Текст книги "Удар молнии"

Автор книги: Виктор Кнут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Виктор Кнут
Удар молнии

Пролог

Минула уже середина июня, когда на город впервые в этом году обрушилась жара. Вязкая и тяжелая, она подмяла под себя улицы и дворы. Она просочилась в супермаркеты и подземные переходы. Она дохнула внутрь автобусов и трамваев горячим асфалътово-бензиновым перегаром, распугав и без того редких в этот воскресный день пассажиров. Город, обычно шумный и суетливый, притих, испуганно затаился в ожидании хоть легкого дуновения ветерка, хоть какой-нибудь жалкой тучки. Но пустое бесцветное небо перечеркивал лишь одинокий инверсионный след самолета. До небывалой грозы, которая потрясла Санкт-Петербург вечером этого дня, оставалось еще пять безразмерных, тягучих, словно смола, часов…

…когда в ста метрах от входа в метро «Проспект Большевиков» остановилась черная «хонда прелюдия», и из нее выскользнул высокий сухощавый мужчина. Лениво отмахнувшись от девушки-наркоманки, которая попросила у него три рубля «на метро», он дошел до тесного павильончика, где распаренный потный араб торговал цыплятами гриль и шавермой. Сделав заказ, мужчина облокотился на грязную стойку и огляделся.

Вот уже несколько дней его не покидало нехорошее чувство, что он таскает за собой «хвост», но зафиксировать что-нибудь подозрительное пока не удавалось. Скорее всего, потому, что нечего было фиксировать. Наружку он просто придумал.

Подводят нервы. Сказались на них четыре последних месяца, до безумия перегруженные работой. Хорошо бы передохнуть хотя бы пару деньков. Просто посидеть дома, ни о чем не заботясь, не забивая голову никакими проблемами. Потягивая портер. Перечитывая Набокова… Увы, несбыточные мечты. Уже завтра предстоит поездка в Карелию. Сошедствие во ад. И как там все сложится, известно лишь одному Богу. Или одному Сатане…

Его тонкие губы чуть раздвинулись в горькой улыбке. В пустоту… В никуда… Никто не смог бы сейчас понять, насколько ему непросто…

Залпом допив холодную «кока-колу» и оставив на стойке крутившемуся рядом бомжу половину хот-дога, он вышел из павильончика. В соседнем ларьке купил пачку «Ригли'с» и упаковку дешевых презервативов. Потом поискал взглядом девушку-наркоманку, которая недавно просила у него три рубля…

Девушка радостно встрепенулась, заметив, как упакованный мужичок – тот, что прикатил сюда на спортивной машинке, – поманил ее указательным пальцем. Кокетливо улыбнувшись, она подбежала к нему. А уже через минуту, предварительно перекинувшись парой коротких фраз, они шли к черной «хонде». Девушка – беззаботно помахивая дешевенькой яркой сумочкой. Мужчина – па ходу распаковывая пачку жвачки. И иногда бросая настороженные взгляды вокруг. Так и не в состоянии определить, есть за ним «хвост», или он его просто придумал.

– …Набил собачатиной брюхо. Потом снял минетчицу, – тем временем докладывал «хвост» по мобильному телефону. – Пока оба сидят в машине, никуда не торопятся.

– Понятно, – раздался в трубке прокуренный женский голос. – Значит, со шлюхой дешевой, говоришь, решил Персивалъ Голоблад поразвлечься? Не верю! Он свой х… уважает. Нет, не верю! Этот английский пес чего-то почувствовал. Минетчица – только ширма. А Персик хочет засечь тебя… Быля-а-адъ!.. В обгцем, Андрюша, слушай сюда. Снимай наблюдение и двигай в Горелово. Все! Будем брать! Хватит, понянькались…

Она отключилась. Андрюша – дородный мужик лет сорока – сунул трубку в держатель и проводил взглядом «хонду прелюдию», только сейчас отъехавшую от тротуара. Дождался, когда она уберется подальше, и провернул ключ зажигания.

– Проклятье! – Он от души вдавил в пол педаль газа, и его «лохматая» «Волга» с форсированным трехлитровым движком стремительно набрала скорость по улице Коллонтай. – «Если эта лезба Макеева затеет сегодня вечером операцию, то сорвется поездка в баню. А туда заказаны такие шикарные дуньки!» – Он еще раз громко выругался: – Задница! – и подумал, лихо обгоняя автобус: – Эта кобыла из ФСО видит проблемы там, где их нет. И сдался ей этот дурак англичанин. Ну, пытается что-нибудь вынюхать. Ну, суетится вокруг принципала. Так чего с этого? Все равно до Луценко ему не достать. Никогда не достать… Никому не достать…

Андрюша со скрипом свернул на Дальневосточный проспект, в третий раз громко выругался:

– Распроклятъе! – и разогнал свою «Волгу» до 120 км 1ч.

Он не боялся гаишников. Ему было на них глубоко наплевать. Ведь у него в кармане лежала красная корочка оперативника ФСБ.

А черная «хонда прелюдия» крутилась по улицам и дворам вокруг Искровского проспекта три с половиной часа. Сумасшедший мужик каждые двадцать минут отстегивал по сторублевой бумажке, и за это надо было только кататься с ним на его спортивной машинке и молчать. Ничего более… «Странный мужик. Импотент или педик, – размышляла девушка с дешевенькой яркой сумочкой. – Хотя, не похож. А может, какой-нибудь деловой. Впрочем, не все ли равно. Главное, платит».

Когда у нее в кармане накопилось уже три новеньких сторублевки, она решилась попросить подвезти ее к одному девятиэтажному дому.

– Здесь рядом. В соседнем дворе.

Мужик смерил ее пустым взглядом, и спросил с легким, наверное, прибалтийским акцентом:

– К барыге собралась?

«А если он из ОБНОН'а?» – подумала девушка и поспешила отбросить подальше эту неприятную мысль. – «Черт с ним, с этим придурком. Пусть он хоть из администрации Путина, так что же: так и кататься с ним целый день на кумарах?»

Ее спутник не произнес ни слова, когда, взяв героина, она вернулась в машину и начала готовитъ укол. Лишь внимательно наблюдал за тем, как доставала из сумочки потемневшую чайную ложку и флакончик с водой, щелкала старенькой зажигалкой. Потом долго не могла поймать капилляр.

– Торкнуло? – с неожиданным участием в голосе спросил он, когда все ее тело наконец приподняло вверх теплой волной и моментально согрелись мерзнувшие до этого ноги.

– Ништя-а-ак!

– Тогда поехали дальше.

И они крутились по микрорайону еще два часа. Потом он довез ее до метро и на прощание нежно обнял за плечо.

– Попробуй бросить эту отраву, – прошептал ей на ушко, и девушка торопливо достала из сумочки косметический карандаш и обрывок бумажки.

– Сейчас, – пробормотала она и накарябала номер своего телефона. – Вот. Звоните в любой момент. А если хотите, поехали к вам. На всю ночь. Просто так. За бесплатно…

Он двумя пальцами скатал бумажку с номером телефона в маленький тугой шарик и бросил его назад в сумочку.

– Не надо. Иди. И постарайся все-таки бросить эту отраву.

Ей в этот момент очень хотелось расплакаться…

А черная «хонда прелюдия», скрипнув колесами и оставив на светлом асфальте две короткие черные полосы, понеслась в направлении Володарского моста. До Горелова ей. предстояло проехать через всю южную часть Петербурга. И постараться успеть до наплыва машин, когда ближе к вечеру начнут возвращаться по домам дачники.

И все же наружки нет. Он бы ее обязательно обнаружил. Во всем виновата излишняя мнительность. И усталость.

Настроение, такое паршивое еще утром, пришло в норму. По дороге домой Голоблад притормозил у магазина и купил две бутылки портера и кассету с «Такси» Люка Бессона. И уже планировал провести спокойный пустой вечер в компании телевизора и бокала холодного пива. И позволил себе расслабиться. И проморгал появление огромной «Тойоты лэнд круизер» позади своей «Хонды».

«Тойота» неожиданно объявилась в тот самый момент, когда он, распахнув створки ворот, устроился за рулем. Уперевшись внушительным бампером в хрупкий зад «Хонды», внедорожник легко втолкнул спортивную машинку во двор. А из «Тойоты» уже выскакивали парни, вооруженные автоматами…

За доли секунды Голоблад сумел оценить обстановку. И понял, что уже мертв. На парнях нет масок, скрывающих лица, а значит, они не боятся, что он когда-нибудь сможет их опознать. Один из них, вынырнув из машины, сразу бросил свое мощное тело не к «хонде», а к воротам. Он прикроет их створки уже через пять секунд, и не будет никаких случайных свидетелей, заглянувших из любопытства во двор. На переднем сидении «лэнд круизера» рядом с водителем восседает ни кто иной, как лично Ольга Макеева, про которую Голоблад узнал лишь два месяца назад и, кажется, недооценил. И прокололся, засветился, намозолив ей глаза за последнее время. Вот она и явилась позадаватъ вопросы. И готова на все, чтобы добиться ответов.

Да. Предчувствие все же не обмануло его. Наружка была. Они пасли его все эти дни! Но как же он не сумел их засечь?!!

У Голоблада не было с собой даже газового баллончика. И не было никаких шансов уйти живым. Он согласился на меньшее. И ушел мертвым. Избежав допроса с пристрастием.

Голоблад успел выскочить из машины раньше, чем около нее оказался бугай с АКСУ, и за восемь секунд преодолел пятьдесят метров до дальнего угла своего участка, где оставался мизерный шанс перебраться через забор. За ним бы сейчас не угнался даже Бен Джонсон.

Они открыли огонь слишком поздно и дали ему достигнуть ограды. Короткая автоматная очередь – и обе ноги Голоблада разбиты, но он уже успел подпрыгнуть и ухватиться руками за верхний край почти трехметрового дощатого забора. Одна секунда, всего одно небольшое усилие – и он перекинет тело через него и окажется на соседнем участке. Но этой секунды ему не хватило. Длинная очередь – и пули жадно прогрызли его тело насквозь. Продырявили желудок и печень, разорвали в двух местах спинной мозг и, пробурив в дюймовых досках забора два десятка отверстий, улетели гулять по соседскому саду.

Никто в округе не мог слышать выстрелов – хороши были глушители, изготовленные на одном из заводов Ижевска. Никто не мог слышать выстрелов, но, возможно, соседи слышали громогласную матерщину Ольги Макеевой. «Педерасы!» – самое мягкое из того, чем она обласкала своих подчиненных.

– Так! – Макеева быстро сумела взять себя в руки. – Я с вами еще разберусь. А сейчас приберите куда-нибудь труп. И займитесь домом, хотя, скорее всего, там ничего не найдем. Эх, ну что за уроды… – И она снова разразилась площадной бранью, но на этот раз не так громко…

…даже не замечая того, как с юго-востока надвигается огромная черная туча. И где-то вдали гулко рокочет гром, обещая выгнать из Петербурга жару и, обильно смочив улицы ливнем, принести горожанам столь привычную им прохладу и непроглядную облачность.

А ровно за три с половиной дня до этой грозы… За три с половиной дня до того, как Персивалъ Голоблад был расстрелян около своего коттеджа в Горелове… А именно…

Часть первая. ТРОПИНКА НА ПОГОСТ

…15 июня, в четверг, неприятности перешли в наступление. Они объединились в голодную стаю и, окружив меня плотным кольцом, начали жадно вгрызаться острыми зубами пираиий в мою дряблую невкусную плоть. Я обреченно пищал и даже не думал сопротивляться. И мечтал лишь об одном: очутиться вдруг где-нибудь далеко-далеко – в глухой непроходимой тайге, в знойной безводной пустыне. На Северном полюсе… В кратере Циолковского… В глубокой могиле, упакованным в уютный сосновый гроб… Да, даже так! Я согрешил, подумав о смерти, помянул ее всуе, и она, с радостью откликнувшись на мой неосторожный призыв, не заставила себя долго ждать и объявилась во всей красе пред моими очами.

Впрочем, обо всем по порядку. Точка отсчета: 15 июня, четверг. 7-30 утра. Где-то на Московском проспекте. Унылый, невкусно пахнущий вытрезвитель. И старшина с кустистыми брежневскими бровями.

* * *

– Фа-милия? – отчеканил он, и я расстроенно шмыгнул носом.

– Пивцов. Через «и».

– Через «и», – старшина быстро царапал ручкой в протоколе моего задержания. – С такой фамилией грех не быть алкашом. Имя-отчество?

– Ярослав Леонидович.

Дата рождения? Адрес? Место работы? Сколько выпил? Где и чего? С кем и зачем?… Рутина, ритуал, за последнее время обнюханный мной до мельчайших подробностей. Начиная с прошлого лета я в вытрезвителе уже в пятый раз. Или в шестой? Не помню, сбился со счета. Но ясно одно: скоро со мной здесь начнут здороваться за руку, будут встречать транспарантами и чашечкой горячего кофе. И вручат мне членский билет добровольного общества друзей зеленого змия.

– Одевайтесь, – разрешил старшина, и в сопровождении маленького сержанта я, шлепая босыми ступнями по липкому полу, прошел в кладовую и отыскал там железную вешалку со своими джинсами и рубашкой. В деревянной ячейке под номером «девять» дожидались меня мои старенькие кроссовки. Похоже, что в них я вчера пересек вброд Сиваш.

– Свободен. – Сержант отомкнул обитую жестью входную дверь. – Когда снова ждать, Ярослав Леонидович?

Я не знал. Может быть, завтра. Может быть, через неделю. А может быть, никогда, если в ближайшее время я напорюсь на какой-нибудь суррогат с примесью цианидов или метила. Суррогатов мною выпито уже море. И пока мне везло – я живой, – но не вечно же это должно продолжаться.

Я поправил очки и вышел на улицу. И обнаружил там яркое солнышко. Перезвон птичьих трелей. Толстую дворничиху с лохматой метлой. И худого нескладного индивидуума с объемистыми слюнявыми губами.

– Братишка, есть закурить? – прошлепали губы, и я достал из кармана мятую пачку «Примы».

Худого нескладного звали… Звали… Я забыл его имя, хотя сегодняшней ночью в вытрезвителе мы с ним знакомились несколько раз.

– Борька, пошли похмелимся. – Он тоже забыл, как меня зовут.

– Я не Борька, я – Ярослав.

– Дима, – в очередной раз представился губошлепый и протянул мне руку. – Пошли, угощаю. У меня остался полтинник.

Конечно, пошли! Я чуть не задохнулся от счастья. Засуетился, уронил на асфальт сигареты. ПОШЛИ-ПОШЛИ!!! Неужели через пятнадцать минут я волью себе в глотку спасительную микстуру, живую воду, исцеляющую и веселящую? И перестанет разламываться башка. И поднимется настроение. И я снова смогу безболезненно двигать своими конечностями, перемещаться в пространстве, шевелить мозговыми извилинами. Я спокойно, без дрожи в коленках вернусь домой и с открытым забралом встречу праведный гнев жены и брезгливое безразличие дочек. Я снова, хотя бы на время, стану самим собой. Для этого мне нужна самая малость. Водки! Немного водки!

– Идемте, я знаю, где здесь дешевле, – залебезил я.

– Я тоже знаю, – объявил мой новый знакомый и, больше не проронив ни единого слова, порулил к проспекту, дымя сигаретой, как Ключевская сопка. Брюки его оказались порваны сзади, и сквозь большую прореху наружу выглядывали нечистые голубые трусы. Не в силах оторвать от них взгляда, словно за путеводной звездой, я посеменил следом за ними.

* * *

Вооружившись двумя бутылками водки и белым пластиковым стаканчиком, мы удобно устроились на скамейке в уютном зеленом скверике возле Московских ворот.

– Хреново, – жаловался Дима, наливая трясущимися руками водку в стаканчик.

– Да, – соглашался с ним я.

– Жена раздавит, как таракана, – продолжал хныкать он.

– И меня тоже.

Пару минут после этого осознания своей скорой кончины мы молча курили, потом Дима снова разливал водку. Уже менее трясущимися руками.

– Жена, говоришь? – отдувался он, опрокинув в себя свою порцию. – Черт с ней, с женой. Переживем, живы будем, братишка. Большая семья-то? – вопросительно смотрел он на меня.

– Супруга, две дочери. Старшей, Ларисе, пятнадцать. Невеста, красавица, кавалеров целая армия. А младшей двенадцать. Любит она меня.

– Любит… – Дима смачно сплюнул себе под ноги. – Ну, если любит, тогда хорошо. Смотри только, чтобы не разлюбила. Как младшую-то зовут?

– Полина…

– Ишь… Полина, – криво ухмыльнулся он. – Это ж надо придумать такое… Полина. Красивое имя. Не пропей семью-то, братишка.

Улетали минуты, незаметно ползло по лазурному небу горячее солнце. Бодяжная водка уверенно перебиралась из бутылок в наши желудки. Похмельная депрессия отступала, и окружающий мир не спеша окрашивался в розовые тона.

– Тебе на работу-то надо сегодня? – расспрашивал меня Дима. – Где работаешь?

– Сторожем в фирме «Знойное Лето». Пулковское шоссе, где парники, – пояснял я.

– Знаю.

– У меня сейчас выходные. На работу в субботу. Наливайте, пожалуйста.

– А я безработный, – кряхтел он, наклоняясь за водкой. – Уже вот два года. Так, бывают халтуры… Зато жена на деньгах. Но она стерва… Ты, я вижу, интеллигент?

– Заканчивал ЛГУ. Истфак, – вздохнул я. – В восемьдесят восьмом. А в девяностом уже защитил кандидатскую. – Я вздохнул еще раз.

– И про кого кандидатская? – заинтересовался Дима.

– Про кого? – Я достал из кармана высыпавшуюся на треть сигаретину. – Знаете ли, в основном там про Дмитрия Каракозова. Так сказать, главный герой именно он. В апреле 1866-го Каракозов стрелял в императора Александра II. – Я замолчал, тщательно охлопывая карманы джинсов в поисках спичек.

– И как, попал? – Дима протянул мне зажигалку.

– Нет, к сожалению, ему помешали. А, может быть, к счастью. Наливайте, пожалуйста.

Он наливал. И рассказывал, что был когда-то таксистом, потом шоферил у какого-то делового, но деловой свалил за границу, а Дима остался. Во-первых, в России; во-вторых, без работы.

И вот он сидит на серой скамейке и банкует в белый стаканчик бодяжнуго водку. И страдает:

– Хреново…

– Да, – я с ним солидарен в том, что хреново. – Наливайте, пожалуйста.

Он наливает… И наливает… Потом пропадает куда-то, и передо мной вырастает огромная, совершенно непроходимая стена. Без окон и без дверей. С облупившейся штукатуркой. Я брожу вдоль этой стены. Ощупываю ее руками. Оперевшись о нее лбом, справляю свои маленькие дела, после чего долго не могу застегнуть ширинку. Стену сменяет дощатый забор, такой же неприступный и уносящийся вдаль. И о него, так же как и о стену, я опираюсь лбом. И так же мучаюсь с молнией на штанах. В общем, блуждаю по каким-то трущобам и, словно кобель, где только возможно, мечу свою территорию. Еще я, кажется, катаюсь в трамваях. Трамваи увозят меня в неизвестность, а я, уютно устроившись у окна, пытаюсь заснуть. Сонного, меня вышвыривают наружу, и я борозжу мордой асфальт. Или мне это мерещится?

Трамваи… Стены… Заборы… Вонючий подъезд… Разбитая физиономия…

Я начал быстро приходить в себя в тот момент, когда обнаружил на одном из домов табличку с названием улицы. Сконцентрировался, собрал глаза в кучу и сумел прочитать: «А-ви-а-ци-онная ул.», И понял, что нахожусь буквально в ста метрах от дома. Судьба ли взяла меня за руку и привела туда, куда надо, или это сработал инстинкт? Не знаю. Помню табличку, и все… После этого я вновь погрузился во мрак амнезии. Но, находясь под покровом этого мрака, каким-то чудом умудрился выдержать верный курс, и непослушные пьяные ноги привели меня к моему подъезду, вознесли на нужный этаж. Собрав в кулак последние силы, я надавил на кнопку звонка и предстал… Правда, не с открытым забралом. Вообще без забрала. Вообще никакой! С разбитой физиономией и с квитанцией на штраф из милиции. Вонючий и отвратительный, но главное – живой, отыскавший каким-то верхним чутьем тропу к своему надежному логову.

Я не помню, кто открывал мне дверь. Не помню, фестивалил ли я после этого по квартире или сразу же завалился спать. Не помню, кто оклеил мне рожу пластырем и заботливо укутал мои ноги пледом. Ничего не помню. Вообще ничего! Кроме того, что мне снились кошмары, и в этих кошмарах огромный, как танк, осетин Магоматов тянул ко мне свои волосатые лапы, требуя восемьсот баксов, а моя верная спутница жизни Татьяна ревела, словно белуга, и, размазывая тушь по щекам, грозилась подать на развод. Потом она превратилась в рыжую кошку, шипела и выпускала наружу длинные желтые когти, но мне было не до нее. Мне очень хотелось пить. Ужасно хотелось пить! И я залез под водопад и стоял там, задрав голову и разинув пасть до ушей. В меня низвергались тонны воды. Вода переполняла меня, она пропитала все мои поры, я уже был готов лопнуть, но чувство жажды не проходило. «Пить!!! – голосил я. – Дайте мне, наконец, нормальной воды! Пожалуйста! Будьте же вы человечны! Пить!!! Дайте мне пить!!!» А водопад все шумел. А рыжая кошка Татьяна Пивцова шипела и грозила мне своими когтями и скорым разводом. Ей было совсем невдомек, что до развода мне не дожить; что я загнусь прямо сейчас, если мне немедленно не нальют воды. И я снова начинал орать: «Пить! Дайте мне пить!!!» Но никто не слышал меня, всем было на меня наплевать…

* * *

– Папа! Папа, выпей водички.

Я вытащил из-под пледа руку и судорожно вцепился в холодную влажную чашку. Зубы стучали о ее край, вода стекала по подбородку и попадала на голую грудь.

– Фу-у! Спасибо, дочка. Спасибо. – Я вернул Полине пустую чашку и откинулся на подушку. Башка гудела, как трансформаторная будка. Разбитую рожу саднило. Ладони, ободранные об асфальт, горели огнем и излучали в пространство мощные импульсы боли. Меня била крупная дрожь, и все тело мое, обильно покрытое липким холодным потом, принадлежало сейчас совсем не мне, а кому-то другому, если оно, вонючее, вообще могло быть кому-нибудь нужно. А еще я мучительно хотел в туалет, но совершенно был не уверен, что смогу до него добраться. Разве что только на четвереньках.

Полина поставила чашку на телевизор и, подойдя к окну, отдернула занавеску.

– Больше не будешь спать? – спросила она.

– М-м-м… – промычал я в ответ. А где Лариса? Где мама?

Полина взяла с полки книгу в яркой обложке и устроилась в кресле.

– Ларка после обеда пошла загорать, – доложила она. – Мама… не знаю. Она звонила вчера поздно вечером. Сказала, что останется на ночную смену. Очень сердилась, что ты загулял. – Полина театрально вздохнула. – И я тоже сержусь на тебя. Папка, посмотрись в зеркало.

То, что я увидел бы в зеркале, меня бы добило. Лицезрение своей оплывшей, разодранной и побитой физиономии высосало бы из меня остатки жизненных сил. Я знал это точно.

– Тебе надо пойти к врачу, – продолжала моя мудрая дочка, – сделать прививку от столбняка. Ты подрался, наверное? Или упал?…

Упал я еще пять лет назад, при этом шмякнулся так, что затрещали все мои косточки и помутилось сознание. И до сих пор я живу с этим мутным сознанием. Скованный столбняком. Так что никакие прививки от него меня уже не спасут.

Пять лет назад крахом закончились мои двухлетние мучительные потуги стать удачливым коммерсантом. Я торговал луком и джинсами, презервативами и сухим молоком, собачьим кормом и лимонадами. Я вкладывал больше, получал назад меньше, и каждый раз, пересчитывая убытки, тешил себя надеждой на то, что уж в следующий раз я обязательно проверну эдакую лихую сделку и поднимусь так, что у окружающих отвиснут от зависти челюсти, а все бандиты и депутаты будут ползать у моих ног. И я бежал во весь дух закупать гнилую картошку или просроченную на десять лет фасадную краску. А в это время долги мои плодились, как кролики, а Татьяна тщетно мечтала о новых зимних сапожках. Потом она заявила: «Ну хватит!» и мы продали квартиру и въехали в две смежных комнаты в огромной обшарпанной коммуналке на улице Ленсовета. В результате я смог расплатиться с самыми настойчивыми кредиторами, от остальных же довольно удачно скрывался. В это время мы бедствовали на куцую зарплату процедурной сестры, которую моя жена получала в больнице, и на те крохи, которые мне иногда удавалось перехватить, разгрузив фуру с арбузами или расклеив объявления на автобусных остановках. Хотя, как правило, деньги я донести до дома не мог: Попадая мне в руки, они сразу вызывали мучительный зуд, и я сломя голову несся тратить их в ближайшем торговом ларьке. А потом валялся пьяный в грязном подъезде или ночевал в вытрезвителе.

На какую-нибудь стабильную работу я даже и не рассчитывал. Кому нужен спившийся кандидат-историк, специалист по народо-вольцам-ишутинцам? Без знания языков и компьютера, без рыночной хватки и нужных знакомств? Наивный и неуклюжий? С умением собирать пустые бутылки и разгружать бахчевые культуры?

Я собирал, разгружал, напивался и приползал на бровях домой, где меня уже давно не воспринимали всерьез. Я был там чем-то вроде домашнего беспородного пса, которого кормят, которому для ночлега выделяют подстилку, которого иногда даже ласкают и гладят. А он в ответ благодарно виляет хвостом. Он неопрятен, от него воняет помойкой, и он часто гадит в неположенном месте. От него нет никакой видимой пользы, он даже не может тявкнуть на незнакомца. Он добр и безобиден, к нему привыкли, и у хозяев не поднимается рука на то, чтобы взять на душу грех и вышвырнуть его вон. Они только вздыхают, подтирают с паркета лужи и мечтают, чтобы их беспокойный питомец сдох или нашел себе другое пристанище.

Полгода назад Татьяна подсуетилась и устроила меня, болезного, на работу – охранять огурцы и редиску в тепличном хозяйстве «Знойное лето» на окраине Питера. С тех пор я стал иногда ночевать на бугристом диване в тесной кирпичной сторожке в обществе такого же, как и я, неудачника – бывшего искусствоведа – и четырех добрых до идиотизма ротвейлеров. И за это Татьяне – не мне, а именно моей жене – раз в месяц выплачивали зарплату. Не бог весть какую, но это были живые деньги, на которые можно купить на рынке картошки, а в «секонд хэнде» почти новую утепленную куртку для Лары.

Жить стало легче, жить стало веселее!

Я даже сумел бросить пить и продержался двадцать четыре дня. Мне даже подарили на 23-е февраля туалетную воду, и я до сих пор не употребил ее внутрь. Жена начала выдавать мне карманные деньги на сигареты, а Лара доверчиво делилась со мной своими тинейджерски-ми проблемами. Раньше она не замечала меня вообще. В общем, я стал потихонечку обретать себя. Иногда ударяясь в запои – в среднем по неделе два раза в месяц…

* * *

Три звонка ударили электрическим током по моим нервам, и меня подбросило вверх, словно собаку Павлова.

– Мама! – Полина выскользнула из кресла и, гремя по полу задниками домашних туфель, побежала открывать дверь. Я сжался, предвкушая все те удовольствия, которые мне сейчас доставит Татьяна: обреченные взгляды, вздохи и укоризну в голосе. И показную брезгливость – она давно уже испытывает ко мне отвращение и не может удержать это в себе, щедро выплескивая наружу. Ей даже противно со мной разговаривать… Это была не Татьяна.

– Папа, – Полина вернулась в комнату, – приходили опять осетины. Я сказала, что тебя нет.

– Правильно, дочка. Спасибо.

– Они мне не верят, – продолжала она. – Они говорят, что ты прячешься, но они тебя все равно достанут.

– Что еще говорят? – прокряхтел я.

– Мне – ничего. – Полина подошла к обеденному столу и извлекла из-под скатерти маленькую бумажку. – Они вчера долго болтали с Ларкой и передали тебе записку. Ты будешь читать?

Я нацепил очки, взял сложенный вчетверо тетрадный листок, с трудом развернул его трясущимися руками. «…Тебя, пидараса, будут трахать в жопу колхозом…» – сразу же бросилась мне в глаза одна строчка. Я перевел дыхание и заставил себя читать с начала.

«Что, мудак, – в своем любовном послании писали мне осетины, – долго прятаться будешь? Бесполезно, все равно ведь достанем. Не тебя, так твою старшую дочу. Ее интереснее даже. И никакие менты вам не помогут. Так что деньги на бочку! К сведению, сегодня включаем счетчик. Ты должен нам уже штуку баксов. Завтра будешь должен две штуки. Послезавтра – четыре. Поэтому продавай скорее свою халупу, выгоняй жену на панель и расплачивайся. В противном случае через три дня тебя, пидараса, будут трахать в жопу колхозом все, кто не побрезгует». И подпись: «Сам знаешь кто». И дата: «14 июня».

Очки запотели. Я аккуратно, по месту сгибов, сложил бумажку и держал ее, словно бомбу, потными пальцами.

Записка была написана женским почерком, без единой ошибки, без единой помарки. При всем при том, что Магоматов, Эмиров и иже с ними владели русским – разговорным русским – на уровне Эллочки Щукиной, а кириллицу они не могли отличить от китайских иероглифов. Если я отнесу эту записку в РУБОП и пожалуюсь, что мне угрожают, то осетины сделают удивленные лица и скажут: «Вах-вах! Как можно! Это писали не мы». И будут правы. Я несолоно хлебавши вернусь из милиции, а горячие кавказские парни сразу примутся за меня всерьез, от угроз перейдут к их исполнению и сделают мне очень больно. Ладно – мне. Они могут сделать больно Ларисе, они давно на нее положили глаз.

– Ты читала это? – спросил я Полину. Она кивнула в ответ. – Не обращай внимания, дочка. Такими злыми угрозами разбрасываются обычно слабые люди. Настолько слабые, что дальше угроз они пойти не способны. Так что это – только слова.

Я сам не верил себе.

– Да?… Слова?… А вот Л арка от этих слов вчера проревела весь вечер! Хачики последнее время не дают ей прохода. Она боится… Она собирается убежать из дому и найти себе человека, который сможет ее защитить. Она сказала, что на вас с мамой надежды нет. Мама занята только собой, а ты, папа… – язва Полина хихикнула. – Тебя Ларка назвала дегенератом. И еще кем-то… не помню.

Я молчал. Мне нечего было ответить. На меня, действительно, нет никакой надежды. Какой из меня защитник?…

В начале апреля, в самом расцвете того периода, когда отношения со старшей дочкой были почти идеальными, Лариса попросила меня о помощи.

– Леонидыч, – она последнее время называла меня Леонидычем. – Сделай хоть ты что-нибудь. Черножопые скоро сведут меня в могилу. Совсем оборзели…

Под «черножопыми» она имела в виду осетинов, тех, что три года назад скупили в нашем подъезде весь пятый этаж – три большие квартиры, – сделали там евроремонт и вселились туда целым табором. Три квартиры – три огромных семьи: три папы на дорогих иномарках, три мамы в красных косынках, древняя трясущаяся старуха и выводок бойких детишек, один из которых, Салман Магоматов, давно вступил в возраст половой зрелости и уже сам разъезжал на «мерседесе». Он-то впоследствии и доставил мне неприятности.

В подъезде поговаривали, что осетины успешно бодяжат водку, гоняют из Турции фуры со спиртом, чем и живут, при этом живут очень неплохо. На газоне напротив нашей парадной я часто видел их дорогие машины и завидовал: «Эх, устроились люди. Не то что я, неудачник». Этим мой интерес к богатым соседям и ограничивался. Они не знали меня, я не знал их. До тех пор, пока…

– Он чуть не порвал мне трусы. Облапал. Обмусолил всю шею, – то ли жаловалась, то ли смаковала этот момент Лариса. – Противно! В следующий раз меня изнасилуют!

– Возмутительно! – в сердцах я ударил кулаком по столу. Я даже отбил об стол руку. – Надо что-то срочно предпринимать! Ты готова дать показания участковому?

Лариса ловко стукнула костяшкой пальца меня по лбу.

– Леонидыч, ты, наверное, рехнулся. Какой участковый? Все менты у них давно куплены с потрохами. Они бегают к осетинам за водкой.

– Что же тогда? – мямлил я. – Что же… что же?

– У тебя остались знакомые, – кто мог бы по-мужски поговорить с этим Салманом?