355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Кнут » Удар молнии » Текст книги (страница 2)
Удар молнии
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 22:30

Текст книги "Удар молнии"


Автор книги: Виктор Кнут


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Таких знакомых у меня не осталось. Я мычал и никак не мог разродиться хоть каким-нибудь предложением.

– Ладно, – махнула рукой Лариса. – Не бери в голову.

– Погоди… – я наконец принял решение. – Я сегодня же сам побеседую с этими негодяями.

– Ты хочешь сказать, что сумеешь намылить им морды? – рассмеялась Лариса. – Да ты крут, Леонидыч…

Нет, я не был крут; я не собирался мылить им морды. Я всегда отрицал насилие как форму возмездия; я ни разу за всю свою жизнь не ударил ни одного человека. Но ведь сила духовная в миллионы раз эффективнее силы физической. Исторические примеры этому лежат на поверхности – Дева из Домреми, которая повела за собой всю Францию; Фемистокл, сказавший Еврибиаду: «Бей, но выслушай!..»

И осетины меня внимательно выслушали. Не били, но выслушали. Посокрушались, согласились, что Салман поступил некрасиво, достали из бара бутылку хорошего коньяка. Я не помню, как вечером дополз до своей квартиры. Может быть, меня привели? Татьяна рассказывала, что соседка по площадке обнаружила меня мирно похрапывающим на бетонном полу возле двери. После этого я ушел в глубокий двухнедельный запой, а Салман дал Ларисе двухнедельную передышку. Но вот однажды он объявился на пороге нашей квартиры, блеснул золотой фиксой и зловещим тоном спросил меня;

– Помнышь, чито вчэра зыдэлал?

Какое там? Вчера я был пьян, как монгол.

– Пышлы покажу. – Салман улыбнулся, подмигнул выглянувшей из комнаты Ларе и поманил меня из квартиры. Я удивленно пожал плечами и поплелся следом за ним.

То, что он показал во дворе, чуть не лишило меня сознания.

Белый «мерседес», за рулем которого я часто видел Салмана, как обычно, подминал под себя газон возле нашей парадной. Блестящий красавец с темными стеклами, который явно стоил огромных денег. Блестящий красавец, вид которого портили разбитая фара и небольшая вмятина на правом крыле.

– Ты зачэм это зыдэлал? – громко спросил Салман, тыкая пальцем во вмятину.

– Я?!! Да вы что?!! – Я поперхнулся этим вопросом, слова застряли у меня, в глотке.

Салман наклонился и поднял с земли круглый булыжник, какие обычно встречаются по берегам горных речек.

– Вот этым, – пригвоздил он меня уликой. – Люды видэл, у нас эст савдэтэль.

Свидетели продаются сейчас в России по бросовым ценам. Их можно покупать пачками, и я доказал бы это в каком угодно суде. Но тогда, стоя возле разбитого «Мерседеса», я ничего не соображал с похмелья, был совершенно не в силах сопротивляться и безропотно принял на себя всю ответственность за разбитую фару, успокаивая себя мыслью о том, что, быть может, действительно, хлебнув водки, набрался смелости и напакостил осетинам. Вот только нетрезвый я никогда не был способен на подвиги. Даже на маленькие пьяные подвиги.

– Да нет, не может этого быть, – продолжал обреченно рыпаться я, понимая, что приговор мне уже подписан.

– Может… Может, – хохотал мой мучитель. – Машин портыл ты, доходяга. Пышлы, пиши манэ расдысак и налью табэ водки.

После подобного обещания я написал бы и сотню расписок. И миллион… Но хватило одной – на восемьсот долларов. И составленного под косноязычную диктовку Салмана письменного признания в хулиганстве. Осетины дали мне месяц сроку, чтобы собрать деньги, хотя и я, и они понимали, что этому не бывать. Ставкой в этой игре, скорее всего, была моя старшая дочка.

– Тебя развели, Леонидыч, – говорила она мне через неделю после этого случая. – Развели, понимаешь? Где свидетели, которые якобы видели, как ты швырял булыжник в машину? Покажи мне этих свидетелей. А где стеклышки от разбитой фары? Я искала их около «Мерседеса» в тот день, когда на тебя наехали. Ничего не нашла.

Я молчал.

– Да скажи ты хоть что-нибудь! Что собираешься делать? Неужели платить? Из каких денег?

Я молчал.

– Леонидыч, – Лариса внимательно посмотрела в мои глаза и четко, почти по слогам проговорила: – Мне стыдно, что я твоя дочь. Мне стыдно, что во мне твои ДНК. И где только мама отыскала такого рохлю?

Я молчал. И размышлял о том, что в свои пятнадцать Лариса порой выглядит уже совершенно взрослой. А я не заметил даже, как она подросла, в это время вылезая из кожи вон, чтобы ей за меня было стыдно…

После этого разговора больше мы с ней не общались. «Доброе утро, дочка» – «Угу»; «Как экзамен?» – «Нормально»; «Сегодня по дороге с работы наблюдал потрясающую картину» – «Поздравляю»; «Рассказать?» – «Обойдусь». Я снова был решительно отодвинут в сторону. Полоса потепления отношений закончилась.

Полина иногда докладывала мне, что Ларису снова преследует Салман:

– Он в нее влюбился, сказал, что сделает из нее королеву, предлагал деньги, а Ларка его послала подальше. Не нужны ей его деньги. У нее есть парень, студент. Алеша. Она называет его бойфренд, и когда Ларка закончит школу, они поженятся. А Салман сказал, что Алешу замочит. Он бесится и обещает, что все равно своего добьется. Любыми путями. Ларка его боится. И я тоже. Он такой большой, волосатый. Фу! От него вечно воняет потом…

В середине мая Салман пропал. Наверное, уехал за спиртом. Но он вернулся дней через десять и сразу поверг меня в ад.

– Ты будэш платыт? – орал он, натолкнувшись на меня возле подъезда и крепко прижав к входной двери. Рядом, с интересом наблюдая за этим шоу, стояли его отец и еще один, маленький и носатый, по фамилии Таваури. Имени его я не знал. – Минэ что, на тэбя жаловат мусорам? Пацанам рассказать про тэбя? Самому тэбя рвать? А?!! Гавары!!!

Я не мог говорить. У меня тряслись губы, язык стал огромным и непослушным…

А через два дня все повторилось. На этот раз я натолкнулся на Салмана на лестнице. Он снова орал, брызгая мне в лицо капельками слюны, а потом как следует приложился по моим почкам. Так, что всю ночь я не мог найти себе места от боли.

С этого дня я стал приближаться к дому короткими перебежками. Я перестал подходить к телефону, я старался подольше задерживаться на работе. А осетины повадились каждый день трезвонить в нашу квартиру, пугая Татьяну и доводя до истерик Ларису…

* * *

– Да, надо что-нибудь делать, – пробормотал я. – Потерпите, дайте мне пару дней отлежаться, и я предприму какие-нибудь шаги.

Полина лишь ухмыльнулась в ответ.

Я выбрался из-под пледа и, облачившись в тесный Татьянин халатик, пустился в долгое путешествие до туалета. Меня штормило, я придерживался рукой за стену и громко шаркал ногами по полу.

– Не обоссы унитаз, – заметив меня из кухни, крикнула соседка Инесса Вахтанговна, и до меня донесся гулкий, словно далекая канонада, смех ее мужа Ильи Пантелеймоныча. Все в нашей квартире называли его ласково – Понтя – и любили за веселый разбойный нрав в той же мере, в какой терпеть не могли меня.

– Красавец, – пророкотал из кухни Пантелеймоныч, когда я, сделав дела, выбрался из туалета. – Иди-ка сюда, разведчик. Покурим. Доложишь обстановку на фронте.

Я стрельнул у него сигарету и устало ткнулся задницей в табуретку.

– Опять всю рожу расковырял, – сокрушенно покачала головой Инесса Вахтанговна. В ответ я зевнул.

Коммунальная кухня жила своей насыщенной жизнью. Забежала забрать закипевший чайник балерина в отставке Эсфирь Леонидовна.

– Эх, жалко Татьяну, – буркнула она в пустоту, но все поняли, что эти слова предназначены мне. Потом приковыляла старая дева М. Моисеева.

– Чего фулюганил сегодня днем? – недовольно спросила она. – Рожа разбитая, пьяный, а спать не загонишь. Уж дочки с тобой и так, и по-хорошему. А он все туда же.

Следом за М. Моисеевой объявился Валера. Валера, которого я ненавидел. Которому я завидовал. К которому, по моим подозрениям, по ночам шастала в гости Татьяна.

– Ха-а-а! – радостно гаркнул он и шлепнул меня по спине огромной ладонью так, что я чуть не свалился на пол. Валера успел подхватить меня за халат. – Сиди-сиди, немощный. Не боись, не убью. Чего же ты, гадина, снова такой разукрашенный?

Я попробовал встать, но Валера положил мне на плечо тяжелую руку.

– Сиди-и-и, – нараспев прокричал он. Все остальные с радостным огоньком в глазах наблюдали за этой сценой. – Сиди и рассказывай, когда же ты сдохнешь. Или свалишь куда-нибудь. Здесь ты всех уже заманал.

Валера, здоровый сорокалетний самец-производитель, работал тренером по какой-то восточной борьбе. Лариса два раза в неделю бегала к нему в спортклуб и, по моим наблюдениям, не чаяла в нем души. Впрочем, так же как и Полина. Так же как и Татьяна. Дочки мои пропадали в Балериной комнате целыми днями, возились с его компьютером, торчали перед его телевизором. Часто варили ему обеды. По ночам их сменяла Татьяна. Правда, я ни разу на этом не ловил ее за руку, – или был на работе, или спал в стельку пьяным, – но едкие намеки соседей ввергали меня в пучину сомнений. Я давно собирался серьезно поговорить об этом с женой, но каждый раз малодушно откладывал объяснения.

– Набил бы морду тебе, – продолжал Валера, не снимая руки с моего плеча, – так бить уже некуда. Не оставили для меня свободного места. – Он вздохнул.

Я вздохнул тоже.

– Чего, сука, вздыхаешь?!! – вдруг взвился Валера. – Гнида вонючая, на что ты еще живой?!! И ведь не прибить тебя, недоноска, посадят! – Валера собрал в горсть халат у меня на загривке и легко оторвал мое вялое тело от табуретки. – Пшел вон из кухни! Воняешь! – Он с силой запустил меня в коридор, и я загремел костями по вытертому линолеуму. – И чтоб сидел в комнате. Никуда не вздумай свалить. Придет Таня, будем решать, что с тобой делать.

В дверях нашей комнаты стояла Полина и испуганно наблюдала за тем, как я с трудом по стеночке поднимаюсь с пола; как, шаркая, ползу черепахой к спасительному дивану.

– Тебе разогреть покушать?

– Спасибо, дочка. Даже не знаю.

– Я разогрею. – Полина с жалостью смотрела на то, как я, скрючившись, пытаюсь натянуть на себя плед. – Папа, ты не ходи больше на кухню. Ладно? Они над тобой смеются.

Я не ответил. Затих и принялся размышлять о том, что жизнь для меня закончилась. Давно закончилась, я превратился в зомби. И лучшим выходом для меня и для всех окружающих будет, если я воткну себе в уши два зачищенных провода, а два других их конца суну в розетку. Или вгоню себе в вену пару кубиков воздуха. Или раствора соды. Или… Я перебирал в голове самые изощренные способы суицида, я жаждал смерти и даже представить не мог, что она меня слышит, что уже собирается в путь на встречу со мной.

Что до этой встречи остается только два дня.

* * *

Татьяна с Ларисой объявились около девяти с интервалом в пятнадцать минут. Сначала Татьяна – заскочила в комнату, пахнула на меня острым ароматом итальянских духов, которые на 8-е марта ей подарили в больнице, ухмыльнулась, посмотрев в мою сторону, и, не сказав ни единого слова, убежала на кухню. Потом Лариса – развесила на спинке стула влажный купальник, выстрелила в меня огнедышащим взором и что-то шепнула Полине на ухо. Полина выпорхнула из кресла, и девочки вышли из комнаты, оставив меня один на один с кровожадной депрессией и радужными мыслями о самоубийстве.

Мне выделили еще полчаса спокойного пребывания на диване в тягостных размышлениях о никчемности всей моей жизни. Потом в комнате появилась Татьяна. Следом за ней – Валера.

– Что, юродивый, как самочувствие? – поприветствовал он меня и с ходу опустился на стул, впечатав в широкую спину влажный Ларисин купальник. Татьяна устроилась у меня в ногах на диване.

– Разговор будет недолгим и, думаю, продуктивным, – как кирпичом, стукнула она этой фразой по моей больной голове. Валера удовлетворенно хихикнул.

Но разговора не получилось. Он превратился в монолог Татьяны, не такой гладкий и гениальный, как у Пушкина, но зато сверхэмоциональный и убийственный для меня. В монологе говорилось о том, что я довел семью до полного краха. Я сделал из Татьяны старуху, – а ведь ей только тридцать три года, – а из девочек – неврастеничек и оборванок. Я давно уже полностью деградировал, и мне место в клинике Скворцова-Степанова или, еще лучше, в Кунсткамере. В заспиртованном виде. В своей, так сказать, стихии.

Нарыв долго зрел и наконец прорвался. У Татьяны не осталось никаких физических сил тянуть на своем горбу троих иждивенцев, никаких моральных сил существовать в одном грязном хлеву вместе с вонючим животным, которое умеет только жрать водку и притягивать к себе неприятности, последняя из которых – с осетинами – переполнила чашу терпения.

А я не способен не только встать на защиту семьи, я даже не пытаюсь что-либо предпринять для этого. В то время как Татьяне каждый день угрожают, а Лариса давно боится выйти из дому.

– Я говорила этому Магоматову, – ломала руки Татьяна, – чтобы они оставили меня и девчонок в покое, чтобы все спрашивали с тебя. Я даже просила, чтобы они тебя куда-нибудь увезли, чтобы тебя прибили. Но они только смеются и грозятся, что с твоими долгами будем расплачиваться мы. Страшно сказать, но Салман предупредил меня, что за эти долги он возьмет Ларису в наложницы. А если я обращусь в милицию, то нас всех перережут, и никто не найдет даже следа. Я не могу больше жить на вулкане, у меня давно язва желудка. Мне нужен защитник, опора, мужик, наконец, потому что ты, импотент, ни на что не способен уже больше трех лет. А я молодая! Я еще молодая!

Все сводилось к тому, что на мое место готовится заступить Валера. Он будет носить в дом деньги, он будет регулярно трахать Татьяну, он как следует шуганет зарвавшихся осетинов. Его любят девчонки, он крепко стоит на ногах в этой жизни. Как дуб («Дуб и есть», – думал я.). Найдется, на что опереться.

Все это напоминало мне сцены из жизни «Вороньей слободки». Те же злые разборки на коммунальной кухне, тот же счастливый соперник, к которому от меня уходит жена. Я сам – Васисуалий Лоханкин. Скоро меня распнут на полу и начнут мочалить о меня розги…

– Ты будешь жить в другом месте, – зачитывала мне приговор Татьяна. – Здесь твое присутствие терпеть никто не намерен. Ни мы, ни соседи. Для всех ты давно уже как геморрой, и дверь в квартиру тебе больше никто не откроет. А ключи ты давно потерял. Так вот, у Валеры есть будка на огороде около Пулкова. С печкой, с кроватью, с необходимой посудой. Поживешь там, поохраняешь картошку. Оттуда будешь ездить на работу в свои парники – это даже ближе, чем от нашего дома. Я по-прежнему буду получать за тебя зарплату, и на эти деньги мы станем снабжать тебя фуражом.

«”Фуражом”, – отметил я. – Словно лошадь. Удачное она подобрала словечко».

Татьяна замолчала. Валера беспокойно ерзал на стуле. Они ждали моей реакции.

– Ладно, – безразлично проскрипел я. – Ясогласен. Буду жить в будке. Купите, пожалуйста, мне похмелиться.

– Щас принесу, – плеснул елеем на мои раны довольный таким скорым исходом дела Валера. – Щас похмелишься. Ты только не думай, Славка… Никто не собирается тебя выгонять. Поживешь на природе до осени, отдохнешь, поправишь здоровье. А потом мы тебя заберем, когда здесь все утрясется. Ведь из квартиры тебя никто не выписывает, ты же не бомж. Таня даже не собирается с тобой разводиться.

– Принеси похмелиться. – Перед глазами плыли огненные круги. Все, что говорил мне сейчас Валера, обращалось в моем воспаленном мозгу в какофонию булькающих, словно кипящая смола, звуков. – Принеси-и-и же, пожалуйста!

Мой счастливый соперник резво поднялся со стула, смахнув на пол Ларисин купальник, и устремился вон.

– Щас, щас будет тебе бутылка!..

– А девочки знают? – спросил я у Татьяны, когда он вышел из комнаты.

– Да. Лариса довольна, она от тебя очень устала. Полина, если честно, колеблется. Ей тебя жалко. Она еще не понимает, что так будет лучше. Мы сначала хотели отправить тебя в больницу, но… Ты же сам понимаешь: вернешься через сорок пять суток – там дольше не держат, – и все начнется по новой.

– Да, по новой… – пробормотал я и, закрыв глаза, стал размышлять о том, долго ли пробегает за водкой Валера. И долго ли мне еще суждено неуклюже топтаться по этой бренной земле. Огородная будка с печкой и необходимой посудой весьма похожа на дно, которого я наконец достиг. На то, чтобы всплыть на поверхность с этого дна, у меня уже не осталось силенок. Так что, перспектива одна. Перспектива, которая ясна для меня, как день.

Скоро я сдохну! Я уже вышел на финишную прямую. Впереди уже замаячила костлявая старуха с косой. С каждой секундой она подступает ко хмне все ближе. Она все растет и растет. Еще чуть-чуть и она заполнит собой весь горизонт. До встречи с ней у меня осталось совсем мало времени.

Я лежал на диване, мечтал об обещанной мне бутылке; о том, что уже совсем скоро я перейду в мир иной – неизвестный мне мир, где у меня, возможно, появится шанс на новую жизнь. А Костлявая уже собрала чемоданы и выдвинулась в поход. Она спешила ко мне. Она не могла опоздать. Она очень хотела лично пригласить меня в гости.

* * *

Рано утром, очухавшись после выпитой накануне бутылки, которую мне подарил Валера, я обнаружил, что Татьяна, уже не таясь, перебралась к нему на ночь. Я скрючился у себя на раскладушке и четыре часа глухо вздыхал и тихо страдал от ревности, пока меня не побеспокоила младшая дочка.

– Иди завтракать, пап. Уже десять часов, – сообщила она, приоткрыв дверь в нашу с Татьяной тесную спаленку.

Я не стал бриться, я не стал чистить зубы, я отказался от бутербродов с плавленым сыром. Я осилил только две чашки горячего чая, наблюдая за тем, как моя экс-супруга суетится по комнате, собирая в рюкзак мои шмотки.

Лариса засунула в целлофановый пакет купальник и пляжное полотенце, пискнула:

– Я пошла. – И направилась к двери.

– Попрощайся хоть с папой, – оторвалась от моих пожитков Татьяна.

– До свидания, Леонидыч. Удачи тебе. – На лице ни тени эмоций. Я для нее – пустое место.

– Спасибо, дочка. Не поминай меня лихом.

Вот так все просто и буднично. Словно я отправляюсь не в ссылку, а на пару недель в санаторий по профсоюзной путевке. Правда, ссылка моя не в Сибирь, а всего лишь за пятнадцать километров от дома. Но вряд ли мне удастся преодолеть эти несчастные километры и вернуться назад. К дочкам. К Татьяне… Все! Я отрезанный ломоть! Сегодня генеральная репетиция моих похорон…

До Пулкова мы доехали на дряхлом Валерином «опеле». Он за рулем. Рядом Татьяна. Я на заднем сиденье в обнимку с бутылкой пива и своим рюкзаком. К самой будке «опель» подобраться не смог, и метров сто от машины мы шли по узкой меже.

Валера отомкнул массивный висячий замок и торжественно протянул мне ключ.

– Держи, – сказал он. – Найди место, где его будешь прятать. С собой не бери. Потеряешь.

В будке я обнаружил большую печку-плиту, сложенную из кирпича, запас угля в коробке от телевизора «Радуга», полутораспальную тахту, старый кухонный столик с керосиновой лампой и стопкой тарелок и, что самое радостное, несколько перетянутых бечевками пачек потрепанных книг.

– Читай на здоровье. – Валера заметил, что я с интересом разглядываю эту маленькую библиотеку. – Сковородка… кастрюли… топор… За водой здесь ходить совсем близко. – В качестве чичероне он чувствовал себя очень уверенно, а когда Татьяна вышла из будки на улицу, даже подпустил в экскурсию немного экзотики: – Раньше я возил сюда девок. Эх, чего только эта кроватка не повидала, какие только скачки на ней не устраивали. Однажды я развлекался здесь сразу с тремя, и одна из них была толстой…

Мне это было не интересно, и я вышел на улицу. Татьяна обследовала соседние огороды.

– А здесь есть смородина и крыжовник, – крикнула она мне. – Будешь есть витамины. Боже, как хорошо! Совсем как на даче. Славик, я даже тебе завидую.

Вранье. Мне сейчас мог завидовать разве что сумасшедший.

– Завтра суббота, – продолжала Татьяна. – Здесь будет полно народа, не соскучишься. Не забудь только, что к пяти часам тебе на работу.

Валера принес воды, растопил печку. Татьяна развесила на гвоздях, вбитых в стены, мое заношенное тряпье, принесла из машины трехлитровую "банку с куриным супом.

– Хлеб… колбаса… огурцы… котлеты… сахар… чай… макароны… – перечисляла она. – Кажется, ничего не забыли. Славик, по-большому ходи подальше, вон в те кусты… Ой, какая собачка!

Около будки, виляя крысиным хвостом, стоял коренастый стаффордширский терьер. Без ошейника и без признаков хозяев в обозримом пространстве.

– Маленький, ты один? Ты заблудился? Ты потерялся? – Татьяна выскочила на улицу, но подойти к собаке боялась. – Наверное, ты хочешь кушать?

Я молча достал из миски котлету и протянул ее стаффордширу. Еще котлету… Еще… Кусок колбасы…

– Видишь, Славка, теперь тебе будет здесь веселее. – Валера наблюдал за тем, как мой «фураж» исчезает в ненасытном чреве собаки. – Остается придумать ему название.

Он хотел сказать «кличку». Что же, придумаю. Теперь для этого у меня много времени.

– Поезжайте, – попросил я. – Чего вам здесь делать?

Стаффордшир отправился обследовать будку.

– Смотри, чтобы он тебя не загрыз. – Татьяна подошла ко мне и провела ладонью по моей трехдневной щетине. – Небритый. Побрейся завтра перед работой. И обязательно позвони мне оттуда. Мы приедем к тебе в понедельник.

– Все, уезжайте… – Я отодвинул ее от себя.

– Не обижайся, Славка. – Валера протянул мне на прощание руку. – Не держи зла. Мы же хотим как лучше.

Он обнял Татьяну за плечи, и они не спеша пошли по направлению к «Опелю». Межа была слишком узкой. Татьяна высвободилась, пропустила Валеру вперед. Возле машины она обернулась и помахала рукой.

Я махнул ей в ответ и вошел в будку. Стаффордшир подбежал ко мне, оперся передними лапами о мою ногу. Он смотрел мне в глаза и, кажется, улыбался.

– Вот такие дела, приятель, – потрепал я его за загривок. – Будем жить здесь. Вместе, если не найдутся твои хозяева. Как же тебя назвать, кобеля? – Я задумался: – Бакс! – Стаффордшир активнее заработал хвостом. – Тебе нравится «Бакс»? Замечательно! Пошли, попробуем соорудить для вас, мистер Бакс, конуру.

* * *

С конурой я провозился до вечера. Хорошо – эта работа отвлекала меня от похмельных мучений. Хоть частично, хоть только на время, но она вытеснила из меня депрессию и мысли о смерти.

Мне повезло. Я сразу нашел под тахтой ящик с молотком, тупой до предела ножовкой и несколькими горстями ржавых гвоздей. Досками удалось разжиться на соседних участках. Я пилил, стучал молотком по пальцам, матерился сквозь зубы, пользуясь тем, что никто здесь меня не услышит. Я три раза разбирал уже готовое, казалось бы, сооружение и принимался за него вновь. У меня совершенно не было опыта, но я очень хотел выполнить эту работу как следует.

Бакс лежал рядом и с интересом наблюдал за моими мучениями.

– Видишь? Скоро мы тебе построим коттедж, – объяснял я ему. – Будешь жить в нем, как новый русский.

Бакс вываливал набок язык и издавал в ответ странные утробные звуки. Я никогда не слышал от собак ничего подобного.

Вечером, покрыв крышу конуры куском рубероида, я тщательно прибрал за собой рабочее место и порадовался тому, что чувствую себя сейчас в тысячу раз лучше, чем утром. У меня даже проснулся дремавший несколько дней аппетит.

– Принимайте объект, мистер Бакс, новый русский, – торжественно объявил я собаке и пожертвовал ей на подстилку свою старую куртку. – Сдается «под ключ».

Стаффордшир радостно повилял хвостом и залез в конуру передними лапами, выставив напоказ круглый лоснящийся зад, по которому мне так и хотелось звонко шлепнуть ладошкой.

Потом мы ужинали. Подъели без остатка котлеты, и Бакс удивил меня тем; что с аппетитом хрустел огурцами. Я заварил себе чай, он полакал воду из блюдечка.

Ночью я планировал покопаться в книгах. Что поделать, бессонница. После запоев она донимала меня несколько дней, а если и удавалось забыться на два-три часа, то меня преследовали кошмары и я просыпался в холодном поту и в растерзанном состоянии. Но в лампе я не нашел керосину. Не обнаружил его и в пластмассовой пятилитровой канистре. Только запах. Забыли. Обидно, но нельзя сразу обо всем позаботиться. Я посмотрел на круглый антикварный будильник «Луч», который мне оставил Валера: полпервого ночи, – и вышел на улицу. Сидел на завалинке, курил и слушал белую петербургскую ночь – шум машин на Киевской трассе, стрекотание ночных травяных созданий, далекие голоса припозднившихся нетрезвых прохожих. Бакс решил обжить свою конуру и дремал в ней, иногда повизгивая во сне. Когда уже встало солнце, я замерз, вернулся в будку и долго беспокоил тахту, ворочаясь с боку на бок. Тахта отвечала мне возмущенным скрипом пружин…

Утром на огороды, действительно набежало немало народу. В основном пенсионного возраста, они азартно копались на грядках и с подозрением оценивали мою разбитую рожу. Но желания позадавать мне вопросы никто не выказывал.

До трех часов, расстелив на земле одеяло, я загорал и перечитывал Пикуля. Потом наскоро пообедал, накормил до отвала собаку, налил «на потом» ей целую миску куриного супа и долго не мог решить, стоит ли запереть Бакса в будке. «Еще нагадит», – подумал я и в результате никак не мог отделаться от него, отправившись на работу.

– Баксик, милый, возвращайся назад, сторожи дом, – уговаривал я стаффордшира, и он наконец меня понял, обиделся и поплелся к своей конуре.

А я заспешил к остановке, в десятый раз проверяя, не забыл ли сигареты и спички. И, самое главное, проездной на автобус.

* * *

На работе меня сразу послали в нокаут. Сообщением о том, что работаю здесь последнюю смену.

– Хватит. Попьянствовал, и довольно. Отработаешь нынче и убирайся отсюдова к черту. – Начальник охраны разглядывал мою покарябанную физиономию. Старый потомственный большевик, подполковник в отставке. Взывать к его милости было все равно, что пытаться пробить кулаком бетонную стену.

– Хорошо.

Хотя; чего уж хорошего. Работа (даже такая работа) была для меня единственным шансом зацепиться за эту жизнь. А теперь – все. Действительно, все! Пора вязать себе петлю. Или готовить бритву – для вскрытия вен.

Я сидел у себя в сторожке и, не понимая ни слова, пытался читать засаленную газету, покрывавшую стол. Потом поднялся и пошел в обход территории. Следом увязался один из ротвейлеров и всю дорогу приставал ко мне с палкой: «Поиграй, мол, со мной, мне так скучно». Я тупо швырял палку, и он, вихляя откормленной задницей, радостно пылил за ней по дорожке. И снова путался под ногами, подкладывая палку у меня на пути. Ближе к вечеру, когда уже спала жара и солнце заметно приблизилось к горизонту, Иосиф Давидович пригласил меня выпить кофе. Бывший искусствовед, оказавшийся в одночасье не у дел старый еврей с манерами аристократа и двумя сыновьями, удравшими почему-то в Голландию, а не в Израиль, и совершенно забывшими про своего отца, он год назад похоронил жену и теперь подрабатывал к пенсии, охраняя теплицы, совсем не ради жалких четырехсот рублей здешней зарплаты, а потому, что просто не умел жить без работы. В отличие от меня, он даже в рот не брал алкоголя, но всегда сочувственно относился к моему пороку и часто спасал меня, выдавая десять рублей на опохмелку. Зная, что назад он их никогда не получит. Вот и говори после этого: «Жидовские морды!»

– Слава, вы допустили одну ошибку, а я, старый дурак, за вами не уследил. – Иосиф Давидович развернул фольгу и обнажил десяток нехитрых бутербродов с селедкой. – Угощайтесь, пожалуйста. Так вот, вы в прошлую смену выпили и вместо того, чтобы лечь на диван, вышли на территорию. И, как назло, сразу пересеклись с генеральным. Не помните?

Я отрицательно покачал головой.

– Да, конечно. О чем я спрашиваю? В общем, вот вам результат. И здесь я, увы, ничем не могу помочь. – Иосиф Давидович сокрушенно развел руками. – Но вы не отчаивайтесь. Отчаиваться – это самое последнее дело. Обдумайте варианты, как бы вам бросить пить. Испытайте их. Может быть, что-нибудь выйдет. Не один, так другой…

Я не слушал его. Не интересно. Подобное мне говорили уже тысячу раз. Тот же Иосиф Давидович… Нет, не интересно. Я сидел и прики-* дывал, стоит ли выклянчить у него денег на «Льдинку». В последний раз. Устроить, так сказать, для себя отвальную.

Но просить денег я на этот раз постеснялся. Поблагодарил за бутерброды с селедкой, извинился и вышел на улицу. И бродил до утра, сбивая с кустов росу и лязгая зубами от холода. Когда у платформы «Аэропорт» загудели первые электрички, я вернулся в сторожку и, устроившись на диване, проспал до полудня.

И снова топтал территорию, проклиная жару и думая о том, что Лариса сейчас жарится в парке Победы на пляже. И снова запускал в кусты палку, а счастливый ротвейлер тащил ее мне обратно. Звонил домой: «Полина, дочка, передай маме, что у меня все нормально. Есть, конечно, небольшие проблемы. Расскажу о них в понедельник. Как у вас?… И отлично! До свидания, моя хорошая. Скучаю. Целую». Иосиф Давидович поил меня кофе и кормил уже зачерствевшими бутербродами. Потом, передав в пять часов смену, мы долго гуляли по Питеру. Он шел домой, я провожал его, – мне так не хотелось возвращаться на огороды! Правда, там меня, может быть, ждал стаффордшир. А может, он уже давно убежал? Не все ли равно? Если ждет – подождет еще пару часов.

Далеко-далеко гулко и долго рокотал гром, рокотал давно, но вокруг не было видно ни тучки. Чистое небо. И палящее солнце.

– Ладно, Слава. Удачи вам. – Иосиф Давидович протянул на прощание руку. – Если что, вы знаете, где я живу. Главное, не отчаивайтесь.

Я сказал:

– Постараюсь. – И быстро пошел к автобусной остановке. Потом обернулся. Иосиф стоял и смотрел мне вслед. И гремела гроза. Все ближе и ближе. Но я не мог понять, с какой стороны она надвигается. Только думал: «Хорошо бы успеть до ливня»…

Я прождал автобуса почти полчаса. А еще через десять минут он ввез меня в самое пекло: ни капли дождя, слепящие молнии, и. сразу следом за ними оглушительный треск.

– Во имя Отца и Сына… – проворно крестилась сидевшая напротив меня старушка.

Во все небо над нами раскинулась черная туча. Вокруг наступала ночь!

Я выскочил из автобуса на своей остановке. Предстояло еще перейти шоссе и пробежать километр до огорода. «Нет, до дождя не успеть, – думал я, пропуская машины. – Только бы не было града».

В автомобильном потоке образовалось окно, и я, еще раз посмотрев налево-направо, заспешил через шоссе. И…

На этом все кончилось. Почему-то мне показалось, что я угодил под колеса. Нет, даже не под колеса – под гусеницы огромного карьерного экскаватора, настолько тяжело меня вдавило в асфальт, размазало по его поверхности. Я ощущал, как распадаюсь на атомы, как прекращаю существовать в этом мире.

Я впитываюсь, словно дождь, в землю, и меня оттуда уже не достать. Я, как невесомый гелий, стремительно поднимаюсь вверх и растворяюсь в воздухе. Меня уже нет, осталась одна оболочка, неестественно скрючившаяся на самой середине шоссе. Ее осторожно объезжают машины. Некоторые останавливаются, и из них вылезают люди. Они спешат к оболочке, жадно пялятся на нее, возбужденно размахивая руками. Потом над ней наклоняется человек в милицейской форме. Потом…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю