом! Можно уснуть, отдыхая, у ручья, а проснувшись – сунуть голову в звон прогретых прозрачных струй. И чувствовать, задавив в груди воздух, как полощутся, мечутся под напором отросшие за каникулы волосы. Идешь потом дальше – на шум работающей бригады – и вздрагиваешь от сползающих под рубашку слабеньких ручейков.
В последний раз побывал на своей тропе за неделю до школы. К осени крот становится вялым, ленивым. Отсиживается где-то, не хочет тратить сил на путешествия Всего двух-то и снял. Повязал в пук ловушки, надумал было возвращаться, но такой уж ласковый и грустный день выдался, что невольно отказался от этого решения. Побрел по своей тропе дальше, туда, где не ступала еще его нога и где уже не ставил ловушек незнакомый забывчивый промысловик. Тропа петляла в ельнике, вырывалась на светлые полянки, спускалась в овражки, поднималась на укрытые осинником взгорки. Валек шел, возбуждаясь все больше и больше: на каждом шагу – то свежие, то уже разрушенные дождями и лосиными копытами кротовые ходы. А он-то крутился на бедном пятачке и побаивался чего-то, промысловик!
Разве он мог понять в тот день, что повзрослел немного, окреп и характером, и физически. Что, вырастая, человек чувствует не только тесноту когда-то привычной и удобной одежды…
Сейчас, тоскуя немного по лету, палящему солнцу, тугому ласковому ветерку, напитанному запахами истомившейся хвои, дымами разведенных сучкорубами костров, Валек был уже старше и крепче того Валька, что шел и шел по незнакомой тропе, ощущая растущую радость от появившейся внутри какой-то необъяснимой уверенности в себе, в своих проснувшихся, зазудившихся во всем теле силах. Сейчас он подумал, что можно где-нибудь посреди своей удивительно богатой тропы сделать прочный шалашик и жить там, не тратя времени на поездки домой. Вот это будет охота! С утра до ночи ходок по пять-шесть в оба конца. А шкурки пусть отец отвозит, растягивает и сушит.
Валек вскочил и снова зашагал по купе. Скорей бы лето, хотя бы – весна. А поезд шел и шел. Он вез в город лес, заготовленный, может быть, где-то совсем рядом с Валькиной тропой.
Было еще совсем темно, когда показались первые огоньки огромного старого города. Валек больше не спал в эту ночь, он сохранил вызванное внезапно пришедшими мыслями возбуждение, был бодр и нетерпелив. Ему казалось, что в городе ждут его. Но кто? Может, приемщик пушнины. Обрадуется ему, обрадуется четырем сотням умело снятых шкурок, назначит за них самую высокую цену. Крот-то не огородный, а таежный!
Валек соскочил на засугробленную узкую платформу и, цепляясь разношенными валенками за угловатый чемоданчик, побежал к автобусной остановке.
Автобус шел так долго, что казалось, будто он сбился с пути и кружит вокруг города. Заходили и выходили люди в спецовках, пахнущих совсем не так, как у лесорубов. Что-то тяжелое и солидное было в этом запахе. Потом остановки стали чаще, а пассажиры – в чистой удобной одежде. С сумочками, портфелями. Валек присматривался к шубам. Иногда понимал: эта из белки, эта из ондатры. Но были и такие, что хоть всю жизнь думай – из чего она, не догадаешься. Свет-то вон какой! Сколько зверья всякого – и нашего и заморского.
Но шубы из крота Валек так и не увидел. А хотелось поглядеть, во что превратятся лежащие в его чемоданчике пятиугольники легких шкурок.
Вот и главная улица, на которой нужно отыскать столько раз снившийся ему сказочно богатый, набитый таинственными припасами охотничий магазин.
Было уже почти светло. По главной улице шли звенящие трамваи, их обгоняли, оставляя за собой длинные белые облака то ли дыма, то ли пара, серые легковые машины. Город был в тисках мороза, и Валек ойкнул, выскочив из прогретого уставшим мотором и множеством людей большого автобуса. Сразу защипало нос, а ресницы покрылись влажным белым пушком.
Валек дважды отогревался в подъездах, прижимаясь к горячим ребристым батареям, пока не оказался в заставленном пустыми дощатыми ящиками обширном дворе. Не думал он, что вход в охотничий магазин будет такой неказистый: низенькая, обитая почерневшей фанерой дверь едва открывалась, зарываясь в подмерзший сугробик. Чем-то полюбилась она бездомным городским псам – на фанере настыли многослойные желтые потеки. Посыпали бы у порога махорки, что ли!
С улицы в слабость искусственного света – сразу ничего не разглядишь. А когда разглядел, оттиснутый не обращавшими на него внимания людьми под какие-то доски, понял, в какую беду попал. Здесь шел ремонт.
Он долго стоял в парном тепле просторного, но очень уж низенького помещения, надеясь на чудо. А вдруг сейчас эти люди уберут подмости, повыбрасывают на свет двора все ведра, баки, корыта, и придет хозяин… Валек ждал, тихонько глотая подступившие к горлу слезы Рабочие не торопились. Видно, они еще и не приступали сегодня к делу, только готовились: курили, вели непонятные разговоры. Валек, улавливая отдельные слова, удивлялся как сквозь сон: мужики интересовались нарядами! Потом соображал: не себе, наверно, женам..
Потом, вроде, о музыке. Аккорды. Ясно – о музыке! Город… Жизнь широкая, недоступная. А послушай лесорубов! Цепи, соляр, верхонки…
– Эй, малый, ты что тут забыл?
Валек вздрогнул, помедлил. Ответить? Уйти? И он заплакал.
Только сейчас понял, почувствовал, что вернется домой ни с чем, что город обманул его, обманул жестоко, бессердечно. Ведь не привезет он ни лекарств матери, ни ползунков, ни папирос отцу. Так ждал каникулы! Столько снов было про город, а он совсем не такой.
Его о чем-то спрашивали, тормошили, но ничего не могли понять, потому что ответы его были похожи на бред больного ребенка. Вальку было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать. А тут еще уронил чемоданчик, рассыпал по грязному полу любовно перетянутые шпагатом пакетики. Никто не помогал ему собирать их – стояли, разом замолчав.
Он пошел по двору, не чувствуя уколов свирепого городского мороза, забившего нос тугими ледяшками. Удивился, но ничуть не встревожился, ощутив в валенке коварный комочек слежалого снега. Придется подшивать.
– Эй, пацанчик! Слышь! Три нос скорее! Дай-ка я потру.
Валек не сопротивлялся, но и не помогал подскочившему прохожему.
– Ревел, что ли? Обидели? Чего мотаешь головой? – обеспокоенно спрашивал пожилой прохожий в шикарном белом полушубке, белых бурках и толстых кожаных перчатках.
Часа два Валек скитался по главной улице, заходя в магазины, булочные, даже кинотеатры, – воруя в них понемногу оживляющего и усыпляющего тепла. Потом, устав, догадался, что греться можно в трамвае, и сел в первый же остановившийся вагон. Вагон скрипел, покачивался, дергался. Валек засыпал, просыпался, поправлял сползающий с колен чемоданчик и засыпал снова.
– Конечная. Трамвай идет в парк!
…Валок увидел яркий зеленый парк. Там было много народу в летних платьях, журчали фонтаны и пели птицы… Он вскочил и кинулся к двери. Захлопнувшиеся было двери с визгом открылись снова. Валек упал в снег, снова собрал разлетевшиеся шкурки и пошел назад, туда, где – далеко-далеко, еле видно – черные рельсы сворачивали на широкую, оживленную главную улицу.
В половине третьего он наконец-то очутился на знакомом неубранном перроне, поставил на снег чемоданчик и стал бегать по грязному снегу, стараясь согреть ногу в прохудившемся валенке. Прошло, наверное, больше чем полчаса, а на перроне никто не появлялся. И поезда не было.
Валек пошел к вокзальчику. Дверь примерзла, что ли? Он постучал в нее кулаком.
– Эт куда ж ты ломишься?
Пожилая женщина в черном форменном пальто держала в руках большую фанерную лопату.
– Е-е! Какой поезд, что ты! Поезд да-авно уже ушел. Собрался и ушел. Его сегодня рано собрали. Порожняку-то еще ночью нагнали.
– И больше не будет? – прошептал тяжелыми губами Валек.
– Теперь уж только завтра. А ты что, на поезд? – И посмотрела пристально, наполняя взгляд материнской жалостью. – Как же это тебя угораздило?
Она слабо скребла снег подпрыгивающей лопатой, а Валек снова прошел на перрон и стоял, глядя туда, куда ушел, не думая о своем ночном пассажире, неспешный узкоколейный поезд. Потом он спрыгнул с перрона, перешагнул рельс и, угадывая под непримятым снегом выпуклые шпалы, решительно пошел домой.
– Сто-о-ой! – донеслось сзади. Валек обернулся. Женщина отбросила лопату и подбежала к нему. – Ты что это надумал? А?! Бессовестный! Уж я вот тебе! А ну пойдем.
Еще не начало темнеть, но солнце уже потеряло свою маленькую зимнюю силу и, едва проникая хрупкими лучами сквозь изморозь оконного стекла, тоже пыталось отогреть сидящего у гудящей печки Валька. Он так и не разделся, так и не сел за стол и теперь с последней надеждой ждал возвращения почти незнакомой тети Лиды, которая сначала уговаривала его переночевать и уехать завтра, а потом немножко сердито, немножко обидчиво сказала: «Пойду узнаю!» – и, надев черное форменное пальто, хлопнула дверью.
Где-то далеко-далеко, за огромной и островерхой горой Благодать готовилась к новой ночи родная Кедровка – лучший на свете поселок. Потому что там сейчас отец, мать и сестренка, потому что Валек прожил там всю свою жизнь и никогда ему не было там холодно и одиноко… Если бы не во сне, а наяву взлететь и помчаться над тайгой, через гору, обогнать поезд и очутиться дома!.. Валек почувствовал, что плачет, сердито смахнул рукавом слезы и пнул стоявший рядом чемоданчик.
– Ой! Что это у тебя? – удивилась тетя Лида. У нее было веселое лицо, она уже не сердилась, держа в руках хрустящую пачку ладненьких блескучих шкурок. – Белки?
– Кроты… – В голосе Валька, как он ни старался скрыть еще не отхлынувшие слезы отчаяния, прошуршала нотка горечи.
– Красота-то какая! Купил?
Валек хотел объяснить, но не справился с голосом и только покачал головой.
– Ну вот что. Ты не плачь, это совсем ни к чему! Давай поешь, и я повезу тебя на автовокзал. Через час будет автобус на Тихое, еще и обгонишь свой поезд!
Вспыхнувшая в пом радость туг же погасла. У него не было денег на автобус. Он растерялся и, собирая шкурки, старался сообразить, что делать.
– И много у тебя их? О-е-ей! Сам ловил? Ну ты гляди, а! Вот уж молодец… Дорогие поди? Вон ведь какие черненькие!
Валек удивил ее, сказав совсем упавшим, незнакомым голосом, что шкурки самые дешевые – по рублю двадцать. Она как-то странно посмотрела на него, потом – на чемоданчик.
– Ну ладно! Пойдем!
Шли быстро и совсем не той дорогой, которую проделал сегодня Валек. Минут через десять, не садясь в автобус, оказались на оживленной – люди ехали с работы – трамвайной остановке. Тут же подошел и трамвай, но они не попали в него. Их просто отбросили в сторону, и тетя Лида чуть не упала, поскользнувшись на уплотненном и отшлифованном тысячами ног нечистом городском снегу. А у Валька от отчаяния метались в мозгу беспомощные мысли. И уехать хотелось, и не хотелось опозориться, поставить в неловкое положение тетю Лиду, бросившую свою работу, чтобы помочь ему, попавшему в беду Вальку.
– Кому же ты привозил шкурки, а? – Тетя Лида тоже замерзла, приплясывала, упрятав руки в потертые рукава форменки.
– Сдавать… – Валек незаметно, без пристука, вдавливал в твердость снега коченеющую пятку.
– Н-ну и что не сдал-то?
– Магазин на ремонте.
Тут подкатил еще один трамвай, но тетя Лида вроде и не заметила его.
– Какой магазин? Разве в магазине сдают?
– Ну да… В охотничьем.
– Чудак! – она схватила его за воротник и потрясла немного, весело засмеявшись. – В магазине! Вот чудачок, господи. Пойдем!
Они почти бежали – не в ту сторону, куда нужно было ехать на трамвае, а в обратную. Наскочили на кого-то в толпе, но тетя Лида лишь обернулась на негодующие голоса, сказала растерянно и негромко:
– Извините!
Они подбежали к адресному киоску. Тетя Лида стала стучать в завешенное окошечко.
– Ну что за люди, что за люди! Видите – закрыла уже!
– Так откройте! Ну на секунду! У нас такое важное дело, – и стала стучать снова, нарываясь, как понял Валек, на крупную неприятность.
– Ну что вам нужно?
– Милочка! Ради бога! Где можно сдать шкурки?
– Шкурки? Какие шкурки? Можно посмотреть?
– Да посмотреть-то можно, только мы так спешим… Вот. Открой-ка ей.
– А… Я думала… Сейчас, погодите минутку.
Потом они бежали снова.
– Ничего, успеем! Тут рядом, – успокаивала Валька запыхавшаяся тетя Лида. – Вот сюда… Теперь сюда… – заглядывала она в голубенькую бумажку.
Вальку было уже жарко, сердечко его подпрыгивало от возбуждения и радости.
– Ну, кажется, успели!
Небольшой из красного кирпича домик уже светился тусклыми желтыми окнами. Но в коридоре было темно, и они, шаря по стенке в поисках двери, опрокинули что-то пустое и звонкое. Дверь открылась сама, да так быстро, что тетя Лида отскочила в испуге и повалила небольшую стенку пустых ящиков.
– Вам помочь? – раздался над ухом Валька веселый мужской голос.
– Да у вас тут… – тетя Лида не договорила – загремела, рассыпаясь, еще одна горка сложенной тары.
– Вот так! Вот так! – приговаривал в темноте мужчина, азартно разбрасывая ящики. – Целый день складывал! – похвалился он, снова открывшая дверь. – Проходите – гостями будете, а если с пол-литрой – хозяевами!
На длинном дощатом прилавке, разделившем квадратную комнатку пополам, лежала связка разномастных лисьих шкур. Рядом – россыпью – несколько колонковых, ондатровых и еще каких-то, не поймешь. В углу, возле затухающей железной печурки, до половины обложенной кирпичами, грудились обильно смазанные солидолом массивные капканы. И больше – ничего. Пустовато, но тепло и уютно, – Вальку это понравилось. Еще больше понравился хозяин этой заготовительной конторы – высокий, худой человек с негнущейся деревянной ногой, ловко турнувшей в нутро печки высунувшееся оттуда смолистое полено.
– Ну, хвалитесь! – Он простукал к прилавку и сдвинул в сторону зашуршавшие, захрустевшие трофеи. – Соболя? Ондатры? Выхухоли?
– Кротики, кротики… – заулыбалась оправившаяся от смущения, вызванного разбоем в коридоре, тетя Лида. Она с достоинством выставила на прилавок перекосившийся от последних испытаний Валькин чемоданчик.
