Текст книги "Удар молнии"

Автор книги: Виктор Кнут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Выстрел!

На этот раз в спину. Из чего-то более мощного, чем ПМ. Но бронежилет и на этот раз выдержал. Разве что только не удалось устоять на ногах, но это сейчас и не важно. Лысый «фантом» упал на пол и, превозмогая сильную боль в пояснице, откатился в сторону – туда, где продолжал стоять на коленях Хаджи, – прикрылся им, как щитом, и, уже изначально зная, откуда стреляли, попытался разглядеть и самого стрелка. Но все вокруг расплывалось. Все было затянуто полупрозрачной пленкой. «Лаврентий Палыч» коснулся пальцами переносицы. Точно, очки пропали. Слетели, несчастные, когда его в спину ударила пуля. Валяются где-нибудь на полу. Только бы не разбились! Только не раздавил бы ихкто в боевом пылу! Запасных с собой нет. А без очков он ничто…

«Араб» вскинул «Ингрем» и полоснул очередью в сторону кухни – на звук выстрела. Самого стрелка он не видел. Никто не видел…

* * *

…Только я.

Невзрачный педераст-официантик с доисторическим револьвером в руке отступил за дверь, ведущую на кухню, и скрылся из поля зрения, но выдержал там лишь пару секунд, высунул наружу любопытный носик. Он был хитреньким официантиком. У него даже достало ума встать на карачки, и его узкая рожа обозначилась в дверном проеме на уровне полуметра от пола. «Ингрем» молчал. С того места, где находился, Джон не мог видеть этого партизана. Мешал угол буфетной стойки, установленной вплотную ко входу на кухню.

И тогда дважды чихнула моя «Беретта»!

У меня не было времени на то, чтобы толком прицелиться. Я стрелял почти навскидку и не испытывал особых иллюзий, что попаду. Но голова официанта конвульсивно дернулась, и его тельце в форменном пиджаке с «ласточкиным хвостом» вывалилось в проход, ведущий на кухню. Он был готов! Обе пули на удивление кучно вошли ему в лоб.

Джон показал мне поднятый вверх большой палец, прокричал одной из девушек-«манекенщиц»:

– Запри дверь на лестницу! Там есть задвижка! – и кошачьей походкой нинзя заскользил по направлению к кухне.

Тем временем «Лаврентий Палыч» активно обыскивал безучастного ко всему Хаджи. Достал из его карманов сотовый телефон, бумажник и забандероленную пачку купюр, – со своего места я не мог разглядеть, какого достоинства. Трофеи «фантом» аккуратно разложил на полу, после чего переключил все внимание на поиск очков.

«Араб» был уже у входа на кухню. Остановился, прижался спиной к стене и выжидал, нацелив в потолок ствол автомата. Он никак не мог решиться сделать еще один шаг. Он очень не хотел напоследок словить пулю. Так порой биатлонист на последнем огневом рубеже, удачно поразив четыре мишени и уже видя блеск золотой медали, никак не может заставить себя совершить пятый выстрел. Он по несколько раз поднимает и опускает винтовку. Мучает себя и болельщиков. И, в результате, мажет.

Джон не имел права на промах. Но он устал. Он выдохся. У него замылился глаз. Ему требовалась замена…

Я выскочил из-за стола, с «Береттой» в руке, словно спринтер, домчался до кухни и, не раздумывая, с разгону влетел в ярко освещенное помещение. За доли секунды, пока не укрылся за большой электрической плитой, я успел заметить, что на кухне пусто. Ни поваров, ни посудомоек. Или успели попрятаться? Или свалили через черный ход? Это нехорошо. Это значит, что скоро здесь будут менты.

«Араб» ворвался на кухню следом за мной. Он не стал искать для себя укрытия, встал во весь рост, прислонившись спиной к огромному холодильнику, повел стволом автомата и заорал во всю свою луженую глотку:

– Вылезай!!! Быстро!!!

Короткая очередь по полке с посудой! Со звоном осыпаются вниз осколки!

– Быстро, сказал!!!

Я выглянул из-за плиты.

Из-под разделочного стола медленно выползал на четвереньках повар с буденовскими усами и красно-синей физиономией пьяницы. Он попробовал встать, но его трясло и качало так, словно под ногами был не кафельный пол, а вибростенд.

– Пьяный, что ли? – удивился я, и Джон усмехнулся в ответ:

– Это адреналин. Теперь девчонка!

Совсем еще юная – лет семнадцати – девочка с огромными от страха глазами и двумя стянутыми резинками хвостиками светлых волос послушно выбралась из-под того же стола. На ней был замызганный белый халатик, из-под которого выглядывала серая плиссированная юбка. Розовые носки и домашние тапочки с разноцветными бантиками: один – красный, второй – зеленый. Я так и прилип к этим тапочкам взглядом. У Ларисы дома точно такие же. Только бантики желтый и синий.

– What news? – послышалось сзади. Одна из «манекенщиц» объявилась на кухне. – How goes it? What else are we to do?

– Clear the both tables all plates and dishes, – распорядился «араб», – and put them in the sink. Rub out all fingerprints in the billiard room and anywhere, somebody of us could touch by the hands. All in all, yourselves knew what's what. – И сразу переключив внимание на плененных работников кухни, он вплотную приблизился к девочке. – Хорошая… – прошептал зловеще. – Красивая… – Именно так маньяки общаются в триллерах со своими обреченными жертвами. – И зачем же ты здесь оказалась сегодня? Не прогуляла. Не заболела. Как же я сожалею об этом! У девочки ходуном ходили коленки. Тонкие пальчики с коротко остриженными ногтями судорожно теребили полы халатика. Один из розовых носков съехал вниз и сжался в гармошку поверх домашнего тапочка с зеленым бантиком. Почти таким же, как у Ларисы.

– Эй, – посчитал нужным вмешаться я. – Прекращай спектакль.

Джон обернулся и одарил меня лучезарной улыбкой.

– Хорошо, Слава. Уже прекратил… Отсюда есть запасной выход? – снова обратился он к девочке.

Она судорожно сглотнула, дернув по-куриному головой, и еле выдавила из себя:

– Нет. – У нее был мягкий, сладкий, словно «Бенедиктин», голосок. – Выход заделали.

– Нет? – развеселился «араб». – Заделали? А продукты таскаете через холл? Какие же вы…

– Здесь лифт для продуктов. Но он совсем маленький. Человеку туда не влезть, – продолжала петь девочка… Продолжали ходить ходуном коленки… Продолжали разноцветными бантиками подмигивать тапочки… И сдались они мне!

Я подошел к маленькой железной дверце в стене, распахнул ее.

– Этот?

– Да. Вы нас не убьете?

– Хм, – ухмыльнулся «араб». – Не убьем. – Он заглянул в темное чрево лифта. – Сюда не влезет даже трехлетний ребенок. Где телефон?

– Нету. – Понемногу девочка начинала выходить из оцепенения. Из бездонных голубых, как весенние лужицы, глаз выкатились две хрустальные слезинки и устремились наперегонки к уголкам рта. – У клиентов трубки, а мы, если надо, спускаемся вниз… Вы, правда, нас не убьете? Скажите, пожалуйста!

Я не успел ответить ей: «Нет». На кухню, держа в охапке белую скатерть с посудой, ввалился «сутенер» и с грохотом опустошил сверток в мойку.

– Напили, наели… Не дотащить, – весело пожаловался он и, подскочив к и без того запуганной девочке, глухо шлепнул ее по худенькой попке. – Иди-ка, цыпочка, вымой чашки-тарелки. Хорошо вымой…

– …С мылом, – продолжил за него Джон. – Что в зале? Зачистили?

– А… – сыто рыгнул «сутенер». – Нечего зачищать. Всех покоцали с первой попытки. Был там, правда, один. Тот, которому Кристин отбила яйца. Дергал конечностями. Пока я не свернул ему шею.

«Бедная девочка, – подумал я про посудомойку. Она, сжавшись в комочек, из последних сил терла губкой наши бокалы и вилки. – Что ей приходится выслушивать!»

– Бабы сейчас вылизывают бильярдную. А очкарик уже поставил укол черномазому. Тому, которого вы берете с собой. – И без всякого перехода «сутенер» ляпнул мне: – Классная у тебя девица! Обещала мне вышибить зубы! – И снова без перехода, не дождавшись от меня какого-либо ответа: – Вот ведь искусница! Умница! Почти все перемыла? Я за это тебя…

– Пшел вон!!! – рявкнул я так, что зазвенели на полках тарелки. «Сутенер» заткнулся на полуслове, пожал плечами и направился к выходу. Но в дверях остановился и сказал:

– Вспомнил. С лестницы дверь пару раз дергали и стучались. Но мы, конечно, молчок. А поторапливаться все-таки надо. – И растворился в полумраке обеденного зала.

– Мне показалось, он пьяный, – сообщил я «арабу».

– Да, – вздохнул он. – Макс лучший в своем амплуа, но, к сожалению, стал выпивать. Теперь надо либо лечить, либо… – Он не договорил. Все было понятно без слов. – Ну, а ты совсем скис? – Джон подошел к красномордому повару, который полусидел-полулежал на полу и дышал со свистом и скрипом так, будто его душил приступ астмы. Джон легонько хлопнул его по спине. – Потерпи. Скоро все будет нормально.

Девочка справилась с нашей посудой за считанные минуты. Разложила на столе возле мойки тарелки и блюда, высыпала в ящик из нержавейки ножи и вилки, подвесила вверх ножками бокалы.

– Я все, – доложила она, выключая воду и вытирая руки вафельным полотенцем.

– Мы тоже все, – сказал Джон и посмотрел на меня. – Ты ничего не хватал здесь своими пальцами?

Я призадумался. Вроде бы ничего… Нет, обляпал кафель, когда валялся на полу за плитой. Я взял лежавшую в углу около мойки тряпку и занялся уборкой.

– Побыстрее! – подхлестнул меня Джон. – Мы и так здесь застряли. Даже странно, что еще никто не начал выламывать дверь. – Его голос на миг смешался со знакомой мне чавкающей очередью из «Ингрема». – Так что валим отсюда.

Короткий вскрик девочки! Я оторвался от мытья пола и бросил на нее стремительный взгляд. Рот приоткрыт, обнажая ровные жемчужные зубки. И без того огромные голубые глаза стали от ужаса в два раза больше. Это уже не глаза, это глазищи! Девочка плотно вжимается спиной в холодильник, она стремится слиться с ним воедино, раствориться в его белом эмалированном монолите и, усердствуя в этом, даже встала на цыпочки. Два бантика – зеленый и красный, – как новогодние елочные игрушки, беспечно демонстрируют свои яркие краски. А один из носков по-прежнему сложен в гармошку. Девочка никак не может отвести взгляд от усатого повара, который лежит на полу. От еще теплого повара на холодном полу! От мертвого повара… Я не вижу его, мне мешает плита. Но я знаю точно: ОТ МЕРТВОГО ПОВАРА! Не зря же только что с аппетитом чавкал автомат Джона.

– Прости, сестренка. Честное слово, мне очень жаль. – «Араб» вскинул «Ингрем» и хладнокровно нажал на спуск. Он перевел автомат на режим одиночной стрельбы, и поэтому лишь одна пуля пробила аккуратную дырочку точно над переносицей девочки. Маленькую черную дырочку, из которой сразу устремилась вниз тонкая струйка крови. – Все. Уходим отсюда.

– Какого черта! – прошипел я, еще не в силах поверить, что ЭТО произошло, хотя на уровне подсознания отдавал себе отчет в том, что и посудомойка, и повар должны умереть. Они были приговорены априори уже в самом начале побоища в обеденном зале, обретая с этого момента статус случайных свидетелей. Или потенциальных покойников. Для всех, за исключением одного меня, второй вариант был куда предпочтительней. Он полностью вписывался в правила игры…

– Слава! Ау! – Джон подошел ко мне и подтолкнул меня в спину. – Уходим.

– Нет! Ну какого же черта!!!

– Аксиомы… Страшные аксиомы, к которым надо привыкнуть. Чтобы не умереть раньше отведенного срока. Ты должен поработать с нашим психологом. Он научит подавлять ненужную жалость. И ненависть… Быстро, уходим.

Я заставил себя сдвинуться с места. Слепо уткнулся взглядом в черный кафельный пол, чтобы, не приведи Господь, мне не попался на глаза тот кошмар, к которому я оказался причастен. Шаркая, словно старик, подошвами, еле-еле передвигая ногами, я сейчас стремительно убегал от смердящей трупами и взявшей весь мир на прицел «Ингремов» и «Сикемпов» действительности суперубийц-прагматиков, биороботов, из которых психологи успешно вытравили все чувства. И жалость… И ненависть… Я пытался сейчас убежать от себя. Понимая, что это мне не удастся. Я влип. Меня повязали убийствами ни в чем не повинных людей. И я никогда не смогу оправдаться от этого в первую очередь перед самим собой. Остается лишь плюнуть на все, поработать с психологом и продолжать развеселую прогулку по трупам…

Мы уже достигли середины обеденного зала, где нас дожидалась вся наша команда и плененный Хаджи, когда я резко развернулся, крикнул: «Сейчас!» и бегом помчался назад на кухню.

Мертвая посудомойка лежала на спине около холодильника, согнув ноги в коленях и неудобно подвернув под себя руку. Ее голубые глаза – весенние лужицы – глядели в неведомую даль, и в них я прочел не то укор, не то удивление. А на спокойном лице, как ни странно, не отразилось ни капли пережитого перед смертью ужаса. Красивая девочка. У нее, наверное, был парень, который любил ее. И она любила его. Но маленькая паршивая пулька, словно торнадо, смела все на своем пути, оставив лишь пожарища и развалины. И коченеющий труп в тапочках с разноцветными бантиками. И с маленькой дыркой во лбу.

Я положил ладонь на теплое нежное личико и двумя пальцами закрыл ей глаза. Одернул задравшуюся на бедра серую юбку и, подумав, что же еще могу сделать для девочки, подтянул съехавший вниз носок.

Все. Прощай, малышка. Не поминай меня лихом. А ведь я, негодяй, даже не успел узнать твое имя. За упокой чьей души теперь ставить свечку?

Кассета с Удо закончилась, и ресторан плотным байковым одеялом укутала тишина. Но ее торжественное величие сразу разрушил пронзительный Алинин крик:

– Слава, мать твою!!!

Жизнь продолжается… Я бросил прощальный взгляд на мертвую девочку, наскоро перекрестил ее и вышел из кухни, торопясь присоединиться к своим.

* * *

Было ровно три часа ночи, когда мы с Алиной вернулись домой. И не успели переступить порог, как запищал мой сотовый телефон.

– Слава? – Жуткий акцент Мартина нельзя было спутать ни с чем. – Вы уже дома? Молодцы. Как покутили?

Просто отлично! Отметившись в «Катастрофе» одиннадцатью трупами и прихватив оттуда заложника, напичканного по самые гланды каким-то наркотиком…

– М-да… – продолжал Мартин. – Я тут сейчас на полицейской волне слушаю интересный спектакль. Никак не могу от него оторваться. И хотел бы, да не могу. Он забил собой весь эфир. Удивительная история! Вроде полуфинального матча по регби. Одиннадцать-ноль в нашу пользу. А завтра, вернее, уже сегодня, финал!

Да. Теперь нас ожидает финал. Который надо еще выиграть. И с каким на этот раз счетом? Хорошо бы, с сухим. Как сегодня. У нас в пассиве только лысый очкарик, которого через бронежилет отхлестали пулями, словно шпицрутенами. У них – целый анатомический театр из шести бандитов, официантика, повара, посудомойки и двух вышибал, которые слишком подробно запомнили наши физиономии, а потому не имели права на дальнейшую жизнь.

С охранниками разделался «сутенер», который первым вышел из ресторана под ручку с одной из девушек-«манекенщиц», имени которой я так и не узнал. Следом за ними спустились по лестнице мы с Алиной.

– Stop here, – обернулась ко мне «манекенщица» перед выходом в обвешанный сталактитами холл. Она осторожно выглянула наружу из «крысиной норы», объявила вполголоса: – Nobody. Go! – И я сразу рванулся вперед. Но девушка решительно остановила меня выставленной вперед ладошкой. – Wait a minute! Stop here! Сейчас идьем только ми. – И они с «сутенером», крепко прижавшись друг к другу и на ходу целуясь взасос, направились к двери, ведущей на улицу.

Через «крысиную нору» эта дверь отлично просматривалась прямо с лестницы. Вышибал рядом с ней не наблюдалось. Должно быть, снова дышали свежим ночным воздухом на крылечке. Или их унесло куда-то еще? «Сутенер» с девушкой не спеша достигли дверей, нехотя оторвались друг от друга. Девушка обернулась. У нее было сосредоточенное лицо. А белобрысый Макс уже выходил на улицу.

– Ты меня никогда так не целовал. – Алина взяла меня за руку.

– Они понарошку.

– Мне так не показалось. – Алина замолчала, вслушиваясь в доносящуюся до нас из дискотеки музыку. – Ты знаешь, что этим двум швейцарам кранты?

В ответ я безразлично пожал плечами. Кранты так кранты. Не в детский же садик они нанимались работать. Отдавали себе отчет, – что можно нарваться на неприятности, стоя в дверях бандитского клуба. И вот, пожалуйста! Неприятности!

Я привлек Алину к себе, неуклюже ткнулся губами ей в ухо.

– От тебя пахнет порохом, – шепнула она.

– От меня пахнет смертью. Смердит, как от трупа. А сам я давно превратился в зомби. – Я не постеснялся позаимствовать у Татьяны ее вчерашнее определение. – Я боюсь, Алина. Последнее время что-то сломалось в окружающем мире. Треснула какая-то чертова шестеренка, и все вокруг посходили с ума. Убивать стало модным. Творить насилие стало образом жизни… Знаешь, там была девочка…

– Знаю, – перебила Алина. – Когда ты вдруг сорвался на кухню, Джон сказал, что это ты к ней… Ты устал, Слава. Укатали сивку крутые горки. Вытащим Лару, и я увезу тебя отдыхать. Далеко-далеко. Надолго-надолго…

– Договорились, милая девочка.

Алина хихикнула, но ее дежурной фразы «Не говори мне…» я не дождался.

Сверху к нам спустился очкарик. Он держал «Ингрем», который забрал у «араба», а на лысину напялил черную шапочку.

– Дерьмо! Куда делась эта сладкая парочка? – «Лаврентий Палыч» уставился на меня, словно я мог знать ответ. – Мы все здесь спалимся! Ты не выглядывал в холл?

– Нет. А зачем? Народу сегодня немного, и все они на дискотеке. В холле им делать нечего.

– Как это нечего? – хмыкнул очкарик. – Уединяться. Хорошо, что хоть здесь, на лестнице, никто никого. По-быстрому, так сказать.

«А то бы пришлось их прикончить, – безразлично подумал я. – По-быстрому, так сказать. Очередных случайных свидетелей. Мы это здорово умеем делать!»

– Ваша тачка, надеюсь, не на стоянке? – блеснул в мою сторону очками «Лаврентий Палыч».

– Во дворах. Метров двести отсюда. – Я удивился: неужели «фантом» мог допустить, что я буду светить машину около «Катастрофы»? Он воспринимает меня, как недоучку? Как чужака-дилетанта?

– Дерьмо! – снова выругался очкарик и посмотрел на часы. – Куда пропали эти уроды? Или что-то у них не заладилось? Как только выйдем отсюда, вы с подругой бегите к машине и убирайтесь домой. Отдыхайте. Ждите звонка.

– А… – начал было я, но «фантом» не дал мне промолвить ни слова.

– От Хаджи мы сейчас все равно ничего не добьемся. Я ввел ему «Тизерцин», а он, скотина, уже оказался вдетым. Короче, его тряхануло. Теперь он еле двигает ластами. И только. Соображать что-то начнет не раньше полудня. И то я не уверен. Прибудем на точку, его посмотрит наш врач… Дерьмо! – Еще один взгляд на часы. – Огромная куча дерьма! Мы все здесь спалимся!

– Куда вы его отвезете?

– Кого? Хаджи? – раздраженно спросил очкарик. – Куда-нибудь отвезем. Жди звонка и не дергайся.

Входная дверь приоткрылась и в проеме появилась наконец-то вернувшаяся из командировки на улицу «манекенщица». Улыбнулась, помахала нам ручкой – мол, все о'кей, путь свободен, – и «Лаврентий Палыч» сразу дал отмашку наверх: Джон и вторая девушка начали спускать по лестнице нетранспортабельного Хаджи. Лысый «фантом» натянул на лицо черную шапочку, превратившуюся в маску с прорезями для очков, приказал мне:

– Как дам сигнал, сразу же уходите. Чтобы сегодня я вас больше не видел! – И, потрясая автоматом, торжественно вышел в холл. Загонять «уединившихся» там в зал дискотеки. Борьба со свидетелями продолжалась, но уже не настолько кровавыми методами.

«Уединившихся», наверное, было немного. И они оказались послушными – посмотрели на «Ингрем» и разбежались, не искушая судьбу. Хаджи еще не успели доставить до нижней ступеньки, как очкарик, махнув нам с Алиной рукой, прокричал:

– Убирайтесь! – И напомнил: – Чтобы сегодня вас больше не видел!

Мы не заставили себя долго упрашивать, выскочили на улицу, чуть не врезались лбами в поставленный вплотную ко входу «Рафик», за рулем которого сидел «сутенер», и рванули вокруг здания бывшей «стекляшки», спеша углубиться во дворы, где я оставил «Паджеро». «Манекенщица» крикнула нам вслед:

– Bye! – Но я не ответил, отвлекшись в этот момент на негустые кусты, сквозь которые четко просматривались два трупа вышибал из «Катастрофы». Каждый весом не менее центнера. Максу пришлось попотеть, прежде чем он дотащил их туда.

– Дурдом, правда, Слава? – заметила Алина, когда мы сели в машину. – Как в гонконговском боевике.

– Ага, – ответил я и, включив дальний свет, погнал по лабиринтам двора. – Бедлам, в который мы сами себя загнали. Ментам не составит труда пройти, как коту из «Лукоморья» по златой цепочке: Лариса – Салман – папаша Салмана – информация, которую в его присутствии дал мне Рамаз, – побоище в «Катастрофе». Все стрелки в результате упрутся в Ярослава Пивцова. Сидеть мне, убогому, не пересидеть.

– Да брось ты, – неуверенно пробормотала Алина. – Отмажут… Замнут…

– Такое замять невозможно. Слишком сегодня мы нашумели… А, ладно. На все наплевать! Главное, успеть освободить Лару. Шлепнуть Салмана. И финиш!

Алина молча нашла мою руку, переплела свои пальцы с моими, мешая переключать передачи.

– Я тебя никуда не пущу, Слава. Никуда! Никогда! Я всегда буду рядом с тобой. И в жизни… И в смерти…

– Брось!

– Сейчас приедем домой, я достану из бара бутылку «Чивас Ригал». Ты ведь даже не знаешь, что у нас есть «Чивас Ригал» и текила. Мы напьемся и будем до утра заниматься любовью. Ведь правда?

– Да, – ответил я, выруливая на бульвар Новаторов. – До утра заниматься любовью.

Быть может, в последний раз!

Предчувствие того, что впереди притаилось нечто зловещее и ждет не дождется, когда мы подойдем достаточно близко и можно будет вонзить в нас клыки, появилось еще на кухне. Я смотрел на застреленную Джоном посудомойку, и это предчувствие крепло внутри меня с каждой секундой, с каждым шагом, с каждым оборотом колес «Мицубиси».

– Что же у нас впереди? – пробормотал я.

– «Чивас Ригал». Текила. Кроватка, в которой мы забудем обо всем нехорошем. Вообще обо всем. Кроме тебя и меня. Кроме нас с тобой, Слава.

«А после наступит похмелье, – думал я, обгоняя длинную вереницу фур с эстонскими номерами. – И это похмелье будет ужасным. Оно обретет вид разъяренных бандитов. Или безжалостных ментов. Оно опрокинет нас. Подомнет, подчинит нас себе… – Я громко скрипнул зубами и сжал руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев. – Наплевать! Главное – успеть освободить Лару! И замочить Салмана!»

– Слава, может, я поведу? – предложила Алина. – Какой-то ты…

– Все хорошо, милая девочка. Нам надо успеть. – Я утопил педаль газа. Стрелка спидометра прыгнула к отметке «160». «Мицубиси», гудя по асфальту широкой резиной, жадно подминал под себя ночной проспект Народного Ополчения. – Нам надо успеть. И мы успеем. А потом можно и на погост. – Я зыркнул глазами направо. Алина, чуть приоткрыв рот, испуганно таращилась на меня. – Не беспокойся, моя хорошая, я еще не свихнулся. Не время для этого. Потом, пожалуйста! А сейчас нам надо успеть!

* * *

Мартин помолчал, пошуршал чем-то возле трубки, – наверное, разворачивал очередную конфету – и задал дежурный вопрос:

– Как настроение?

– Наипаршивейшее, – не стал я кривить душой.

– Брось! Скоро все образуется. Ребята добрались нормально. Передают привет… Слава, ложись отдыхать. Завтра очень насыщенный день. И выброси из головы все дурные мысли. А то, сдается мне, они тебя чуть-чуть придавили.

– Договорились, выброшу. До свидания.

– До свидания, Слава.

«И совсем не чуть-чуть. – Я отключил телефон и бросил его на диван. – Придавили так эти мысли, что не вздохнуть и не охнуть. И никуда их не выбросить…»

– Вы надолго?

Алина застегнула на Баксе ошейник, ответила:

– Нет. Туда и обратно. Куплю в «ночном» свежей булки. – И выскочила за дверь. На лестнице стукнули дверцы лифта. Сдалась ей эта булка!

Даже не сняв кобуры, я прошел к бару, достал оттуда бутылку виски и высокий бокал. В какой-то момент испугался, что это послужит началом запоя, но потом решил: «Наплевать!»

Опять это страшное «Наплевать». Я что, поставил на себе крест? Я сдался? Ослаб настолько, что спешу поднять лапки кверху и поклясться на Библии не оказывать никакого сопротивления? Доживаю свои деньки, укутавшись, словно в тогу, в транспарант с огромной надписью «Наплевать!» Неужели со мной все, действительно, так паршиво?..

Когда вернулась Алина, я, уже слегка пьяный, стоял под душем, щедро плескал в бокал золотистое виски и скупо разбавлял его прямо из-под крана водой. Опрокидывал залпом в себя, и снова плескал, разбавлял, опрокидывал…

– Нет. Так мы не договаривались. – Алина решительно забрала у меня бутылку и поставила ее в шкафчик с шампунями. – Я буду сама выделять тебе, сколько надо. – Она стянула с себя вечернее платье, в котором была в ресторане, выскользнула из прозрачных кружевных трусиков. Потом заметила на мне следы бурной ночи с Татьяной и рассмеялась. – Твоя жена, случаем, не садистка? Или ты мазохист? Тебе вчера удалось хоть немного поспать?

– Немного, – пробурчал я и, стоило Алине юркнуть в джакузи и жадно прилипнуть ко мне, грубо вырвался из ее объятий. – Извини. Иду баиньки. Отложим все до утра. Считай меня импотентом. – Я натянул банный халат, достал из шкафчика «Чивас Ригал». – Али-и-инка! Слышь, извини!

Она стояла ко мне спиной и сосредоточенно намыливала мочалку. Потом обернулась:

– Ну и пожалуйста. Не очень-то надо, мистер секретный агент. – И пробормотала чуть слышно, так, что я с трудом разобрал сквозь шум воды: – Не нравится мне все это. Ой, как не нравится! Какое-то дурное предчувствие…

Вот так! И у нее дурное предчувствие. Которое ее никогда не обманывает.

Я прошел в спальню, обильно хлебнул прямо из горлышка и, даже не сняв халата, свернулся калачиком под одеялом. И принялся с ужасом ждать, когда на меня навалится видение мертвой посудомойки. Я был совершенно уверен, что этого избежать не удастся, но, как ни странно, вместо голубоглазой девочки с дыркой во лбу объявился мой старый добрый знакомый заяц, про которого я уже стал забывать.

– Чего, не сладко, братан? – дернул он верхней губой, демонстрируя два длинных желтых резца.

– Не сладко, – признался я. – Ты-то где шлялся?

– Ха, – хитро прищурился заяц. – Ездил в секс-тур. В Кампучию.

– Ну и?..

– Что «ну и»? Рис, печеные каракатицы… Шлюхи, конечно. Там сплошные шлюхи, братишка. Два часа – десять центов. Или пачка «Норд Стара». Супер, короче. Но хватит об этом. Давай о тебе.

– А что обо мне? – удивился я.

– «А что!» – передразнил заяц. – Плохи делишки, я полагаю. Какого дьявола тебя понесло в этот кабак? Пострелять захотелось? По экстриму соскучился? А? Без тебя бы не справились эти могильщики… хм, из МИ-6?

– Ты сомневаешься в том, что они оттуда?

– Да нет. Не пойму только, зачем им соваться, притом так активно, во все это дерьмо. Бандитские войны не их стихия. А вот ведь взяли и выбрали самую зловонную кучу. И влезли в нее по самые уши. Им это надо?

– Не надо, – проблеял я.

– Вот именно. Не думаешь же ты, в самом деле, что они будут рвать свои задницы ради тебя и Ларисы? Нужны вы им, как мне телячья отбивная. Нет, Слава, здесь что-то не вяжется. У Мартина какие-то свои интересы в этой «игре». И в них они тебя посвящать не намерены.

– Не пойму, какие могут быть интересы?

– И я не пойму. – Заяц развел пушистыми лапками. – А то, конечно, сказал бы. – Он помолчал, выкусил, словно собака, из подмышки блоху и посетовал: – Вот, нахватался в Пномпене. Хорошо, хоть не триппер… Я пойду, Слава. Ага? А ты давай действуй поосторожнее. Вокруг тебя волки, а ты просто ягненок, зачем-то принятый в стаю. Того и гляди, порвут!

– Зубы коротки, – неуверенно пискнул я, и заяц хихикнул:

– Жди! «Зубы коротки»!.. Бывай, братишка. Успехов. – И растворился в тумане. Или это был дым? Или это был сон?

Сон… Я разомкнул веки и уставился на длинную яркую полосу, которую нарисовало на зеленых обоях солнце, пробравшись в комнату через щель в неплотно задвинутых портьерах. Потом перевел взгляд на часы – половина седьмого. Повернувшись ко мне спиной, негромко посапывала Алина. На кровати у нас в ногах валялся кверху розовым пузом Бакс, сумевший тайком просочиться в спальню. Я осторожно выбрался из-под одеяла и, стараясь не скрипнуть дверью, выскользнул в коридор. Прошел на кухню, быстро сварил себе кофе, соорудил три бутерброда с копченой грудинкой и, сложив все это на сервировочный столик, покатил его в кабинет. Там в одном из ящиков письменного стола я отыскал пачку писчей бумаги, в другом ящике – большую коллекцию одноразовых ручек и, выбрав одну из них, сел писать письмо своей бывшей жене. И своим дочкам.

Письмо-завещание.

Изредка отгрызая от бутербродов мизерные кусочки и запивая их стремительно остывающим кофе.

«Таня. Любимые мои Лара и Поля. Если сейчас вы это читаете, значит со мной не все ладно. В лучшем случае, я в тюрьме или в больнице. В худшем… Не будем об этом. Но, что бы там ни случилось и каким бы мерзким все ни казалось, примите это, как перст судьбы, указующий вам путь вперед. А обо мне можете просто забыть. Я не буду на вас за это в обиде…»

Я не желал ни в чем исповедоваться. И не стаи этого делать, напустив как можно больше тумана в неподражаемую по сумбурности изложения сказку о секретной спецслужбе, про которую я, даже мертвый, не могу никому ничего рассказывать. Чушь! Несусветная чепуха! Я чуть не расхохотался, перечитывая ее, подробно изложенную на двух листах. Убористым почерком.

Зато все остальное было уже серьезно. Очень серьезно! Настолько серьезно, что стоило семь миллионов фунтов!

В мельчайших подробностях я изложил, как, воспользовавшись программой «Клиент – Банк», подключиться к компьютеру «Саут-Шилдс Кэфедрал Банка» и перевести все сбережения Голоблада на аккредитив одного из оффшорных фондов Гибралтара. Самым тщательным образом я зарисовал в виде стрелочек, квадратиков и надписей в них весь алгоритм операции; раскрыл три пароля и пять своих приватных ключей; описал, как легализовать все деньги и не вызвать ненужного интереса у британских акцизных чиновников. Потом несколько раз я внимательно перечитал написанное, пытаясь найти какую-нибудь ошибку. Я даже специально поставил перед собой такую задачу. Но нет, слава Богу! Не вышло! Я изложил все точно – как в отчетах о запусках «Шаттла». Скрупулезно – как в древне славянских летописях. Доходчиво – как в «Азбуке» для дебилов. Попади моя схема в руки спившегося пастуха из Удмуртии, так даже он сумел бы вытащить из «Кэфедрал Банка» деньги. Гораздо сложнее ему было бы протрезветь и отыскать в Ижевске что-нибудь вроде Интернет-клуба.

«…И последнее, что очень прошу вас сделать. В квартире, которую я снимал, осталась собака. Таня помнит – это тот стаффордшир, которого я подобрал на Валерином огороде. Его зовут Бакс. Он послушный и добрый. И почти идеально воспитан. Но погибнет, если не заберете его к себе…»

Я записал адрес и объяснил, как отключить сигнализацию. А в качестве постскриптума разродился еще двумя строчками: «На кухне во встроенном шкафчике найдешь бумажный пакет из-под муки. В нем для вас упакован подарок – кое-какие деньжата на первое время». В пакете из-под муки лежало больше ста тысяч долларов из той посылки, что я получил через камеру хранения на Варшавском вокзале.