Текст книги "Лицо порока (СИ)"

Автор книги: Виктор Песиголовец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Ну, я полагаю, у вас состоялся не только разговор, – промолвил я равнодушным тоном. – Оно и понятно. Вы ведь не мальчик и девочка…

Лариса дернулась, будто ее ударили по лицу, и вмиг отпрянула от меня. Но не проронила ни слова. Молча опустилась на стул и, повесив голову, скорбно застыла.

Я подошел, поцеловал ее в мокрый лоб и поплелся в прихожую одеваться. Натянув пальто и обув туфли, заглянул на кухню. Лариса сидела в той же позе и безутешно плакала. Плечи ее вздрагивали, по лицу, искаженному страданиями, струями текли крупные капли. Я повернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

На лестничной клетке остановился и повернулся, чтобы в последний раз взглянуть на пестревшую медными шляпками гвоздиков темно-вишневую дерматиновую обивку и сиреневую кнопку звонка. Я знал, что больше уже никогда не переступлю порог этой квартиры, ставшей для меня за последние два года почти родной.

Я вышел на улицу. Холодный воздух, как неожиданная печаль, ударил меня в грудь и пронзил ее насквозь. Корчась от боли, я поднял голову: в окнах квартиры женщины, которую я только что навсегда потерял, ярко горел свет. «Прощай, милая! – прошептал я с горечью. – Пусть в твоей душе, как в этих окнах, будет светло!»

Не знаю, какого рожна повела меня тоска на железнодорожный вокзал. Наверное, просто в таком состоянии я не мог пойти домой.

Я долго бродил по перрону, сидел в зале ожидания, отирался у касс. В конце концов, ноги вынесли меня на опустевшую привокзальную площадь. Подойдя к длинному ряду киосков, я остановился, чтобы прикурить сигарету. В голове не было никаких мыслей, в душе – никаких желаний. Я стоял и курил. И вдруг увидел бомжа. Неопределенного возраста, заросший и грязный, он переминался с ноги на ногу в паре метров от меня и трясся от холода. Кроме рваного свитера и изношенных брюк, на нем ничего не было.

– Иди, погрейся в здании вокзала, – посоветовал я ему, протягивая сигарету. – Иначе замерзнешь.

Он приблизился, осторожно взял ее одеревеневшими пальцами и с трудом донес до рта.

– Уже пробовал – менты выгоняют! – голос у мужика был хриплым, простуженным.

Я бросил на него взгляд, полный сочувствия.

– А чего ты раздетый? Одеть нечего?

– Была у меня куртка, – сказал он с сожалением, прикрывая руками бока от ветра. – Но сегодня неизвестно откуда появились трое бродяг. Выгнали меня из моего пристанища у теплотрассы, да еще и раздели…

– А где же твои друзья? – я поднес зажигалку к кончику его сигареты. – Или ты сам по себе?

Он прикурил, затянулся, сплюнул на снег.

– Были со мной две бабы. Но их там оставили…

Я снял куртку, затем теплый пиджак от костюма-тройки. Куртку напялил обратно, а пиджак, вынув из кармана служебное удостоверение, подал мужику:

– Держи, браток!

– Но это же такая вещь! – он жалко затряс головой, и мне показалось, что голос его тоже дрогнул.

– Не выпендривайся! – дружелюбно улыбнулся я. – Замерзнешь ведь, к такой-то матери.

Бомж надел поверх свитера мой пиджак, поежился. Я накинул ему на шею и свой мохеровый шарф.

– Теплее?

– Благодарю, добрый человек! – с чувством произнес он и вновь затряс головой, жадно затягиваясь сигаретным дымом.

– Постой здесь, – попросил я. – Схожу, куплю бутылку и чего-нибудь загрызть.

– Бутылку водки? – заворожено переспросил мужик, наверное, не веря своим ушам.

– Конечно, водки! – подтвердил я и поплелся в здание вокзала – там работали буфеты.

Мы «раздавили» поллитровку прямо у киосков. Потом вторую, третью… О чем-то говорили, спорили, кажется, плакали. Помню, что пили еще. Что было дальше – покрыто мраком. В памяти остался лишь такой эпизод: я покупаю в кассе билет. На какой поезд, до какой станции – теперь один Бог ведает. И завожу мужика в вагон…

Домой я добрался уже на «автопилоте». Но добрался, как всегда, благополучно.

Утром, вспомнив происшедшее, пересчитал деньги, чтобы хоть примерно определить стоимость билета. По всему выходило, что я отправил мужика в другой конец Украины.

Примчавшись на работу в половине седьмого утра, я сразу засел за бумаги. Решил по быстрому управиться с делами и рвануть в Ивановку.

Так и получилось. Уже через два часа я сел в редакционную «Ладу» и отчалил в село, нагородив шефу, что мне якобы позарез нужен материал для очерка в страницу «Сельская жизнь».

В Ивановке я отпустил Сергея, наказав заехать за мной в шесть вечера и ожидать у магазина.

Старик растапливал плиту. Он находился в веселом расположении духа, а может, просто обрадовался моему приезду.

– Что-то это ты припозднился, Ванятка? – спросил он, растягивая губы в улыбке. – Или ты заехал просто навестить меня?

– Нет, я приехал не просто так, – возразил я, присаживаясь на топчан. – Хочу отправиться в путешествие. Это возможно?

– Тянет?

– Да, – признался я.

– Ладно! – Устин вытер испачканные сажей руки о ветошь, достал свой кисет и, опустившись на табурет, принялся набивать трубку.

– Сегодня отправимся на четвертый горизонт? – поинтересовался я, наблюдая за стариком.

Он жестом указал на початую бутылку водки, стоявшую на столе, дескать, наливай, и подтвердил:

– На четвертый, в обиталище полубесовской знати и старшины.

Я налил водки, и мы выпили, закусив солеными огурчиками и ломтиками отварной курицы. После быстренько перекурили. Затем я разделся, связал свою одежду в узелок и вытянулся на топчане.

…Оглушенный, перепуганный, открываю глаза уже там. Фиолетовый шатер небес густо покрыт белыми хлопьями облаков. Солнца не видно, оно прячется где-то за ними. Спину лижет приятная прохлада. Ощупываю руками то, на чем лижу. Нежный шелк. Поворачиваю голову, чтобы осмотреться. «Трава – низкорослая, плотная, ярко-ярко зеленая! Она везде, куда ни кинь глазом. Поджимаюсь и, уже сидя, оглядываюсь по сторонам: ни деревца, ни холмика, сплошная изумрудная равнина. Нет».

– Это остров, – объясняет Устин. Он лежит рядом, опираясь на локоть.

– Какая красота! – восхищенно говорю я, вдыхая на полную грудь дурманящий, пропитанный морской свежестью воздух.

– Смотри! – старик хлопает меня по колену. – Вон там, справа!

Поворачиваюсь. Шагов за сто прямо из травы медленно поднимается, будто прорастает из земли стебель растения, что-то большое и округлое. Оно из металла и стекла, ярко освещенное как бы изнутри. Но того, что находится в нем за стеклом, не разглядеть – только желтый свет – насыщенный, густой, плотный. Им, словно сиропом, наполнено это цилиндрическое строение.

Наконец, возвысившись над поверхностью равнины, сооружение, теперь уже напоминающее лабораторную колбу, останавливается. Гаснет свет. Раздвигаются створки, и появляются люди в зеленых рубашках с закатанными рукавами, и черных брюках, босые. Их четверо. Нет, уже пятеро. Из колбы выходит еще кто-то. Женщина? Да, женщина. Не останавливаясь, она прямиком идет к нам с Устином. За ней на небольшом удалении следуют мужчины.

Хорошо видно, что дама одета в черное платье с кружевами, не доходящее до колен. Она среднего роста, прекрасно сложена. Пепельные волосы разбросаны по плечам.

По мере того, как эта группа приближается, я рассматриваю лица и детали одежды. Женщина очень молода, скорее, даже совсем юная – тоненькая, хрупкая, но в то же время статная. Она обута в узенькие черные туфельки. Глубокий вырез на платье обнажает волнующие мужской взор холмики высокой белоснежной груди. Лицо девушки, худощавое, немного вытянутое, очаровывает неземной красотой. Живые, пытливые, черные и глубокие, как бездны, глаза, очень раскосые, вытянутые и крупные, полуприкрыты длинными пушистыми ресницами. Тонкий, идеально ровный нос, пышные, манящие губы, разлет длинных, в меру тонких бровей – все это поражает совершенством и изяществом.

– Кто это, дедушка? – спрашиваю я тихо у старика, не отрывая глаз от красавицы.

– Это дочь барона Анадоля – Вереста, – отвечает, он также негромко. – Она и ее слуги будут сегодня твоими провожатыми.

Девушка коротко отдает какой-то приказ, мужчины останавливаются, а она продолжает шагать к нам. Ее поступь легкая и скользящая, она не идет, а словно плывет.

Приблизившись к нам, девушка дружески кивает Устину и переводит взор на меня. Смотрит с легкой иронией, но добродушно и даже, пожалуй, ласково.

– Твой подопечный, Устинушка, я вижу, еще не подготовился к путешествию, – ее звонкий голос звучит завораживающе, будто свирель пастуха.

Спохватившись, начинаю торопливо натягивать рубашку, потому как, кроме брюк, я ничего еще не надел.

– Как зовут твоего друга? – интересуется Вереста у старика, не глядя в мою сторону.

– Иван! – называет тот мое имя.

– Ну, а кто я, надеюсь, ты уже поведал Ивану? – девушка стоит, слегка покачиваясь на изящных ножках. На ее лице блуждает ничего не выражающая улыбка.

Лица ее провожатых, застывших, как изваяния, бесстрастны.

Вереста немного выше меня ростом, из-за каблуков. Обычно мне наплевать, если рост женщина превышает мой, но тут я почему-то чувствую неловкость, инстинктивно подтягиваюсь, расправляю спину.

– Пойдем, Иван? – эти слова девушка произносит с мягкостью заботливой няньки и, чего я никак не ожидал, протягивает мне руку. Замечаю на среднем жальце золотой перстень, увитый змеей с бирюзовыми глазами.

Я послушно подаю Вересте свою руку. Ее ладошка прохладная и нежная. Мы поворачиваемся и уходим. Слуги юной баронессы следуют за нами с безмолвным почтением.

Держась за руки, будто малые дети, мы вхожим в чрево колбы. Вспыхивает апельсиновый свет. Он, как туман, скрывает от глаз все, что осталось за стеклом. Начинаем бесшумно спускаться.

Движемся медленно. Проходит минута за минутой. Кажется, что этому движению не будет конца. Но вот – мягкий толчок, и колба, чуть дернувшись, останавливается. Сначала меркнет, а потом и вовсе гаснет свет. Створки раздвигаются.

Перед нами – своды величественного дворца. Он из серого камня. На шести колоннах покоятся перекрытие портала. У входной двери – огромной, черной, из кованого железа – застыли бронзовые изваяния двух львов с диадемами на головах. Вместо глаз у них – красные, как кровь, камни, каждое величиной с гусиное яйцо.

– Это дворец моего отца барона Анадоля, – объясняет Вереста, не дожидаясь моих вопросов. – Для того, чтобы ты знал, скажу: на этом горизонте живут шесть баронов и шесть князей. А еще шестьсот командиров стад. У всех челядь, прислуга. Командиры стад дворцов, конечно, не имеют, но у них очень приличные особняки.

Сделав повелительный жест рукой сопровождающим, чтобы они оставались на месте, Вереста ведет меня во дворец. Из-за колонны выскакивает юноша в красной рубахе и черных брюках с деревянным посохом в руках и подбегает к двери. Низко поклонившись, он распахивает ее перед нами.

Громадный зал залит светом. На стенах пылает множество факелов, у стен – ряды напольных канделябров с горящими свечами. В зале нет никакой мебели, он пустой. Только в самом конце, под стеной стоит длиннющий стол, покрытий зеленым сукном, и рядом с ним стулья с высокими резными спинками.

Мы ступаем по мягкому ковру к каменной лестнице, ведущей наверх.

– Я покажу тебе апартаменты отца, – говорит девушка, все так же держа меня за руку, словно несмышленого ребенка. – Его сейчас нет дома.

– Кроме зала, что еще находится на первом этаже? – спрашиваю я, озираясь по сторонам в поисках дверей или проходов в смежные помещения.

– Есть еще кухня, трапезная, зимний сад и комнаты для прислуги, – охотно рассказывает Вереста. – А на втором этаже живем мы с отцом. Он занимает правое крыло, я – левое. Есть еще третий этаж. Там отец проводит совещания с подчиненными ему командирами стад.

Мы неторопливо поднимаемся по ступенькам лестницы, покрытым зеленой ковровой дорожкой.

– Скажи, пожалуйста, кто главнее – барон или князь? – продолжаю я задавать вопросы, краем глаза поглядывая на прелестную грудь и шею юной красавицы.

Она перехватывает мой взгляд, лукаво улыбается и начинает растолковывать:

– В принципе они равны. Барон руководит сотней тысяч полубесов, которые приданы ему для работы на закрепленной за ним территории земли. А князья командуют особыми подразделениями, которые выполняют специальные, наиболее важные и ответственные задания.

Лестница заканчивается. Мы попадаем в зал, увешанный коврами.

По левую и по правую стороны возвышаются деревянные двери, обитые по углам бронзовыми пластинками.

Вереста открывает ту, что справа. Перед глазами – короткий коридор. В конце его – такая же высокая дверь с поблескивающими пластинами. Направляемся к ней.

– Это кабинет отца, – сообщает девушка.

Большая комната, заставленная тяжелыми шкафами. Посередине – стол, рядом – роскошное кожаное кресло. Кресла и стулья стоят в беспорядке по всему кабинету. На столе – ничего, кроме толстой папки из красной кожи и письменного прибора. Четыре окна, высотой в человеческий рост, занавешены тяжелыми бордовыми шторами. Там, где стены не заставлены мебелью, висят картины в богатых, золоченых рамах. Одна из них, самая большая, размещена над столом. На ней изображен крепкий шатен с ниспадающими до плеч волосами. От его головы исходит зеленоватый свет. Это свечение напоминает нимб вокруг голов святых на иконах. Шатен закован в стальные латы, за плечами развивается пурпурный плащ. Ноги, обутые в высокие коричневые сапоги, стройные и мощные, от колен и до бедер затянуты в желтую ткань лосин. Лицо закованного в латы выражает решимость, глаза его страстно горят, каждый мускул напряжен. В одной руке этот мужественный воин держит остроконечный шлем, украшенный золотым венком, в другой – обоюдоострый меч, почему-то кроваво-красного цвета. У самих ног шатена покоится чудовище свирепого вида с черными, лихо закрученными рогами. Оно хищно разинуло многозубую пасть, его глаза, как угли, лапы – толстые и уродливо кривые – с огромными когтями.

– Это твой отец? – спрашиваю Вересту, указав на картинного витязя.

– Нет! – коротко отвечает она.

Отступив в сторону, начинаю с интересом разглядывать другие картины. Их много: старик в суконном зеленом френче; нагая женщина, нависшая над черной пропастью и вскинувшая тонкие руки к небу; хмурый всадник с саблей в пуке; два дерущихся кота, один – черный, другой – белый с серым пятнышком на лбу; стоящие на коленях полураздетые дети, взирающие на восходящее солнце… На картине у двери изображена красивая молодая женщина в белом, как будто атласном платье, с алой розой в рыжих волосах. Она снисходительно улыбается, придерживая рукой завиток у виска. Женщина на картине – это, конечно, Вереста, хотя немного в другом обличье.

– Моя мама! – тихо и печально произносит баронесса, с любовью и кротостью взирая на картину. – Она умерла много лет назад…

На спинке одного из стульев висит черный, блестящий френч. Подхожу посмотреть. Он рассчитан явно на мужчину богатырского телосложения. На малиновых эполетах с пышной серебристой окантовкой поблескивают серебряные пики – такие, как на игральных картах, абсолютно такие… Их по две на каждом погоне. На правом борту френча, на груди – два ордена: золотая восьмиконечная звезда с черной летучей мышью в центре и череп с костями, обрамленный изумрудным венком, там, где кости перекрещиваются, горит, вытесненная красным римская цифра IX. На левом рукаве френча серебром витые буква Н и под ней – две волнистые линии.

– Отцовский мундир! – Вереста любовно расправляет полы френча. – Их у него много. Это один из любимейших.

Какое-то время мы еще слоняемся по кабинету. Потом девушка ведет меня в смежную комнату, которая чем-то напоминает прихожую. В каждой из ее стен – справа. Слева и впереди – по дверному проему.

– В спальню, я думаю. Заходить не нужно, в столовую отца – тоже. А вот библиотеку ты должен посмотреть, – Вереста подводит меня к проему, расположенному с правой стороны прихожей.

Библиотека оказывается залом площадью не меньше двухсот квадратных метров. У стен располагаются стеллажи, снизу доверху заставленные книгами. Их так много, что разбегаются глаза. В центре библиотеки стоит широкий стол с подсвечником, рядом – несколько красивых стульев. Больше нет ничего, если не считать толстенного ковра на гладком каменном полу да салатных занавесок на восьми окнах.

– Что это за книги, Вереста? – интересуюсь, блуждая взором по стеллажам.

Она наугад берет одну – в синей обложке. Протягивает мне.

– Книги разные. Вот эту ты, может быть, читал.

Смотрю на обложку: Франсуа Рабле.

– Зачем они вам, такие книги?

Девушка окидывает меня удивленным взглядом и отвечает вопросом на вопрос:

– А вам зачем?

Положив книгу на место, выбираю другую – потертую, изношенную, зачитанную: «Леонардо да Винчи: путь гения», автор – Апрокол. Апрокол? Не слышал. Листаю, пытаясь отыскать наименование издательства. Но его нет.

– Эту книгу три столетия назад, если считать по вашему времени, написал наш мудрец Апрокол, – поясняет Вереста. – Он был первым помощником великого канцлера Андромеллеха. Недавно Апрокола не стало…

– Так у вас что, есть свои писатели и философы?! – восклицаю я в изумлении.

Девушка смотрит на мое удивленное лицо и, не удержавшись, прыскает смехом.

– Наша цивилизация очень похожа на вашу. У нас тоже есть и писатели, и ученые, и свои… инакомыслящие.

– Инакомыслящие?! – еще больше изумляюсь я.

– Да, те, кто смотрит на мир по-другому, – уже без тени улыбки поясняет девушка. – Их уничтожают, но они появляются снова и снова… Между нашими мирами – вашим и нашим – не только много общего. Более того, они обогащают друг друга, хоть вы об этом даже и не догадываетесь.

Мы долго бродим по библиотеке, разговариваем. Я все рассматриваю книги. Наконец, Приблизившись к столу, замечаю, что один из ящиков выдвинут и в нем лежит черная папка. Хочу ее взять, но Вереста опережает меня и задвигает ящик внутрь.

– Это папка отца с отчетом об обстановке на вверенной ему территории. Он просто забыл ее здесь.

– Нельзя посмотреть?

– Нет, конечно. Отчет не для посторонних глаз, – извиняющимся тоном, но уверенно произносит Вереста. – Даже я не могу ее взять.

– А какой территорией управляет твой отец, можно узнать?

– В нее входит и твоя Украина.

– Жалко, что нельзя посмотреть этот отчет! – с досадой вздыхаю я. – Там, наверно, много интересного.

– Кое-что я тебе расскажу, – девушка усаживает меня на стул, а сама присаживается на краешек стола. – И тебя это, думаю, если не ошеломит, то озадачит точно.

– Интригующее начало! – замечаю я и невольно засматриваюсь в Верестины глаза – они притягивают, как бездна самоубийцу. Поймать такими любого мужчину – раз плюнуть.

– В отчете отец, в частности, пишет о том, сколько ведем и колдунов родило детей от представителей черных сил, и о том…

– Разве такое возможно?! – ошеломленно перебиваю я девушку. – Чтобы земная женщина родила от нечистого?!

Она мягко улыбается.

– Бывает, бывает. И не так уж и редко. Иногда у вас рождаются дети с глазами разных цветов или с необычными способностями. Они, например, угадывают будущее, видят сквозь стены, усилием воли передвигают предметы, одним взглядом могут сильно испортить здоровье не понравившегося им человека… Все это верные признаки того, что чада сии не от земных мужчин.

Мне трудно «проглотить» эту невероятнейшую информацию, я все время переспрашиваю Вересту. Она терпеливо разъясняет.

– На вид такие дети мало чем отличаются от обычных. Они довольно часто становятся видными учеными, общественными деятелями, политиками, словом, известными людьми. Или известными злодеями… – На губах девушки блуждает ласково-снисходительная улыбка. – Наши женщины, в свою очередь, тоже, случается, рожают детей от ваших мужчин. Этого не могут сделать только чертовки, то есть те, кто обитает на первом и втором горизонтах ада, а все остальные – запросто. Дети, рожденные от земных мужчин, всегда живут здесь, с матерями. Они практически такие же, как и мы. Но подмечено, что полукровки часто более целеустремленные и напористые, обладают недюжинным умом и поэтому, как правило, дослуживаются до солидных чинов. Кстати, никакой дискриминации они у нас не испытывают, этого нет… Теперь понял, какая информация в папином отчете?

– Да, – кивнул я, теперь понял…

– Удивила, конечно, сильно?

– Ты еще спрашиваешь!

– Ладно, пошли вниз!

– Подожди, – я аккуратно дотрагиваюсь до Верестиного локотка. – Можно вопрос?

– Ну, давай! – очаровательно улыбается она. – Отвечу, если смогу.

– Нет ли в отчете твоего папы информации о том, когда Украина, ее народ начнут жить хоть слегка по-людски?

Мой вопрос нисколько не удивил девушку. Она взглянула на меня с сожалением и тихо произнесла:

– У вас нет ни одного из трех «китов», на которых зиждется народное счастье: веры в справедливость, уверенности в завтрашнем дне и чувства защищенности. Без них нет и не может быть счастья. Не жди его в своей стране, не дождешься!

Я в растерянности лишь опустил голову.

Мы спускаемся на первый этаж. Вереста интересуется:

– Может, проголодался? Покормлю. А нет – пойдем, покажу город!

Кушать мне не хочется, и мы отправляемся на прогулку. За нами увязываются охранники и следуют неотступно.

За дворцом барона Анадоля светлой лентой среди серо-желтых песков стелиться дорога из плотно уложенных кусков мрамора. По обе ее стороны на расстоянии примерно двухсот метров друг от друга высится несколько таких же, как у отца Вересты, дворцов, окруженных хозяйственными постройками. Дальше – идут ровные ряды каменных особняков. Двухэтажные, просторные, крытые медной бляхой, они выглядят довольно богато. Каждый огорожен высокой изгородью из красноватого кованного металла. Между рядами домов проходят ровные, как стрелы, ухоженные, чистенькие улицы. Они оживленные. Мужчины и женщины, одетые в яркие, нарядные одежды, стоят группками и беседуют или спешат куда-то по своим делам. Все они знают Вересту, кланяются ей, улыбаются. Она сдержанно отвечает на их приветствия – или кивком благородной головы, или взмахом тонкой руки. Разговаривает учтиво, но с достоинством, а порой – и с горделивой холодностью. Словом, ведет себя, как истая аристократка в кругу людей, стоящих на социальной лестнице гораздо ниже ее.

Но вот из ворот одной усадьбы лебедем выплывает молодая женщина в красно-золотистом парчовом халате, и Береста в один миг преображается: ее губы расцветают в приветливой улыбке, глаза вспыхивают детской радостью.

– Это Аверия, жена командира стада Александра – заместителя отца и его друга, – с живостью представляет мне женщину Вереста.

Аверия громко восклицает, обнимает баронессу, а меня одаривает добрым, располагающим взглядом.

Назвать ее красивой трудно. Круглое, даже широкое лицо; темные, глубоко посаженные глаза; густые черные кустики бровей; мясистый нос; и губы – как щель. Но мягкие манеры, добродушное выражение лица, ласковая улыбка делают Аверию симпатичной и привлекательной.

Она приглашает нас в дом.

Несколько мрачноватый снаружи, особняк внутри оказывается сосем другим. Убранство стен, ковры, мебель – все светлых тонов. Обилие живых цветов в золоченых горшках радует глаз и наполняет жилище уютом, благодушием, праздничной торжественностью.

– Сейчас я распоряжусь насчет чая! – говорит улыбающаяся Аверия, приглашая нас с Верестой присесть на кушетку в гостиной, и, приоткрыв дверь смежной комнаты, негромко зовет: – Земфира!

Входит немолодая статная женщина в темно-вишневом платье, белом переднике и красной косынке.

– Земфира! Подай нам, пожалуйста, чай. Да заваривай покрепче! – Аверия отдает распоряжение таким тоном, будто просит об одолжении.

Женщина, кивнув, выходит.

Но тут широко распахивается другая дверь – с противоположной стороны – и в гостиную стремительно врывается высокий смуглолицый мужчина лет сорока. Он в черном мундире со стоячим воротником. На малиновых эполетах с серебряной окантовкой блестит по две пики – точь-в-точь такие же, как на игральных картах. На груди – два ордена – золотая голова орла, хищно растопырившего клюв, и восьмиконечная звезда с черной летучей мышью. На рукаве красуется знакомая уже литера Н. У мужчины высокий лоб, на который спадают пряди каштановых с редкой проседью волос Его нос короток и раздут, левую щеку снизу вверх пересекает синий шрам. Желтоватые, как корка лимона, глаза смотрят озабоченно и дружелюбно. Он быстро обводит всех нас взглядом и расплывается в радостной улыбке.

– Ты пришла навестить нас, малышка? – мужчина подходит к Вересте и, обняв ее за плечи, наклоняется, целует в висок. – Как это мило с твоей стороны!

Вереста весело смеется, а он уже глядит в мою сторону.

– Здравствуйте!

– Дорогой, сейчас будем пить чай, – сообщает Аверия, обращаясь к мужу ласково и даже заискивающе. – Я уже распорядилась.

– Отлично! – Александр садится на кушетку возле меня и указывает жене на кресло рядом: – Садись, посиди со мной, а то ты все бегаешь, бегаешь, как заводная!

Аверия опускается в кресло и, положив руку на колено супруга, спрашивает:

– Ты сегодня, надеюсь, уже никуда не уйдешь?

Он, виновато улыбнувшись, разводит руками:

– Дела, опять дела, любовь моя! Немного отдохну и уйду.

– Надолго?

– Даже не знаю, – с сожалением говорит Александр и с любовью смотрит на жену. Она ласково и вроде как застенчиво улыбается ему в ответ.

Земфира приносит поднос с чайным сервизом. Аверия и Вереста помогают ей переложить его на низенький лакированный столик. А затем наполняют чашки душистой жидкостью. Земфира, слегка поклонившись, уходит.

Александр потирает рука об руку и, склонившись ко мне, предлагает:

– Может, по рюмочке коньяка? Так сказать, для бодрости духа!

– Не откажусь! – с энтузиазмом откликаюсь я. Выпить мне хотелось уже давно, да не представлялся случай.

На столике появляется бутылка греческого коньяка и две рюмки. Их принесла Аверия из смежной комнаты.

– Ну, вам я не предлагаю, – говорит Александр, целуя женщин поочередно: жену – в губы, Вересту – в щеку, – знаю, что вы спиртное не уважаете. А мы выпьем за ваше дражайшее здоровье!

– Ага! – смеется Аверия. – За здоровье наше, а в горло ваше!

– Вот, вот! – поддакивает хозяин дома.

Он не спеша наполняет рюмки, затем, не говоря ни слова, берет свою и одним глотком опустошает ее. После этого наливает опять и ждет, пока выпью я, чтобы плеснуть и мне.

– Греческий коньяк! – тоном знатока поясняет, ни к кому конкретно не обращаясь. – Выдержанный! Неплохая вещь.

– Неплохая! – соглашаюсь я.

По второй мы пьем уже вместе. И принимаемся за чай. Женщины тихо говорят о чем-то своем, Александр и я – о своем, о спиртных напитках. Как оказалось, он действительно знает в них толк.

Когда бутылка коньяка опустела и был выпит чай, Аверия и ее муж идут провожать нас с Верестой до той части города, которую занимают особняки. На небольшом расстоянии от нас следуют молчаливые слуги. Вереста, как и раньше, не выпускает мою руку из своей. Ведет, будто ребенка. Мне это приятно…

На границе, где начинаются владения знати, Аверия и Александр, попрощавшись, оставляют нас. Немного погодя, баронесса спрашивает меня:

– Жак тебе эта пара?

– Гостеприимные и очень приятные в общении люди, – отвечаю я и задаю свой вопрос, который уже давно вертится у меня на языке: – Скажи, почему ты меня все время водишь за руку? Боишься, что убегу?

Она заливается звонким смехом:

– Понимаешь, я так привыкла! Меня отец к этому приучил. Он до сих пор водит меня, как несмышленыша, за руку, забыв, что я давно уже выросла.

Во дворце Анадоля долго засиживаться я не могу – не хочу заставлять Сергея мерзнуть в машине, ожидая меня в Ивановке.

– Ты очень милая девушка и, поверь, мне совсем не хочется с тобой расставаться, – с сожалением говорю я Вересте. – Но, как ни грустно, а надо прощаться. Мне нора.

– Уже? – с недоверием спрашивает она.

– Да! – вздыхаю я. – Уже.

Вереста задумчиво потирает пальчиком подбородок.

– Что же тебе подарить на память? Даже не знаю…

– А разве можно выносить отсюда какие-нибудь вещи? – с сомнением спрашиваю я.

– А почему нельзя? – пожимает плечами девушка. И, сняв с пальца кольцо, протягивает мне: – Вот, возьми на память обо мне.

– Ой! – в замешательстве отступаю я, не зная, как быть. – Это очень уж дорогой подарок.

– Пожалуйста, возьми! – опускает глаза Вереста. – Ты мне понравился. Ты такой милый и наивный…

Через минуту в сопровождении ее слуг я покидаю дворец.

– Прощай, баронесса!

– Прощай, Иван! – в ее черных глазах искрится грусть.

…Устин, разлегшись на траве, покуривал.

– Наконец-то! – воскликнул он и, увидев на моем мизинце перстень, взволнованно замахал руками: – Сними! Сними немедленно! И положи где-нибудь здесь. С собой это брать нельзя!

– Почему? – удивился я. – А Вереста говорила…

– Он еще спрашивает, почему! – раздраженно покачал головой старик. – Ты что, хочешь быть окольцованным нечистой силой?

Я покорно снял с пальца перстень и бросил на траву.

Сергей поджидал меня в условленном месте – возле магазина. Я извинился за опоздание и попросил отвезти меня в центр экстремальной медицины.

В отделении как раз дежурил Игорь Алексеевич, Машин лечащий врач. Мы встретились с ним в коридоре.

– Можно вас на минуточку? – остановил он меня, поздоровавшись. – Давайте зайдем ко мне.

В кабинете он устало опустился на стул, рукой указал мне на другой. Достал из кармана халата сигареты, протянул:

– Угощайтесь!

Я взял, щелкнул зажигалкой.

– У Сташиной рана заживает неплохо, – затягиваясь, невесело сообщил Игорь Алексеевич. – И ее можно было бы отпускать домой, пусть бы долечивалась амбулаторно. Швы сняты, дренажные трубки уже не нужны, завтра мы их удалим. Однако, как говорится, есть одно но…

– Какое? – спросил я, с беспокойством поглядывая на постную физиономию врача.

Он вздохнул.

– Настораживает две вещи: результаты анализов и общее состояние Сташиной. Она бледная, исхудавшая, у нее пониженное давление, частая рвота…

– Рвота? – переспросил я. – Раньше мне не приходилось слышать об этом от Маши.

– Да, рвота. Я назначил на завтра повторные анализы, зондирование и рентген. Сташину осмотрит врач-специалист. Поглядим на результаты… – Игорь Алексеевич помолчал. Потом, затянувшись дымом, прибавил: – Я сначала подозревал язву, но теперь думаю, что дело не в ней.

– О Господи, что вы говорите? – непроизвольно повысил я голос.

Доктор бросил окурок в пустую консервную банку, заменяющую пепельницу, и хмуро заметил:

– Если подтвердятся мои предположения, Сташиной придется серьезно лечиться. Но это уже не мой профиль…

Маше о своем разговоре с Игорем Алексеевичем я не сказал ничего.